Серия S.T.A.L.K.E.R. Гробовщик. Часть пятая.

1. Озеро у Припяти (вместо пролога).

Костёр дымил, кряхтел и кашлял искрами в низкие облака, накрывшие Зону, ватным сугробом. Близкое небо волновалось неспокойным морем, казалось, вот-вот оно зацепит макушки деревьев недалёкого леса.

Вечерело.

В воздухе пахло близким дождём и горьким дымом от костра, разведенного рядом со здоровенной дренажной трубой, впечатанной в высокую насыпь. У огня сидели трое. Все в поношенных гимнастерках и выцветших галифе. Кирзовые, в песке и засохшей глине, сапоги были протянуты к жаркому теплу. Двое только что отужинали и теперь неспешно курили дешевые сигареты без фильтра, третий увлечённо орудовал ложкой в полупустой банке с тушёнкой.

- Ни хрена мы тут не найдём. Всё давно уже вытоптано. Надо глубже ходить, - сказал один из куривших и сплюнул. Лоб его рассекал свежий, только закончивший кровоточить, шрам. Во рту у говорившего блеснул в отсветах костра железный зуб. – На окраинах редко что ценное попадает. А вот у Припяти, - там, говорят, артефактов – россыпью. Звонарь рассказывал…

- У Звонаря и погоняло такое от того, что звонит что ни попадя, - перебил его невысокий толстячок, у которого вместо левого уха торчал обрубок. – И здесь, как ты говоришь, «на окраинах», братва мрёт, как мухи. Что ни поиск, так каждый третий. А дальше сунемся, вообще никто живым не вернётся. Там такие аномалии, что нынешние детским садом покажутся. И большинство непостоянного действия. То есть почуешь её, лишь когда она тебя, как тряпку, выкручивать станет. А-то и чего похуже. Алик Мореман со своей тройкой по самой окраине Припяти шарился. Артефактов, это да, притащил прилично. Только зачем они ему, если у него голову вверх тормашками перевернуло. Рот стал вверху, а глаза – внизу. И шея из макушки. Ребята как увидели, так тут же его приземлили наглухо, хоть макароны процеживай. Думали, мутант новый объявился. Только и успел перед смертью сказать, что тройка вся полегла у Кабановки, и чтоб не совались в Припять, если не желают себе смерти лютой. Про фиолетовое зеркало все повторял. Изо рта пузыри кровавые, а всё твердит: «Как увидите, не смотритесь…».

- Ой, да что вы всё этого Алика поминаете, - возмутился железнозубый. – Жуткое дело, согласен. Но ведь необязательное! Вон, Серёга Полтораш тоже у самой Припяти ходил. Он же первым и «Белое кольцо» принёс. Киров тогда ещё не сразу эту штуку, за артефакт признал. И ничего. Правда, молодняку любил байки потравить про разные страсти, что ему в поиске встречались. Но, в основном, брехал.

- Полтораш, это да - любил трепаться, - подтвердил толстяк. – Типа, крутой сталкер, то, сё. А на деле гнилой он был. Сколько душ сгубил. А всё рюкзак свой искал, что на ржавом буксире бросил. Очень он по нему убивался.

- Что за рюкзак? – спросил третий, молодой парень с ожогом на щеке, отставляя в сторону пустую жестяную банку. – И что за буксир?

- А вот послушай, - сказал железнозубый, прикуривая от горящей ветки новую сигарету. – Это было, где-то западнее Припяти, в районе Старых Шепеличей. Как там его тройка сгинула, никто точно не знает. Полтораш каждый раз новое рассказывал. То, говорил, на псевдогиганта нарвались, то в блуждающую «Карусель» попали. В общем, остался он один. Да ещё и с сотрясением, от которого в глазах всё двоилось и блевать тянуло беспрестанно. Сам понимаешь, какой из него ходок был. Однако ж шёл, спотыкаясь, незнамо куда. Говорил - по солнцу ориентировался. Вот и забрёл на высохшее озеро. Небольшое такое, метров триста в поперечнике.

Обрыва не заметил, так ещё и чуть ногу не сломал, пока по склону вниз катился. Отлежался, встал, побрёл, хромая, куда-то уже и сам не понимая явь это или морок. Тут сверху как загрохочет. Выброс! Видит, ржавый катер, типа буксира, что баржи по реке тягал. Стоит наполовину в дно вросший. Ну, он, спотыкаясь, и рванул в его сторону. Как добежал - забрался в трюм, крышку ржавую за собой захлопнул, да в самый угол забился. В тот, что под песок ушёл. И повезло ему – пересидел ненастье, не спёкся. Голова только еще сильнее разболелась, ну да это дело поправимое.

Отдышался, наружу выглянул и обомлел. Вокруг воздух аж дрожит. И артефактов прямо – россыпью. Да не «Радуга» паршивая с «Черепушками», а все, как на подбор, редкие. А-то и неизвестные. Ну, подумал Серёга, подвезло, так подвезло! Наберусь артефактов, потом пару месяцев под кустом у лагеря отдыхать буду. Стал он эти артефакты собирать…

- Что, вот так – голыми руками? – не поверил молодой.

- Почему голыми? – сбился с рассказа железнозубый. Он почесал затылок, пожал плечами. – А хрен его знает, как он их таскал! Может на катере какую палку нашел. А может из ремня приспособу сделал. Известно одно – набил он артефактами полный рюкзак. А когда там места не осталось, так он ещё и гимнастёрку снял, рукава завязал, и в неё накидал, как в мешок.

Ну, думает, теперь и на пол-года жизни хватит.

Сунулся было к выходу, а его-то и нету. Всё вокруг обложило – не протиснуться. Да не в один, в три, а то и в пять слоёв. Крутился Полтораш, крутился, пытался-пытался. И самолётики пускал, и камешки кидал – нет выхода. Запечатано колечко.

Заплакал он тогда горькими слезами. Вот оно счастье бродяжье: в одном подфартит, так в другом, как серпом по колокольцам. Прикинул, еды ему на пару дней хватит. А воды он из песка мокрого добудет. Стал как-то жить. Дни для следующего Выброса считать, да молиться, чтобы после него аномалии по-другому разбросало. А чтоб не было скучно, артефакты стал перебирать. Особенно нравился ему один, неизвестный, в виде эдакой золотистой коробочки, на компас похожей. Только внутри вместо стрелки будто маленькая рыбка плавает. Сказывал, как посмотришь на неё, и жрать уже не хочется, и жажда не так мучает. Мысли всякие, мечты в голову лезут.

Так дней пять или шесть продержался. Еду, сколько не растягивай, а однажды последний кусок съешь, а больше взять и негде. Ослабел. Песок процеживать уже сил не хватало, так он так, прямо в рот его набирал и сосал. Потом выплёвывал. Короче, кончался человек.

Дай, думает, напоследок коробочку подержу. Чтоб смерть принять легче. Посмотрел на рыбку, что внутри хвостом шевелила, да так размечтался, что, мол, вот бы хорошо сейчас в Лагере очутиться, у дома, в котором он обитает…

И тут все вокруг как задрожит. Как замелькает и он – раз! – и шлёпнулся на землю аккурат возле самого крылечка, про которое мечтал.

Долго Серёга в себя приходил. Все казалось ему, что бредит. Потом его чуть не грохнули. Свои же. Уж больно он за эти дни изменился: худющий, губы в кровь растрескались, вся рожа в засохшем песке. Еле опознали. Стали расспрашивать, Полтораш им и рассказал про псевдогиганта да про озеро с буксиром. Только про свой рюкзак, гимнастёрку, полную артефактов, да коробочку золотистую, что в надёжном месте прикопал, промолчал. Приполз, мол, сам не помнит как. А что часовые, которые Лагерь от всякой погани охраняли, не заметили, так это не его забота.

 А уж когда он «Белое кольцо» предъявил, в кармане случайно забытое, от него и вовсе отстали. Рудик Ялтинский, тогдашний смотрящий у северных, по плечу похлопал, да поспешил Кирову. Сам знаешь, за новый артефакт премия полагается. Что Рудик за «Кольцо» получил, я не знаю. А Полторашу всего-то бутылка водки и обломилась. Да ещё, будто в насмешку, старшим тройки сделали. Как ветерана.

 Дали двух салаг, и, только очередной Выброс отгрохотал, в новый поиск отправили.

 Ну, Серёга отвёл их от Лагеря подальше, у костра пристроил, а сам в кусты и коробочку из-за пазухи вынул. Сел, вгляделся, про буксир ржавый стал мечтать. И точно, получаса не прошло, как вновь вокруг все замельтешило, задрожало и – хлоп! – он у желанного борта. Так обрадовался, что когда в трюм, где оставил рюкзак спускался, поскользнулся и навернулся головой вниз. Да ещё о какую-то железяку приложился со всей дури. Очнулся, пошевелился и чуть не закричал от боли. Нога! То ли сломал, то ли вывихнул. Но болела – прямо слёзы из глаз. Ну и шишка на голове агормадная - тоже здоровья не прибавляла…

Зажёг фонарик, стал рюкзак искать. Ползает, кряхтит, да матом кроет. Еле нашёл, лямки на плечи надел, попробовал сдвинуться – тяжеленный! На гимнастёрку и не глянул. Помнил – тоже веса немалого. Решил на первый раз рюкзаком ограничиться.

И тут его аж в пот кинуло – где коробочка? Когда в трюм спускался, в руках держал, а как очнулся, её и не стало. Фонариком все углы осветил – нету! Только пятно пыли золотистой. Может, раздавил при падении, а может было у того артефакта всего два заряда.

И что теперь было делать? С такой тяжестью за плечами да с больной ногой наружу хрен выберешься.

Ну как он там матерился, кого поминал, сам можешь представить. Будто играет с ним кто! Поманит, а потом обломает на корню.

И все равно – не сдался Потораш. Обрезал лямки рюкзака, связал между собой, шнурки с ботинок снял, сплёл в косицу и тоже привязал. Куртку снял, один конец полученной верёвки к рюкзаку привязал, другой к рукаву. Второй рукав зубами сжал, и полез наружу.

Дважды с трапа срывался вниз, один раз даже сознание от боли потерял.

Выбрался, наконец, рюкзак вытащил. Осмотрелся, камешки покидал, самолётики позапускал – благодать! Ни одной аномалии!

Иди себе, Полтораш, на все четыре стороны!

Нашел себе дрын вместо костыля, чтоб ногу меньше тревожить, шнурки расплёл, в ботинки вернул, обулся – всяко лучше, чем босиком, и похромал на север, в направлении Лагеря.

Ну вот, хромал, да куском штакетника, еще с прошлого раза припасённым, перед собой дорогу проверял. Скорость конечно черепашья у него, но радость грела. Вырвал-таки хабар у Зоны из зубов. Теперь заживёт. Вон уже и берег рядом. Сейчас на обрыв поднимется…

И тут земля у него под ногами дрогнула раз, другой. Потом зажурчало вокруг все громче. Смотрит, роднички сквозь ил один за другим бить начали. Где небольшими фонтанчиками, а где и прямо гейзерами. И стало в момент вокруг мокро и скользко. Испугался Полтораш. Понял, что сдвинулось что-то там под землёй. И вода, которая из озера ушла, стала обратно выдавливаться. Заспешил, а спешка, известно, любому делу помеха. Раз поскользнулся, другой раз и вовсе - упал. Вымок, рюкзак намочил, пока поднимался, в грязи извозился, ногу разбередил. И так еле шёл, а тут вообще – на месте буксует. И нога разболелась - аж в глазах «зайчики».

А время тикает - вода прибывает. Почти до колена уже. Вроде бы и вот он – берег. Метров двадцать до него, да сил идти нету. Понял тогда Потораш, что с рюкзаком ему не выбраться. Снял груз с плеч, отдышался и поскакал налегке к суше, прыжки на ходу считая, да штакетником аномалии распугивая. На берегу место отметил горкой камней потяжелее и похромал на север.

Пока он в озере «купался» вся его тройка полегла. Кровосос на них набрёл, в куски обоих салаг порвал. Полтораш же, гад, даже ствола им не оставил. Хотя, куда там с «Макарычем» против кровососа. Вернулся в лагерь в одиночку, без напарников, а у самого ни царапины, хоть и хромает. И в карманах пусто. Стали из него правду добывать. Киров сам допрашивал…

- Любит он это дело, - зло усмехнулся толстяк, роясь в своём рюкзаке.

Давно стемнело. Тучи так и не разродились дождём, повисели, погрозили над головой, да и уползли куда-то на запад. Пока железнозубый вел свой рассказ, толстяк доломал приготовленные загодя деревянные ящики и сложил полученные дрова кучкой. Теперь он неспешно скармливал их жаркому пламени костра. На плоском камне рядом с огнём стояли, три алюминиевые кружки, в которых закипала вода. Толстяк, наконец, извлек из рюкзака белый пакетик на верёвочке и стал по очереди окунать его в кипяток. К прогорклому запаху дыма добавился армат чая.

- Налетай, - сделал толстяк приглашающий жест.

- А дальше что было? - спросил молодой с ожогом на щеке и потянулся за своей кружкой прихваткой, сделанной из тряпки.

- Да ничего хорошего, - ухмыльнулся железнозубый. Он отодвинул свою порцию чая от костра, пусть, мол, остынет пока, и продолжил:

- Киров за незаконное пользование «Золотой рыбкой» чуть почки Полторашу не отбил. Но как тот признался про рюкзак, полный артефактов, так и загорелся наш полковник его добыть. Тем более, по всему выходило, там плёвое дело было. Кошкой с берега зацепить или, на крайняк, нырнуть и руками по дну пошарить. Благо, лето было. Тепло. Даже надувную лодку где-то раздобыли, пока у Полтораша вывих проходил. А как очередной Выброс стих, его и ещё три тройки отправили к тому озеру.

Киров тогда губу раскатал, как ковровую дорожку перед столичной комиссией. Не только рюкзак ему подавай. Дал задание ещё и в катере пошарить. Гимнастёрку добыть. Премию обещал каждому, чуть ли не увольнение за пределы Зоны. Расщедрился до того, что всем по стволу выдал. Мол, глубокий поиск, как-никак…

Железнозубый замолчал, снова закуривая. Взял кружку с чаем, осторожно отхлебнул. Поморщился – горячо.

- И как? Нашли? – не выдержал паузы молодой.

- Нашли, - буркнул толстяк. – Смерть свою нашли – вот что.

- Сгинули все, - подтвердил железнозубый, недовольно косясь на толстяка. – Все, кроме Полтораша. Через шесть дней приполз, полрожи обгорело, рука на перевязи, ободранный, грязный. А из хабара только «Калаш» со стволом, в узел завязанным. Стал нести какую-то чушь про тварь, плюющуюся аномалиями, про целлофановых монстров, да про лес, где на деревьях покойники, как груши висят. Вроде как растут. А как дозреют, на землю падают и ну бродить, кровь горячую искать…

Киров так разъярился, что чуть было на кол его не посадил. Лучше, так бы и сделал. Но передумал полковничек наш. Ещё двоих с ним послал. На этот раз с билетом в один конец. Без рюкзака наказал не возвращаться. Те, кого Киров Полторашу в тройку снарядил, на колени перед ним падали. Просили с кем угодно отправить, только не с этим гадом. Уже тогда старики заподозрили, что не так прост этот бродяга, каким кажется. Больно везуч. Народ вокруг него пачками мрёт, а ему хоть бы хны.

- И что Киров? – спросил молодой, который слушал рассказ, затаив дыхание.

- А что Киров? – снова встрял толстяк. – И слушать не стал. Когда он бродяг за людей считал. Одни сдохнут – новых пришлют.

-Когда через три дня вернулся Полтораш, как всегда - живого места на нём нет, но живой, и снова без напарников, никто уже и не удивился, - продолжил рассказ железнозубый. - В Лагерь его не пустили. Так он стал по окрестностям лазить, еду да воду выпрашивать. Карту чертил, как пройти к заветной полянке, где аномалий нет, а артефактов видимо-невидимо. Кое-кто из новичков повёлся на его посулы, раз даже проводником его взяли. Хитрей других себя посчитали. Ну и пропали, естественно, как их и не было. Когда вторая тройка вот так упокоилась, кончилось терпение у смотрящего. Снарядил Рудик за этим душегубом отряд, и те подловили его как-то в окрестностях лагеря и кончили. Мужики рубахи на себе рвали, клялись, что, помимо всего прочего, две пули в репу этому гаду зарядили. В упор. Что б точно уже не поднялся.

Только нет, нет, да и расскажут бродяги из новых, что ни Полтораша никогда не видели, ни истории его не знают, что в одну из ночей в Зоне подсаживался к их костру какой-то мужик. Весь битый драный, капюшон на глаза надвинут. Сказывал, что вся его тройка полегла в поиске, один он уцелел. Предлагал в обмен на еду и питьё рассказать дорогу к несметным сокровищам.

- Это те рассказывали, кто не соблазнился, - вставил толстяк.

- Так он живой? – удивился молодой.

- Костик Решка в свой первый поиск только потому уцелел, что, когда они всей тройкой уже за мужиком этим зашагали к поляне, где артефактов - хоть лопатой совковой в тачку грузи, разглядел у проводника два сквозных отверстия в голове. Ветер как раз был, и у него капюшон с головы сдуло. Вот и увидел Решка, что у мужика сквозь башку Луна просвечивается, - сказал железнозубый, заворачиваясь в бушлат. И, меняя тему, продолжил. – Ты первый дежуришь. Через три часа меня разбудишь.

- Что же он остальным не сказал?

- Рассказал, но остальные ему, типа не поверили. Хотя я думаю – брехал Решка, - ухмыльнулся толстяк, тоже начиная устраиваться на ночлег.- Побоялся он, вдруг бы упырь этот его услышал! Отстал потихоньку и дёру дал.

- Как же это - Луна просвечивалась? – не успокаивался молодой. Он был здорово напуган. Так и зыркал в темноту, куда не доставал свет костра. Никак не мог отойти от рассказанной истории. – Разве такое может быть?

- А так, - ухмыльнулся толстяк, тоже начиная устраиваться на ночлег. – Добро пожаловать в Зону, если ты этого еще не понял.

 

2. Запах смерти и жареной картошки.

- Ну, Алеся – нет слов, - сказал Кораблёв невнятно. И, заслав в рот новую ложку жареной картошки, ещё более неразборчиво добавил. – Вкуснотища!

Леська, сидевшая рядом, покраснела от удовольствия. Это она приготовила. Хозяюшка.

