Мистические тайны Гурджиева-9

Посвящается 100-летию Великой Октябрьской социалистической революции

Часть девятая: Второе мистическое путешествие Гурджиева к трону Чингисхана

Август 1906 года

   «...В Грузию мы прибыли из Турции на торговом двухпалубном пароходе «Марс», который ходил по Чёрному морю под российским флагом, хотя команда на нём состояла только из турок. 11 августа 1906 года мы были в Поти. Два дня, вернее, двое суток ушло на путь до Тифлиса: спешили, часто меняли лошадей; мой молчаливый спутник — его звали Давид Цхарели — всё время торопил.- «Скорее! Коба ждёт»; «Коба уже нервничает».

   В Тифлис мы прибыли под вечер 13 августа. Шёл мелкий частый дождь. В сгущавшихся сумерках виднелись редкие огни, слышались голоса, и все они почему-то казались знакомыми... Такие родные полузабытые запахи: жаровен, фруктов, мокрой листвы из садов. Сердце забилось чаще — как давно я не был здесь! И как, оказывается, я люблю Тифлис...

   Мы очутились в Старом городе. Извилистая улочка карабкалась вверх, копыта лошадей стучали по гладким, отполированным булыжникам, и мне казалось, что всё рядом, всё было вчера: демонстрация железнодорожников, телескоп в обсерватории, где работал «Тот, который...». Пять минувших лет — это всего лишь вчерашний день. Ничего не было: ни провалившейся экспедиции за троном Чингисхана, ни суфийских странствий. Сон, наваждение...

   — Сюда! — вывел меня из непонятного состояния Давид. Мы свернули в узкий переулок, освещённый одиноким фонарём.— Здесь редакция газеты «Гвени Цхавреба» ( по грузински – «Наша жизнь» ), Коба её командир.— Он так и сказал: «командир».

   Мы подъехали к крыльцу двухэтажного каменного дома. Окна обоих этажей были тёмны, зато ярко светились два окна полуподвального помещения, и туда, вниз, вела крутая лестница в несколько ступеней.

   Появился парень в черкеске, высокий, стройный; беря под уздцы лошадей, сказал:

   — Здравствуйте. С приездом.

   — Коба здесь? — спросил Давид.

   —Да. Ждёт.

   Наваждение продолжалось: будни, повседневность – так было вчера, позавчера, будет сегодня и завтра. Помилуйте! Какие пять лет? Их не было…

   — Пошли.— Давид Цхарели начал первым спускаться вниз.

   Мы оказались в большой полуподвальной комнате. Здесь было несколько столов с настольными лампами, на двух печатных машинках работали молодые, заросшие щетиной люди; ещё двое или трое что-то быстро писали, переговариваясь. Было накурено, пахло застоявшимся кислым вином. С нами буднично поздоровались и тут же забыли, перестали замечать.

   — Подожди здесь,— сказал Давид, усаживая меня за пустовавший стол.— Я найду его.

   И он ушёл.

   На столе, за которым я оказался, неряшливым ворохом лежали газеты, и я невольно обратил внимание на небольшую заметку, обведённую красным карандашом. Газета от 10 августа была петербургская, называлась «Сегодня». «К вооружённому ограблению 2 октября. Как встретили смерть повешенные экспроприаторы» — так называлась заметка. В ней говорилось:

   «Повешенные на рассвете позавчера восемь экспроприаторов, идя на виселицу, не только не выказывали какого-либо чувства страха, но, к удивлению и даже ужасу очевидцев, громко смеялись, обмениваясь едкими замечаниями. Ни малейшего содрогания, точно на смерть шли загипнотизированные люди, до последнего мгновения бравировавшие смертью и не искавшие пощады».

   Прочитанное резко и грубо ввергло меня в российскую действительность, в будни революции, которая сотрясала империю Романовых,— я как бы очнулся, низвергнувшись с непонятных высей, где царило иное измерение бытия, на кровоточащую кавказскую землю. И — как будто всем происходившим руководил невидимый режиссёр — моё возвращение в действительность довершил ворвавшийся в комнату мальчик лет тринадцати с листом бумаги в руке:

   — Я с телеграфа! — Он не мог отдышаться.— От Самсонова!.. Вот...— Курьер передал кому-то лист бумаги.— Сегодня утром... в Питере... взрыв на даче Столыпина...

   Все повскакивали с мест, окружили мальчика. Поднялся галдёж. «Кто такой Столыпин?» — думал я.

   — Палач убит? — спросил кто-то.

   — Нет, Столыпин уцелел.

   — Вот же! Не везёт нам!..

   — Зато... Вот, сказано: «Гора окровавленных тел».

   — Ничего! — прозвучал резкий гортанный голос. И в редакционной комнате сразу стало тихо.— В другой раз получится. Не уйдёт!

   В возникшей сутолоке я не заметил, как появился «Тот, который...». Он стоял за спинами молодых людей, что обступили мальчика, принесшего страшную весть. Коба был ниже их ростом. Перед ним расступились. Он всё тот же, только гуще стала щетина на щёках, огрубели, сделались более резкими черты лица, глаза казались чёрными, в них не было зрачков; мятые брюки заправлены в сапоги, пиджак накинут на плечи. Он, не спуская с меня глаз, в полной, тяжёлой тишине подошёл почти вплотную, протянул руку:

   — С прибытием, Георгий!

   — Спасибо.

   Рукопожатие короткое, крепкое.

   — Пошли!

   Он направился к двери. Я последовал за ним, как на невидимом поводке. Я стал покорным и безразличным. Безразличным ко всему. Мы прошли по каким-то полутёмным коридорам, лестничным переходам, миновали крохотный сад, замкнутый стенами домов ( густо пахло яблоками ), и очутились в небольшой тесной комнате: стол с коптящей керосиновой лампой, с разбросанными по нему листами бумаги, исписанными чётким мелким почерком; диван, несколько стульев. На подоконнике фотография женщины в платке, повязанном низко на лоб,— мать Иосифа Джугашвили.

   — Располагайся, друг, отдыхай.— Он прямо, насмешливо смотрел на меня.

   Я сел на продавленный диван; скрипнули старые пружины. Коба оседлал верхом стул, взявшись руками за спинку. Руки показались мне очень белыми.

   — Хочешь вина? — спросил он.

   — Нет.

   — Ладно. Скоро поужинаем вместе. Тогда и выпьем.

   Я промолчал. И опять вернулось недавнее ощущение: не было никакого перерыва в наших отношениях: мы с ним встречались вчера, позавчера... И всё-таки я попытался восстановить реальность.

   — Как вы меня нашли в Афганистане?

   «Тот, который...» «не услышал» вопроса. Он спросил:

   — Карта при тебе?

   — Да...— обречённо прошептал я.

   — Посмотри сюда.— Коба взял небольшой чемодан, стоявший в углу комнаты, водрузил его на стол, раскрыл.— Иди, иди, Георгий! Посмотри.

   Поднявшись с дивана, я подошёл к столу. В чемодане были аккуратно уложены столбиками, завернутые в тонкую и прозрачную пергаментную бумагу, золотые монеты достоинством по десять рублей.

   — Часть партийных денег,— Коба зло, напряжённо усмехнулся,— большая часть. И всё это добыто в бескомпромиссной революционной борьбе. Кровавой борьбе, Георгий...— Он пристально смотрел на меня, и я не смел отвести взгляда.— И на эти деньги мы снарядим новую экспедицию за троном Чингисхана. На этот раз в отряд лично я подберу тебе своих лучших бойцов... Лучших из лучших! — гортанно выкрикнул он.

   — Но... но, Иосиф... Всё – таки что это значит: бескомпромиссная революционная борьба? Каким образом золото?..

   — Ты не понимаешь? — яростно перебил меня Иосиф Джугашвили.— Совсем ты запутешествовался, Георгий. Оторвался от революционных дел. Ты что, не читал Карла Маркса? «Экспроприаторов экспроприируют!» Все эти деньги — результаты эксов, актов экспроприации средств у эксплуататоров трудового народа! Результат мужества и пролитой крови бесстрашных бойцов! — Он положил мне руку на плечо, и я ощутил через рубашку нестерпимый жар его ладони. Странно! Совсем недавно его рука была холодной...— Вот что... Перед тем как мы снарядим вторую экспедицию, ты получишь боевое крещение! Ты поймёшь…

   — Подожди! — перебил я.— Что ты хочешь сказать?

