Чудь наяву.

Часть первая.                                

1.

 Ему снилось, что он взбирается по бесконечным лестницам, которые зигзагами пересекают безразмерный подъезд. Он знал, что была ночь, подъезд освещался приторно-жёлтыми, слабыми лампочками. Наконец, он оказался у глухой стены, в которой исчезала последняя лестница.

 Он посмотрел наверх и налево и увидел в потолке дыру с неровными краями – на чердак. Только увидев её, он уже и очутился на чердаке. Там кто-то был. Он вдруг ощутил себя очень маленьким, ребёнком, который не знает где он сейчас и где его родители. И он очень боялся того, кто был тут, на чердаке. От страха он не разглядел ничего, кроме старого телевизора, вместо кинескопа – дыра, из которой росло какое-то маленькое, белое деревцо без листьев…

 Он проснулся.

 Андрей некоторое время пролежал, глядя в потолок, где в углу можно было рассмотреть серый налёт паутины. Протянул руку к низкому столику рядом с кроватью, взял сигареты, зажигалку, пепельницу поставил себе на грудь. Выпустил дым ноздрями, сфокусировался на дешёвых китайских часиках, уже побитых жизнью. Рано, без пятнадцати семь утра. Воскресный день, все ещё спят.

 Он докурил, подошёл к окну, выглянул из-за серого тюля. Двор пустой, ещё в тени и прохладе, спрятанный от солнца огромными старыми каштанами и платанами. День только зарождается – без сомнения, очень хороший и светлый, молодой майский день.

 Андрею вспомнилось, что сегодня поминальное воскресенье.

 То есть, как бы полагается ездить в понедельник или во вторник (он точно не помнил), но все же работают и потому – воскресенье.

 Съездить? Дома не хотелось сидеть.

 Он ещё покурил, умылся в ванной, стараясь не смотреть на своё лицо в зеркале – не любил зеркал. Поелозил зубной щёткой по мылу, потом быстро поелозил ею по зубам. Привкус у мыла был какой-тосухой. Но он уже привык. Надел ботинки, накинул куртку, проверяя карманы. Глянул в глазок на противоположную дверь, прислушиваясь к звукам в подъезде. Совершенная немота, все дрыхнут. Очень хорошо. Андрей вышел на пролёт и стал легко спускаться по ступенькам, радуясь, что и сам не слышит своих шагов. Жил он на пятом этаже, на третьем уже можно было нормально идти, не на цыпочках. На лифте он не ездил. Внизу покосился на свой почтовый ящик, щёлкнул замком  массивной железной двери и вышел во двор.

 Когда дом остался позади, и он уже выбрался на улицу, сердце перестало колотиться, и он вздохнул полной грудью.

 Сегодня опять будет припекать, точно. Он уже чувствовал, как душный, раскалённый жар готовится развернуться над городом и выжечь весь воздух. Андрей не переносил жару.

 Вышел на четырёхполосный проспект, казавшийся непреодолимым. Не смотря на воскресенье и рань такую, машины уже гудели во всю, несясь беспросветными потоками и стараясь проскочить на светофор. На остановке людей было меньше, чем обычно, однако же, не меньше десятка. Смутно знакомые лица.

 Андрей встал за розовым, обшарпанным навесом, закурил. На задней стенке была наклеена свежая реклама, крикливых красно-зелёных цветов – скидки на сантехнику. Андрей курил, сунув одну руку в карман и елозя пальцем по кольцу от ключей. Дёргано посматривал по сторонам. Взгляд всё на ком-то цеплялся, и он тут же отворачивался, состроив задумчивую мину, хотя ни о чём почти и не думал.

 Высмотрел маршрутку с сидячими местами, сел в самый конец салона. Хорошо, почти пусто. Солнце рассыпалось белыми искрящимися точками по замызганному, в белёсых пятнышках, окну и Андрей сощурился. Ему начало казаться, что лучи уже начинают жечь его, даже через стекло.

 Впереди, прямо у Андрея перед носом, сидел здоровенный, широченный парень. Неправдоподобно раздутые, как у мультяшного супергероя плечищи, огромная ручища раскинулась на спинке переднего сидения, бритый под ноль затылок морщился складками кожи. Андрею отчего-то боязно было смотреть на этот затылок.

 Парень разговаривал по телефону, и вся маршрутка была, разумеется, в курсе темы разговора. Тема была самая животрепещущая для парня. Какой-то его знакомый, в нетрезвом состоянии, в чём-то очень не правильно себя повёл, а на утро отмазывался самым немудрёным оправданием, что он, мол, ничего не помнит. Парень во всеуслышание заявлял телефону, что онтаких за людей не считает. Не такой он человек, что б таких за людей считать.

 Маршрутка не ехала до кладбища, но в ту сторону. Он вышел на подходящей остановке. Противоположная часть города, но всё то же самое – такие же высотные дома. Андрей моргнул – странное и неприятное ощущение какого-то смещения – будто он и не ездил никуда, а у себя на районе. 