Лёшик, от картошки отказался и довольствовался лишь тушёнкой, щедро намазанной на ломоть хлеба. Торопливо жевал, качая ногой в сандалике. Вот-вот должен был прийти Генка. Тот в последнее время что-то зачастил к нам.

Закончив ужин, я поблагодарил ещё раз Алесю и вышел на крыльцо покурить. Кораблёв увязался за мной. Какое-то время мы, молча, пускали дым в вечернее небо. Я ждал. Не зря же Кораблев попёрся в такую даль. Не из-за жаренной картошки, в самом деле.

- Я тут одного бродягу подобрал. Покойника практически, - наконец заговорил ученый. - Ты бы его посмотрел...

- А что с ним не так? - спросил я.

Однажды, сдавая ему очередного пострадавшего в аномалии, я возьми и брякни про пациента кое-какие подробности, про которые неоткуда было мне знать. И сам бродяга проболтаться не мог, потому, как был не в состоянии.

Вот тогда и всплыла моя способность видеть людей насквозь. Кораблев, помнится, в тот раз остался к этой фишке равнодушным. Но, гляди же – не забыл.

- Интересный такой пациент, - продолжил рассказывать Кораблев. - Стал я с ним разбираться, и оказался этот бродяга настоящим феноменом для Зоны. В том смысле, что не от аномалии он пострадавший, и в огне не горевший, и в кислоте не превший. И даже не пулей застреленный. Ему в плечо был сделан укол редкого растительного яда. Наподобие кареуры.

- А он стоял и ждал? - удивился я. – Или его держали? Разве что сонному… Так не проще ли его было придушить или ножом? Где ты его подобрал?

- Не я. Мне его Ерема притащил. Еле теплого. Сказал, что случайно нарвался где-то на юге. Ну, ты же знаешь Ерёму, из него лишнего слова клещами не вытянешь.

Я, действительно, знал.

Ерема - это кровосос у него на побегушках. Кораблев как-то ампутировал бедолаге мертвый, практически гнилой глаз и тем спас от гангрены. Заодно, вылечил его от наркомании. Как оказалось, этих тварей, прежде, чем выпустить в поле, плотно подсаживают на героин. Чтобы далеко и долго не бегали. Вот Ерема у доктора и остался.

Что же касается слов… Я до этого даже и не думал, что с кровососом можно о чем-то разговаривать.

- Мозг этому бродяге полностью спасти не удалось. Яд больно злой оказался – продолжил Кораблев. - Но даже с тем, что осталось, нужно бы разобраться. Да еще знать при этом, где он врет, а где правду говорит. Поможешь?

Я кивнул. История меня заинтересовала.

- Как стемнеет, выедем, - сказал я.

В это время за одним из домов мелькнула фигурка Генки. Лешка увидел его, взвизгнул радостно и, вприпыжку, поскакал навстречу приятелю. Последний Выброс не породил ни одной аномалии в нашей деревне, так что я за него особо не волновался. Оставив Кораблева дымить на крыльце, я, неспешным шагом, тоже двинулся к Генке.

- Здравствуйте, дядя Немой, - поздоровался мальчик, заметив меня. - Послезавтра ближе к вечеру Выброс намечается. Так что будьте готовы.

Эк он ко мне: дядя Немой, да еще и на Вы...

Не хочет перед Лешкой мой авторитет ронять. И на том спасибо.

- Спасибо, - ответил я. - Буду.

- Лешка, погуляй пока немного, - сказал Генка.

Мальчик обиженно хлюпнул носом и отошёл в сторону.

- Что-то спросить хотел? – продолжил Генка, переходя на «ты».

- Ты что задумал? – без предисловий спросил его я, закуривая. – Зачем голову пацану дуришь? Или скажешь, будто ты просто так – поиграть приходишь?

- А если и так? – буркнул Генка.

Я, молча, смотрел на него.

- Мне скоро надо будет уйти, - наконец сказал мальчик.

- Куда? – не понял я.

- Туда, - со злостью ответил Генка. – Ты же понимаешь, что Зону нельзя бросить без контроля. Нужно на кого-то оставить это хозяйство. Ты не потянешь, староват уже, мозги закисли. Нужен ребёнок от восьми до тринадцати лет. Не Леську же мне нужно было выбирать.

- Так вот для чего они тебе понадобились! – понял я. – Ты ведь давно знаешь, что уйдёшь! А заливал мне, мол, пожалел. Мол, там, снаружи, они мучились, а тут жить будут…

- Ничего я не заливал! – взорвался Генка. Обернулся на встревоженного Лёшку и, уже тише, продолжил. – Ничего я не заливал. Если хочешь знать, ребята сюда попали не по моей воле. Серёга Балон из Восточного лагеря попал в засаду возле Кошовки, аккурат у моста через Припять. Кто стрелял – неважно. Важно, что словил он три пули. Побежал. Чтоб отстали, решил скинуть рюкзак. А перед этим достал из него первый, какой попался, артефакт. Чтоб не пустой был. Он же ещё надеялся в Лагерь вернуться. Бежал пока не упал в каких-то кустах. Сознание потерял от потери крови. А перед смертью в бреду вспомнил родные места: он родом был из Свердловска. Артефакт, как ты уже догадался, «Золотая рыбка», воспринял этот мыслеобраз, как команду к перемещению. Серёгу и выбросило прямо под ноги Лёшки с Алеськой.

Генка замолчал, переводя дух.

- А они как сюда переместились? – спросил я.

- Вот ты у них спроси, - ехидно ответил мальчик. Он уже пришел в себя.

- Откуда ты все это знаешь? – спросил я.

- Я все знаю, - буркнул этот зазнайка. И глядя на мое недовольно лицо, добавил. – Ну, разведал. Поспрашивал кое-кого. Надо же мне было знать, как их в Зону занесло?

- И все равно, ты врал… - упрямо сказал я.

- Они хорошие, - перебил меня Генка. – И Лёшка, и Алеся.

На последних словах он покраснел. Или это мне показалось?

- Но что мне делать? – продолжил Генка. - Где искать замену? Еще кого-то из детей сюда заманить?

- А по-другому никак? – спросил я.

Мальчик, молча, помотал головой. Я чертыхнулся.

- Когда ты уходишь? – спросил я.

- Через два месяца.

Я снова чертыхнулся.

- А что с Алесей будет?

- Ничего, - пожал плечами Генка. – Будут жить, как жили. Только Лёшка ещё и за Зоной присматривать будет. А чтоб никто сестрёнку не обидел, он деревню так артефактами обложит – ни одна тварь не прошмыгнёт. Я научу.

- Скоро уже? – подал голос Лёшка, переминаясь с ноги на ногу.

Генка вопросительно посмотрел на меня. Я мотнул головой, мол, иди.

А сам глубоко затянулся почти докуренной сигаретой, глядя в след удалявшимся мальчикам. Криво усмехнулся. Сплюнул.

Всё бы ничего, но в будущем, которое нарисовал этот непонятный пацан, не было места для искорёженного Выбросом, кривобокого и горбатого мутанта по имени Гробовщик.

 К дебаркадеру мы с Кораблёвым приехали, когда уже смеркалось. Берег, к которому этот плавучий двухэтажный дом был намертво причален, всё больше обрастал какими-то развалюхами, от которых тянулись друг к дружке деревянные мостки и лестницы.

Пока я распрягал Здоровяка и Малого, учёный сходил в одну из построек, там что-то взревело, запахло соляркой, и берег осветился редкими огоньками лампочек.

- Сюда, - замахал он руками. Снорк Афанасий спрыгнул с дебаркадера, подбежал к хозяину и вытянулся, ожидая указаний. Кровососа Ерёмы было не видно. Бегает, наверное, где-то в округе. Патрулирует. Кораблев от снорка отмахнулся и снова меня позвал:

- Гробовщик, давай сюда!

Я двинулся к нему, чувствуя, как скрипят и прогибаются подо мной деревянные доски. Зашёл следом в приземистую халабуду. Ученый щелкнул переключателем, вспыхнул неяркий свет, и стало видно, что внутри она гораздо лучше выглядит, чем снаружи: небольшая, чистая и просторная больничная палата. Из четырёх пружинных кроватей была застелена только одна. На ней покоился человек, у которого правая рука обрывалась у самого плеча культёй. Его налысо бритая голова была опоясана неровным рубцом. Будто кто-то снял ему верхушку черепной коробки, а потом приладил её на место. Глаза пациента под закрытыми веками постоянно двигались, он вздрагивал. Стонал, из уголка рта стекала по щеке тоненькая нитка слюны.

Кораблёв подошел к больному, сжал запястье левой руки, шевеля губами, посчитал частоту пульса. Потом поднял ему веко и долго всматривался в мутный расширенный зрачок. Хмыкнул и обернулся ко мне.

- Тебе нужно, чтобы он был в сознании или и так сойдёт? – спросил учёный у меня.

Я пожал плечами. Подошёл ближе, взглянул в лицо пациента Кораблёва, и мои ноги подогнулись. Перед глазами всё поплыло.

И вот уже я, нет, не я, а бродяга по имени Лёха Уткин, сидел у костра на окраине деревни Опановичи, что километрах в пятнадцати северо-восточнее Чернобыля, и настроение у меня было – хуже некуда…

 

 

 

3. Везение и невезение Лёхи Уткина.

Аслану Умаеву и Лёхе Уткину с Южного лагеря с одной стороны крупно повезло. «Спящая» аномалия «Воронка», попавшаяся им на подходе к небольшой деревушке Опановичи, не затянула их. Оба успели отбежать. Но вот третьему, Петьке Лещёву, пришлось худо. «Воронка» вмиг всосала его в свою утробу, развернула поперёк и раскрутила так, что оторвало Петьке по очереди:  и ноги, и руки, и голову. Оставшись без старшего, новички, сперва, отблевались, потом стали искать пистолет, который был у Лещёва за поясом. Найденный кусок железа, чуть ли не по рукоять вошедший в ствол высокого тополя, пришлось долго выковыривать. А когда, наконец, добыли, только и осталось, что материться от досады. Ствол был погнут, затвор перекошен. Даже обойму достать не получилось – заклинило намертво. Бесполезный кусок железа. Тяжелый к тому же. Но выбрасывать не стали. Для отчётности.

Вечерело. В одном из дворов разожгли костёр, поделили скудный ужин. Стали думать, как им дальше быть, да ничего в голову не шло.

Второй день они были в поиске, а хабару в рюкзаке – одни слёзы. Добыли с десяток «Радуг», да какую-то гнутую пустую «Батарейку». Старший ещё выразил сомнение, что ее получится зарядить. В общем, возвращаться было не с чем. В лучшем случае ждала их штрафная изба. В худшем, Киров, нынешний царь и Бог всех бродяг, что топчут Зону, мог и запретить пускать их в Лагерь, пока не принесут нерадивые положенную норму артефактов. А где их возьмёшь, если у Уткина это был второй поиск, у Аслана вообще – первый? Зоны ни один, ни другой не знали. Куда идти, где и что искать представляли слабо.

- Скажем Кирову: старшего давай. Мы же не отказываемся от поиска. Нам вожак нужен, - неубедительно бормотал Аслан. Он вообще трусоват оказался, не смотря на чёрную, как смоль бороду и густые вечно нахмуренные брови.

Сказано это было просто так, для проформы. Оба понимали, что гибель Петьки для Кирова не аргумент.  Эдак наловчатся «молодые» стариков в аномалии подталкивать …

Присели они, на почерневшее от времени крылечко, закурили. И не хотели оба, чтоб когда-нибудь настал рассвет. Потому что ждал их поутру выбор, и судьба незавидная, куда бы они ни двинулись.

И тут в ветхую калитку на ржавых петлях, что вела во двор дома, в котором они собирались ночевать, постучались.

Переглянулись Аслан с Лёхой. Твари ночные да люди лихие не стучатся.

- Кто там? – спросил Уткин, а Аслан ржавый топор, в сарае найденный, к себе придвинул. Хоть какое оружие.

С противным скрипом распахнулась калитка, и во двор зашёл молодой парень. Весь из себя. Высокий, широкоплечий. Одежда на нём камуфляжная, на ногах ботинки высокие, на голове кепка с козырьком к затылку повёрнутая. На поясе ремень с кобурой, в руках автомат. За плечами рюкзачок.

- Добрый вечер, - сказал и улыбнулся.

А бродяги так опешили, что и с ответом не сразу получилось.

- Добрый, - наконец выдавил Лёха. Незнакомец подошел к костру, присел. Порылся в рюкзачке, достал бутылку, несколько больших свёртков. Развернул, и в воздухе повеяло ароматом копченого сала. Кивнул на место рядом. – Компанию составите?

- А ты кто такой есть? – спросил Аслан, сглатывая слюну. – Из какого лагеря?

- Я-то? – усмехнулся незнакомец. – Зовут меня Степан Слива, и я сам по себе. Чего и вам желаю.

Бродяги помедлили, снова переглядываясь, наконец, подошли, присели. Пришелец разлил из большой фляги по маленьким пластиковым стаканчикам коричневую жидкость. Запахло коньяком.

- Ну – будем, - сказал он и протянул по стопочке Лёхе и Аслану. Потом первым опрокинул коньяк в себя. Опешившие бродяги тоже выпили, прислушиваясь к ощущениям.

- Не похож ты на вольняшку, - сказал Лёха, выдыхая и морщась. – Вон какой у тебя прикид. Или ты только сорвался?

- Ты закусывай, - сказал Степан. – Не стесняйся.

Уткин, а за ним и Аслан потянулись к салу и хлебу, щедро нарезанному толстым кусками, а пришелец продолжил:

- Я не вольняшка. Я с Воли.

Руки бродяг так и замерли у раскрытых ртов. Каждый из попавших в Зону с билетом в один конец, хоть раз да примерялся, как бы дать из нее деру. Большинство, пораспросив старожилов, да лично прочитав табличку «Мины», на расстоянии, где триста, а где и все пятьсот метров от двойной стены сетки рабицы, ограждавшей Зону по периметру, на том и успокаивались. Отказывались от мечты, как от несбыточной. Но находились и такие, что не верили и однажды ночью ползли через минное поле, надеясь, что удача их сильнее судьбы. Их останки, которые никто не убирал, служили весомым аргументом для тех, кто сомневался.

А тут пришел человек и говорит, что с той стороны.

- Гонишь, - озвучил, как свои, так и мысли напарника Леха.

Назвавшийся Степаном пожал плечами, мол, не хочешь, не верь.

- А как же стена, мины? – спросил Аслан. У него прозвучало «сытына» и «минэ». Когда он волновался, то говорил с сильным акцентом.

- Есть лазейка, - туманно сказал пришелец. Будто подтверждая эти слова, пискнул какой-то прибор, похожий на толстый браслет с экраном, надетый его на запястье. Степан глянул на руку, нахмурил брови и ткнул в экран пальцем.

- На одного лазейка, или и мы протиснемся? – спросил Лёха. Спокойно так спросил, безразлично. Хотя внутри аж задрожал от надежды.

- Отчего ж не протиснитесь, - улыбнулся Степан после паузы. И уже без улыбки добавил. – Если я захочу.

- Ну, так захоти, - попросил Уткин, досадуя, что голос у него дрожит.

- А вот отслужите мне службу – посмотрим, - пообещал пришелец. – Тут на колхозном дворе был когда-то цех по производству мебели. Я там сегодня видел один артефакт, но в одиночку добыть его никак не получается. Поможете, я вас выведу.

- Что за артефакт? – спросили Лёха с Асланом в один голос.

- «Алая роза».

Услышав ответ, бродяги синхронно пожали плечами, а Лёха, то еще и затылок почесал. Ни один, ни другой никогда такого названия не слышали.

- Поздно уже, - сказал Степан и снова ткнул пальцем в экран на запястье.

-Вот ты, - он показал на Лёху. – Как тебя зовут?

- Лёха Уткин.

- Вот ты, Лёха, - продолжил Степан Слива. – Подойди.

Уткин послушно встал и сделал несколько шагов к нему. Приборчик взревел сиреной. Бродяга от неожиданности шарахнулся в сторону.

- Это сигналка, - сказал Степан. – Спать я буду там.

Он показал на покосившийся на одну сторону сарай.

- Дверь закрою. И если, пока я сплю, кто-то из вас приблизится к сараю ближе пяти метров, она заревёт, - продолжил Степан. – Я проснусь, выйду и кончу обоих. Не разбираясь. Всё понятно?

Бродяги одновременно кивнули.

- Тогда, спокойной вам ночи.

Заскрипела, закрываясь, дверь сарая.

Аслан, молча, встал и залез в дом через давно выбитое окно. Там он улёгся на скрипучий, вонявший ржавчиной и плесенью диван и через несколько минут громко захрапел.

Дежуривший первым Лёха автоматически отхлебнул остывший чай. Ну дела. Только вот думали, как бы извернуться, чтобы лишний день прожить. А тут такая удача с неба свалилась.

Он понимал, что пришелец нарочно не стал уточнять, что за артефакт и в чем проблема с его получением. Типа на психику давил, чтобы они с Асланом до утра помучились да посговорчивее были. Чудило! Знал бы он…

 

4. Везение и невезение Лёхи Уткина (продолжение).

Уткин не заметил, как заснул, а когда проснулся, уже светало. Ветер переменился, и пахнувший от догорающего костра дым заставил его закашляться. За ночь откуда-то набежало полное небо хмари, поэтому день обещал быть серым и ветреным. Черные силуэты домов покинутой деревни угрюмо проявлялись в безрадостном рассвете.

Тело Лёхи затекло. Он потянулся и зевнул. Потёр заспанное лицо, подкинул дров в костер. Прикурил от уголька мятую сигарету. Посидел, пуская дым в небесную серость, а потом залез в дом, растолкал Аслана. В это время дверь сарая заскрипела, и оттуда появился человек, назвавший себя Степаном Сливой.

Почти не разговаривая, они быстро позавтракали, собрали нехитрый скарб в рюкзак, и Степан повёл бродяг к восточной окраине села. Там, на высоком холме в длинном одноэтажном здании находился заброшенный мебельный цех. Поход по-прямой не получился. Четыре аномалии, в том числе громадная «Карусель», заставили группу петлять, в поисках безопасной дороги. Когда же, наконец, они вошли в цех через маленькую дверь в перекошенных и просевших воротах, все трое долго стояли у входа, привыкая к полумраку.