   — Сейчас! Ты всё поймёшь, дорогой! — Иосиф Джугашвили ринулся к двери, ударом ноги распахнул её и крикнул в темноту: — Семён! Иди сюда!

   Вскоре послышались лёгкие шаги, и в комнате появился высокий стройный человек в черкеске, с кинжалом в дорогих ножнах, украшенных драгоценными камнями; кинжал был прикреплён к поясу, перехватывавшему тонкую, гибкую талию, а плечи у этого Семёна были широкими, развитыми, и вообще, во всём его облике чувствовалась недюжинная сила, нетерпеливая, бьющая через край энергия, жажда немедленного действия. Он, как и Джугашвили, был небрит. «Тот, который...», приобняв живописного кавказца за плечи, подвёл его ко мне:

   — Семён, знакомься — это Георгий Гурджиев. А это...— Он хищно, радостно засмеялся.— Это товарищ Камо — наш главный специалист по эксам. Главный и бесстрашный!

   — То есть,— пролепетал я,— вы грабите банки, кассы магазинов, убиваете служащих...

   — Не всегда убиваем, —тихо сказал Иосиф Джугашвили, и лицо его отвердело, стало напряжённым и хмурым,— если вынуждают. И больше мы убиваем полицейских, жандармов, этих шакалов, охраняющих собственность буржуев.

   — Послушай, Коба...— Семён, он же Камо, заговорил медленно, растягивая слова, с каким-то первобытным любопытством всматриваясь в меня.— Послушай, Коба... Чего ты с ним ругаешься? Давай я его зарежу.— И он положил руку на кинжал.

   — Товарищ Камо шутит,— не сумев скрыть испуг, быстро сказал Коба.— И давайте присядем. Чего стоять?

   Мы расположились у стола. Повисла напряжённая, давящая тишина. «Нет, товарищ Камо не шутил»,— понял я.

   — Семён,— спокойно заговорил Иосиф Джугашвили,— какой ты у меня горячий, однако! Значит, так... Георгий был у нас в долгом отсутствии. Отстал от революционных дел. Ему нужна энергичная встряска. Так сказать, окунуться в купель борьбы, чтобы прочувствовать, какой ценой партийные денежки...

   — Ты мне говорил,— довольно бесцеремонно перебил вождя товарищ Камо, желчно усмехнувшись.— Что же... На двадцатое августа намечен экс в Кутаиси. Банк «Кавказский кредит». Посмотрим твоего друга в деле.

   — Он наш общий друг! — быстро заверил Иосиф Джугашвили, поднимаясь со стула.— И я ручаюсь: не подведёт! Верно, Георгий?

   Я промолчал.

   — А сейчас...— Его обжигающая ладонь опять легла на моё плечо.— Сейчас мы отправимся в один гостеприимный дом. Там уже накрыт стол. Вот и отметим встречу по грузинскому обычаю. Заодно и кутаисское дельце обмозгуем. Пошли!

   Скоро мы оказались на крыльце дома, в полуподвале которого помещалась редакция газеты «Гвени Цхавреба», «командиром» которой был Иосиф Джугашвили.

   Дождь прекратился. Небо очистилось, светила бледная луна.

   — Луна,— нарушил молчание «Тот, который...», глядя на небо.— Уже несколько ночей светит. Вчера сочинил стихотворение. Так и называется — «Луна». Хотите послушать? Иосиф Джугашвили продекламировал гортанно и со страстью:

   — Валяй,— безразлично сказал товарищ Камо.

   Луна! Ты зачем забралась на небосклон?

   Какой от тебя прок обездоленным людям?

   Да, ты красива, Луна, даже обворожительна!

   Но ты отнимаешь у нас ночи, нужные для борьбы.

   Сердце юноши-воина ты наполняешь слезливыми грёзами.

   Ты, Луна, отвлекаешь его от революционных дел.

   Когда мы завоюем власть не только на Земле,

   Но и во Вселенной,

   Мы снимем тебя с небосклона, никчёмная Луна!..»

20 августа 1906 года

   «Боевая группа, которой предстояло совершить экс в банке «Кавказский кредит» — он располагался в центре Кутаиси, недалеко от набережной реки Риони,— состояла из шести боевиков; возглавлял её, естественно, товарищ Камо. Я был включён седьмым: по-моему, Иосифу Джугашвили пришлось преодолеть сопротивление и самого командира группы и рядовых бойцов,— скорее всего, они не доверяли мне. Я был для них чужаком, которого навязывают отряду сверху.

   В самой акции мне отводилась второстепенная роль: напротив банка, на противоположной стороне улицы, я и ещё один боец, совсем ещё мальчишка, в извозчичьем тарантасе ( роль извозчика выполнял мой напарник ) должны были ждать пятерых экспроприаторов, которые с конфискованными деньгами, перебежав улицу, сядут в экипаж и...

   — Только ветер в ушах! — сказал кто-то из бойцов.

   Оба мы были вооружены наганами.

   — Стрелять по моей команде,— давал последние инструкции товарищ Камо накануне вечером,— или в случае нападения на вас во время экса.

   Самое ужасное для меня заключалось в том, что всё должно было произойти в середине обычного дня, когда на улице много прохожих, а в помещении банка — клиенты. Акция была рассчитана по минутам: без четверти двенадцать двое из группы заходят в банк, чтобы узнать обстановку. Если обстоятельства благоприятствуют эксу ( я не знал, не мог понять, что это значит: «обстановка благоприятствует...», но во время инструктажа спросить не решился ),— итак, если всё в порядке, разведчики выходят из банка и подают знак «извозчику», то есть нам. Тарантас ждёт на ближайшем к банку углу. Мы подъезжаем и останавливаемся напротив парадных дверей твердыни буржуазных капиталов. Мы должны очутиться — обязательно! — на своём месте без пяти минут двенадцать. Ровно в двенадцать часов в банк входят экспроприаторы... В эксе Иосиф Джугашвили участия не принимал.

   — Всё будет хорошо! — завершил вчера вечером инструктаж товарищ Камо, хищно улыбнувшись.

   День был жаркий, душный. Улица запружена гуляющей публикой — приближалось время обеда. Без десяти двенадцать мы получили знак: «Подъезжайте!» — и без пяти минут двенадцать наш тарантас на резиновом ходу уже стоял напротив банка «Кавказский кредит».

   У меня не было страха; я даже поймал себя на том, что испытываю любопытство: как всё это будет? И всё-таки — это теперь мне совершенно ясно — я находился в состоянии гипнотического полусна. Я увидел, как «наши» — трое справа, и среди них товарищ Камо, и двое слева — подходят к банку. Я взглянул на свои часы — без одной минуты двенадцать. «Наши» встретились у дверей, скрылись за вращающейся дверью. И всё произошло на моих глазах...

   ...Возможно, я потерял контроль над временем. Но сейчас вспоминается именно так: пятеро боевиков входят в двери банка «Кавказский кредит» — и тут же, мгновенно я вижу, как из них выбегает, схватившись за живот и согнувшись, полицейский. Выстрелов я не слышал и, наверно, поэтому тем неожиданней и ужаснее всё, что я вижу: у полицейского подкашиваются ноги, он падает на живот, и тут же под ним появляется пятно крови, которое кажется чёрным.

   Наверно, проходит несколько мгновений, пока я завороженно смотрю на это ужасное пятно, и вдруг вижу: к упавшему полицейскому, к дверям банка со всех сторон бегут люди, мужчины и женщины, дети; мгновенно образуется толпа, которая кипящим клубком заполнила мостовую между банком и нашим извозчичьим тарантасом. Где-то там, за головами толпы, гремят выстрелы. Вопли, крики ужаса — всё смешалось; толпа шарахается в сторону, люди давят друг друга, падают, и я вижу девочку лет десяти в белом платьице, у неё соломенная шляпка на голове, она бежит, вернее, пытается бежать прямо в нашу сторону... И кто-то бегущий сзади толкает её, она падает, и её топчут разбегающиеся люди. Её топчут, топчут, и я вижу только её открытый рот, кричащий, но голоса не слышу ( или моя память не сохранила его?.. ). И из этого искажённого мукой рта выплескивается густая струя крови...

