Очнулась засветло. Наскоро оделась, к бабке Ефросинье побежала.
Едва не без «доброго утречка» ворвалась в избу к колдунье, за костяную ногу с печи потащила на суд незамедлительный.
Долго ли коротко ли шептались вдвоем, а только вышла Катерина задумчивая. По бабкиным рассказам — под приворотом сильным Василий. Тот приворот не снять, пока условия не исполнишь. Хоть в пыль сотрись, а не посмотрит на тебя привороженный, покуда зазнобу свою не повстречает. Да и повстречает, не факт что сразу ту не разлюбит, если приглянется, да отказ случится. Долго тогда будет в окна царапаться, ночами у крыльца дожидаться, и себя изводить, и другим жить не давать.
«Найти бы птицу ту Гамаюн, что зазнобу предрекла Василию» — думала Катя, зубами скрипя. «С нее все начилось, ею и закончится!»
Потом еще разумом поработала.
«А что началось то?» — спрашивала себя Катенька, умная девочка века двадцать первого, — «Ну не случилось бы птице той Василию зазнобу нагадать, так и не вызвал бы он меня! Склеила бы ласты белые в районной больничке, как пить дать!»
Выходит, не на окорочка рубить птицу вещую, а песнь в ее честь складывать, что не дала дитю неразумному, кумира себе в интернете нашедшему, с жизнью проститься?
До обеда ждали Василия. Явился, черные круги под глазами, лицо бледное, краше в гроб кладут. На Катю взора поднять не осмеливается, мимо в кузню прошел, да заперся с отливкой вчерашней. Едва не до ночи молота звон над кузней стоял. Бил Василий сталь тугую бессемеровскую, себя не щадя. Без обеда и ужина.
Поздно вечером дверь открыл, в лунном свете белее мела лицо его показалось. С тревогой Катя в него вгляделась, чутьем неудачу видя.
— Не та сталь, — взгляд отводя, поведал Василий. — И упруга, и куется, но больно на кромке хрупка.
— Ничего, завтра еще раз попробуем, — попыталась утешить его Катя, хотя и сама понимала — без добавок химических, да приборов точных, не выйдет меча доброго. На удачу надеялась, женскую, на то, что богам несуразных жалко становится, оттого те, глупость какую не совершили, в выигрыше остаются.
— Эта! — воскликнул молчавший доселе бывший разбойник кровей соловьиных, — Та завтра я свистом продувать стану! Верное слово говорить! Моя свист — колдовской!
— Ага, — уныло поддакнула Катя, — ищи дурака! Тебе только дай волю, положишь нас замертво, да обратно до лесу подашься!
— Не хотеть вас замертво! — горячо воскликнул юнец. — Чем хочешь клянусь! Не хотеть моя в лес идти! Моя с вами хотеть!
Задумалась Катя. Может и вправду испробовать свист колдовской в продувке расплава чугунного? Кто его знает, как сверхзвуковая скорость подействует?
И назавтра, на свой страх и риск, не выдала сыну Соловья-разбойника настойки шепелявки черемуховой. Парень аж просиял, когда тихонечко свистнуть попробовал, и оно получилось. Правда, пришлось дверь с косяками из стены вырванными в чистом поле искать. На триста шагов забросило, хорошо никого не убило!
Ох и свистал же в зев конвертера щучий сын! Словно космический корабль на взлете! Бабке Ефросинье едва сил хватало, чтобы от дрожи земной людям глаза и прочие органы отводить.
Но, когда Василий за работу принялся, то через семь дней такой меч сковал, что не видывали на земле прежде! Гнется, хоть опоясывайся, и дерево рубит, и металл не жалеет!
Кузнец чего только крушить им не пробовал. Даже наковальню свою не пожалел. Надвое рассек с удара одного вместе с чурбаком дубовым. А после платок пуховой подбросил над лезвием, и распался тот на две части ровнехонькие.
Вскинул кузнец меч над головой, да Кощеевой смертью назвал!
Вложил в ножны, загодя приготовленные, на Катю с тоской посмотрел.