Когда-то давным-давно Лёха работал в шараге по производству корпусной мебели. Поэтому его не удивило, что помещение перегорожено целлофановыми полосами, около метра шириной, висевшими внахлёст от стенки до стенки. Так часто делали, чтобы уберечь заготовки от влаги.

Целлофан слегка покачивался на сквозняке из разбитых окон. Уткину показалось, что там, за его преградой мелькают какие-то мутные тени. Изображение то проявлялось, становясь отчетливым и ярким, то шло мересью, будто в испорченном телевизоре. В какой-то момент вид заброшенного пыльного цеха сменился на большую комнату, ярко освещенную большой, утыканной свечами, люстрой. Под свечами кружили пары. Дамы в пышных платьях с нескромными декольте, кавалеры во фраках. Звуки вальса становились все громче.

И Лёха, и Аслан забыли, зачем пришли. Оба, будто под гипнозом, двинулись к целлофановой преграде между ними и праздником. А там танец закончился, лакеи разносили напитки на больших подносах, слышался гул голосов, смех. Среди гостей промелькнул и вдруг замер у самой границы по ту сторону хрупкий девичий силуэт. Девушка была чудо, как хороша. Большие зелёные глаза, пухлые губки, точеная, наливающаяся соком юности фигурка. Золотистые локоны волос на плечах так гармонировали с голубым цветом платья. Девушка смотрела на бродяг, слегка склонив головку на одно плечо, и в ее глазах блестело любопытство. И те тоже не могли отвести от нее взгляда.

Где-то в глубине бального зала заиграла весёлая музыка. Девушка обернулась на звуки, и, снова глянув на бродяг, нетерпеливо поманила их рукой. Аслан то ли застонал, то ли зарычал и в два шага приблизился к прозрачной преграде почти вплотную. Он медленно приложил к ней ладонь в том месте, где девушка приложила свою ладошку с той стороны. Целлофан задрожал, зашелестел…

И вдруг стал обматываться вокруг Аслана. Тот сразу не отреагировал, а когда очнулся, было поздно. Его пеленало, будто куколку, наматывая все быстрее, виток за витком. Ноги Аслана оторвались от пола. Он протяжно завыл и задергался, изгибаясь всем телом. Кокон шелестел и скрипел, наматываясь и наматываясь. Лёха в ужасе глядел, как изнутри на целлофан брызнула кровь и потекла, ускоряясь, вниз алая дорожка. На деревянный пол застучали частые капли. Он как будто проснулся. 

Только сейчас до него дошло, что за целлофаном нет и не могло быть никакого праздника. И в самом деле, сквозь преграду уже не было видно ни людей, кружащих в танце, ни красавицы, зовущей присоединится к веселью. Лишь что-то серое и мутное. Там же, где преграда исчезла, ему открылось продолжение пыльного заброшенного цеха. И только куколка Аслана, ноги которого все ещё конвульсивно дёргались, портила картинку давнего запустения.

Уткин обернулся и увидел, что Степан хищно скалится.

- Быстро, - рявкнул он и пихнул Лёху в спину так, что тот чуть не упал. – Быстро.

И сам зашагал следом, толкая бродягу перед собой. Так они добрались до левого угла, где прямо из дыры в штукатурке торчал, будто кусок проволоки, стебель какого-то растения, с чем-то вроде бутона на конце. У самой стены, Степан оттолкнул Лёху в сторону, закатал рукав куртки до локтя, достал нож из ножен на поясе и, после секундного колебания, с нажимом провел лезвием от запястья и выше. Брызнула кровь, «растение» в стене встрепенулось и потянулось к ране. Здоровой рукой Степан взялся за стебель, потянул, и тот с тихим чмоканьем выскочил из дыры. Уткин увидел, что заканчивается растение эдакой шевелящейся присоской. Не мешкая, Степан ткнул стеблем прямо в рану, и тот стал заползать в руку, как змея или длинный червяк. Когда снаружи остался лишь бутон, он вдруг распустился ярко-алым цветком, похожим на розу. В воздухе разнеслось сладкое благоухание.

Степан закатил глаза и пошатнулся. Лицо его расплылось в глуповатой улыбке. Он был похож на наркомана, получившего вожделенную дозу. Но расслаблялся он недолго. Бутон закрылся и вполз в руку. Лёха готов был поклясться, рана на руке Степана заживала на глазах, и взгляд его снова обрёл сосредоточенность.

- Топаем отсюда, пока эта дрянь не перезарядилась, - сказал он, опуская рукав.

Уткин повернулся к двери. Сделал пару шагов и замер. Целлофанового кокона не было.

- А куда?.. – он не договорил, попятился, но наткнулся на Степана.

Снова последовал ощутимый толчок в спину.

- Двигай, давай!

И Лёха почти побежал, вжимая голову в плечи и опасливо косясь на потолок, заросший хлопьями, похожими на черную паутину.

Снаружи их ждал все тот же пасмурный день. Только к серой мути в небе прибавились порывы холодного ветра. Лёха застегнулся на все пуговицы и поежился.

- Что теперь? – спросил он. Его трясло то ли от холода, то ли от пережитого ужаса.

- Теперь, ты сообразишь костёр, а я пойду, схожу до ветру, - весело сказал Степан. – А потом мы пообедаем. Хочешь, небось, жрать?

Уткин неопределённо пожал плечами. Есть ему не хотелось. Он вдруг отчетливо понял, на каком крепком поводке оказался. Знать бы зачем? Для каких нужд он понадобился этому странному человеку? Может, как и Аслан, всего лишь в качестве отмычки? Не стоит ли, в таком случае, улучить момент и сбежать от этого благодетеля? Он посмотрел на здание цеха, за которым скрылся Степан. А чего, собственно тянуть… Он воровато пригнулся и готов был уже припустить по дороге, которая их привела сюда, но тут из-за угла вынырнула знакомая фигура в камуфляжной куртке.

- Не развёл ещё? - спросил Степан, имея в виду костёр. Лицо у него было встревоженным. – Обед отменяется. Валим отсюда. И по-быстрому.

Он присмотрелся к замершему Лёхе и нехорошо улыбнулся:

- Да ты никак свинтить хотел?

- С чего бы это? – стараясь, чтобы голос не дрожал, пожал плечами Уткин. – Ты же меня вывести обещал. Что я – враг себе?

Степан недоверчиво нахмурился, сказал:

- Ладно. Это потом. А сейчас – валим отсюда, - и зашагал по тропинке, что уходила влево от цеха и исчезала за небольшим бугорком.

- Что случилось? – Лёха заспешил за ним следом.

Какое-то время Степан шагал молча, потом остановился, достал из рюкзака новенький монокуляр, протянул не глядя.

- На дерево рядом с цехом посмотри.

Лёха приложил окуляр к глазу, направил объектив в сторону цеха, поводил, выискивая дерево и замер. Высокая береза была увешана целлофановыми куколками, которые были подвешены на каких-то грязно серых нитях, обмотанных вокруг голов попавших в ловушку бедолаг. Фигурок было с десяток. Одни давнишние, у которых вместо ног торчали грязные мослы. Другие посвежее, с остатками обуви на ногах. И те, и другие тяжело качались на холодном ветру. Уткину даже показалось, что он узнал у одной из подвешенных фигурок кирзовые сапоги Аслана. А еще он заметил странное серое пятно, мелькавшее то здесь, то там среди веток и листьев.

- К-кто это? – еле выговорил Лёха дрожащим голосом.

- Если я скажу, что – смерть твоя, тебе хватит? – спросил Степан, вырывая монокуляр из его непослушных пальцев. – Или обязательно, что бы название было на латыни?

Он спрятал прибор в рюкзак, поправил автомат на плече.

- Давай, приходи уже в себя, - сказал он Лёхе. – Надо засветло добраться до КПП у Зелёного мыса. Ночью они никого не подпускают. Будем до утра куковать, а нас время поджимает. Так что бери хворостину подлиньше и давай, топчи тропу.

Продолжение:

Везение и невезение Лёхи Уткина (окончание) следует...

 

5. Везение и невезение Лёхи Уткина (окончание).

До сумерек они не успели. На выходе из Куповатого дорогу им преградило целое поле аномалий. Пришлось долго искать обход. И, как Степан не матерился, на ночевку стали в деревне Городищи. Развели костер. Целый день голодный, Лёха осоловел от еды и клевал носом, стараясь не заснуть. Степан же ел лениво, нарочито неспешно. Как человек, не привыкший экономить продукты. Когда пискнул приборчик на его запястье, он глянул на экран, поморщился и сказал:

- Как чувствовал.

И в ответ на вопросительный взгляд встрепенувшегося Уткина, пояснил:

- Гости на подходе.

Степан снял автомат с предохранителя и положил его себе на колени. Потом побуравил Лёху взглядом и предупредил:

- Про «Красную Розу» ни слова. И вообще – помалкивай, - подумал и добавил. – Если начнётся, падай и не вставай, пока не кончится.

Пять минут спустя вдалеке послышались неспешные шаги. А еще через пару минут к их костру вышли двое.

Первый был подстать Степану Сливе: высокий, скуластый, горбоносый, лет двадцати пяти. В камуфляже и высоких берцах, на голове кепка с козырьком. Из-под кепки свисали сосульками черные, как смоль, давно немытые волосы. На запястье знакомый уже Лёхе приборчик. Правда, у этого «камуфляжного» автомата не было. Вместо него на поясе болталась пистолетная кобура. И, судя по её размерам, калибр ствола был тот ещё.

Вторым, с первого взгляда было ясно, шел такой же, как и Лёха, бродяга. Невысокого роста, коротко стриженный и давно небритый. Застиранная гимнастерка, штаны в заплатках, грязные кирзовые сапоги.

- Кого я вижу, - громко, с фальшивой радостью в голосе, воскликнул «камуфляжный». – Стёпка Слива, лопни мои глаза!

Не останавливаясь, он подошел к костру, бродяга, припадая на левую ногу, прохромал за ним следом, замер за спиной.

- Грач, - кивнул пришельцу Степан, морщась, как от зубной боли. А тот, ни мало не смущаясь, по-хозяйски, присел к огню, прикурил от уголька сигарету, выпустил дым и хохотнул:

- Не ожидал меня встретить? – переведя взгляд на Лёху, оценивающе смерил его взглядом и продолжил. – Что, тоже бычка себе добыл?

- Ну, Тревальян, ну – сука, - сквозь зубы прошипел Степан.

- А ты как думал? – продолжил улыбаться Грач. – Кто ж одного на такое задание посылает? Вдруг ты сгинешь или долго в носу ковырять станешь. А дело ведь – спешное…

Пришелец потянул носом и скривился:

- Чем это у вас так воняет?

- Твоим трупом, - сказал Степан, резко направляя автомат на Грача. Оглушительно громко грохнул выстрел, и на лбу Степана Сливы появилось отверстие. Он моргнул и упал лицом прямо в огонь. В костре затрещало, Лёху обдало смрадом паленых волос.

- Твою мать, - выругался Грач, хватая труп Степана за ногу. – Всю округу завоняем. А нам еще ночь ночевать.

- Чего вылупился? – рявкнул он на своего спутника. – Помогай, давай.

Бродяга, который все еще держал в руке огромный пистолет, направленный на мертвого Степана, суетливо засунул оружие за пояс и бросился к Грачу.

Вместе они оттащили покойника от костра, притоптали тлеющую одежду и вернулись к огню. Присели. Вернее, снова присел только «камуфляжный». Бродяга в нерешительности топтался рядом.

- Ну, с одним делом разобрались, - сказал Грач и, не глядя, протянул руку. – Хромой, ствол верни.

Тот, кого назвали Хромым, с готовностью вложил в раскрытую ладонь пистолет и, повинуясь барскому жесту, присел рядом на корточки.

Вернув пистолет в кобуру, Грач обратился к Лёхе:

- Теперь ты. Кто таков? Откуда? Что здесь делаешь?

Не успел Лёха сказать и двух слов, как «камуфляжный» его прервал. Он несколько раз шморгнул носом и поморщился:

- Нет, определённо, чем-то воняет.

Он повернулся к сидящему рядом бродяге и толкнул его в плечо:

- Ну-ка, давай, проверь у покойника, у него нет шрама на правой руке?..

- На левой, - вырвалось у Лёхи.

- Значит, я не ошибся, - удовлетворённо сказал Грач. – Значит, Степан отыскал-таки «Красную розу». Давно он за ней охотился.

Он подтащил труп ближе к костру и обнажил до локтя правую руку покойника. Стало видно, что почти у самого запястья из неё торчит небольшой бардово-чёрный бутон, похожий на розу. Ужасный смрад, который источал этот цветок, заставил отшатнуться и прикрыть нос рукой. Лёха почувствовал, что его сейчас вырвет.

- ФУ, - поморщился Грач. – Это ж какая у Стёпки кровь грязная была…

Он схватил «розу» и рывком вытащил её из руки покойника. Присоска на конце растения пару раз чмокнула, будто в поисках к чему бы присосаться и обвисла.

- Я слушаю, слушаю, - сказал Грач Лёхе. – Чего замолчал?

Тот наморщился, пытаясь вспомнить, на чем прервался. Потом сбивчиво продолжил. И снова «камуфляжный» его, казалось, не слушал. Достал из рюкзака контейнер, похожий на длинный термос. Отдельно достал прозрачную подушечку физраствора, открыл пробку, щедро нацедил из неё в контейнер и поместил туда же «Красную розу», снова ставшую похожей на кусок проволоки с бутоном на конце.

- Пусть отмокает, - сказал он, но, когда Лёха снова замолк, замахал рукой, и подбодрил. – Ну-ну – дальше…

Пока Лёха сбивчиво рассказывал про то, как Аслана замотало в целлофан и про дерево, на котором, как груши висели куколки покойников, Грач о чем-то в полголоса переговаривался с Хромым. Но, как только рассказ был окончен, встрепенулся и даже повторил последнюю фразу:

- Говоришь, выходить собирались через КПП у Зелёного мыса?

Степан кивнул. Грач помолчал, потом скомандовал бродяге у него за спиной:

- Хромой, ну-ка подойди к нашему новому знакомцу.

Бродяга проковылял вокруг костра и стал рядом с Лёхой. Грач снова замолчал, переводя взгляд с одного на другого.

- Дело в том, что оба вы мне и нахрен не нужны, - наконец сказал он. – Так что нужно решать, кто со мной на волю пойдёт, а кто тут останется. Лёха, вроде бы поприличнее выглядит, помоложе. Зато Хромой больше жалости к себе вызывает, а это тоже важно. Можно было бы устроить гладиаторский бой промеж вас, но, боюсь, интриги не получится. Неравные весовые категории. Так что остается вам удачу испытать. Чья сильнее, тот со мной и пойдет.

Грач вытащил из нагрудного кармана небольшую пластмассовую коробочку, открыл её. Достал из неё два шприца, заправленных какой-то микстурой. Содержимое одного из них он выдавил в костер. Огонь обиженно зашипел, запахло больницей и химией. Пустой шприц он заправил все тем же физраствором. Приложил шприцы один к другому, пустил из одного недолгий фонтанчик, снова приложил и довольно кивнул головой. Жидкости в обоих шприцах было поровну. Надел на оба пластиковые колпачки и спрятал руки за спиной.

- Ну, выбирай один, - с этими словами он протянул к Хромому два с виду абсолютно одинаковых шприца. Тот помешкал, потом взял один, покрутил его в руках и вопросительно глянул на Грача.

- Значит этот – твой, - сказал «камуфляжный» протягивая оставшийся шприц Лёхе. Продолжил. – В одном – безопасная водичка. Сами видели, как я его заправлял. В другом – яд. Сейчас вы друг другу вколете по дозе. Кому не повезло – околеет.

- Ну!!! – вдруг рявкнул он, и у него в руке блеснул пистолет. – Или я сам сейчас выбор сделаю.

Леха еще нерешительно топтался на месте, а его противник уже оскалил зубы и метнулся к нему, занося руку для удара. Он попытался уклонится, машинально вытягивая вперед руку со шприцем. Уколы, Лехе в плечо, Хромому – в живот, были сделаны почти одновременно. Оба, выпучив глаза, давили на поршень своего шприца, пристально всматриваясь в лицо соперника, ловя на нем признаки начавшего действовать яда.

- Оба молодцы, - хохотнул Грач. – Ну чего уставились? Уколу время нужно, чтобы подействовать. Садитесь пока.

- Долго ждать не придется, - продолжил он, когда оба бродяги выполнили его команду. – Минуты через две-три кто-то из вас почувствует сильно сердцебиение, ему станет трудно дышать, а потом и вовсе мышцы диафрагмы перестанут подчиняться и он – задохнется.

Естественно, Леха тут же почувствовал, что сердце его стучит, как бешенное, а воздуха – не хватает. Он часто задышал.

У Хромого дела были не лучше. Ко всему прочему, он еще и обильно потел.

Грач переводил азартный взгляд с одного на другого. Глаза его горели в предвкушении.

Лёха вдруг почувствовал, что рука, в которую был сделан укол, стала быстро неметь. Странная безвольная вялость быстро разливалась по всему левому боку, нога подогнулась, и его непослушное тело упало на бок.

- Тут и сказочке конец, – услышал он довольный голос Грача, но было не до него.

Лёха с ужасом понял, что легкие перестают его слушаться - не получалось вздохнуть даже на четверть от обычного. Он зачастил, захрипел, перед глазами поплыли разноцветные круги…

Спустя вечность, или несколько секунд, ему показалось, что из черноты ночи к костру метнулась прозрачная фигура, глухо, где-то на краю сознания прозвучал рёв, загрохотали выстрелы. Но Лёху уже схватили, вроде бы за онемевшую руку, или за шиворот – всё равно, и поволокли по земле, через доски разбитого в щепки забора куда-то в темноту, в темноту, темноту…

 

6. Капкан.

 Время шло.

 Минул сентябрь, вовсю сорил листьями октябрь. Днем еще припекало, но по ночам начинало подмораживать. История Лёхи Уткина размылась в моей памяти и стала в ряд многих других странных и невероятных происшествий, которые, то тут, то там случаются в Зоне. Видимо сказалась усталость. Усталость от чудес. Глаз, что называется: «замылился», и очередная тайна уже не так будоражила сознание и требовала разгадки.

 Тем более, что повседневные дела никуда от меня не делись: нужно было и артефакты добывать, и задания для очкариков с Янтаря выполнять, и детей кормить.

