Иван Семёныч проснулся от невозможного жара и, не открывая глаз, сбросил с лица газету, прикрывавщую от солнца. Довольно уверенный морской бриз прошелся прятной прохладой по взопревшему лицу в тщетной попытке осушить крупные капли пота. Солнце жарило не по-детски. Пойти окунуться? Так и не ответив себе на этот вопрос, он тяжело перевалил на бок сначала увесистый пивной живот, потом - всё остальное и открыл глаза.
Они были прямо перед ним, на расстоянии досягаемости - две прекрасные, загорелые, округло-конусовидные, лишь немного, совсем немного поддавшиеся силе земного притяжения. Он инстинктивно потянулся к ним, как новорожденный теленок к вымени матери, но здравый смысл подсказал, что следует остановиться. Иван Семёныч поднял глаза - девушка мирно дремала, лёжа на боку, закинув одну руку кверху, подставив солнцу нежно-золотистую подмышку, а другую руку подложив под голову. Он прошелся тяжелым взглядом вниз - к светло-шоколадному плоскому животику, к плавной округлости бедер, чуть нарушенной тонкой тесёмкой условных трусиков, и далее...
Глаза упорно вернулись назад, к ним, смотревшим на него двумя розовато-коричневыми глазками-соскАми. Они не просто смотрели - они гипнотизировали. Решив поддаться гипнозу, Иван Семеныч водрузил на голову газету, как бы прикрывшись от солнца, а на самом деле - от случайных взглядов, способных обнаружить похотливость на его покрасневшем лице. И небрежно откинул руку. Нет, рука не задела их, но устроилась совсем рядом, расслабленно застыв в полуденной неге. Немного выждав, пальцы сами потянулись к вожделенному объекту вопреки здравому смыслу и жизненному опыту. Ближе, ближе... Они огладили, не касаясь, ту, что была ниже, возле самого раскалённого песка, и это оглаживание отдалось сладкой судорогой внизу живота. Ах, если бы только чуть-чуть, совсем чуть-чуть...
И тут случилось непредвиденное - дрожжащие пальцы Ивана Семёныча коснулись упругой нежной сиси... "О, горе мне" - успел подумать он перед тем, как девушка резко вскочила.
- Эй, ты, старый извращенец! Руки свои подбери! - крикнула она невообразимо громко, и люди на всём (как показалось Ивану Семёновичу) пляже подняли головы, превратив мирный пляж в многоголового Змея Горыныча. Возмущенные взгляды пересеклись на нем, нагрев окружающую атмосферу до точки кипения. Но Ивана Семёныча вдруг пробил озноб.
- Чё орёшь? - тихо с тоской спросил он, в последней надежде на мирный исход.
- Идиот ты старый! - орала девчёнка, тряся своими упругими сиськами, - Иди к своей жене и хватайся!
Змей Горыныч возмущенно загудел, грозя наброситься и поглотить, а "виновник торжества", с тоской вспомнив тяжелый, траченный временем бюст своей жены, вдруг рассердился. Он вскочил на ноги с неожиданной для его габаритов прытью, бросил на полотенце, служившее подстилкой, свои вещи, завернул и встал в полный рост, держа сверток подмышкой.
- Развалятся тут... растелешатся. - крикнул он наглой девице и её сиськам, - Граждане, не хотел я... - в его голосе прозвучало истинное страдание и тоска по утраченным возможностям, - Это она, ведьма, попутала! - и переступая через полуобнаженные тела, почти побежал к выходу с пляжа, иступлённо шепча "Развалятся тут, растелешатся...", сопровождаемый любопытными, сочувствующими и возмущенными взглядами.
|