   Наверно, всё это вмещается в несколько секунд, потому что перед нами всё ещё толпа, хотя и поредевшая,— в её разрыве я вижу Камо с инкассаторской сумкой в левой руке, а в правой наган, он стреляет. Падают люди; свалка, крики, стоны. Слева и сзади от Камо бегут боевики, тоже, кажется, с сумками, прикрывают своего командира. Они стреляют.

   — Давай на облучок! — слышу я крик своего напарника в самое ухо.— Держи вожжи! Натяни! Не дай ему сорваться!

   Я уже на облучке, натягиваю поводья и вижу перед собой круп нашего рыжего мерина; лошадь поворачивает ко мне голову, храпит, тёмный фиолетовый глаз безумен. А выстрелы гремят совсем рядом. Я оглядываюсь: стреляет в разбегающихся людей мой совсем юный напарник, орёт страшным победным голосом:

   — В сторону! В сторону, скоты!..— И его молодое лицо искажено чувством сладострастия.

   А в тарантас уже запрыгивают боевики. Короткая возня, частое запаленное дыхание, воняет потом и порохом.

   — Гони! — слышу я, как ни странно, шёпот, яростный шёпот Камо.

   Я отпускаю поводья, и руки мои застывают в воздухе: по улице прямо нам в лоб мчится полицейская карета, запряжённая двумя лошадьми, в ней сидят и стоят полицейские, и некоторые из них стреляют из револьверов — похоже, пока в воздух.

   — Разворачивай! — слышу я громовой голос Камо.— Кругом! Живо... твою мать! — Он ругается по-русски.— Гони! Гони!

   А полицейская карета уже совсем рядом, до неё остается сажен десять. Заглушая вопли и крики со всех сторон, нас настигает могучий бас:

   — Именем закона! — кричат по-русски.— Приказываю остановиться!

   Резко оборачивается назад Камо; взмах руки — в сторону полицейской кареты летит чёрный комок. В следующее мгновение гремит оглушительный взрыв. Наш мерин срывается в панический галоп, хотя я изо всех сил натягиваю поводья. Я оглядываюсь — на короткое мгновение. Последнее, что я вижу; рассеивающееся облако сизого дыма и в его пелене — полицейская карета на боку, колёса её вращаются, трое или четверо полицейских, распростёртых на мостовой, и бьющаяся в судорогах серая лошадь.

   — Гони! Гони... твою мать! В Бога, в душу! И во всех святых!..»

   Вот как газета «Русское слово», за 22 августа 1906 года описывала все эти события:

   «20 августа сего года в Кутаиси в середине дня в центре города совершено дерзкое нападение на банк «Кавказский кредит». Убиты управляющий банком и кассир, трое служащих ранены, убиты трое полицейских, один полицейский получил тяжёлое ранение в голову. Погибли шестеро горожан, среди них двое детей. Число раненых уточняется, но наверняка оно свыше десяти. Похищено 130 тысяч рублей. Преступники с места трагедии скрылись. Ведётся их усиленный поиск. По кровавому почерку преступления следствие предполагает, что ограбление совершено бандой некоего Камо. Кто скрывается под этой кличкой, не установлено. Банда принадлежит к «боевым отрядам» запрещённого в России и на Кавказе левоэкстремистского крыла социал-демократической рабочей партии».

21 августа 1906 года

   «Вечером я опять оказался в той же комнате, в которую меня привёл Иосиф Джугашвили в день моего возвращения в Тифлис. Нас было четверо: «Тот, который...», мой «сопровождающий» Давид Цхарели, я и Камо. На столе горела керосиновая лампа, стоял большой кувшин с хванчкарой. Мы пили вино из глиняных кружек, закусывали сладким виноградом «дамские пальчики» и свежим овечьим сыром. Вначале мы выпили по три кружки в полном молчании. Я всё время ощущал на себе пристальный тяжёлый взгляд товарища Камо и избегал его. Наконец Иосиф Джугашвили нарушил молчание:

   — Что же, Георгий,— он неторопливо потягивал вино, смакуя его, шумно втягивая в рот воздух сквозь жёлтые неровные зубы,— боевое крещение ты получил, и теперь мы скрепили наш союз кровью, и своей и чужой.— Один из боевиков был ранен в ногу.— Показал ты себя в деле неплохо. Верно, Семён?

   Товарищ Камо промолчал. Он отвёл от меня тяжёлый взгляд и принялся смотреть в открытое окно.

   — Да, Семён! — Иосиф Джугашвили хлопнул друга по плечу.— Наверно, пришёл Сандро? Передай ему..

   — Знаю,— бросил Камо, поднимаясь со стула.— Скоро приду.

   И он вышел из комнаты. Как только за Семёном закрылась дверь, Коба сказал с явным облегчением:

   — Пока нашего главного бандита нет,— он засмеялся,— всё быстро решим. Значит, так, Георгий. К ста тридцати тысячам рублей, в добыче которых ты участвовал, я добавлю ещё сто двадцать тысяч рублей. Итого — четверть миллиона рублей. На твою вторую экспедицию в Тибет больше чем достаточно. Отправитесь через пару недель.— «Тот, который...» пристально глянул на меня.— Хватит тебе пяти дней, чтобы закупить всё необходимое?

   — Но... люди...— начал было я, однако Иосиф Джугашвили перебил:

   — Люди уже есть. Я подобрал десять джигитов. За каждого ручаюсь лично. А всего в отряде будет двенадцать человек: ты, командир, и вот твой помощник.— Он кивнул на Давида Цхарели, который был безучастен, словно и не слышал разговора: неподвижно сидел перед кружкой хванчкары, иногда делал большой громкий глоток.— Кстати! — оживился Коба.— Ты при встрече спросил у меня: как мы тебя нашли в Афганистане? А мы тебя и не теряли. За твоей экспедицией по пятам, начиная от границы с Монголией, следовал наш искусный следопыт Додик Цхарели.

   — Все пять лет? — вырвалось у меня.

   — Все пять лет.

   «Так вот чей взгляд, чьё присутствие я ощущал все годы суфийских странствий!» — пронеслось в моём сознании.

   — Мы нашли тебя,— продолжал «Тот, который...»,— когда я решил: время второй экспедиции настало. И вот ещё что, Георгий... Я долго думал над твоим рассказом обо всём, что случилось с вами в Тибете. «В чём именно причина провала экспедиции?» — задавал я себе вопрос. Я нашёл на него ответ! Дело — в деньгах... кто-то из членов экспедиции строил планы завладеть средствами, которые были у тебя.

   — Что?!

   — Да, да, Георгий! Именно так. Ты плохо знаешь людей. Все интриги, исчезновения людей, «чудеса» — из-за денег. Других объяснений произошедшего с вами я не нахожу. И поэтому я принял решение: с тебя снимается финансовая ответственность. Деньги будут находиться у Давида. Он — твой кассир и охранник. А распоряжаться средствами, естественно, будешь ты по своему усмотрению. Ты согласен?

   — Согласен! Согласен! — заспешил я.

   Я был на всё согласен, лишь бы скорее избавиться от проклятой карты, которая прилипла ко мне и стала моей второй кожей, найти трон Чингисхана и выполнить Предназначение… Я понимал: я выполню «их» волю, или «они» уничтожат меня…»

І сентября 1906 года

   «Моя вторая экспедиция за троном Чингисхана выступила из Тифлиса. Десять «молодых бойцов» ( как сказал Коба ), составлявших отряд, были все грузины, один к одному: крепкие, натренированные, все великолепные наездники, и двоих из них я уже знал — они были участниками экса в Кутаиси 20 августа. Но мне было всё равно. Лишь бы скорее всё кончилось!..

   Я не буду описывать подробностей нашего похода. Скажу лишь об одном: мне казалось, что мы не движемся, а летим, лошади едва касаются копытами земли или не касаются совсем... Мы летим, несёмся, всё стремительно мелькает перед глазами: лица, пейзажи, города, нищие сёла, горы — и остаётся позади, только ветер свистит в ушах.