Я повертел в руках коробочку с нарисованной курицей, поднес к носу, принюхался. Пахло куриным мясом и специями. Вроде бы всё в порядке. Но нужно было торговаться. Торговаться и тянуть время, чтобы понять, что же мне делать?

- Сколько лет этому бульону? – спросил я небрежно. – Он вообще – съедобен?

- Что нам дают, то и ты получаешь, - прокуренным голосом прохрипел Копыто. Он как всегда меня боялся. Тем более, что в этот раз у него не было в руках оружия.

Копыто сидел на пеньке, сдвинув на затылок танкистский шлем и курил, глядя в сторону. Именно из-за этого шлема и я подошел. Расслабился. Принял за Ломтя. Насколько я знаю, такой головной убор был в Западном лагере только у него.

А когда рассмотрел, что за человек сидит, глядя в огонь костра, было поздно.

- Короче, на тебе, Боже, что нам негоже? – пробормотал я и снова заглянул в рюкзак. Заполнен он был хорошо, если две третьих. А если потрясти, то и на половину.

В последнюю нашу встречу с Ломтём, я просил в следующий раз добавить к продуктам батарейки да керосин для лампы, но этого как раз таки в рюкзаке не наблюдалось. На ощупь я нашёл там несколько банок консервов, пару буханок хлеба, какие-то пластиковые пакетики, коробочки… А это что – йогурт?

Я рылся в рюкзаке, при этом косился на Копыто и троих сопровождающих его мордоворотов в тёплых армейских бушлатах. Они совсем были не похожи на бродяг, подобранных на вокзале. Те вечно какие-то сгорбленные, небритые, в рваных фуфайках. А эти высокие, армейскими ремнями подпоясанные, косая сажень в плечах. Слева в темноте за кустами притаились, я прислушался, ага, точно – пятеро. И слева четверо. Итого тринадцать человек, и все – на меня одного.

- Так что там с Ломтём? – спросил я. – Почему не он, а ты пришёл?

- Кончился Ломоть, теперь я – смотрящий у Западных, - ответил Копыто, и первый раз с начала встречи глянул мне в глаза.

А ведь не всё так просто, Копыто. Не за так Киров поставил тебя на этот пост. Ему мало было того, что именно ты упокоил бывшего смотрящего. Ему нужна была тайна Ломтя.

Каким образом он три месяца подряд ухитрялся выполнять норму по артефактам, не смотря на то, что подполковник дважды её поднимал? Бродяги в Западном лагере гибли в Зоне не реже, чем в Восточном или, скажем, в Северном. Текучка была та ещё и никаких особо удачливых счастливчиков не наблюдалось. Откуда же тогда такая стабильность? Киров пытался выяснить это у самого Ломтя, но тот темнил или делал вид, что не понимает, о чём речь. Вот тогда то и подвернулся подполковнику бригадир по кличке Копыто, который рассказал о странном добытчике по кличке Гробовщик. Мол, живет он в Зоне вольняшкой и таскает для Ломтя каштаны, один другого крупнее.

Я увидел, как Копыто осторожно, то кланяясь, то гордо выпрямляясь – не решил, как себя держать – входит в кабинет Кирова. Как ждёт, пока полковник закончит говорить по телефону. Как рассказывает ему про меня, то ли человека, то ли твари страхолюдной, которая носит Ломтю артефакты в обмен на продукты.

И все бы ничего, ну сволочью оказался Копыто, чего тут удивительного? Тут почитай, кого ни возьми, за редким исключением, на подонка нарвёшься. Бомж ведь это в первую очередь состояние души, а за тем уж – тела…

Всё бы ничего, повторяю, если бы не оброненное во время телефонного разговора имя: Антон Ахромеев по кличке Хромой. Сказано оно было в том смысле, что скандал из-за этого Хромого все разгорается. На Западе чуть ли не каждая газета перепечатала его интервью с корреспондентом CNN. Даже в ООН внеочередное заседание назначено по поводу контрабанды артефактов из Зоны, и использовании при их добыче рабского труда.

Не обманул, значит, Грач. Вывел-таки Хромого из Зоны. И не просто вывел – звездой газетных полос сделал.

- Долго ещё ковыряться будешь? – прервал мои мысли Копыто. Это был, похоже, знак к захвату. Мужики в бушлатах тут же взяли меня в клещи, обходя костер слева и справа. Те, кто прятались в темноте, затрещали сучьями у меня за спиной, отрезая отход.

Я отложил рюкзак в сторону и поднялся с трухлявого толстого бревна. Один из здоровяков достал из нагрудного кармана одноразовый шприц.

- Да я и так пойду, - сказал я и попятился.

- Оно ещё и говорит! – усмехнулся мордоворот. – Кто у тебя спрашивать станет?

Сзади навалились, схватили за руки, пригнули к земле.

Один из нападавших прямо в ухо зашипел:

- Только дернись, гадота! Враз шокера отведаешь!

Другой, срывающимся голосом заорал:

- Ну, чего стоим? Сеть, сеть давайте!

Шприц уже был у самой моей шеи, когда раздался громкий детский голос:

- А-ну, не трогайте его!

Лёшик, твою мать! Ты-то куда лезешь!

Додумать мысль я не успел. Потому что в этот момент земля вздрогнула и полыхнуло. Да как!

Даже мне, уткнувшемуся носом в землю, по глазам ударило. Накатило жарким воздухом, завоняло палёным. Раздались панические крики. Руки, удерживавшие меня, исчезли.

- Дядя Немой, не двигайтесь! – снова крикнул Лёшка.

Я разогнулся и, щурясь, огляделся. Три активированные «Жарки», как три гигантских бенгальских огня, одна на месте костра, две – у меня за спиной. Между ними с криками метались люди, кое у кого горела одежда. Другие выли, закрыв глаза руками, брели куда-то, сталкивались друг с другом. Вот один слишком приблизился к аномалии, у него загорелся ботинок. С диким криком бедолага упал и начал сбивать пламя руками.

Над головой с тихим жужжанием в темноту пронеслось несколько разноцветных теней, земля снова содрогнулась. Крики усилились.

Я огляделся: Копыта нигде не было видно.

Сбежал, мерзавец!

Один из здоровяков остановился неподалёку и, часто моргая, вытирал глаза тыльной стороной ладони. Внезапно он заметил меня, полез в карман, но полностью достать пистолет не успел.

Возникший у него под ногами «Трамплин» запустил несостоявшегося убийцу в ночное небо.

Я поднялся на ноги и попятился в тень от куста шиповника. Сзади подошёл Лешка. Он был бледен, руки его, то сжимались в кулаки, то разжимались, будто он вот-вот бросится в драку.

- Хватит, Лешка, - сказал ему я. – Успокойся. Мы победили. Побереги силы.

- Скоты, - сквозь зубы сказал он. – Грязные скоты. Дядя Немой, знаете, зачем они хотели вас схватить?

Я молча пожал плечами.

Какая разница, чучело из меня собирались набить или хотели приучить таскать артефакты, как мартышку бананы? Итог всё един: теперь в Западный лагерь мне ходу не было.

- Вот этот, - мальчик показал пальцем на одного в армейском бушлате с погонами сержанта. Он стоял на четвереньках и слепо шарил вокруг себя рукой. – Ему за вас командир пообещал голую женщину. Он всё время, пока сюда шел, вспоминал, как раздевал младшую сестру дома. Раздевал и…

Лёшку передернуло.

- Не надо, - сказал я, но мальчик упрямо продолжил, показывая на здоровяка, который наткнулся на дерево и теперь держался за него, тихонько подвывая. Бушлат его дымился на спине.

- Этот, когда хотел вам укол сделать, всё жалел, что в шприце простое снотворное. Он как-то отравил собаку у соседа по даче. Два часа смотрел через дырку в заборе, как она мучилась. Думал, с человеком ещё интереснее будет.

- Вон тот, - ткнул Лёшка куда-то в темноту. – Тащил сеть и думал, что прежде, чем вас к Кирову доставить, надо бы ногами потоптать. Очень он любит, когда со всего размаху лежачему, особенно по лицу…

Вот так. Кому чтение мыслей – дар, а кому проклятие.

Парнишку трясло. Я понял, что ещё немного и у него начнётся истерика.

И что после этого он всех здесь поубивает. И чем только Генка думал, когда обучал своего друга этим штукам?

Я обхватил Лёшку, прижал к себе:

- Успокойся, малыш. Не надо делать того, о чём пожалеешь.

- Гады! – стонал мальчик. – Зачем они живут? Зачем мне жить с ними?

Не надо было брать его с собой. Расслабился. Думал, как всегда, вяло поторгуемся, осторожно прощупаем друг дружку на счет новостей, покурим, выпьем по стаканчику коньяка (в последнее время Ломоть пристрастился к этому напитку), да и разойдёмся каждый в свою строну. Потому, когда Лёшка пристал: «Дядя Немой, ну пожалуйста – можно мне с вами? Я помогать вам буду. А-то вы вон, сколько пользы нам приносите…», я недолго колебался. Леська, правда, не хотела его отпускать. Почувствовала что-то. Сколько раз Лёшка до темноты с Генкой где-то шлялся – и ничего. А тут упёрлась, еле уговорил её братец названный. И я, идиот расслабленный, тоже хорош. Пускай, мол, пацан прокатится, да на других людей хотя бы из кустов посмотрит.

Посмотрел на людей?

Вообще, говорят, лучшее средство в случаях истерики – пощечина. Но бить мальчика, это последнее, что мне сейчас хотелось делать.

Я ещё крепче обнял Лёшку, и тот уткнулся мне куда-то в бок. Захлюпал.

- Ну, скоты, ну - сволочи, - сказал я. – Где же их взять честных, добрых, справедливых? Приходится жить с тем, что есть.

Лёшка, застеснявшись, отстранился, вытер слёзы.

- Ты лучше думай, что дальше с ними делать? – я кивнул на бывшую «группу захвата», пытаясь переключить его внимание на новую проблему. – Разбредутся ведь. А тут в округе аномалии, да ты ещё пораскидывал.

- Так я могу снять! – встрепенулся мальчик. Ну вот – уже лучше. И ведь всего минуту назад слёзы ручьём лил.

- Ага, - усмехнулся я. – И ковровую дорожку им, чтоб мягче шагалось. Ты бы поменьше свои умения перед ними светил. И так теперь разговоры пойдут, что там у Гробовщика за пацан объявился. Глядишь, ещё и за тобой охота начнётся.

- Так что тогда делать? – растерялся Лёшка.

- Забирай продукты, - я указал ему на рюкзак. – И иди к повозке. Я сам тут разберусь.

Мальчик нерешительно топтался на месте.

- Да не бойся ты, - улыбнулся я ему. – Больше я им в руки не дамся.

Лешка вздохнул и ушёл в темноту, сгибаясь под тяжестью рюкзака, который он повесил на плечи.

А я вышел на свет ближайшей «Жарки» и громко крикнул:

- Всем слушать меня!

Слепые обернулись на голос, зрячие прищурились, глядя на мою фигуру.

- Никому не двигаться! – продолжил я. – Если не хотите попасть в аномалию…

- Не стрелять! – перебивая меня, рявкнул кто-то из темноты. В стороне, откуда это прозвучало, началась какая-то возня, кого-то повалили, послышалось несколько глухих ударов. Потом тот же голос продолжил:

- Говори, Гробовщик. Мы тебя слушаем.

- Садитесь на землю, где стоите, - продолжил я свою речь. – Утром за вами придут.

- А если нет? – после паузы спросил кто-то.

Я криво усмехнулся. Дошло, наконец? Как вам: осознавать себя отработанным материалом?

А вслух сказал:

- Не боись. Схожу в лагерь, предупрежу на посту, что живые остались.

Сказал, похромал в сторону Вильчи, но тут в спину раздалось:

- Так, может, и мы с тобой? Чего нам тут сидеть?

Я остановился, медленно обернулся. Сказал сквозь зубы:

- Вы, суки, молите Бога, что мой племяш за вас вступился. Если бы не он, я бы вас тут всех положил. Ноги отдельно, руки отдельно.

 

7. Свет фонарика.

По пути попалась только одна здоровенная «Плешь», так что до лагеря мы с Лёшкой домчались минут за двадцать. Съехали с дороги метров за триста до околицы. Я поставил телегу у зарослей орешника, и крепко-накрепко наказал мальчику никуда от неё не отходить. А тот и не рвался особо. Сидел грустный, глядя в одну точку. Думал о чём-то.

 Дальше заковылял пешком.

Часовой сидел на лавочке у последнего дома - развалюхи с провалившейся крышей и, не таясь, курил. Вот он затянулся, и уголёк на конце сигареты на секунду осветил его лицо. Ветер дул в мою сторону, я почувствовал запах дешёвого табака.

Я подобрался поближе, бросил в кусты слева сухую палку. Когда курильщик повернулся на шум, тихонько сказал:

- Ну, здравствуй, Краб.

- Кто здесь? – он вскинул пистолет, но тут же опустил. Спросил, слепо щурясь в темноту. – Гробовщик?

- Курим на посту? – вопросом на вопрос ответил я, не спеша, подходя к нему. – Начальство не заругает?

- Фу ты, чёрт! – Краб явно обрадовался. – Так и знал, что ничего у них не выйдет. Вот Киров разозлится!

- Так ты в курсе, что сегодня на меня засаду устроили? – спросил я, присаживаясь рядом.

- А как же, - кивнул Краб. – Из наших только Копыто, тварь продажная, пошёл. Остальные армейцы из оцепления.

- Видал, видал, - кивнул я и процитировал. – Все красавцы удалые, все равны, как на подбор…

- Угу, - засмеялся Краб. – Только дядьки Черномора с ними не было. Тут твою тушку дожидается.

- Дожидается? – переспросил я. – В доме Ломтя, наверное, остановился?

- А где же ещё? – начал было Краб, осекся, спросил с подозрением. – Ты что задумал?

Я молчал.

- Там охрана по периметру, плюс БТР у крыльца. Даже и не думай к нему соваться.

- Успокойся, - сказал я. – Не буду.

И, после паузы, добавил:

- Если ты мне поможешь.

- Чем простой бродяга может помочь легенде Зоны? – вроде бы в шутку спросил Краб. Но я видел – он здорово нервничает.

- Вызовешь его наружу. Доложишь, что слышал со стороны, где засаду устроили, крики и пистолетные выстрелы. И, как бы, между прочим, случайно, светанёшь ему в глаза фонариком.

Было видно, что Крабу очень хочется узнать про выстрелы и про судьбу тех, кто устроил мне ловушку. Но вместо этого он спросил:

- Я сделаю, а ты в это время ему башку отстрелишь?

- Никакой стрельбы не будет, - заверил его я и развел руки в стороны. – У меня и оружия нет никакого. Просто на секунду освети ему лицо, и всё.

- Зачем?

Я молчал.

- Я к тому, что Киров не девица красная, чтобы им любоваться, - объяснил Краб. – И самое логичное объяснение, что ты хочешь ему лишнюю дырку в голове проделать. А тот, кого поставят вместо Кирова, не будет долго разбираться. Светил? Светил! Ну, вот теперь повиси. На берёзе.

- Не буду бить себя коленом в грудь, - сказал я. - Одно из двух: или ты мне веришь и помогаешь. И я это не забуду, ты знаешь. Или ты меня за дешёвку держишь, и мы расходимся…

- И ты это тоже не забудешь, - продолжил за меня Краб. Он отправил в темноту окурок, достал из пачки новую сигарету, подумал и положил её обратно.

- Пойдем, - решился он, вставая со скамейки.

И мы пошли.

Все оказалось проще, чем боялся Краб.

Мы, не таясь, прошествовали по тёмной улице к центральной площади.

Я не стал хорониться в тенях. Шагал рядом, стараясь не хромать. Кто на нас обратит внимание? Честные бродяги давно спали, нежась в кроватях после ночевок в пропахших плесенью развалюхах, или на голой земле у костра, завернувшись в драный бушлат.

А если кто и вышел до ветра или сон плохой перекурить, с чего тревогу поднимать? Ну да – прошли двое мимо. Патруль, наверное. Или по каким своим надобностям. Мутанты плечом к плечу не ходят. По крайней мере - здесь. А чужаки – это, каким же идиотом нужно быть, чтобы сюда по доброй воле забраться?

На подходе к крепкому дому, у которого росла раскидистая берёза, служившая столбом для единственного в посёлке светившего фонаря, я отстал, потом и вовсе – остановился. Сел на лавочку, закурил, глядя в спину Крабу. А тот спешно, но не бегом, преодолел площадь и начал втолковывать часовому, не отводившего от него ствола автомата, чтобы тот позвал Кирова. Срочно.

Солдат колебался.

С одной стороны, ему не хотелось никого звать. Ночь. Некстати разбуженное начальство врядли будет в духе. Да и хотелось ему, я видел, рубануть бродягу прикладом в грудь и прошипеть что-то вроде:

- А ну отвали, падаль помоечная!

С другой, хоть раньше утра вестей от охотников на Гробовщика не ожидалось - кто же в темноте по Зоне гулять станет - но вдруг и в самом деле случилось что-то важное и срочное? Киров тогда живьём сожрёт…

Пока часовой колебался, в окне дома вспыхнул свет, закачалась занавеска, а через пару минут на крыльцо вывалился сам полковник Киров. Всё такой же толстый и безобразный, он застёгивал на ходу китель.

- Что случилось? – рявкнул он.

- Да вот, товарищ полковник, - часовой вытянулся и кивком головы указал на бродягу рядом. – Вас требует. Говорит – срочно.

Киров нахмурился, смерив Краба взглядом:

- Как там тебя? Горб, что ли?

- Краб, товарищ полковник.

- Слушаю тебя, Краб.

-Примерно минут десять назад слышал четыре пистолетных выстрела в направлении север-северо-запад.

Киров нахмурился. Потом спросил:

- Сигнал подавали или перестрелка?

- Паузы между выстрелами были не одинаковые, - пожал плечами Краб. – Так что больше на бой похоже.

В ходе всего разговора он нажимал кнопку своего фонарика, тряс им, в полголоса чертыхаясь. Фонарик то вспыхивал на миг, то никак не реагировал на потуги моего знакомого.

Киров между тем снова задумался.

- Вот только пускай мне трупешник притащат, - пробормотал он и махнул рукой. – Ладно…

В это время очередная вспышка фонарика ударила ему по глазам, и полковник недовольно поморщился.

- Извините, - покаянно сказал Краб, поспешно отводя луч света в сторону, но мне этого хватило.

