Село оказалось не маленьким – дворов в тридцать-тридцать пять. Было до него от места, обустроенного сельчанами для обороны, как и сказал староста, верст восемь, или чуть больше. В жилье в первую очередь обустроили раненых, каковых оказалось семь с лишним десятков. В банях и надворных постройках поместилась примерно половина из тысячи двухсот уцелевших. Остальным пришлось разбивать шатры.
Евпатия, Ратьшу и их присных Воеслав разместил в своем доме, весьма просторном, надо сказать. Здесь же поселились Добран со Светланой и двоими ближними. Сельчан, охранявших узкое место, усилили сотней панцирников. Полусотню послали в дальнее охранение наказав дойти до Оки, проверить нет ли на этом промежутке вражеских отрядов. Дойдя до Оки, полусотник, начальствующий над охранением, должен был послать вниз по реке десяток всадников на поиски их обоза и пешцов, его сопровождающих, ежели до них не добрались, конечно, татары. Хотя, по прикидкам Коловрата, вроде, не должны были – далеко от обоза оторвались. Верст на пятнадцать-двадцать, не менее. А ниже по течению татарам, вроде, делать было особо нечего. В случае, коль найдут обоз, направлять его сюда к ним по этой речке, называлась которая, как выяснили у местных, Елховкой.
Отдав все нужные распоряжения, маленько подуспокоились, скинули с себя опостылевшее боевое железо, отпробовали угощения, выставленного статной красавицей – женой старосты, моложе того лет на двадцать. Пока ели, разговаривали разговоры с Воеславом и вятьшими людьми сельца, собравшимися ради такого случая у него под крышей, две старшие дочери старосты, похоже, от первого брака, поскольку для их матушки нынешняя хозяйка была слишком молода, истопили просторную баню. Баня стояла на отшибе у самого речного берега, который в этом месте полого опускался к воде. На речке у самого берега была прорублена полынья, затянутая тонким ледком. Лед, видно, постоянно скалывали, не давая намерзнуть слишком толсто.
В бане уместились все гости старосты в один заход. Коловрат со своими тремя меченошами, Ратьша с двумя, Добран и Гунчак, который к бане, как и все кочевники, привычен не был, но которого уговорили, все же, хоть слегка сполоснуться. Больше уговоров тут, похоже, подействовало молчаливое неодобрение Светланы, когда половец начал отказываться от мытья. Да, эдак скоро девица веревки будет вить из бывшего хана.
За такое короткое время баня, конечно, протопилась не шибко хорошо, но воинам, проведшим столько дней на морозе, в сопревшем под доспехом и теплой одеждой белье, пропахшим конским потом и дымом костра, и такая баня показалась раем земным. Коловрат, любивший попариться, поддавал и поддавал духмяного ставленного кваску на каменку. Прозрачный духовитый пар свистел и обжигал уши. Скоро под общий смех из мыльни проводили Гунчака, выбравшегося в предбанник едва не на четвереньках. Ладно хоть успел половец до того смыть основную грязь. Когда терпеть пар стало совсем невмоготу, выскочили из бани, сбежали к полынье, пробили разгоряченными телами тонкий ледок, плюхнулись в студеную воду, холод которой по первости даже не почувствовали. Ухая довольно, поплескались, обламывая по краям полыньи остатки прозрачного ледка. Выбрались из реки, бегом вскарабкались на берег, нырнули в клубящуюся паром дверь бани. Снова поддавали пару, сколь могли терпеть, снова кидались в полынью. И так до пяти раз.
После распаренные и довольные сидели в старостиной избе за вновь накрытым ставленным квасом и заедками столом. Мыться отправились Светлана с хозяйскими дочками. Эти обошлись без купания в речке. После бани просидели недолго – у гостей сразу вдруг начали слипаться глаза и Воеслав развел их по местам ночлега.
Проспали до позднего утра, светать - уж стало. Проспали все, кроме Первуши. Этот поднялся, похоже, задолго до света, проверил коней, глянул, как хозяйские женщины готовят завтрак, почистил доспех Ратислава, свой. Когда встал Ратьша, он возился с кольчугой Воеслава, угвазданной чужой засохшей уже кровью. Ратислав глянул на все еще сладко сопящего Воеслава, на чистящего его бронь Первушу, покачал головой, похлопал по плечу работящего меченошу, сказал:
- Брось. Поднимется – сам почистит.
- Да мне не тяжело, - улыбнулся Первуша. – Пусть спит. Встанет, а уже все готово. Умаялся же.
- А ты не умаялся, - проворчал Ратьша.
- Я привычный, - улыбка меченоши стала шире.
- Брось, - Ратислав отобрал у Первуши кольчугу, тряхнул за плечо продолжавшего спать Ратислава, дождался, когда тот разлепит глаза, бросил ему бронь, сказал. – Проснись, воин. День уж почти. Пора делами заниматься.
Воеслав уселся на широкой скамье, на которой почивал, потряс головой, приходя в себя, поднял кольчугу, поковырял на ней засохшую кровь, глянул на улыбающегося Первушу, кивнул.
- А ты пойдем – сольешь мне, умыться надо, - приказал Ратислав Первуше.
Пока Ратьша умывался, проснулись все остальные. В избе старосты стало людно и суетно. Погодя, сели за стол, такой же обильный, как и вчера. Похоже, богато живут в сем сельце, подумалось Ратьше. Ели молча – все разговоры переговорили вчера. Чуть успели поесть, как в избу влетел посыльный, сказал, отдав воеводам легкий поклон:
- От засады нашей гонец прискакал. Говорит, обоз наш с пешцами показался, скоро здесь будут.
- Добро, - произнес Коловрат. – Ступай.
Когда посыльный вышел, набольший воевода встал из-за стола, поблагодарил хозяина за угощение, потом, обращаясь к своим, сказал:
- Пойдем к людям, посмотрим, что с ними и как.
Поднялись, облачились в теплую одежу. Доспех, не сговариваясь, пока надевать не стали – надоело на себе железо таскать за прошедшие дни. Бывало и ночевали в нем. Вышли на улицу. День выдался солнечным и морозным. На крышах домов, посверкивая светлыми искорками в лучах дневного светила, пушистился свежий снег. Пока обходили раненых, смотрели лошадей, проверяли все ли хорошо с воинами - все ли здоровы, накормлены, показался обоз. Пошли встречать его.