   Нам сопутствовала невероятная, необъяснимая удача, в которой участвовало не земное, а какое – то другое время. Невероятно, но это так: переправившись из Баку на пароме через Каспийское море, мы стремительно промчались через Туркестан, узбекские пустыни и горы, через Киргизию, и вот уже — Китай, солончаки, горы, мы в Пранге, мы останавливаемся в том же доме, вот из этой комнаты исчезли трое моих товарищей...

   Но дальше, дальше! Скорее! Теперь мы следовали точно по проложенному на моей карте маршруту: Нимцанг, Падзе, Санга, Нагчу, Пранг».

21 сентября 1906 года

   «Мы прошли через этот последний на нашем пути город, остановившись лишь на короткий ночлег. Три недели нам понадобилось, чтобы преодолеть огромное расстояние. Понимаю, это кажется невероятным, но так и было. От Пранга до цифры V на моей карте оставалось около восьмидесяти вёрст — два перехода; нас ждёт горный, труднодоступный край».

22 сентября 1906 года.

   «На заре 22 сентября мы выступили из Пранга, городка, где дома карабкались на гору, к снежным вершинам. С великим трудом был найден проводник ( все отказывались, взглянув на карту — даже разбегались ); им оказался высокий жилистый старик с седой кудрявой головой, с голубыми, ясными глазами, с сучковатым посохом в коричневой морщинистой руке.

   Долина быстрой горной речки между двумя хребтами, сужавшимися где-то далеко; днём привал у водопада; дальше — еле заметная тропа уходит вправо, и река уже позади; с одной стороны — отвесные скалы, с другой — обрыв в пропасть, и там, внизу, еле слышен рокот воды — это большой ручей или приток реки, вдоль которой мы шли с утра.

   Весь день — медленное передвижение по тропе; лошади, растянувшись цепочкой, идут шагом; впереди на ослике едет наш проводник. К вечеру скалы отступают от тропы, мы попадаем на довольно широкую поляну, из расщелины между двумя каменными глыбами вытекает ручей. Лучшего места для отдыха и ночлега не придумать.

   — Остановка! — приказываю я.— Ночуем здесь.

   Поздний вечер. Уже после ужина мы сидим у двух ярко пылающих костров. Рядом со мной расположился Давид Цхарели, удивительно молчаливый человек, голос которого я слышал очень редко. Рядом с ним сидел наш проводник в позе лотоса, смотрел не мигая в огонь, его губы еле заметно шевелились — наверно, он молился. Под самой скалой у ручья сгрудились вокруг большого вороха свежей травы наши лошади, пофыркивали; слышно было, как они шумно пережёвывают свой ужин.

   Вдруг все лошади замерли, повернув головы в одну сторону — назад, в чёрный мрак, поглотивший тропу, по которой мы пришли на эту поляну. Туда же смотрел и проводник, и по тому, как напряглось его лицо, по руке, приложенной к уху, было видно, что он прислушивается ко мраку ночи, обступившему нас. Прошла минута, может быть, две, лошади успокоились, опять захрустели травой. Старик всё прислушивался.

   — Что там? — спросил я.

   — Лошади,— последовал ответ.— Кто-то идёт за нами. Следит.

   — Может быть, какой-нибудь зверь? — предположил я.

   — Нет,— ответил старик.— Если бы зверь, лошади не успокоились бы так скоро. Он подходил совсем близко.

   —Кто?

   — Человек. Я слышал его шаги.

   Я перевёл слова проводника Давиду.

   — Организуем погоню! — встрепенулся он.

   — Какая погоня ночью? Вот что... Усиль охрану — не двоих выстави, а четверых. Пусть сменяются каждые два часа.

   — Хорошо.— Давид Цхарели ушёл.

   Ночь прошла спокойно. Рано утром мы продолжили путь и двигались довольно быстро. Тропа хотя по-прежнему шла по краю обрыва, но стала шире, сажени на три отодвинулась от неё почти вертикальная стена горной гряды.

   Уже под вечер, когда наш отряд, растянувшийся в цепочку, приближался к огромному чёрному каменному монолиту, в который, казалось, упиралась тропа, позади нас далеко, но явственно раздалось короткое лошадиное ржание и тут же оборвалось, однако эхо успело прокатиться по распадку. Я приказал остановиться. Моя лошадь была предпоследней в цепочке. Ко мне быстро подъехал Давид Цхарели, возбуждённый и настороженный.

   — Бойцы говорят,— сказал он,— надо послать разведку, человека три-четыре. Я пойду с ними!

   — Нет, Давид. Надо поскорей дойти до той чёрной скалы — видишь? У меня есть кое-какие соображения.

   Уже смеркалось, когда мы оказались у этой скалы. Нет, тропа не упиралась в неё, а ныряла под скалу, нависавшую над ней, делала крутой поворот — с одной стороны пропасть, с другой — отвесная стена; тропа выводила в довольно широкую долину — овальную чашу, хаотично усыпанную скальными глыбами и заросшую густым кустарником; по этому живописному, довольно широкому пространству отчётливо петляла тропа, прижимаясь к краю пропасти и повторяя её извивы. «Лучшего места не придумать»,— подумал я.

   — Давид! Всех людей ко мне! — приказал я.

   Всадники обступили меня. — Слушайте внимательно.— Я старался говорить спокойно, хотя сердце моё нещадно колотилось в груди и мне казалось, что его грохот слышат все.

   — Слушайте внимательно.За нами кто-то идёт. И не может быть никаких сомнений-это враг, поставивший себе целью получить то, что предназначено для нас и принадлежит нам...

   — А раз враг — его надо уничтожить! — перебил молчальник Давид Цхарели.

   — Да, уничтожить,— согласился я, и тёмный вал горячей ненависти накрыл меня.— План мой таков: двое или трое и с ними проводник отведут лошадей примерно за версту отсюда, так чтобы мы видели бивуак. Там надо стреножить лошадей, как всегда, задать им корм, а когда стемнеет, разжечь два костра и под покровом ночи вернуться сюда. С лошадьми останется проводник, он же будет поддерживать в кострах огонь.— Для старика я перевёл это на китайский язык.— Ты понял?

   — Да, хозяин, я всё сделаю.

   — Теперь смотрите: тропа выходит из-под скалы, из замкнутого пространства. Тех, кто идёт за нами, мы должны пропустить немного вперёд — важно, чтобы они все вышли из-под скалы. Если начать бой под скалой, часть преследователей, а мы не знаем, сколько их, успеет скрыться. Поэтому вот здесь, где мы стоим, мы и устроим засаду...

   — Очень хорошее место для окружения! — воскликнул Давид.

   И по лицам остальных бойцов я видел: им нравится предстоящее, они жаждут боя и крови врагов — это их и ремесло, и услада...

   — Но в том, что всё будет так, как мы предполагаем,— продолжал я,— надо убедиться.

   — Каким образом? — спросил кто-то.

   — Самым простым. Ночью к нашему лагерю опять придёт разведка. Убеждён, у каждой такой ночной разведки одна задача — узнать, где мы остановились на ночлег. На нас никогда не нападут ночью — мы должны кого-то привести к цели. И вот, выйдя из-под скалы, те, кто в разведке, увидят впереди два костра. Всё! Разведчики вернутся в свой лагерь. Нам надо убедиться в том, что разведка была. Поэтому сейчас мы организуем засаду. Ужин будет холодным — обойдёмся без костра, спать, скорее всего, не придётся...

   — Не впервой! — перебил кто-то.

   — Давид! Всем спешиться! Поспешим! Видите, уже темнеет.

   Через час, когда густые сумерки поглотили окрестности, всё было готово. Далеко впереди яркими точками светились костры, иногда оттуда долетало приглушённое ржание лошадей. Вокруг небольшого пространства, которое пересекала тропа, выныривавшая из-под скалы, залегла невидимая засада из восьми человек, и скоро к ним примкнули двое бойцов, вернувшихся из «лагеря», где полыхали костры.

   Мы притаились за камнями и в кустарнике. Я оценил «джигитов», отобранных в отряд «Тем, который...»,— они были профессионалами: ни единый звук не нарушил тишину.