Я увидел Кирова в компании какого-то человека в гражданской одежде, такого же толстого, как и полковник. Оба сидели за столом, на котором стояла бутылка коньяка, пара наполненных рюмок и большая ваза с фруктами.

- …Значит, я тут всё наладил, организовал, а теперь меня в утиль? – заплетающимся языком спросил Киров. Он был уже порядочно пьян. – Где они были, когда я бомжей по всей стране собирал, да сортировал? Где эти уроды сидели, пока я лагеря в один кулак, под одно командование, собирал? Чего ж они на мое место не метили, пока я каналы транспортировки организовывал? А теперь на всё готовенькое… Скажи Михалыч, за что они так со мной? Чем я им не угодил? Мало материала поставлял? Так пусть скажут, я удвою поставки, даже утрою…

Киров прервался, опрокидывая в рот рюмку коньяка. Метнул в собеседника абсолютно трезвый взгляд, но тут же отвел глаза в сторону.

Тот, кого назвали Михалычем, тоже выпил, поморщился, закусил большой, как слива, виноградиной.

- Ты сам виноват, - сказал он. – Утечка из Зоны была? Была. Ну, так чего стонешь? Не было бы бардака в хозяйстве, стрелочником бы не назначили. Скажи спасибо, что с пулей в голове не проснулся. А ты говоришь - твои заслуги не пригодились.

Михалыч снял с носа очки в толстой оправе, протёр стёкла и снова водрузил их на нос.

- В столице еще недели три промурыжат, а потом-таки допустят сюда международную комиссию, - продолжил он другим тоном. - Так что времени у тебя в обрез. Почисти там у себя всё тщательно.

- И насколько тщательно? – спросил Киров и разлил по новой.

Его собеседник помолчал, рассматривая содержимое рюмки на свет, потом коротко ответил:

- Будто не было.

Киров поперхнулся коньяком, долго кашлял, багровея, после чего просипел:

- Они что там, с ума сошли? Ну ладно с Лагерями, доходяг этих не жалко. Сделаем, в общем. А вот как я рты на блок-постах позакрываю? Раскидать их по разным частям? Так это на министерство выходить надо, на Музыченко.

- Нельзя, - покачал головой его собеседник. – Кто-нибудь, да проговорится. Мало нам Хромого? Да и Музыченко обиделся, что ты ему не восемь, как он просил, а только четыре с половиной процента отстёгивал. Сказал, мол, пусть выкручивается сам.

- Сам, - буркнул Киров. – Будто я тогда что-то решал.

- Кто решал, я и без тебя знаю. Но озвучил цифру – ты.

Киров закурил сигарету, глубоко затянулся, попытался выдохнуть колечко дыма, не получилось, побарабанил толстыми пальцами по столешнице.

- И как же мне быть? – не выдержал он, наконец.

- Вот чтобы ты без меня делал? – усмехнулся Михалыч. – Ладно, сведу тебя с человеком, который поможет тебе решить эту проблему. Про Щеглова слыхал?

- Как не слыхать. Сидит под реактором, как паук. С той разницей, что паук всякую мерзость изничтожает, а Щеглов наоборот – плодит, да наружу выпускает. У меня добрая половина потерь по вине его зверушек. Я как-то, когда ещё только Южным лагерем командовал, пытался на него выйти, скоординировать действия, то, сё. Так ещё только думал, как бы половчее это сделать, а меня уже начальство на ковёр вызвало. Да с порога, и двери не успел закрыть, матом в три этажа! Мол, какого ты не в свои дела лезешь? Там секретность – четыре икса. Знаешь, сколько проживёшь, если не успокоишься? Вот с тех пор я хозяйство Щеглова стороной и обхожу.

- Ой ли! – хохотнул Михалыч.

- Вот, как на духу, - Киров для убедительности, приложил ладонь к груди. Врал, естественно. Семнадцать человек он отправил на верную смерть, пытаясь разнюхать, что же происходит в районе реактора.

- Ладно,- махнул рукой Михалыч. – Это всё дела прошлые. Нынче Щеглов сам с тобой свяжется.

- Это с какого перепуга?

- Вот именно – с перепуга, - собеседник Кирова отставил рюмку в сторону, откинулся в кресле и ослабил галстук на жирной шее. – Про попытку путча в курсе?

Полковник кивнул. Он подобрался, чувствуя, что разговор переходит к сути. Взгляд его утратил  хмельную расфокусированность. Стал снова чётким и ясным.

- По мимо всего, путчисты пытались и Щеглова на свою сторону переманить. Представляешь, чего могли его зверушки той ночью в столице натворить? Он, правда, отказался, но внимание на себя обратил. И вдруг оказалось, что его толком никто последние годы не контролировал.

- Как так? – удивился Киров. – А кто ж тогда финансирование ему выделял?

- На дела под грифом «четыре икса» деньги дают в первую очередь и без каких-либо вопросов. Подробности же знают единицы. Не знаю точно, как получилось, но каждый из имеющих допуск, думал, что курирует эту тему другой. Но не в этом суть. Важно то, что теперь создано что-то вроде ревизионной группы, которая должна в той конторе каждый угол обнюхать, вынести постановление о целесообразности и так далее. Вот Щеглов и хочет к их приезду провести что-то вроде демонстрации или полевых учений. И ему твоя ситуация, как нельзя кстати.

Полковник задумался.

- А спишем потом как? – спросил он после паузы.

- Зона, - развел руками Михалыч. - Массовое помешательство погнало местную погань на блокпосты. Или, может, излучение, какое неизвестное. Очкарики сами придумают. Без нас.

- И что будет, если эта, как ты её называешь, «погань», не остановится. Вдруг дальше попрёт?

- Тебе что за печаль? За это уже не ты, а Щеглов отвечать будет. Правда он заверяет, что зверушки у него ручные. С полуслова его слушаются.

- Надо будет подстраховаться, - задумчиво сказал Киров. - На каждой точке подобрать по надёжному человечку. Или по паре. Чтобы они потом, когда твари уйдут, проконтролировали блокпосты на предмет «сотых».

- Вот за что я тебя уважаю, так это за умение держать удар, - хлопнул его по плечу Михалыч. – Другой бы на твоём месте раскис или распсиховался. А ты – вон какой молодчина, уже планы строишь.

Он посмотрел на часы блеснувшие золотой искрой на запястье и хлопнул себя по коленям:

- Засиделись мы с тобой, - Михалыч поднялся из кресла и потянулся. – Короче, дня через три жди в гостей от Щеглова. Утрясёшь детали: время, место, направление ударов. Ты своих бомжей на то время из лагеря убери, чтоб под ногами не путались. Ну и с блок-постов всех в марш-броски какие-нибудь отправь на денёк. А-то там техники прибудут. Камеры наблюдения на столбах монтировать. И в лагерях и на блокпостах. Зачем мясу быть в курсе? Да и сам не суйся, чтоб твои мордовороты из охраны языками не трепали.

- Камеры-то зачем? – не понял Киров.

- А как проверяющим оценить проф. пригодность Щегловских тварюжек? По зоне за ними бегать? – засмеялся Михалыч. – Вот он и решил для высокого начальства кино смонтировать. На основе реальных боевых действий.

Он протянул полковнику руку, тот встал и крепко её пожал.

- Ну, будь здоров!

С этими словами приятель Кирова двинулся к двери из кабинета.

- На всё про всё у тебя дней десять. Так что не тяни, - говорил он на ходу, поправляя галстук на шее.

Киров шёл следом, не решаясь задать главный вопрос.

- Михалыч, - наконец набрался он храбрости. – А что потом? Со мной, что потом?

Его приятель остановился, медленно обернулся.

- От тебя зависит, - сказал жёстко он. – Если всё исполнишь – будешь жить. Обещаю. Если обгадишься, кому-то придётся за всё ответить. Вот и отдадим тогда Тревальяну твою голову на блюде. Он давно на тебя зуб точит. Еще с тех пор, как ты его в тендере на разработку ПДА прокинул.

- Да разве же это я тогда по тендеру решал? – возмутился Киров. – Это…

- Я знаю, кто решал, - перебил его Михалыч. – А вот Тревальяну об этом знать не обязательно. Короче, тебе всё понятно?

- Передай там, что я крепко постараюсь, - пообещал полковник.

- Постарайся. Постарайся, дорогой, - сказал Михалыч и вышел, закрыв за собой дверь.

 

8.Их надо остановить.

- И что было дальше? – спросил Кораблёв.

 - А что могло быть? – пожал я плечами. – Я ушёл. Они остались.

Вечерело. Мы сидели на дебаркадере, по традиции, свесив ноги за борт.

 Уголёк окурка опасно подобрался к пальцам. Я притушил его. Положил в жестяную банку.

 - Знаешь что? Переселяйтесь пока ко мне. Временно, - сказал учёный. - Это я к тому, что эти твари, прежде, чем до Западного Лагеря доберутся… В общем, мимо твоей деревеньки не пройдут. А там дети. Чем отбиваться думаешь?

 - Меня не минуют, а тебя, значит, пожалеют?

Учёный усмехнулся.

 - Помнишь, артефакт у меня на втором этаже? Я с ним немного повозился, короче, если его правильно настроить, то дебаркадер со всем содержимым становится как бы призрачным. Мало того, что невидимым, так даже если наткнёшься – насквозь пройдёшь, и ничего не почувствуешь.  Я назвал эту штуку - «Летучий голландец». На время всех этих пертурбаций лучше места отсидеться в тишине и покое, во всей Зоне не сыщешь.

 - Мы-то отсидимся, - сказал я.

 Кораблёв долго смотрел на меня, потом сказал:

 - Задачка на воображение. Представь себе, что ты – кот. Живёшь в году эдак в 1943.  И вот как-то занесла тебя кошачья доля на территорию концлагеря возле города, что раньше назывался Освенцим, а ныне переименован в Аушвиц. Смог бы ты-кот жить, как прежде, как ни в чём не бывало, если бы прогулялся по дорожкам этого лагеря?

- Я бы ничего не понял, - сказал я.

 - А если бы и понял, - усмехнулся учёный. – Ладно. Упростим задачу. Время и место то же, но ты не кот, ты – комар. Как с твоей комариной точки зрения, есть ли разница, у кого пить кровь, у начальника лагеря или у заключённого из очереди в газовую камеру?

 - Я не кот! Я не кот и не комар! Я..,– крикнул я и осёкся.

Кораблёв тут же продолжил:

 - …Человек? Уверен? Я бы даже за себя не поручился. А за тебя и подавно. Ты же врёшь сам себе. Ты же цепляешься за прошлое, страшась принять очевидное. Нет, уговариваешь ты себя, все перемены, это только внешне, мол, под оболочкой я остался тем, кем был. Прежним. И даже доказательства у тебя есть. Тебе жалко этих обречённых бедолаг. А раз я чувствую, как человек, говоришь ты себе, значит, я он и есть. Только это ведь тебе только кажется, что в тебе говорит жалость. У тебя это по обмену, так сказать. Наивный расчет. Как в той песне: «Пожалей меня, потом я тебя, потом вместе мы пожалеемся…» И ведь сам же прекрасно понимаешь, что жизнь – не песня. И что сочувствие к хромой собаке, не сделает тебя самого псом. Что в ответ на твою слабость, а жалость одна из самых поганых человеческих слабостей, никто тебя не пощадит, а уж за человека тебя считать и подавно никто не станет.

Что за сигареты у Кораблёва? Не успел прикурить, как  вот уже - в руке маленький окурок. Новый «бычок» полетел в банку.

 - А знаешь что? - усмехнулся учёный. – Не жалей в общем. Жалей персонально. Возьмём, к примеру, Кирова. Как несправедливо с нашим полковником обошлись. Он всё так распрекрасно устроил, а теперь его крайним сделали…

 На устах Кораблёва была ироничная улыбка.

 - Да причём здесь Киров? – устало сказал я. В голове было пусто и безнадёжно

- А, так ты про солдат с блок-поста, или, может, про бродяг из лагеря? – продолжил тем же тоном Болотный Доктор. - Копыто - тоже бродяга, тоже из лагеря. И таких, как он, там полно. Их ты тоже будешь жалеть?

 Я, молча, прикурил новую сигарету.

 - Ну-ну, давай. Только оборачиваться при этом не забывай. Вполне вместо благодарности может  по кумполу прилететь. А потом тому же Щеглову в лабораторию продадут за пару бутылок водки.

 - Если делать что-то ради будущей благодарности, лучше даже не начинать, - наконец сказал я. – Вот ты увеченных, да больных лечишь ради благодарности?

 - Я другое дело, - насупился учёный, но я прервал его вопросом:

 - Ты уверен, что Щеглов меня купит?

 -  Чего? - растерялся Кораблёв, сбитый с толку неожиданным вопросом. Почесал затылок, забормотал неуверенно. - Сам прикинь. Щеглов занимается выведением бойцовых пород на основе генома человека. Представь теперь, каких монстров он настрогает, если тебя распотрошит! Да что Щеглов! За тебя любой мутагенетик годовое финансирование отдаст. В лёгкую. Ты ж ходячая «нобелевка»!

 Он осёкся, глянул из-под нахмуренных бровей:

 - Только без обид!

 - Да ладно, - отмахнулся я. – А ты со Щегловым как? Пересекался?

 - Давно, - буркнул Кораблёв. – И он врядли меня запомнил.

 - А есть у него что-то, что тебе позарез нужно?

 - В смысле?

 - Ну, какой-нибудь прибор, за который ты пяток пальцев себе отчикренишь – в лёгкую!

 - Положим, пиросеквентор мне бы не помешал, - снова почесал в затылке Кораблёв. – А ты что задумал?..

 Вот тогда-то и прозвучало:

- Их! Надо! Остановить!

Сказано это было именно так: каждое слово в отдельности. Глупо, согласен. Такой пафос к лицу разве что пятикласснику. Ботану, с какого-то перепуга начитавшемуся Дюма.

Учёный, помнится, тогда аж захрюкал от смеха.

 - Ван Дам, твою мать! Слай Сталонне! Ты себя в зеркале давно видел, герой боевика? Как ты внутрь попасть собираешься? С боем? Или в стелз войдёшь, аки нинзя хромоногая? Это же объект четвёртого уровня секретности! Кто говорит - десять этажей под землёй, а кто – и того больше! Ты же дальше первого рубежа охраны не пройдёшь!

 - А зачем мне самому идти? – улыбнулся я. – Меня проведут. Вот продашь меня Щеглову в обмен на свой пиро…, как его там, меня под белы рученьки в лабораторию и доставят.

Какое-то время Кораблёв изучал моё лицо, потом махнул рукой:

 - Ладно. Положим, попадёшь ты внутрь. А дальше?

 - Не твоя забота, - сказал я. – Ты, главное – сторгуйся.

Вот с торгом чуть и не вышла закавыка. Дважды Болотный доктор через знакомых на Янтаре договаривался о встрече со Щегловым. И дважды они срывались. Первый раз Кораблёв увидел отблеск  оптического прицела на крыше одной из пятиэтажек недалеко от оговоренного места и благоразумно повернул моих «лошадок» обратно. Второй раз в лаборатории произошла какая-то авария и было не до него.

Время поджимало. Я начал было нервничать. Сколько ещё осталось дней до начала  полевых испытаний? Два? Три? Не думаю, что тогда Щеглову будет до какого-то там мутанта.

Но, на третий раз встреча таки состоялась. Там-то, в небольшой рощице у окраины Припяти, и договорились о моей и продаже.

А в результате я связанный по рукам и ногам трясся в телеге, которой правил Болотный доктор.

- Ух ты, какие лошадки!

Где-то я уже слышал этот голос?

 - Тпр-ру, холера!

 А это уже мой возница. Эк у него грозно получилось.

 Повозка резко затормозила.

 Похоже, приехали. Я завозился, пытаясь приподняться. Надоело, лёжа на спине, созерцать облака в просветах верхушек сосен.

 - Принимайте груз, - услышал я равнодушный голос Кораблёва. Как он нервничал, когда мы нынче утром обговаривали последние детали. А гляди же ты – держится.

Не успел я опомниться, в меня вцепилось несколько рук. Я был рывком посажен, и, без паузы, стащен с телеги и поставлен на ноги. Я огляделся. У телеги стоял, поправляя упряжь на Здоровяке, Кораблёв. А рядом – Ба, знакомые лица! – топтались трое «камуфляжных». Баркас, Гога, Дюшес. Все трое из моего памятного сна про расстрел у болотной топи. Смотрят с любопытством. Ну-да. Для них это наша первая встреча.

 - Знатная зверюга, - хохотнул Гога. Это он про меня. – Идти-то хоть сможет? Неохота такого борова на спине волочь.

 Вопрос был адресован Кораблёву.

 - Сможет, только медленно. И недалеко, - ответил тот и пояснил. –  У него одна нога короче другой.

Баркас молча сплюнул. Дюшес поморщился.

 - Могу подбросить, - сказал Кораблёв, кивая на подводу.  – Только помогите загрузиться.

Только теперь я увидел у недалёкой сосны уложенные друг на дружку пять прямоугольных ящиков защитного зелёного цвета.

 - Сам загрузишь, - грубо сказал Дюшес.

 Гога ножом разрезал верёвки на моих ногах. На руках же, связанных за спиной, затянул потуже. Потом толкнул в спину:

 – Топай, комбикорм.

 Я послушно захромал по тропинке. «Камуфляжные» двинулись следом.  В просветах между деревьями были видны контуры пятиэтажек. Сзади скрипела телега, в которую Кораблёв, сопя и чертыхаясь, грузил тяжёлые ящики.

 

9.Путь на станцию.

 Проход по мёртвому городу занял около часа.

Ну что сказать о впечатлениях?

Серые, почти руины, выбитые стёкла, мусор. И изо всех трещин в асфальте,  из щелей и ниш кусты, молодые деревья или жесткая, как щетина алкаша, трава.

 Сопровождающие мои шли молча. Двое, Дюшес и Баркас, по бокам, Гога - замыкающий. Шли по вешкам, поэтому никто особо не нервничал. Две «спящие» Жарки и огромная «Колючая» лужа были пройдены, будто их и не было. В нужный момент меня просто брали за шиворот и толчком задавали новое направление. Я немного забеспокоился, когда из-за угла того, что раньше было «Гастрономом», выплыла блуждающая «Карусель». Но приборчики ПДА на запястьях конвоиров дружно возопили, и мы сдали назад, пережидая опасность.