— Прости девица красавица, — молвил он, — но расходятся дороги наши. Не можно мне держать тебя на откупе, что должна с лихвой выплатила, иди на все четыре стороны, свободна ты ныне, а мне в поход против злодея пора.
— Так, стопе! — мигом сбросив с себя очарование фэнтезийного сказа, воскликнула Катя. — Ключевое слово в твоей тираде — «с лихвой». А значит — теперь ты мне, Васенька, должен по самое «не балуй».
— Чего же ты хочешь, девица? — вытянулся лицом Василий. — Чем отблагодарить тебя за участие? Хочешь — все что есть в сумах забирай...
— Нет уж! — решительно посмотрела ему в глаза Катя снизу-вверх. Разница в росте у них немалая была, чего уж там, но Василий от ее взгляда попятился, как бы взором огненным в сердцах не полоснула.
— Отведешь меня к Кощею Бессмертному! — заявила она тем тоном самым , когда за любое возражение, из глаз вылетают лазерные лучи и отделяют голову от остального тулова. — Буду через него пытаться домой вернуться! А делать мне тут больше нечего. Себе суму оставь, на женитьбу!
Сказала так и, слезы скрывая, в избу ушла .
— Вай, какой женщина! — восхитился Соловьиный сын, подбрасывая на ладони ножик перочинный. — Эх, мала моя! Была бы взрослой — моя женщин стал бы!
Посмотрел на него Василий взглядом хорошего не предвещающим, сник парнишка, ушел со двора к деревенским в ножички играть. И правильно. Пока женилка не отросла, пусть поиграет лучше, чем напридумывает всякого, не нужного.
Поскреб затылок Василий, сплюнул набок.
«Эх, волчья жизнь!» Нравилась ему Катенька день ото дня все сильнее. Из замухрышки на вольных хлебах, на воздухе свежем девицей красной стала. Оборотлива, сметлива, пригожа, характер опять-таки — огонь-девка!
Не был бы волколаком, да не нагадай птица вещая ему суженую... Эх... Да чего нутро травить! А как пришла ночью, после бани? Прижалась телом горячим, дрожащим... Кулаком хватил Василий по избе, что мочи было. Пошатнулась та, болью рука наполнилась, легче стало. Из вьюшки Домовой кулак Василию высунул, да высказал обидное разное.
Плюнул вторично Василий, пошел в чисто поле, мечному делу учиться. Так-то он кузнец, лицо гражданское, мужик-лапотник, но краешком ознакомиться с воинскими приемами успел, когда на сборы три года назад мужиков собирали. Учили, правда, спустя рукава, мыслимое ли дело, за сборы трехмесячные из мужика воина сделать? Однако стойки основные показали, выпады, удары атакующие, да защитные.
Смотрела, слезы глотая, Катя в окно, как Василий руками навроде птица-журавль крыльями машет, вытерла под носом, что набежало, вздохнула, и пошла учить вразумлять. Ибо такому воину, не Кащея рубить Бессмертного, а лес валить возами целыми, благо деревья сдачи давать не обучены.
Схватила две палки крепкие, у стены стоявшие, пошла голову опустив. Не в ее правилах было первой на примирение напрашиваться, но тут случай особый, жизни на кон ставящий.
Увидал ее Василий, меч опустил, ждет, чего скажет девица. На палки поглядел, усмехнулся, мол, не бить ли пришла воина?
Подала ему деревяшку Катенька.
— Становись в стойку, — вздохнула девушка, — покажи искусство свое, Аника-воин.
Хотел было обидеться кузнец на прозвище такое, но смолчал. Оставил меч, взял деревяшку. Про себя решил до смерти Катю не убивать. На место бабу поставить, и только.
Встал в стойку, которую запомнил получше, двумя руками оружие держит и видит, как обратным хватом палку берет Катенька, за спину руку заводит, приседает, напружинивается, словно меньше ростом становится. Стоит раскаряка этакая, пошатывается — вправо-влево, вправо-влево...
— Нападай, — говорит девица, глаз с него не сводящая.
Пошел на нее с замахом Василий, змеей проворной метнулась противница вбок стремительно....