   Прошёл час, другой... Я лежал под высоким камнем, чем-то отдалённо напоминавшим могильную плиту на мусульманском кладбище, всматривался в черноту ночи, и взгляд невольно застывал на двух ярких пятнах впереди — костры исправно горели. Вдруг послышались невнятные шорохи и тут же — шаги. Фыркнула лошадь, и всё стихло. Нас и преследователей разделяло не больше пяти сажен. Я знал: все мои бойцы впились взглядом в темноту, до предела напрягая слух. Явственно прозвучал звук: на землю спрыгнул человек. Второй звук — такой же.

   «Они спешились. Их двое».

   — Вон костры,— тихо сказал один из них по-немецки.

   — Да,— откликнулся другой.

   — Всё, возвращаемся. Они двинутся дальше, как всегда, на рассвете...

   Этот голос звучал совсем тихо, но я узнал его! Нет, не может быть! Слуховая галлюцинация.

   — ...Мы с первыми лучами должны быть здесь, чтобы увидеть, как они тронутся в путь.

   — Да, командир.

   Всё стихло. Невнятные шорохи. Звук осторожных шагов, постепенно их заглушила тишина. «Нет! Это невозможно!..— Сердце моё грохотало в груди.— Неужели?..— Я усилием воли остановил поток мыслей.— Нервы. Перенапряжение... Прочь, прочь...» Я знал, что мои спутники ждут, что я скажу.

   — Это немцы.— Мой голос звучал спокойно и твёрдо.— Во всяком случае, те двое, что были в разведке,— немцы. И завтра на рассвете... Сегодня на рассвете весь их отряд будет здесь.

   — И его надо уничтожить! — прозвучал в темноте рядом со мной голос Давида Цхарели.

   — Да, уничтожить! — сказал я.

   — Георгий! — В голосе Давида Цхарели появился металл.— Прости, ты не боец. Позволь мне руководить боем!

   — Хорошо, Давид. Поручаю тебе уничтожить врагов!

   Вулкан ненависти, злобы, гнева кипел во мне. Если командир у них мне знаком, я сам, сам посчитаюсь с ним!..

   — Стрелять только по моей команде,— услышал я голос Давида Цхарели.

   И до рассвета всё замерло... Рассвет рождался над горами медленно, постепенно. Сначала из тьмы проявились ближайшие камни, кусты, потом на зарозовевшем небе проступили контуры высоких вершин, потом в первых лучах невидимого солнца на вершинах заблестел снег, и свет разлился по долине, стало видно, что меж каменных глыб и кустов бродят рваные невесомые призраки — лёгкий туман. Наконец краешек солнца показался из-за горной гряды...

   И в этот момент из-под скалы на тропе появился первый всадник. Он сразу попал в прозрачное облако тумана, и разглядеть его было невозможно. Несколько мгновений он стоял со своей лошадью как застывшее изваяние, всматриваясь в луговину, простершуюся перед ним. Потом негромко свистнул. Один за другим из-под скалы начали появляться и другие всадники. Я считал их ( как наверняка и все мои бойцы ): «...четвёртый, пятый, шестой, седьмой...» Мне показалось, что сердце моё останавливается,— седьмым был Артур Кралайн. Ночью, услышав разговор разведчиков, я не ошибся. Всадники, их оказалось одиннадцать, окружили Артура Кралайна. Да, он явно был командиром в отряде, шедшем за нами. На этот раз шум, поднятый лошадьми — они топтались, фыркали, шумно обнюхивали друг друга,— не позволил расслышать слов. Говорил что-то Артур Кралайн. Прошедшие пять лет не изменили его, он по-прежнему был красив, только, пожалуй, стали резче, выразительнее черты лица, и отпечаток злой воли лежал на нём. Он махнул рукой в сторону наших костров. И отряд медленно, осторожно двинулся вперёд, постепенно выстраиваясь в цепочку. Лошадь Артура Кралайна шла четвёртой. Через несколько мгновений все одиннадцать всадников оказались в нашем окружении.

   — Стреляй! — разорвал тишину яростный, победный вопль Давида Цхарели.

   Со всех сторон загремели выстрелы. В секунду пороховой дым скрыл от меня происходящее. Я только слышал ржание лошадей.

   А дальше...

   …И сейчас у меня нет слов описать происшедшее. Вернее, нет понимания, объяснения: как всё это произошло? Как могло произойти?

   Рядом, кипела схватка, побоище: я слышал выстрелы, стоны, проклятия, ржание лошадей, страшные звуки рукопашной. Но всё это я только слышал, как некий фон. А видел я лишь одного человека — Артура Кралайна, успевшего спрыгнуть с лошади. А он видел меня. Не знаю, есть ли «упоение боем». Если это ненависть, ослепляющая ярость, жажда разорвать врага на куски и испытать от этого наслаждение, то я испытал подобное «упоение ». И убеждён — те же чувства ( если это чувства... ) испытал Артур Кралайн.

   Мы видели друг друга и с нечеловеческими воплями ( и сейчас они у меня в ушах ) бросились навстречу... смерти? — не знаю. Одно определённо: я был убеждён, что сейчас, немедленно убью его... Боже! Как я жаждал убить его! И ещё одна странность.

   Сближаясь, мы стреляли друг в друга из револьверов, но ни одна пуля, ни моя, ни его, не достигла цели. С материалистической точки зрения и опираясь на земные законы физики, этому нет объяснения. Но сегодня-то я знаю, КТО развёл наши пули в стороны. Я успел выхватить кинжал, и мы сцепились. Думаю, мои удары кинжалом если и достигали цели, то лишь отчасти: я не мог попасть, хотя всеми силами стремился к этому, ни в сердце Артуру Кралайну, ни в шею и в то же время видел, что мой ненавистный враг уже истекает кровью. Он сумел выбить из моей руки кинжал — или вырвать, не знаю... Наверно, я был сильнее Артура Кралайна, но он оказался вёртким, быстрым, гибким, ускользающим. Было мгновение, когда меня ошеломила сладострастная ухмылка, застывшая на его окровавленном лице, он испытывал наслаждение от нашего смертельного поединка. Катаясь по земле, вскакивая, снова бросаясь друг на друга, нанося удары, мы оба что-то кричали. Проклятья, угрозы? Грязные ругательства? Не помню...

   Не знаю, сколько продолжалась эта схватка. Я уже не слышал звуков боя, а может быть, они не доходили до моего сознания. И вдруг я обнаружил, что мы на самом краю пропасти. «Я сброшу его!» — победно прозвучало во мне. Я сумел это сделать, когда Артур Кралайн собрался в очередной раз кинуться на меня. Мы только что поднялись с земли и чуть-чуть разошлись в стороны. В руке у Артура Кралайна я увидел острый камень. Артур Кралайн рванулся вперёд, я быстро нагнулся, повернувшись боком, поймал Артура Кралайна на спину и, стремительно крутанувшись, резко поднялся, рывком, всем телом сбрасывая с себя врага, который, задев край обрыва, обрушив несколько камней, полетел вниз, в пропасть.

   — А-а-а!..— разорвал мои перепонки нечеловеческий крик и резко оборвался.

   Ноги мои подкосились. Я рухнул на землю, полный ликования: «Я убил его!..» Не хватало воздуха. Повернувшись на бок, я выплюнул изо рта кровавый сгусток и прислушался. Полная тишина. Рядом — протяни руку и достанешь — на плоском камне, приподнявшись на передние лапки, замерла большая зелёная ящерица и с любопытством смотрела на меня крупными чёрными бусинками своих наивных глаз.

   «Немного отдохнуть»,— сказал я себе и, перевернувшись на спину, увидел в небе стаю крупных птиц, круживших надо мной. «Стервятники»,— понял я. Птицы, описывая плавные круги, медленно снижались. «Они меня считают трупом»,— ужаснулся я и резко поднялся. Меня качнуло, потемнело в глазах, но я успел увидеть, как страшные чёрные птицы резво взмыли вверх.

   Я сделал несколько шагов от края пропасти и, потрясённый, остановился: чудовищная картина предстала предо мной. На небольшом пятачке, который мы выбрали для засады, лежали трупы моих бойцов и тех, кто шёл по нашему следу ( теперь, восстанавливая в памяти увиденное тогда, могу сказать: это были молодые европейцы ). Раненых не оказалось — все были мёртвы. Об этом можно судить по противоестественным позам и по лицам — на них снизошли покой и умиротворение. На шеях нескольких мертвецов я увидел явные следы удавки, и это нисколько не удивило меня: их умертвили, когда они получили раны, и я знал наверняка, КТО довершил дело смерти. «Значит,— подумал я,— «им» так надо: чтобы все были мёртвы, кроме меня».