Неожиданно городские постройки кончились. На небольшом пятачке у шлагбаума я увидел здоровенный крест.

 Ух ты! Неужели и сюда заносило легендарного Пахома Таймырского?

 Дорога, то грунтовка, заросшая травой, то пласты метров по двести нетронутого асфальта, тянулась и тянулась, уводила от Припяти. И, чем дальше, тем сильнее я хромал. Отвык от пеших прогулок.

 Когда впереди показался перекрёсток, я взмолился:

 - Граждане конвоиры, давайте передохнём! Хоть с полчаса. А-то не дойду!

 Я ждал пинка в спину, но, видимо «камуфляжным» были даны соответствующие инструкции. Услышав мои слова, они переглянулись, после чего меня усадили на землю спиной к толстой сосне и даже напоили из фляги.

 Время от времени, я ловил их взгляды. Они явно чего-то от меня ждали. Но чего?

Блин! Я даже затылком приложился по сосне. Ну конечно! Меня поймали, спеленали, ведут неведомо куда, а я такой иду на поводке и ни сбежать не попытаюсь, ни даже выяснить, куда и зачем ведут! Тем более, что говорить, как только что выяснилось, я умею.

 - Граждане конвоиры, - сказал я. – Можно задать вопрос? А что если я по пути от вас сбегу?

 Никто не ответил, ну, тогда продолжим:

 - А я вам за это укажу место, где артефактов видимо-невидимо. Там тебе и «Колючка», и «Болотный огонёк», и «Гоголь-моголь»...

 Я бормотал и бормотал, перечисляя все, какие знаю, чудеса Зоны.

 Наконец, Гога нехотя встал, подошёл, сунул под нос карту местности.

 - Показывай, - с ленцой бросил он.

 - Что это? – я сделал глупое лицо.

 - Как что? Карта.

 - Я это не понимаю. Я только показать могу, - сказал я и махнул наугад плечом. – Вон туда идти надо.         

 - Далеко? – спросил Гога, скучнея, но уточнил: – Долго идти?

 - Не, - я замотал головой. Потом посмотрел на солнце, которое стояло в зените. – К утру дойдёте.

 Гога посмотрел на Дюшеса. Тот сплюнул и отвернулся.

 - Это если без меня. А со мной, только к завтрашнему вечеру, - сказал я и снова попросил. – Отпустите меня, а? Я вам все приметы расскажу, все аномалии.  

 - Ты лучше скажи, как тебе удалось таких зверюг в упряжку запрячь? - спросил Гога. Лениво спросил, равнодушно. С таким расчетом, что если отвечу – хорошо. А нет - так и не очень-то и хотелось.  

 - Это не зверюги, - начал врать я. – Это напарники мои. Комар и Жора Речица. Про реинкарнацию слышал? Им ещё повезло, а вот что Зона из тебя сотворит, если ты меня не отпустишь! А что с вами бродяги местные сделают, если узнают, что вы меня обидели! Вам же шагу в Зоне ступить не дадут!

 Баркас только криво усмехнулся на мою тираду. Дюшес вообще меня не слушал, кемарил, сдвинув кепку на глаза.

 Один Гога не смолчал.

 - Да клали мы на твоих бомжей. Им жизни осталось день простоять, да ночь продержаться.

 - Это как? – попытался уточнить я.

 - А так. Не будет скоро в Зоне никаких бродяг.

 - И кто ж тогда будет?

 - Будут вольные сталкеры.

 - Добровольцы что ли? Это где же столько дураков найдут, готовых ни за что жизнью рисковать?

 - Почему ни за что? Нормальную цену будут за артефакты давать, желающие найдутся…

 - Ох, Гога, что-то ты языком растрепался, - подал голос Дюшес.

 - Так он же никому не расскажет, - хохотнул Гога. И мне: - Не расскажешь ведь, правда?

 Я машинально кивнул.

 День простоять, да ночь продержаться, это получается: завтра утром. Если сказано было не для красного словца, то погано. Времени совсем не осталось.

 С перекрёстка мы двинулись влево. У какого-то предприятия, обнесённого ржавой железной сеткой, минули целую россыпь мелких «колючих луж». Будто недавно тут пролился целый «Колючий дождь» с каплями по полведра. Вешки и тут не подкачали, поэтому прошли, не задерживаясь. Потом справа потянулся молодой сосонник с деревьями чуть выше человеческого роста. Все они были, будто в вату замотаны паутиной. Здесь мои сопровождающие слегка занервничали, ускорились, пихая меня в спину. Пару раз мне показалось, что несколько деревьев дрогнули, будто двигалось что-то или кто-то там, внутри, в этой паутине. И двигалось к дороге. К нам!

 Еще через полчаса нам встретилась здоровенная «Жарка», внутри которой полыхала, не переставая «Электра». То ли от температуры, то ли была она такой от своей невероятной природы, молнии внутри пламени были бардовые и ослепительно, до рези в глазах, яркие.

 И это днём, при свете солнца, а, каково здесь ночью!

Снова, то грунтовка, то, будто только что положенный асфальт. Группки деревьев по обочинам. К ним всё чаще стали добавляться столбы и мачты ЛЭП. Пустые или с обрывками проводов, обвисшими до земли, они выглядели такими заброшенными, такими жалкими.

Дорога снова повернула, и вдали справа показался ещё один забор, бетонный, метра два высотой со спиралью колючей проволоки поверх. Над забором возвышался огромный ангар, будто какой-то великан-весельчак закопал здесь до половины здоровенную цистерну. Чуть дальше прорехой в заборе виднелся домик КПП с полосатым шлагбаумом.
 Послышалось негромкое жужжание. Я поискал глазами источник и на ближайшем столбе увидел видеокамеру. Рабочая что ли? Здесь, в чуть ли не в самом центре Зоны? Они что - меняют её после каждого Выброса?

Вообще-то я ожидал увидеть что-то по-солиднее одинокой видеокамеры. Четыре икса секретности объект, как-никак. Не удивлюсь, что на том конце сидит старенький вахтёр и, зевая, рассматривает нас на маленьком чёрно-белом мониторе. А в соседней комнате режется в домино группа быстрого реагирования: четыре седеющих и слегка оплывших контрактника с толстым прапорщиком во главе.

 На этих размышлениях меня остановили. Пока Баркас завязывал мне глаза какой-то тряпкой, Гога прикатил откуда-то с обочины здоровенную двухколёсную тачку. Толчок в грудь и вот я уже сижу чуть ли не упираясь подбородком в свои коленки. Неудобно, блин! Руки и так затекли, а тут еще, как в смирительной рубашке, не пошевелиться…

Новый толчок, тачка покачнулась, покатилась куда-то вперёд. Сзади засопели Гога с Бекасом. Что ж вы думали? Килограмм сто я нынче вешу.

Тряхануло. Потемнело. Похоже, заехали в какое-то помещение.

 - Стой!

Голос из динамика. Молодой, уверенный. Вахтер?

 - А можно в этот раз без сканирования сетчатки? – это Дюшес. – Только же утром виделись. У меня после него полчаса перед глазами мухи летали.

 - Не ты придумал – не тебе отменять, - голос в динамике неумолим.

 Дюшес чертыхнулся. Послышалось пиканье с жужжанием. Громко щелкнул электрический замок. Раздалось тихое шипение, пол задрожал. Похоже, нам открыли дверь.

 - Закатывайте груз в лифт, - все тот же неживой голос. А «камуфляжным», похоже, тут не особо доверяют. Не желают в живую общаться.

Тачка вместе со мной совершила недолгий переезд. Остановилась.

 - А когда расчет? – голос Дюшеса.

 - А я знаю? Вон телефон. Звоните, спрашивайте.

 - Кому звонить?

 - Ну, с кем вы там договаривались…

Заглушая разговор, с лязгом закрылись двери. Пол потянул вниз.

 - Нулевой четвёртому.

 - Слушаю.

 - К приёму груза готов?

 - Готов.

 - Камера номер четырнадцать.

 - Понял.

 Я пошевелился. Может, удастся выбраться? Какое там!

 Пол дернуло. Двери распахнулись. Пауза. Изучают наверное мою тушку на предмет опасности. А в руках дубинка-электрошокер, как минимум.
 Наконец шаги. Кто-то ухватился за ручки тачки, крякнул, меня качнуло, и выкатил её из лифта.

 Я почувствовал на себе взгляд.

 - Тяжело.

Сказано это было не мне, а просто так – в окружающее пространство. Так грузчик разговаривает с тяжелым шкафом. В отличие от шкафа, я ответил:

 - А ты меня на ноги поставь, повязку с глаз сними, да руки развяжи -  сам и дойду.

 Новая пауза. Нечасто, видать, сюда доставляют говорящие грузы.

 - На ноги поставлю, - наконец услышал я. – Остальное - нет.

 Надо было бы обрадоваться завязавшемуся диалогу, но когда? Тачка кувыркнулась на бок, и я оказался на полу, завозился, пытаясь подняться. Чьи-то сильные руки ухватили меня за многострадальный шиворот и поставили на ноги.

 - Пошёл вперёд.

 Куда деваться? Пошёл.

Судя по звукам, движение шло по коридору.

Лязг железа, скрип. Камера номер четырнадцать?

 - Ну хоть здесь руки развяжи. Затекли – совсем не чувствую.

Конвоир зашел следом, толкнул в спину.

 А тут совсем узко. Всего-то полшага в сторону, и лбом об стену. Хорошо так, до искр из глаз. Запястье охватил браслет. Наручники? Завозился с верёвками. Вроде как режет. Ты когда нож точил, дядя? Справился, наконец. Хлопнула дверь за спиной. Я стянул непослушными руками повязку с глаз.

 Камера. Узкая, метра полтора шириной. К стенке пристёгнута кровать. Под потолком лампа ватт в сорок, не более. Ну да ладно. Мне тут не книжки читать. Отстегнул кровать. Сел.

 Что теперь?

 

 

 

10. И снова Генка.

То, что я задумал, было дорогой в один конец. И я никогда бы не решился на эту авантюру, если бы не Генка. Он появился как всегда под вечер и как всегда со старинным фонарём на другой день после моего похода в гости к Кирову. Я как раз покурил после ужина. Сидел на лавочке возле нашего дома, пускал дым в темнеющее небо. Генка примостился справа, фонарь свой, со стеклом, кое-как склеенным скотчем, поставил на землю рядом.

 - Всё спросить хочу, - сказал я. – зачем ты этот фонарь с собой таскаешь?

 - Ищу человека, - усмехнулся мальчик.

 - Здесь?

 Генка промолчал.

- Знаешь уже, что наши отцы-командиры задумали? – задал я новый вопрос.

 - Как не знать, - Генка смотрел перед собой, качал босой ногой в сандалике. На коленке у него краснела свежая царапина. И вдруг прошептал с тоской: – Когда вы уже кровью своей захлебнётесь?

 - Начинается, - зло пробормотал я. – Сейчас снова заведёшь свою шарманку про то, какие мы, люди, сволочи и подлецы. Что сваливаем вину друг на друга: начальники на подчинённых, подчинённые на начальников. А по сути – являемся одним и тем же дерьмом.

 - Только, может, обойдемся на этот раз без моралитета? – повысил я голос. – Сколько ты уже здесь обитаешь? Год? Два? И до сих пор не привык? Ну да, вот такие мы – люди. Я за эти несколько месяцев такого навидался, что сам могу тебе рассказать, насколько род человеческий – пакостное явление. Но тут два варианта: можешь здесь быть – будь. Не можешь – катись к той самой матери!

Чего это я так вызверился? Нервы, нервы. Навалилось всё.
- Ты чего раскричался? Орёт он! Это ты перед другими делай вид, будто только что понял, будто раньше и не догадывался, что всё это, - пацан махнул рукой за спину на дом со светящимся окошком.  - Временно. А что не временно, то – отсрочка. Ты в серьёз думал, что всё устаканилось, и ты еще долго сможешь колесить по здешним дорогам?

Ну так спешу тебя удивить: в Зоне ничего не бывает постоянного!

И Лёшка с Алеськой, детки в клетке, точнее вне её, но не может же всё так продолжаться. Рано или поздно им придётся нырнуть в тот омут реальности, из которого их выбросило. И хорошо бы это произошло, пока внешний мир осторожничает, ползает вокруг Зоны, да облизывается. А вот однажды, как заползёт внутрь, да как начнет перестраивать все под себя. Вот тогда здесь станет совсем худо. Эти «учения», про которые договорился Киров с Михалычем, возможно и станут той каплей, которая прорвёт плотину и сюда такое хлынет! Так что спрятать детей, то о чём ты собираешься меня попросить – не выход. В этот раз я их спрячу. А потом?

 Вот ведь гад. О будущем заговорил. А чем он думал, когда препоручал мне заботы о детях?

 - Что ты предлагаешь? Прорваться за пределы периметра? Зачем? Чтобы вернуть их в детдом? Ты это называешь выходом?

 - Я могу увести их. Совсем, - сказал Генка. – Туда, где они будут счастливы.

 - А как же Зона? – я как-то даже растерялся. – Ты же Лешку специально натаскивал, чтобы он за ней присматривал, когда ты уйдёшь.

 - Всё поменялось, - погрустнел мальчик. – Ваши идиоты-учёные обратили-таки на себя внимание…

Он потрогал царапину на коленке, пожал плечами:

 - Не знаю, как назвать. Короче, один из вероятностных сценариев, того, что может произойти в Зоне, очень не понравился кое-кому. Так что в ближайшее время, сюда прибудет мой, как бы это сказать…, ну пускай будет - брат.

 Я помолчал, потом глянул на пацана исподлобья:

 - А раньше ты их увести не мог?

 Генка помотал головой:

 - Раньше умники из лаборатории, что под реактором, буравили дырки в пространстве. Теперь они задумали открыть дверь. И ваше счастье, что за ней будет стоять мой брат, а не ещё кто-нибудь. Вот тогда мы и обменяемся. Он войдёт сюда, а мы: я, Лёшка и Алеся – туда.

 « А я?» - хотел спросить я. Но не стал.

 - Тебя не пропустят, - извиняющимся тоном сказал Генка. – Знаешь, как я за тебя просил! Нельзя.

Обидно. Чем же я так пришёлся не ко двору?

 Я глубок вздохнул. Сплюнул. И не стал выяснять причины. Спросил будничным тоном:

 - Когда отправитесь в путь?

 - Когда ваши откроют дверь, - пожал плечами Генка. – Сигналом станет Выброс. Да не такой, как нынешние, а всем Выбросам Выброс. Между его окончанием и началом «учений» будет минимум час. Если раньше начнут, Щегловские камеры наблюдения ничего не запишут. Вот мы под шумок и проскочим. 

 - Час после Выброса, - повторил я. – Час Скорби и Доблести. Не врали, стало быть, легенды.

 - Знал бы ты, кто эти легенды сочинял, и кем они утверждались, не удивлялся бы, - сказал мальчик.

  Он встал со скамейки. Потянулся. Поднял фонарь.

 Стемнело. В траве тренькал сверчок. Над головой пару раз промелькнула маленькая летучая мышь. Лешка её почти приручил. Кормил её лепёшками из смеси мёда и муки, приучал прилетать на неслышный свист, от которого у меня начинали закладывать уши.

- Сколько у нас времени? – спросил я. – Хотя бы примерно.

 - Неделя, - сказал Генка. – Максимум, дней девять – десять. Так что если есть какие-то незаконченные дела – заканчивай.

 Мальчик помахал мне рукой и двинулся куда-то в темноту.

 - Как хоть твоего брата зовут? – спросил я ему во след. – А-то, глядишь, пересечёмся. Чтобы хоть знать с чего разговор начать.

 - На счёт пересекаться - не советую, - со смешком ответила темнота. – А зовут его Монолит.

Мои воспоминания прервал лязг железной двери. Я приподнялся на кровати. Ух ты, черт! Я, оказывается, сидя задремал.

И сколько я проспал?

В дверях стоял двухметровый детина, в костюме химзащиты. Противогаз, накидка с капюшоном, прорезиненные штаны, рукавицы. Всё чин-чинарём. В руках он держал короткую резиновую дубинку, усеянную острыми блестящими шипами. На ручке красовалась большая тёмная кнопка. Детина демонстративно её нажал – между шипами с треском проскочили мелкие молнии. Запахло озоном.

 - Палка-палка, бей не жалко, - пробормотал я неизвестно откуда вспомнившуюся фразу. Потом обратился к конвоиру. – Ты, служивый, не горячись. Сперва скажи, чего ты от меня хочешь. Вдруг я и так всё выполню, и бить меня не придётся!

Тот окинул меня сквозь стёкла взглядом водянистых глаз и глухо буркнул:

 - К стене. Лицом. Руки за спину.

После того, как я выполнил эти указания, он снял наручник с моего запястья, вместо него сцепил мне руки за спиной пластиковым шнурком-захватом. Затем, детина выволок меня из камеры, усадил в уже знакомую тачку и без усилий повёз по коридору к дверям лифта.

 Двери открылись, двери закрылись, и пол снова потянул меня вниз. Когда же лифт дрогнул, останавливаясь, и двери снова открылись, меня выкатили в полутёмное помещение с толстыми стеклянными колоннами, внутри которых струились и переливались, но не смешивались, разноцветные жидкости.

Тут же беспардонно вывалили из тачки, поставили на ноги, одним взмахом ножа освободили руки. После чего двери лифта закрылись, я обернулся на звук, и что дальше?

 

 

 

11. Кащей.

 - А вот и наш чудо-мутант, - раздался голос искажённый динамиком. – Ну что ты вертишь головой? Динамик под потолком. Давай-ка я быстро разъясню тебе положение вещей:

- во-первых, я знаю, что ты пришёл сюда убить Щеглова, это, кстати, я, и тут ты опоздал. Я уже семь месяцев, как мёртв. Нынче моё сознание разбросано и продублировано на сорока пяти серверах, которые раскиданы по всем этажам лаборатории. Чтобы вывести меня из строя, нужно найти и уничтожить минимум тридцать один из них. А это, поверь, практически невозможно, потому, как даже я не имею доступ на седьмой,  девятый и шестнадцатый этажи. Плюс сигнализация, плюс ловушки, плюс новейшие системы защиты. Я совсем недавно проверял – всё работает. Так что ничего у тебя по первому пункту не выйдет;

 - во-вторых, я знаю, что ты пришёл сюда предотвратить то, что у нас называется ««учения в условиях, приближенных к боевым», и здесь ты тоже опоздал. Они уже на позициях. Не думал же ты, комиссия будет дожидаться, пока мои ребятишки совершат марш-броском через всю Зону? Это же долго. Аномалии и прочая мерзость, не всегда по-прямой пройдёшь. Сколько им плутать пришлось бы? Чтобы такого не случилось, мы их уже два дня, как вывезли за пределы Зоны. И, блин, как не береглись, а американцы уже прислали возмущённый запрос. Что, мол, за движение вокруг Зоны? И спутниковую фотографию. Две колонны по сорок грузовиков. … Ну, да это неважно. А важно то, что и здесь ты в пролёте;

 - возможно, есть ещё и в-третьих. В этом я не уверен, потому, что это уже наивность, граничащая с глупостью. Ты и в самом деле рассчитывал уничтожить всю лабораторию? Лабораторию, которую не всякий ядерный взрыв возьмёт?