А дальше Василий ничего уж и не помнит. Ну, разве что прилетело сзади по темечку, и рухнул кулем в траву осеннюю, ноги раскинув, меч-палку из рук не выпустив.
— Ой! — вскрикнула Катенька, оружье прочь отшвыривая, на колени пред убиенным бросаясь. — Васенька! Как же ты! Я ж думала, блок поставишь!!!
Не отвечал Васенька. Лежал глаза под самый лоб закативший, птичек над головой порхающих чириканье слушал. С полчаса его Катенька водой отливала, да нашатырем отнюхивала. Откуда тот взялся — не ведала. Просто подумала — хорошо бы нашатырного спирту, он возьми, да и появись в кармашке! Флакончик плоский, с надписью витиеватой — «Нашатырь братьев Шаталовых. Наружное. Покойников воскрешать».
Стоял у них дома в аптечке тот флакон, с этикеткой Валеркой из озорства переклеенной. Как в кармашке очутился, даже понять не пыталась. Как и способность взглядом трубу самоварную наискось половинить. Приходили ей в мире этом время от времени бонусы. Надолго ли уменье такое, сказать Катенька затруднялась.
Да и не до того ей было! Дел то стокмо переделать требовалось! И корову подои, и коня выпаси, и домового молочком одари, банника-вуайериста заразу такую дверью по башке приложи, с лешим договорись, сталеплавильную устрой, Соловья сынка-разбойничка — добудь, лемеха отлей, щи навари, Василию в рубашке одной в чувствах признайся, самого ударом с разворота в нокаут отправь, а теперь стой на коленях пред чурбаком энтим, да отнюхивай нашатырем братьев Шаталовых! Где уж тут о бонусах думать-загадывать!
— Чем это меня так? — еще с полчасика после спросил Василий, открывая очи светлые.
Осмотрелся. Лежит головою на коленях Катенькиных, а она его слезами горькими поливает, да ромашки в кудри вплетает.
Это ей бабка Ефросинья насоветовала. Мол, от ромашек в волосьях, да от слез на пол-лица бабских, мужики скорее в себя приходят!
И ведь помогло! Быстрее ветра Василий с колен поднялся, лицом цвета алого с вечерней зарей споря. Стоит, пылает, из кудрей ромашки вытряхивает. Откуда цветы-ромашки в октябре месяце Катя не ведала, нужны стали — обнаружился букет под рукой. «Тоже бонус какой-то», — подумала девица, молодца взглядом еще пуще в краску вгоняя.
— Васенька, что за олух царя-горохового тебя меч держать учил? — справилась Катенька, едва Василий дыхание гневное перевел. — Капусту на зиму таким ударом рубить, а не Кощея Бессмертного!
— Завтра поутру займусь с тобой фехтованием, а то пропадешь в царстве злодейском не за грош.
Протянула ему руку, чтобы встать помог, пальцами нетерпеливо пошевелила...
Недодумкал Василий. Порывисто кинулся на колени, губами к ладони прижался.
— Прости меня, Катенька, — залился Василий слезами горькими. — А только не ходила бы ты в поход со мною! Жить незачем станет, если случиться плохое с тобою. Не по своей воле иду зазнобу спасать, так птица Гамаюн нагадала, а гаданью тому нет мочи противится!
— Не поняла? — выгнула бровь крутую Катенька, — Это ты мне сейчас в любви признался, что-ли?
Отпрянул Василий, словно наваждения пелена разорвалась. Вскочил на ноги, за сердце держится, вот-вот инфаркт-миокарда скрутит болезного.
«Тяжелый случай», — подумала Катя, — «Надо бабке Ефросиньи еще раз допрос с пристрастием учинить. Пусть колется, что за диво такое с Василием происходит — в любви другой едва не сознался, под чарами приворота будучи крепкими!»
Похожие статьи:
Рассказы → Лизетта
Рассказы → Как открыть звезду?
Рассказы → Культурный обмен (из серии "Маэстро Кровинеев")
Рассказы → О любопытстве, кофе и других незыблемых вещах
Рассказы → Незначительные детали