   Но самым страшным и ужасным было другое: в моей душе, в моём сознании не было ни капли жалости к погибшим или сожаления. Меня до краёв переполняли ликование и какой-то клокочущий восторг: «Я убил его! Я убил его!..»

   Где-то далеко в кустарнике, у подножия горной гряды, жалобно заржала лошадь. Ей ответила другая. «Туда убежали их лошади»,— понял я. Но мне это было безразлично. И тут я увидел своего «финансиста». Давид лежал на спине. Аккуратный след на белой рубашке походил на красную звёздочку: от крохотной круглой дырочки расходились в стороны красные лучи. Пуля попала прямо в сердце. Оказывается, у Давида были голубые глаза, их застывший удивлённый взгляд устремился в небо. Давид лежал раскинув руки, его куртка расстегнулась, к поясу была прикреплена кожаная сумка, с которой он никогда не расставался,— в ней хранились наши финансы. Я легко отстегнул сумку и укрепил её у себя на поясе. Я не испытал никаких чувств, мне был безразличен Давид Цхарели, моя пятилетняя тень. Пристегивая сумку с деньгами, я продолжал твердить про себя: «Я убил его! Убил, убил...»

   Хотелось пить, саднило лицо, был разбит левый локоть, и я с трудом мог двигать рукой. Но надо было... Что? Идти дальше, к цели. Мне показалось, что за подкладкой моей походной куртки шевельнулась карта, как бы напоминая о себе.

   Сначала я машинально сделал несколько шагов в том направлении, где поздно вечером и ночью горели наши костры. На каждый шаг истёрзанное тело отвечало вспышкой нестерпимой боли. Но я шёл, шёл, постепенно превращаясь в шагающий механизм. Мне было хорошо знакомо это состояние.

   У двух кострищ, между камней никого не было. «Старик погонщик, видимо, бежал вместе с нашими лошадьми,— подумал я,— когда услышал выстрелы. А может быть, ещё раньше». Я решил вернуться к скале и поискать лошадей из отряда Артура Кралайна, но тут увидел ослика проводника, который мирно пощипывал траву среди камней. Через его спину у сёдла была перекинута поклажа старика: мешок, очевидно, с провизией, и бурдюк с водой. Я с жадностью напился, хотя вода была тепловатой и пахла какими-то горными травами ( и сейчас ощущаю во рту этот привкус... ). Я осмотрелся. Отчётливо различалась тропа, она петляла между камней и кустарников, терялась вдали. Там, в перспективе, под небольшим углом к востоку вздымалась горная гряда, и с того места, откуда я смотрел вперёд, казалось, что в высокие горы упирается — или, вернее, должна упираться — тропа.

   Я взгромоздился на ослика, взял в руки повод, а безропотное животное как будто этого и ждало: ослик повернул голову, взглянул на меня умным глазом, тёмным и влажным, и проворно засеменил ножками, казавшимися очень тонкими, и я, помню, подумал, что они могут переломиться под моей тяжестью. Ничуть не бывало! Ослик бежал с удовольствием, привычно. «Надо — значит, надо»,— говорил весь его вид. И я опять превратился в двигающуюся машину: «Вперёд, вперёд!» Только у этой машины теперь был мотор — мой ослик.

   Палило солнце, стало жарко; я истекал потом, избитое тело ныло ровно и тупо, меня начало клонить в сон, временами казалось, что я стремительно падаю в бездонную темноту, а вокруг клубятся какие-то сущности, которых я не вижу, но ощущаю их холод, и ужас сжимал моё сердце. Я открывал глаза — голова ослика передо мной, с вздрагивавшими при каждом шаге ушами, бодрый цокот копыт по тропе, солнце жжёт невыносимо... И я опять незаметно погрузился в свой тяжкий сон.

   Проснулся я оттого, что ослик резко остановился и я ткнулся в его шею и чуть не упал. Ослик неподвижно стоял у ручья и шумно пил воду. «Ручей! — подумал я, даже не пытаясь глянуть кругом.— Какое счастье!»

   Я кулем свалился на землю, подполз к ручью, опустил голову в воду — она была холодной, ключевой. И, вымыв лицо, голову, руки, я пил, пил, пил... Рядом со мной ослик чуткими мягкими губами тоже всё пил и пил воду. И мы с ним были братьями. Я чувствовал: вода возвращает мне силы и светлеет, проясняется голова. Я поднялся на ноги.

   Солнце уже клонилось к западному хребту, приближался вечер. И тут я увидел: тропа, упёршись в ручей, дальше не продолжается, вернее, за ручьём в беспорядке нагромоздились камни, а что за ними?..

   С колотящимся сердцем я перешёл ручей, начал пробираться среди камней — и оказался на небольшой поляне, от которой расходились в стороны несколько троп, четыре или пять. Меня это уже не интересовало: у истока самой неприметной тропы на утоптанной земле чётко были начертаны цифра V и стрелка, указывающая путь. «Иди по этой тропе».

   А дальше...

   Ослик резво бежал по тропе. Время отсутствовало. Иногда я поглядывал на солнце, и мне казалось, что оно замерло над горным хребтом, прекратив своё движение по небосклону. По сторонам я не смотрел — передо мной была тропа, которая вела меня к цели. И всё. Всё! Больше я ни о чём не хотел думать. Кроме того, на меня навалилось — внезапно, одно тяжкое воспоминание, которое я всегда гнал от себя: в нём было нечто от помешательства, затмения разума.

   ...Всё это происходило в Куоккала, на «конспиративной даче», 12 мая 1901 года, когда я покидал дом генеральши Миллер. У экипажа я на прощание поцеловал Анне Карловне руку. Мадам перекрестила меня:

   — Храни вас Бог, Арсений Николаевич!

   Я сел рядом с Глебом Бокием. «Тот, который...» расположился напротив нас. Экипаж тронулся. Я забеспокоился и наконец сказал:

   — Остановитесь! Ведь мы забыли Крота!

   Коба коротко хохотнул. Бокий посмотрел на меня с недоумением и страхом, когда я тихо спросил:

   — Но ведь с вами приехал Викентий Павлович! Захаревский... Крот...

   — Да что с тобой? — искренне удивился «маленький» партийный вождь ( большим уже был Джугашвили, как бы Глеб ни сопротивлялся ).— Мы приехали вдвоём с Иосифом. Чего ты плетёшь?

   — Переутомился от чтения книг,— сказал Иосиф, но голос его был напряжённым.

   — Крот был с вами! — заорал я.

   И, как потом мне сказал Коба в поезде «Санкт-Петербург — Москва» в купе на двоих, которое мы занимали, проорав эту фразу, я потерял сознание. Я действительно очнулся, как бы вернувшись из глубокого сна, когда мы уже подъезжали к северным окраинам Питера, и первая моя мысль тогда была: «Я схожу с ума...»

   Больше я не вспоминал этот странный, и страшный эпизод из своей жизни, вернее, гнал от себя воспоминание о нём, если оно непроизвольно возникало передо мной. И вот я настигнут им в конце своей второй экспедиции за троном Чингисхана, не могу отделаться от него, оно ярко, конкретно, чередой живых картин проходит перед глазами. Почему? Зачем?..

   Солнце скрылось за горами. На землю опустились лиловые сумерки. Ослик перешёл на медленный шаг. Я поднял голову. Впереди отвесная скала — кажется, прямо в неё упирается тропа. В ней чёрным пятном виднеется пещера, возле которой горит небольшой костёр... Какая знакомая картина!..

   Я поднял голову вверх, и сердце моё обдало жаром: отвесная гора, под которой горел костёр, была невысока и заканчивалась большой, аккуратно срезанной сверху глыбой, в ней отчётливо проступали контуры башни.

   Ослик остановился у костра. И я уже ничему не удивился: мне всё или почти всё было понятно. У костра на корточках сидел худой, высохший старик с лицом, иссечённым глубокими морщинами. Рядом с ним стоял, прислоненный к камню, незажжённый факел. Я сразу узнал старика — это наш с Саркисом Погосяном проводник, который бросил нас, когда я показал ему обрывок карты, а потом возник у такого же костра и сопровождал меня в странствовании по подземелью.