 «А он хорошо осведомлён», - подумал я. – «Вопрос только: откуда? Неужели Кораблёв?»

 - Не удивляйся моей болтовне, - между тем продолжил голос из динамика. – Стараюсь наговориться прозапас. Когда ещё удастся побеседовать с живым человеком? Ты представляешь, тут вообще нет ни одной живой души. Кроме тебя. Все остальные – куклы. Сырьё для будущих опытов. Я им оставил пока простейшие функции, но и только. А знаешь, откуда я их набираю? Из вашего брата. Из бродяг. У меня в разных местах стоят эдакие гаусс-ловушки. Кто туда попадается, тому память процентов на восемьдесят стирает. Взамен прописывается страстное желание идти на Зов. А он, естественно, приводит сюда. Не напрямую к КПП. Есть штук шесть, я не помню, может – больше, тоннелей, по которым они добираются до спецотстойников. Дальше – отсев. Это такие полосы препятствий, где проверяются физические данные, рефлексы, скорость принятия решений, ну, и прочее. Брак сам собой отпадает, к финишу приходит только нужный материал…

 Я почти его не слушал. Я глубоко вдыхал воздух, сжимал и разжимал кулаки, жмурился и широко раскрывал глаза. Готовился, в общем. Решался. Жаль - последнее, что я увижу в жизни – вот эта поганая лаборатория.

 - Да что это я всё о себе, да о себе, - вдруг сказал голос, назвавшийся Щегловым. – Теперь твоя очередь. Давай, рассказывай, чем ты меня тут собирался упокоить?

Всё! Булавка с кроваво-красной бусиной на конце – та самая, подарок Генки -  давно была зажата у меня в кулаке. Как он там говорил: сломай и Выброси?

Господи, как же не просто отпустить гранату, если выдернута чека!

 Что ж пальцы так вспотели? И дорожат! Никак не получается!
 Я плюнул на конспирацию, взялся за концы булавки двумя руками, резко надавил, зажмурившись…

 - Щелк! – как мне показалось, оглушительно громко сломалась булавка.

 - Стук! – стукнуло моё сердце и замерло.

Я разжал пальцы. Открыл глаза. Всё тот же полумрак, колонны со струящимися разноцветными жидкостями. Ничего не переменилось.

 - И чего? – услышал я насмешливый голос из динамика. – Ты, часом, ничего не перепутал? С иголкой - это в другую сказку надо.

 Неужели Генка подсунул мне негодный  артефакт? Не может быть!

 Как бы в подтверждение моих мыслей, кровавая бусина на обломке булавке вспыхнула нестерпимо ярко, резко воспарила и стала вдруг расти, бешено вращаясь. Пол мелко задрожал, подпрыгнул вверх. Одна из стеклянных колонн с хрустом лопнула, осколки брызгами разлетелись вокруг. Я думал, что сейчас оттуда хлынет разноцветная жижа, но внутри только искрили и дымились провода, прямо на глазах покрывались копотью зелёные платы, утыканные микросхемами. Тряхнуло еще раз, сильнее. Я чуть не упал.  Недалеко в полу образовалась трещина. Сверху посыпался какой-то мусор, мелкие камешки простучали по спине.

 - Ты что натворил? – взвыл голос в динамике. – Это что такое? Это же Выброс! Как?!

 Я не слушал его. Подошёл к лифту, нажал кнопку вызова. Дохлый номер. Одна из створок перекосилась, на другой зияла вмятина. Из щели тянулся дым. Ну, что же, поищем пожарный выход. Должны же тут быть лестницы на случай поломки лифта. Двинулся почти на ощупь. Как бы сейчас пригодилась схема эвакуации персонала, которыми были увешаны этажи учреждений и которые так раздражали своей очевидностью.

Тряска всё усиливалась, лопались колонны, осыпалась штукатурка, временами от перепадов давления закладывало уши. И вот я среди всей этой катавасии ходил невредимый, упирался в тупики изавалы и ничто меня не брало. Нет, одежда моя была вся перемазана в пылью, меня душил кашель, глаза слезились от едкого дыма, но в основном, на мне не было ни царапины. Так продолжалось минуты две. Я уже даже стал удивляться своему невероятному везению.

Но потом очередной толчок сбил таки меня с ног. Я попытался отползти к стене, не успел - сверху обрушилась здоровенная плита и зажала левую ногу, как в тиски. От боли у меня потемнело в глазах.

 Голос всё продолжал и продолжал верещать что-то про Выброс, который невозможен в закрытом помещении и про то, что пусть я не надеюсь выбраться отсюда живым, и про бога-душу-мать… Он, то басил, то переходил на тонкий визг. Снова затрясло, с грохотом просело ещё одно перекрытие. Воздух окончательно превратился в смесь пыли, мелкой крошки и горького дыма. Я с трудом уже различал здоровенный огненный шар, который раньше был бусинкой на конце моей булавки, который не прекращал вращаться и расти. На зубах скрипел песок, глаза слезились, адски болела нога, еще одна плита сдавила мне грудь. Стало трудно дышать…

 И вдруг всё кончилось. Я открыл глаза. Мир замер, как в кино. Кусочек щебня перестал падать и замер у моей щеки, дым тоже застыл, будто борода старика Черномора. Меня потянули за руку, и я выскользнул из-под державших меня в плену осколков. И заскользил, заскользил в темноту…

 Когда же, наконец, скольжение остановилось, я оказался перед светящейся воронкой. Рядом стоял и держал меня за руку Генка. В другой руке на уровне глаз он держал свой фонарь. В первый раз я увидел его зажженным.

 - Снова ты мне помереть спокойно не даёшь, зара…, - хотел было выругаться я, но слова застряли в горле. Там, где свет от фонаря ярко освещал Генку, мальчик был цветной и осязаемый. Там где нет, он переходил в черно-белый цвет, детали размывались, плыли, будто серое облако. Парень как раз шевельнулся, повернул голову, и фонарь осветил кровь у него на виске. Кровь и небольшое отверстие.

 - Ты это…, - начал я, не зная, как продолжить.

 - Времени мало, - сказал мальчик. – Лёшка поехал в лагерь. Взял твою упряжку и погнал.

 - В лагерь? Зачем? – опешил я.

 - Предупредить про атаку.

 - Погоди, - пытался я привести мысли в порядок. – Откуда он узнал?

 - Это не важно, - отмахнулся от моих вопросов Генка. – Важно, что он поехал. И Алеська с ним.

 Ну конечно, она своего брата нипочем не бросит!

 Я схватился за голову.

 - Да твою же мать! – заорал я. – А ты куда смотрел? Чего сюда припёрся? Почему их не остановил?

 - Я не мог, - вдруг расплакался Генка. – Меня снайпер убил.

 - К-какой снайпер? – опешил я. – Как убил?

Мальчик посмотрел мне в глаза, и я сам все увидел.

 

12. Звёздный час Юрия Семецкого.

 Вот Алеся.

 Стоит у окна такая грустная и такая красивая. Она думает, что это последний пейзаж на Земле, который она видит. Скоро грянет Выброс, который придётся пережидать в подвале при свете керосиновой лампы. А после этого странный мальчик откроет Дверь и проведёт их в другой мир. Нет, она не против. Они вчера всё обсудили. Но, среди всех чудес, про которые рассказывал Генка, как же она будет там скучать по облакам, деревьям, цветам! Особенно по цветам.

 Вот Генка.

 Ему не терпится, чтобы всё поскорее закончилось. Смотреть на печальную Алесю – сердце разрывается. Он думает, что сразу после перехода нужно будет (подробностей нет, засветка – ничего не видно!) – это её развеселит, а потом (засветка) – это успокоит. Тут он улавливает её мысли о цветах и улыбается. Решительно идёт к двери.

 - Ты куда? – спрашивают брат и сестра в один голос.

 - Всё нормально, - успокаивает их Генка. – Я сейчас вернусь.

Он выходит на крыльцо смотрит на небо, шевелит губами, вычисляя, и узнаёт, что до Выброса девятнадцать и девять семнадцатых минуты.

 Бегом, бегом к мосту через речку. Там слева у самой воды растут чудесные ромашки – любимые Алеськины цветы. На ходу Генка достаёт из кармана шорт артефакт, похожий на радужную подкову. С его помощью мальчик собирается сохранить цветы вечно свежими и цветущими. Пуля бьёт его в висок, когда, не доходя моста, мальчик сворачивает по тропинке влево.  Он падает на бок, «подкова» катится из его рук. Минута, две, семь. Наконец к нему подходят ноги в «берцах». Одна толкает мальчика в плечо, перекатывая его на спину. Неизвестный присаживается рядом с Генкой, подбирает артефакт, в поисках признаков жизни всматривается в детское лицо. И я, наконец, узнаю имя стрелявшего.

Юрий Семецкий.

Ему обидно. Год охраняет Зону, а хоть бы один артефакт к рукам прилип. Всё мимо него. Вот и нынче, из троих, отобранных самим Кировым для спецзадания, двое остались с начальством водку пить, дожидаясь нужного часа, и только его отправили на эту водонапорную башню. Подстраховывать, если что.

 А что - если что?

 Наплели полковнику про пацана, что аномалиями, как снежками зимой, бросается. Вот он, Юрий Семецкий, с прошлого вечера, да всю ночь, и теперь, утром, за домом наблюдает, и ничего. Нет, само по себе, странно всё это. Живут себе пацан с девкой, и будто не Зона вокруг, а обычное село. Интересно, он её …того? Или ещё не дорос? Юрий бы такой вдул. Может, ещё получится…

 ПДА показывал, что до Выброса оставалось примерно, минут двадцать…

 Вот ещё новшество. Обычно про очередной Выброс оповещали примерно. Типа, в течение часа-полутора грянет. Так что ушами не хлопать! При первых признаках – галопом в убежище. А тут, видишь ты, точное время указали. Сервис.

Так вот, до Выброса оставалось примерно минут двадцать, когда из дома выбежал, …блин, а это ещё кто? Семецкий присмотрелся через оптику СВД. Откуда взялся этот пацан? Так их там не двое, а трое? Мальчик бежал к мостку через небольшую речушку.

 Куда тебя черти несут? Выброс скоро!

 Вдруг, мальчик пошарил в карманах, и в руках у него засияла…

 Что это? Ничего подобного Юрий никогда не видел. Да что - не видел, на инструктажах, которые проводились раз в две недели, ни о чём подобном не рассказывали.

Неизвестный артефакт!

Это ж, сколько он будет стоить!

 Семецкий хотел было начать спуск, чтобы перехватить пацана по другую сторону моста, но тот свернул влево, в сторону, где далее начинался густой кустарник. Уйдёт!

 Винтовка будто сама собой упёрлась в лечо. Прицел, толчок, эхо от выстрела. Мальчик упал.

Уф! Попал!

Юрий глянул на часы: шестнадцать минут. Успею! Бросился вниз. Нельзя такую вещь оставлять на улице, во время Выброса. Вдруг испортится! Или ещё чего.

Он лихорадочно перебирал скобы лестницы и убеждал себя, что сделал всё правильно. Можно, конечно, было и не убивать пацана. Ранить в ногу, например. Но кто бы потом стал с ним возиться? Особенно сегодня, когда такое намечалось. Да и приказ, который он получил, гласил: стрелять в любого, кто попытается пересечь мост в западном направлении. И вообще, никакой это был не пацан, а мутант, порождение Зоны.
 Он спустился до конца и рысцой подбежал к мёртвому мальчику. Пнул, переворачивая на спину. Точно – готов. Поднял с земли сияющую всеми цветами радуги штуковину, бережно отёр от дорожной пыли. Достал из заплечного мешка рулон туалетной бумаги, обмотал артефакт в несколько слоёв, обжал, вернул всё в мешок. Глянул, не видно было из дома, за которым он вёл наблюдение? Нет! Улица делала изгиб, и мостик заслоняли другие дома.

Как всё удачно получилось. Он подхватил тельце мальчишки под мышки, подтащил к мосту и сбросил вниз. Глухой всплеск.

 Вот так. Нехрен было по Зоне бегать!

 Вытер пот с лица. Глянул на часы. Ё - моё! Осталось шесть минут. Ходу!

 Семецкий захлопнул за собой толстую крышку глубокого погреба ровно за минуту до того, как снаружи началось.

 Зря он спешил. Откуда-то пришла уверенность, что лучше бы ему было подохнуть под Выбросом!

 А вот и Лёшка.

Он в подполе, его глаза закрыты, голова - на руках у сестры. Снаружи ревёт небывалый Выброс. Дом скрипит, будто стонет, под шквалом его гнева. Но сознание мальчика не здесь. Оно скачет по вариантам ближайшего будущего. И там сплошь: крики и стоны, боль и кровь. И смерть, смерть, смерть…
  Но что это? Мелькает вариант, в котором Лёшка видит себя. Вот он помогает людям в лагере отбить атаку нечисти. Вот в самый отчаянный момент прилетают вертолёты миротворцев и добивают поганых мутантов ракетами и из пулемётов. Вот их с Леськой везут в столицу, и там сам президент вручает ему награду. А вот женщина с таким знакомым лицом. Мама?

Лёшка открывает глаза, рывком  садится и встречается взглядом с сестричкой.

А та, он видит, на грани истерики. Генка пропал, с братом беда, а дядя Немой как уехал вчера утром, так и не вернулся. И когда уходил, прощался, будто навсегда…

 Лёшка прислушивается. Снаружи тихо.

 - Закончился? – спрашивает он, про Выброс.

 Алеська, вытирает слёзы, неуверенно пожимает плечами.

Они выглядывают наружу. Тихо. Оседает взбаламученная пыль. Осторожно выбираются.

 - Генки нет, - констатирует Алеся.

 Лёшка пренебрежительно махает рукой. Что может в Зоне случится с Генкой? Его занимают другие мысли.

 - Вот что, - наконец решает он.  – Мне нужно съездить в Лагерь.

 - Ты что, сдурел? – тихо начинает Алеся, но с каждым новым словом её голос звучит всё громче. – Какой Лагерь? Нам здесь нужно быть. Генка вот-вот вернётся. Нам же через Дверь надо!

 - Ты не понимаешь, - пытается объяснить мальчик. – Они ничего не знают. А им в спину ударят! Их же там всех перебьют! Тридцать человек. До единого. Примерно через час начнётся атака. Я успею! А ты меня здесь подожди. Если Генка появится, скажи, что я только туда и обратно.

 Он идёт к двери, девочка виснет на нём:

 - Не пущу!..

 И вдруг сама видит то, что видел брат. Кровь, смерть… Девочку буквально отбрасывает от него. Она бледнеет, закусывает губу.

Перемотка. Движения детей ускоряются, голоса превращаются в непонятный писк. Они размахивают руками, мечутся по комнате и говорят. Говорят…

 Затемнение.

 И вот уже повозка, запряжённая пседоплотями Здоровяком и Малым, скоро движется через мост, с которого убийца сбросил тело Генки в реку.

 Правит Лёшка. Рядом Алеся. Тихая, решительная.

 - Все таки какой хороший у меня брат, - думает она. – Храбрый, добрый. И глупый…

Она знает, что их вот-вот убьют, знает наверняка, хоть и не может это объяснить.

 - Ну и что, - думает она. – Ну и пусть. Зато…

Она придвигается к брату, тихонько трётся щекой о его плечо. Лёшка оглядывается, улыбается. Подмигивает.

 Повозка проезжает недалеко от подвала, в котором прятался от Выброса Юрий Семецкий. Крышка приоткрывается, из-под неё показывается рука, которая скребёт землю обломанными ногтями. Кто-то неразборчиво мычит и столько муки в этом мычании! Рывок назад, и рука исчезает в подвале. Крышка захлопывается с негромким стуком. Малой вздрагивает. Опасливо косится в сторону звука. Здоровяк только фыркает и прибавляет шагу.

 

 13. Тоннель.

 Последнее, что я увидел, это как повозка исчезла в лесу за мостом.

На мгновение все у меня перед глазами померкло, а потом, я снова оказался в каком-то тёмном помещении. Под ногами пыль, обломки штукатурки, Почти не видны, но угадывались в темноте силуэты рухнувших бетонных плит.

 Между мной и светящейся воронкой - мальчик-призрак с кровавым отверстием в виске.

 - Но ты ведь выжил? - спросил я. – Ты же – живой?

 - Нет, - виновато улыбнулся Генка. – Извини, Гробовщик.

 - Так как же тогда… это? – растерялся я.

 Хотел шагнуть к нему ближе, но был остановлен хлёстким:

 - Стой!

 Воронка жадно потянулась ко мне, силуэт моего собеседника заколебался, будто дым на ветру, потом снова обрёл чёткость.

 - У нас мало времени, - продолжил Генка, на секунду оглядываясь. – Я сейчас открою тебе ход, по которому ты доберёшься до Западного Лагеря. Особый такой тоннель. Всего минут пятнадцать ходу. Короче не смогу. Так что, когда доберёшься до места, скорее всего, живых там уже не будет. Найди детей.

Мальчик протянул мне овальные, похожие на морские, камешки. Два синих и два красных.

 - Вложишь им в руки. Синий в левую руку, красный – в правую. Не перепутай! Как сделаешь -  уходите оттуда! Хоть на пару километров глубже в Зону, там приём лучше. Потом свистнешь в этот свисток. Там всё увидишь.

Он протянул мне серебристый цилиндрик с овальной дырочкой.

- Свисти долго и громко, - посоветовал мальчик. - Сейчас всё от тебя зависит. Успеешь – с Лёшкой и Алеськой будет всё хорошо, как я и обещал. Не успеешь… Успей, пожалуйста!

 Он умоляюще на меня посмотрел.

 - Всё, давай, Гробовщик, двигай. Выручай детишек, - Генка, наверное, хотел меня ободряюще ткнуть кулачком в грудь, но его полупризрачная рука прошли сквозь меня.

- А как же ты? – я посмотрел на Генку. – Что с тобой теперь будет?

 - Со мной – ничего, - грустно сказал Генка. – А вот что с вами будет? Брат вам никогда мою смерть не простит…

 Воронка снова качнулась к нам, и мальчик опять на мгновение превратился в призрачный силуэт.

 - Хватит разговоров, - заспешил он, как мне показалось, с трудом обретая форму. – И давай уже, иди. Я не смогу долго здесь. А мне ещё для тебя проход удерживать.

- Да, чуть не забыл, - вспомнил он. - Не дай тебе Бог, пока будешь идти, свернуть с прямого пути! Ни каких поворотов, освещённых эскалаторов или зовущих к себе родственников. Правильный путь там только прямой. Всё, топай! Время!

 Генка неловко хлопнул в ладоши, и слева от меня пыль на полу вздыбилась, заклубилась. В следующий момент порыв ветра унёс поднявшуюся пыль в сторону, и моим глазам предстала большая квадратная крышка.

Мальчик кивнул мне на неё:

 - Открой!

 Я подошел, потянул за толстое кольцо. Поднимая новые клубы пыли, крышка поддалась неожиданно легко. В открывшемся проёме, стали видны ступеньки, уходящие вниз. Я спустился  вниз – вроде бы коридор. Но на сколько длинный и куда вдёт, в темноте  не было видно. Выглянул из проёма, вопросительно посмотрел на Генку.

 - Там должен быть выключатель, - сказал он.

 Я снова, пошарил по мелкой неровной плитке на стене – есть!

 Щёлк!

 Вспыхнули неоновые трубки на невысоком потолке, и я увидел уходящий вдаль белый коридор. Сверху посыпались мелкие камешки. Я поднял голову, встретился глазами с Генкой, но в этот раз ничего не смог прочитать в его взгляде.

Я глубоко вздохнул, шагнул было в тоннель, остановился, хотел оглянуться, не смог, затоптался на месте, не зная, что сказать.

 - Прощай, - громко сказал Генка, будто услышав мои мысли. – И помни, пока не спасёшь детей, ты не имеешь права помереть!

 -  Ну ты это..., - начал неуверенно я.

 Но Генка рявкнул:

 - А ну заткнулся! И бегом!

И тут же над головой с треском захлопнулась крышка люка.

 

14. Разгром.

Я шёл через разорённый лагерь. Я заглядывал в мёртвые лица. Я читал их краткие жизни. Я видел, как они умирали.

Мало, кому удалось это сделать достойно.

Лагерь был уничтожен минут за семь. Щеглов мог бы гордиться своими подопечными.

Вон лежит Гришка Сдоба. Невысокий толстяк, у которого голова повёрнута на сто восемьдесят градусов. Он даже не пробовал защититься. Пятился от надвигающегося кровососа, а потом выронил пистолет и закрыл лицо руками. Спрятался.

Лица, лица, лица. Перекошенные, испуганные, яростные, обезумевшие. И глаза…

 

- …Дяденька, передайте вашему самому главному...

 - А ты что за птица?

 - Подождите, я должен вам сказать…

 - Нет, это ты погоди. Ты кто, я тебя спрашиваю? Откуда ты тут взялся?..

 

Не останавливаться. Дальше, дальше.

 Глупый Лёшка. Ты думал, что они видят перед собой десятилетнего пацана? В Зоне не бывает детей. Оттуда приходят только монстры, а значит – ты один из них!

 Кучей тряпья валяется Кирюха Палёный. Этот не закрывал лицо. Этот бился до конца. Одному снорку даже плечо повредил заточенной арматурой. В отместку ему содрали кожу с лица, а потом сломали позвоночник.

 Дом с рухнувшей вовнутрь крышей и перекошенными стенами. Похоже на тектонический удар. Работа псевдогиганта. Я заглянул внутрь. Здесь держали оборону пятеро. Даже отстреливаться пытались. Вон гильзы. Из-под завала спираль провода с телефонной трубкой на конце.

 

 - …Никто не снимает трубку. Где Копыто? Где эту сволочь носит?

 - Да хватит тебе звонить. Даже если этот урод и на КПП, так он и побежал сюда – в самое пекло. Схоронился гад. Отсиживается в каком-нибудь подвале или подполе. Чего его искать? Какой от такого руководителя толк? Самим надо оборону готовить. А как отобьёмся, тогда всех и разъясним. И со смотрящего недоделанного, и с пацана этого мутного спросим.

  - Но нам же сказали, что атака будет с другой стороны! Нужно предупредить.

 - Откуда? От блок-поста? Если твари между нами и военными пролезут, то тут им и конец. Размажем с двух сторон. Ну, давай на всякий случай поставим двух наблюдателей…

 - Белый, там Санёк, говорят, какую-то девку поймал!..

 

 Дети.

Сначала Лёшка не послушался разумных слов сестрички и попёрся предупреждать этих подонков, а потом уже Алеся не усидела на повозке. Пошла следом за братом. И попалась.

 Ещё один дом. Здесь контролёр поработал. Трупы рядком лежат рядом с крыльцом. Судя по позам, они не сопротивлялись. Я представил, как им по очереди перегрызают горло, а они стоят чуть-ли не по стойке «Смирно!», и передернулся.

 Поднялся по ступенькам. На перилах следы, будто кто-то лупил по ним молотком.

 …БАХ-БАХ-БАХ!

 -Тихо! Сейчас будет устроен аукцион. Начальная цена – три бутылки водки!

 - Четыре!

 - Пять!

- Семь!

А в это время в доме:

 - М-м-м!

 - Да не кусайся ты! У, сучка!

- Дяденька, не надо!..

Этот крик, как ножом в сердце. У меня подгибаются ноги. Я хватаюсь за перила, брезгливо одёргиваю руку, долго не решаюсь шагнуть через порог.

 - …Восемь бутылок водки! Кто больше? Не жмитесь, черти! Девочка – первый класс! Восемь бутылок водки – раз!...

 - А ты куда прёшь?

 - Вы что тут делаете? Картавый, ты где должен быть? Кто разрешил покинуть наблюдательный пункт?

 - А чего? Я – ничего…

 - Вашу мать, сейчас набег начнётся, а вы тут слюни пускаете! А ну – разойтись! После боя будете бордель устраивать.

- После боя сюда Киров заявится, и хрен что кому обломится.

 И тут звонкий, как серебряная струна, крик Лёшки:

 - Вы что делаете, сволочи!..

 

 Да, Лёшка – сволочи. А ты их спасать примчался.

 

 - …А это что за шкет?

- Это мутант, сегодня со стороны Зоны пришёл. Говорят – племянник Гробовщика.

 - Тот самый?

 - Шёл бы ты, малой, отсюда. Здесь взрослые дела…

 - Отпустите мою сестру! Не то…

 И выстрелы в ответ.

 

 Учится тебе ещё, Лёшка, и учится. Сначала действуй. Потом грози. Особенно, когда перед тобой вооруженные люди.

 

 - …Ух, ё!

 - А если он и в самом деле племяш Гробовщика? Осерчает дядька-то.

 - А откуда он узнает? Прихороним тело и концы в воду. Нехрен лезть во взрослые разборки.

 - Так, ладно, даёт кто-нибудь больше двенадцати бутылок? Нет? Продано!

БАХ!

 - Семён, дуй за водкой. Твоя принцесса ждёт тебя! А теперь разыгрываем второго по очереди.

 - А я говорю – по местам! Скоро начнется. Нужно быть всем наготове.

 - Да пошёл ты!

 - Начальная цена…

А из дома:

 - Дяденька, не надо! Ну, пожалуйста!..

 

Блин. Ещё немного и я дойду до того, что начну пинать мёртвых!

Тебя, трусливого Кирюху Короткого, который заперся в подвале и не пускал туда ни своих, ни чужих. Пока не вытащил наружу контролёр.  Вытащил и заставил с разбегу размозжить себе голову о бетонный столб. Череп только на третий раз не выдержал.

 Тебя, больно хитрого Остапа Чару, который, как только начались крики со стороны блок-поста, кинулся  бежать из лагеря прочь, в Зону, не разбирая пути. Думал в кустах отсидеться. Естественно, прежде, чем нападать, Лагерь окружили. Так что пал Остап в числе первых. Жадный до крови кровосос оторвал тебе башку и выпил до донышка. А голову, будто обычный мяч, зафутболил потом в сторону центра деревни. Вон она валяется.

 Тебя, храброго бродягу по кличке Бардак, который в числе ещё троих смельчаков, сначала отстреливался из ПМа, а потом сцепился в рукопашной. Убил ты кого или покалечил, но разозлил ты их порядком. Недаром тебя нанизали на обломанную ветку берёзы, как жука на иголку. Ты ещё, похоже, живой, вон – ногами дрыгаешь.

Слышите, суки! Мне не жалко вас!

Тело Лёшки не успели спрятать. Мальчик так и лежал недалеко от дома. На боку, прижав руки к окровавленной груди. Лицо искажено от боли. Я подошёл, взял его на руки, вернулся к дому, возле которого творился этот позорный аукцион, и, наконец, решившись, зашёл внутрь.

 У самого порога безглазый труп. Это Семён Трубач. Он выиграл быть первым в очереди к девочке, но не успел. Пока бегал за водкой, началось. Пытался отмахнуться от снорка заточенной отвёрткой. Вон она, по самую рукоятку в ухе.

 Дальше чья-то оторванная нога в кирзовом сапоге. Обрывок штанины чёрный от крови.  В комнате Тимофей Кот, по кличке Котовский. Ноги все целы. А вот от шеи один позвоночник. Не перегрызено – вырвано. Это он стучал молотком по перилам.  Я не удержался, плюнул на забрызганную кровью лысину.

- Алеся, – позвал я.

Какое там…

 И вдруг я услышал какой-то звук. Будто всхлипнул ребёнок. Упал на колени, аккуратно положил тело Лёшки на пол, бросился в соседнюю комнату. Девочка была жива. Огромный синяк во всю левую половину лица, разбитая в кровь губа, глубокая царапина над правой бровью. Алеська полулежала в углу за кроватью, зарывшись в какое-то тряпьё. Простыня на кровати была в пятнах крови.

 Надо же – звери пощадили! А люди – нет…

Я шагнул к ней и отпрянул, потому что девочка заскулила, глядя на меня расширенными от ужаса глазами.

 - Ты что, Алеся, – сказал я, приседая, чтобы не смотреть на неё сверху вниз. – Это же я – дядя Немой. Помнишь меня?

 Девочка смотрела на меня, не узнавая, и всхлипывала, сотрясаясь всем телом.

 - Смотри, что у меня есть, - я достал из кармана красный и синий камешки. – Хочешь?

Я на корточках, шаг за шагом, подобрался к Алесе, держа камешки на открытой ладони. Взял её за правую ручку, девочка вздрогнула, замычала, попыталась отпрянуть. Я мягко придержал её, раскрыл стиснутый кулачок, вложил красный камешек. Потом, в левую ручонку – синий…

 Лицо девочки дрогнуло. Взгляд обрёл осмысленность. Она всмотрелась мне в лицо и вдруг, обхватила руками за шею, зарыдала.

 - Дядя Немой, - сквозь слёзы протянула она. – Это всё я. Я виновата. Надо было отговорить Лёшку!

Я обнял её вздрагивающее тельце, поднялся. Ворох тряпок, в которые была закутана девочка, опал вниз. Алеська дёрнулась было, чтобы удержать соскальзывающее тряпьё, потом ещё крепче прижалась ко мне. Я заскрипел зубами. Девочка была голышом. Осмотревшись, я не увидел ничего похожего на детскую одежду. Блин! И что делать?

 Аккуратно поставив малышку на ноги, я взял тряпку подлиннее, обернул вокруг бёдер, завязал на боку. Другую тряпку накинул ей на плечи:

- Алеся, ты идти сможешь? Нам нельзя долго здесь. Нужно уходить.

 Девочка кивнула. Не удержавшись, я взял её за руку, разжал кулачок. Там было пусто. А камешек куда делся? Рассыпался в прах? Впитался?

 - Постой здесь. Я позову, - сказал я и вышел в общую комнату.

 Посмотрел на тело Лёшки. Мелькнула шальная мысль – спрятать его где-нибудь, что бы Алеся не увидела мёртвого брата. Но – нет. Это было бы неправильно. Я присел и, чем чёрт не шутит – вложил в руки мальчика оставшиеся камешки. Сжал его безвольные руки в кулачки. Никакой реакции. Вздохнул разочарованно. Взял лёгкое тельце на руки. Позвал:

 - Алеся, пойдём.

 Девочка, ссутулившись и хромая, вышла из комнаты, глянула на меня, на брата. Крупные слёзы опять заскользили по её щекам.

 - Он… живой? – второе слово она произнесла шёпотом.

 Я хотел было кивнуть, но тут мне показалось, что мальчик шевельнулся у меня в руках. Я посмотрел на него. Вот ещё раз. И ещё. Тело Лёшки содрогнулось, он попытался выгнуться дугой, лицо его исказила гримаса боли, потом он с шумом вдохнул, закашлялся, несколько моргнул и вдруг открыл глаза.

 - К-конечно живой, - сказал я.

 Ну, Генка! Ну, камешки!

Мальчик снова закашлял. Из уголка рта потёк тоненький ручеёк крови.

 - Где Алеська? – прохрипел он. Попытался повернуть голову.

 - Здесь, - только и смог я выдавить из себя.

Уходить из Лагеря надо было спешно. Но как? Лёшка сам идти не мог. Рубашка вся его намокла от крови. Я нёс его и боялся взглянуть на его раны. Следом, морщась от боли еле шла Алеська, замотанная в тряпки. Пока дошли до повозки, пока погрузились…

 Я подумал было вернуться. Поискать среди трупов какое-нибудь оружие. Потом усмехнулся: « Что такое пистолет против монстров Щеглова?» и погнал своих «лошадок» в сторону Павловичей. Прочь от мёртвого лагеря.

И вовремя. Сзади уже нарастал рёв форсированного двигателя бронированной БМП. Достигнув центра Западного лагеря, мотор стих. Команда зачистки явилась проверить территорию на предмет выживших. Да и мёртвых прикопать заодно.

Аномалий на пути не попалось ни одной. Наверное Лёшка дорогу почистил, пока в Лагерь мчался.

 Мальчик лежал за моей спиной на ворохе тряпок. Глаза закрыты, дышал часто, с присвистом. Кулачки так и не разжал. Морщился при тряске на ухабах. Рядом тихо, как мышка, сидела его сестричка, держала за руку. Плакала, размазывая по лицу слёзы вперемешку с кровью.

 Я оглянулся. Хватит – нет? Достал серебряную трубочку, которую мне дал Генка, набрал воздуха в лёгкие и дунул. Свисток не издал ни звука. Я попробовал ещё – тот же результат. Ещё. Ещё!

В ушах зашумело, пространство вокруг утратило статичность, поплыло, закрутилось, сворачиваясь в длинную трубу-тоннель, в конце которого  была ОНА – дверь. Тоннель сначала рванулся куда-то в невообразимую даль, а потом, подобно телескопической удочке, стал втягиваться, собираться, колено за коленом, колено за коленом. И на каждое сокращение раздавалось «Клац!», от которого всё вокруг: земля, воздух, само пространство - всё содрогалось. И так длилось и длилось, пока дверь не приблизилась вплотную. Пока она не обрела реальность, не открылась, и я не увидел ЕГО.

Высотой метра три, он мерцал и переливался, становясь похожим то на гигантскую глыбу льда, то на отполированный до зеркального отражения прямоугольный куб. Не знаю, как, но он смотрел на меня. И смотрел, мягко говоря, без особой приязни.

 Так вот ты какой - Монолит.
 Повозка давно остановилась, но я всё равно натянул поводья. Малой недовольно покосился в мою сторону, громко фыркнул, мол, в себя приди - мы стоим давно. Я сморгнул, чертыхнулся, неловко спрыгнул на землю.

 Алеська, которая, как заворожённая, смотрела в открывшийся проём, встревожено перевела взгляд на меня. Я успокаивающе улыбнулся. Сказал:

 - Приехали. Пересаживайся на моё место.

 - Зачем? – насторожилась девочка. – Вы разве не с нами?

 - Конечно с вами, - сказал я, испытывая дикое желание отвести глаза. – Только не сейчас. Попозже. Остались кое-какие дела. Вот доделаю - и сразу к вам.

  Алеська колебалась. Вот ведь – чистая душа. Всё чувствует, всё понимает…

 - Брата спасай, - подтолкнул я её. – Не тяни.

Девочка виновато оглянулась на Лёшку, глубоко вздохнула, взяла у меня вожжи. Легонько хлестнула ими по бокам «лошадок». Малой довольно «буфнул». Ему нравилось возить Алеську.

 Повозка стронулась и покатилась прямо сквозь Монолит. Черты её поплыли и истаяли в зеркальной поверхности куба.

 - Что теперь? – спросил я.

По ту сторону двери в грани Монолита отражался лес, дорога, колея от проехавшей повозки. Но не я.

Я чувствовал его взгляд. «Брат» Генки всё так же неприязненно таращился на меня.

Потом из проема что-то вылетело, больно чиркнуло по щеке и упало мне под ноги. Я нагнулся и поднял булавку, на подобие той, что мне дал Генка. Только бусинка у этой была не красной, а чёрной.

 - И на том спасибо, - криво усмехнулся я.

 После этого дверь захлопнулась. Окружающее пространство распрямилось, будто отпущенная резинка, земля под ногами содрогнулась. Я не удержался на ногах и упал на четвереньки. Налетевший порыв ветра зашатал ближние деревья. Воспарили к небу и стали опадать обрывки коры, иголки, листья.

Я поднялся с колен, Вытер кровь со щеки. Глянул на артефакт у себя в руках. Сказал:

 - Нарекаю тебя «Гвоздь».

Усмехнулся и добавил:

 - И будешь ты последним в крышку моего гроба.

Издалека донёсся треск автоматной очереди. Чистильщики нашли-таки живых в Западном лагере. Интересно, Киров с ними?

 Я глубоко вздохнул и захромал в ту сторону.

 

Конец.

Похожие статьи:

Рассказы → Пограничник

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → По ту сторону двери