   — Здравствуйте,— говорю я по-тюркски.

   — Здравствуй, Георгий.— Старик не изменил позы и не поднял на меня глаз. Он замер, он напряжён, словно прислушивался к чему-то внутри себя.— Идём! — сказал он, поднимаясь и зажигая от костра факел.

   Не оглядываясь, старик, подняв факел над головой, скрылся в пещере. Я поспешил за ним — только бы не отстать. Мы прошли несколько шагов, и в лицо повеяло прохладой, запахло сыростью. За спиной — шорох, вспышка света. Я в испуге оглянулся — позади меня шагал с факелом в руке человек в длинном, до земли, одеянии красного цвета, с капюшоном, почти закрывающим лицо. Его я тоже узнал — без всякого удивления. Я ничего не хочу знать! Не хочу ни о чём спрашивать... Единственного жаждал я: скорее бы всё это кончилось...

   Мы долго шли молча. Шли, шли... Всё повторилось. Как и тогда: каменные своды то подступали вплотную, то уходили во тьму, летучие мыши почти касались лица; появилось ощущение огромного чёрного пространства, где глухое эхо повторяло наши шаги. Но на этот раз мне казалось, что путь наш долог, бесконечен, хотя я и не ощущал времени. Я опять был покорной шагающей машиной. Но вот после длинного каменного коридора — опять ощущение огромного чёрного пространства, и снова эхо уносит звуки наших шагов. Впереди возник свет, он становился всё ярче и ярче. Мы приближались к большому костру. Вокруг него сидели люди. Невольно возглас удивления вырвался у меня. Неужели?.. Господи! Мне давно надо было догадаться! Да, вокруг костра в тех же позах, скрестив ноги по-турецки, сидели старцы, только теперь они были в тёмно-красных одеждах, и один из них, самый древний, с густыми и совершенно седыми волосами ( Великий Посвящённый... ) восседал на кресле из чёрного дерева, с инкрустацией. Мои провожатые погасили факелы, отступили в кромешную тьму, растворились в ней.

   — Здравствуй, Георгий,— буднично, спокойно сказал Великий Посвящённый, будто мы виделись только вчера.— Я знал: ты всё преодолеешь и придёшь за ним.

   Старец поднял голову и долго, властно смотрел на меня.

   — Здравствуйте...— Я подавил в себе слово «Учитель», уже готовое было сорваться с моих губ.

   Старец усмехнулся. И я узнал его! Скульптурно чёткое, застывшее лицо в обрамлении седых волос... Вот почему в нашу первую встречу он мне смутно напоминал кого-то! Да это же нищий старик, которого я часто встречал на базаре в Александрополе, видел на паперти собора в Карсе, его лицо мелькало в толпе на базаре в Тифлисе, ещё где-то. И обязательно пересекались наши взгляды, и я в те мгновения испытывал смутное беспокойство... Значит, он всюду следовал за мной! Или появлялся, возникал из ниоткуда, куда бы я ни приезжал...

   Я скользнул взглядом по лицам стариков, недвижно сидевших вокруг костра, в котором полыхало бесшумное холодное пламя. И почувствовал: волосы на моей голове поднимаются дыбом... Третьим от меня сидел старик с лицом Викентия Павловича Захаревского, Крота, которого я «видел» на «конспиративной даче» генеральши Миллер. «Видел» только я; его, как утверждали мои «партийные товарищи», не было с ними. И вот он сидит здесь, как и в тот раз, когда я впервые оказался у этого костра,— Викентий Павлович, только состарившийся, каким он явился мне в Куоккала: выразительные морщины на замёршем лице-маске, высокий лоб, лысый череп, глубокие глазницы, в которых не видно глаз...

   «Значит,— лихорадочно думал я,— они давно выбрали меня. И кто-то из них, наверно, всегда присутствовал рядом со мной...»

   — Да, Георгий,— сказал старец,— мы действительно давно выбрали тебя — в тот день, когда ты родился. Не спрашивай почему. Я не отвечу. Но ведь ещё о многом ты хотел бы спросить меня, верно?

   — Да, это так.

   — Ты имеешь право на пять вопросов. Ровно на пять. Не больше и не меньше. Спрашивай.

   — Кто вы?

   — Мы Посвящённые Чёрного Воинства. По вашим земным понятиям, мы властелины зла. Но это определение далеко от истины. Как нет любви без ненависти, огня без воды, правды без обмана, жизни без смерти. Этот ряд противопоставлений бесконечен. Так нет Космоса без нас: мы отрицательная энергия мироздания. Но — энергия! А любая энергия, заметь, неуничтожима.

   —Ta башня, под которой пещера... ( «Господи! Только бы вместить всё в один вопрос» ) ...проход через неё... Эта башня номер пять... и я...— в Шамбале?

   — Нет, ты в Агарти, и это наша страна. И башня на скале указывает вход в нашу страну.— Великий Посвящённый умолк. Молчал и я. Старец еле заметно усмехнулся.— Ну, хорошо... У Белого Воинства в их страну Шамбала свои башни, указывающие врата к ним, у нас — свои.

   — Но почему... почему...— я задыхался.— Когда двенадцать лет назад я попал к вам сюда, вы мне не дали трон Чингисхана... Ведь он у вас здесь. И значит, был тогда?.. Почему вы не дали его мне, чтобы я вручил его «Тому, который...»?

   Старец повелительно поднял руку, останавливая меня.

   — Ты, Георгий, задал сразу два вопроса. И я отвечаю на них. Да, трон Чингисхана здесь был и будет всегда. Он — главная собственность Чёрного Воинства, вместилище нашей силы. Двенадцать лет назад ты ещё не был готов получить его для передачи нашему избраннику, призванному очистить от скверны род человеческий. Во-первых, тебе предстояло встретить его. Во-вторых... ты должен был пройти долгий путь, чтобы впитать в себя часть нашей силы, энергии зла — по вашей людской терминологии. Иначе трон Чингисхана отторгнет тебя, не воссоединится с тобой даже на небольшое время, необходимое для осуществления твоей миссии. Ты прошёл этот наш путь. И у тебя, Георгий, остался последний вопрос.

   — Почему вы не вручили ваш трон?..

   «Будь он проклят!» — пронеслось в моём сознании. Я увидел, что все старцы одновременно повернули головы ко мне, а Великий Посвящённый откровенно рассмеялся, и смех его был полон сарказма и желчи.

   — Почему вы... ( «Господи! Подскажи мне слова!..» ) Почему вы, призвав сюда Иосифа Джугашвили, сами не вручили ему трон?

   — Ты опять, Георгий, вмещаешь в одну фразу два вопроса. На первый я тебе ответил в нашу первую встречу. Вспомни. Теперь отвечаю на второй. И он последний из твоих пяти вопросов. Иосиф Джугашвили не может прийти к нам. Как и другие, подобные ему. Они постоянно появляются среди человечества — один, два, в редчайшем случае три в столетие. У них нет возможности прийти сюда самим — за силой трона Чингисхана, потому что они рождены людьми, но одновременно и нами. Они рождаются с гигантскими возможностями, с первым криком они уже чёрные маги высших посвящений, но без нашей основной силы, заключённой в троне Чингисхана. Её, получив от нас, может передать им другой человек. Именно обыкновенный человек, правда, отмеченный неким оккультным знаком. Для Иосифа Джугашвили такой человек — ты!

   «Боже, почему — я?!» — раздался внутри меня вопль. И ответом на него были слова Великого Посвящённого Чёрного Воинства:

   — Ты исчерпал все свои вопросы, Георгий Гурджиев. И теперь — смотри!

   Холодный костёр мгновенно погас, а в глубине чёрного пространства осветилось бордовым ярким светом нечто напоминавшее открытую сцену без занавеса, и пол её был каменным. До сцены было близко, сажен десять, может быть, двенадцать. Я попытался определить источник зловещего света, но он отсутствовал...

   Великий Посвящённый поднялся с кресла и медленно зашагал к пустой «сцене». За ним последовали старцы. Их длинные бордовые одежды развевались — некий подземный ветер поднялся из глубин чёрного пространства, в котором мы находились.

   «Что мне делать? — подумал я, чувствуя, что начинается отвратительная дрожь.— Идти за ними?» «Стой и смотри!» — прозвучало в моём сознании.

   Великий Посвящённый Чёрного Воинства подошёл к сцене; старцы выстроились вокруг него с обеих сторон полукругом. Главный вознёс руки кверху. Остальные повторили его жест. И зазвучало грозно-торжественное пение, запечатлевшееся во мне навсегда; мне кажется, и сейчас я помню его необычную, тягучую и, как это ни парадоксально, ритмичную мелодию. Может быть, это была молитва. Может быть — гимн Чёрного Воинства. Пение оборвалось на нестерпимо высокой ноте. Наступила полная тишина. И вдруг Великий Посвящённый выкрикнул короткую гортанную фразу на неизвестном мне языке. Тотчас её подхватили остальные старцы, и мне показалось, что я понимаю смысл этих слов. Старцы во главе со своим Великим Посвящённым скандировали:

   — Дай нам! Дай нам! Дай нам!..

   Послышался отдалённый гул, подземный ветер усилился, засвистел в ушах. На «сцене» и вокруг неё начали вспыхивать,— нет, не молнии, а ослепительно яркие круги оранжевого, фиолетового, зелёного цвета. Круги хаотически перемешались, сыпались разноцветные искры. Мне показалось, что твердь качнулась под моими ногами. Прогремел оглушительный удар, послышался треск, широкая щель образовалась на каменном полу «сцены», из неё вырвалось клубящееся прозрачное облако. Трещина резко разъялась, как будто изнутри её раздвинула могучая невидимая сила.

   — Дай нам! Дай нам!..— скандировали теперь не только старцы. К ним присоединился несметный сонм голосов, летевших со всех сторон из тьмы, и оглушительное эхо повторяло этот восторженно-грозный вопль: — Дай нам! Дай нам!..

   И в клубившемся сером облаке, которое образовалось перед рваной щелью на «сцене», появился трон. Невидимая сила сдвинула его в сторону и начала плавно опускать, к самому краю чёрной рваной дыры. Как только трон прочно встал на пол, мгновенно смолк неистовый хор голосов и в подземелье Агарти пала полная тишина. Серое прозрачное облако рассеялось. Погасли все разноцветные круги, «сцена» опять освещалась ярким бордовым светом, у которого не было видимого источника.

   Я смотрел на трон Чингисхана. Он был высок, несуразен по форме, чем-то напоминал крыльцо старинного русского терема. Может быть, потому, что спинка его завершалась пирамидкой, которая, если человек сядет на трон, окажется у него над головой. Трон был сделан из тёмного дерева, его не украшали никакие инкрустации, он был груб, прост, аскетичен. И только одно приковывало взгляд и не отпускало его — подлокотники, спинку и пирамидку усыпали вкраплённые в дерево драгоценные камни разных размеров, но одного цвета — тёмно-лилового. Да, это был один и тот же драгоценный камень, и я до сих пор не знаю его названия: на земле, в обычной жизни, во всех странах Востока, в которых я побывал, подобного камня мне не встречалось.

   Каждый драгоценный кристалл, вделанный в дерево трона, переливался, внутри его тёмно-лилового естества то вспыхивала, то гасла искра пламени, и самое невероятное заключалось в том, что эта искра, хотя она воспринималась как вспышка, была яркого чёрного цвета... По-другому я не могу описать это. И ещё одно обстоятельство поразило меня: достаточно много отверстий для драгоценных камней было пусто — камни отсутствовали в них, но наверняка когда-то были.

   Великий Посвящённый Чёрного Воинства поднялся на «сцену», медленно подошёл к трону и замер перед ним. Я вздрогнул: старцы, стоявшие полукругом у «сцены» опять запели свою молитву или гимн. Когда ритм внутри странного завораживавшего мотива убыстрился до предела, Великий Посвящённый лезвием ножа быстро и умело выковырял из гнезда драгоценный камень — я заметил: очень крупный — и положил его на золотое блюдце, которое теперь было в его левой руке.

   Мгновенно оборвалось пение, а я почувствовал жжение в правом боку, в том месте, где в подкладке моей куртки, проложенная между двумя листами тончайшей кожи, была зашита «заветная» карта — проклятая! проклятая! проклятая!.. ( Потом, на воле по пути домой, я сперва забыл о карте. «Скорее! Прочь от этого страшного места!» — таково было моё единственное желание. Но на второй или третий день я распорол подкладку своей куртки, и изумлению моему не было предела: карты больше не существовало — от неё осталась лишь горстка праха. )

   Между тем бордовый свет померк, и теперь сцена с троном была освещена. Бесшумно вспыхнул холодный костёр, так внезапно, что я вздрогнул от неожиданности. Старцы во главе с предводителем, как мне показалось, поспешно вернулись на свои места, Великий Посвящённый занял чёрное инкрустированное кресло. Теперь все старцы смотрели на него не отрываясь, но я заметил: старик, похожий на Викентия Павловича Захаревского, коротко взглянул на меня — глаза в глубоких глазницах были молоды, зорки, насмешливы.

   Великий Посвящённый извлёк из недр своего тёмно-красного одеяния крохотный кожаный кисет на шёлковом шнурке, раскрыл его, быстро, будто опасаясь обжечься, взял с золотого блюдца драгоценный камень, положил его туда, затянул шнурок, завязал петлёй и протянул мне.

   — Возьми, Георгий. Ты почти выполнил своё Предназначение. Ещё немного усилий — и ты будешь свободен от нашей воли.— Голос Великого Посвящённого Чёрного Воинства звучал торжественно.— И не печалься. От судьбы не уйдешь. Ты передашь кисет Иосифу Джугашвили. Не вздумай сам открывать его и соприкасаться с камнем. Он мгновенно уничтожит тебя, испепелит, а душа твоя обратится в вечного демона тьмы. Ведь ты не хочешь этого?

   — Нет! — воскликнул я.

   — Вынуть камень и сжать в кулаке должен Иосиф Джугашвили. Он это знает. И вот ещё что... Тебе не надо объяснять: бессмысленно пытаться избавиться от камня, который вмещает, концентрирует силу трона Чингисхана, нашу силу. Ты освободишься от него, только исполнив до конца своё собственное Предназначение. Вспомни, что происходило с картой, когда ты делал усилия...

   — Да,— заспешил я.— Мне всё понятно. Я исполню... Только позвольте — один, последний вопрос.

   По лицу главного скользнула тень, однако он сказал:

   — Ну хорошо. Последний вопрос. И поспеши. Твоё время уже истекло.

   — Из трона извлечено уже много камней, таких же, как у меня. Они...

   Великий Посвящённый Чёрного Воинства остановил меня жестом руки:

   — Ты правильно всё понял, Георгий Гурджиев. Именно так: уже семь веков трон отдаёт свою силу нашим избранникам на Земле. Их в каждом столетии единицы. Но они есть! — Глаза его сверкнули зелёным огнём.— Они будут всегда, как бы ни препятствовало нам Белое Воинство! И потом... Смотри! Видишь эту глубокую воронку в троне? — Он показал на тёмную дыру в пирамидке над спинкой трона.— Я говорю это тебе в утешение, чтобы потом, когда всё свершится, ты не казнил себя. Может быть, ты со временем поймёшь: человеческая история невозможна без нашего участия! — В голосе Великого Посвящённого Чёрного Воинства звучали пафос и скорбь.— Из этой воронки в прошлом веке был извлечён самый большой камень. Его получил Наполеон Бонапарт! А теперь — иди!

   Из тьмы возникли двое моих провожатых. В их руках вспыхнули факелы.

   — И поспеши! Чем скорее ты вручишь камень нашему избраннику, тем лучше... Лучше и для тебя.

   — Я иду!..»

Продолжение следует…

Дневник читал член русского географического общества ( РГО ) города Армавира Фролов Сергей

Похожие статьи:

Статьи → Музей Сталина и грузинские корни Петра Первого

Видео → Нелепый пустой вопрос.

Статьи → Мистические тайны Гурджиева Часть 2.

Статьи → Фальшивая история человечества. Сталинская индустриализация

Рассказы → Битва Титанов