 На остановке был похожий на гриб магазинчик. Он зашёл туда, купил себе бутылку лимонада и маленькую шоколадку. Без лимонада действительно была не жизнь – пить ему хотелось практически постоянно. Шоколадка выпрыгнула как-то сама по себе, против его воли. Андрей скосил затравленные глаза на продавщицу, когда она полезла за стекло, доставать конфету в красочной обёртке.

 Сколько он не убеждал себя, что это полный и несусветный бред, но всё ему казалось, что…

 Вышел из магазина, деловым, спешным шагом обгоняя редких людей, шагал минут десять, свернув на боковую улицу. Тут совсем народу не было. Съел шоколадку, запив её лимонадом. Закурил, чувствуя, как снова напирает изнутри, подступая к самому горлу, горечь. Эта горечь иногда прямо таки взрывалась в нём, по каким-то всегда пустяшным и надуманным причинам и Андрей чувствовал, как моментально на ресницах выступают слёзы.

 Он ещё покружил по незнакомым улицам, пока не выбрался снова на проспект, добрался до нужного поворота – тут уже ходили автобусы только по одному маршруту. На старой, железной, советской остановке, полностью её заслонив, нагромождались всех возможных конфигураций венки, пластмассовые, белые в коричневых потёках вазы с живыми цветами, низкие лотки с разложенными искусственными букетиками. Андрей мазнул по ним взглядом, ощутил снова проклятую горечь и с очень занятым видом поспешно стал подниматься по улице в гору.

 Сзади к цветочной остановке как раз подкатила маршрутка. Табличка с номером была, кстати, чёрного цвета. Кто это выдумал, был, видать, весьма доволен собой. Андрей и не обернулся на автобус, заранее, в одну секунду решив, что пройдёт остаток пути пешком. Ну да, маршрутку аж покачивало, когда она набирала скорость от остановки. Чёрной массой в окна были видны слепившиеся друг с другом люди.

 По этой улице уже был частный сектор, из-за заборов выплёскивались наружу ветки деревьев, нависавшие до самого тротуара. Андрей свернул на другую улицу, такую же. Так, он знал, можно было сократить путь, выйти к кладбищенскому забору в нужном месте, где дыра… Короче, знакомый, исхоженный путь, минут на сорок всего.

 Его больше занимала жара, сверху облизывающая его затылок и то, что лимонада здесь купить уже негде.

 В конце улицы жилые дома закончились. Слева пошёл глухой каменный забор, давным-давно не беленый. Справа – обрыв. Склон весь какой-то перелопаченный, словно много раз вывернутый наизнанку и обратно. На склоне – кусты и кучи мусора. Улица упиралась в лавандовое поле, с другой стороны которого от края до края тянулся белый забор кладбища. Центральный вход, куда ехала маршрутка, был отсюда километрах в десяти.

 Через поле идти было вовсе непереносимо.  Андрей шёл словно под обстрелом, то и дело дотрагиваясь ладонью до горячего затылка. Спрятаться от жары было попросту негде. Остаётся только перемучаться.

 Достиг, наконец, искомой дыры с выщербленными краями и просунулся туда. Эта часть кладбища была старой, повсюду насажены были деревья, уже огромные, с широкими стволами. Хорошо.

 Ещё в детстве, когда ходил сюда с родителями на могилу к бабушке и деду, запомнил эту дыру в заборе. Слава богу, никто не додумался её заделать. Тогда, помнится, странные такие ассоциации у него были… Впрочем, он, хоть и понимал тогда, что это кладбище, где в земле зарыты мёртвые люди, над которыми поставлены памятники с их лицами, но понимал это как-то отстранённо. Смерть – было только слово. Дни, когда он с матерью и отцом появлялся здесь, были всегда погожие, ясные дни, обещающие, что скоро наступит лето и каникулы. Да, к тому же, это была прогулка, настоящее путешествие далеко от дома, почти что и на природу…

 Отсюда и глупая детская ассоциация, будто после кладбища будет что-то хорошее…

 Андрей, подумав об этом, скривил рот. Он сидел на чьей-то оградке и курил, переводя дух после лавандового поля.

 Сколько раз он ни был здесь, постоянно блудил. Как минимум, минут пятнадцать. Но всегда находил. Здесь, на старом кладбище, народу было не много, так только, то тут, то там торчит чья-то голова и мелькнёт между деревьями фигура. Он всегда просто сидел, на сухой от солнца старой лавочке у соседнего захоронения и ничего больше не делал. Удивительным образом совсем опустошалась голова, и он мог просидеть с полчаса. Потом начинало першить в горле без лимонада, ещё чего-нибудь хотелось, и он просто уходил. Дорога сюда занимала времени раза в два больше, но и дорога тоже составляла неотъемлемую часть…

 …Чуть поодаль, в стороне, он засмотрелся на чёрную надгробную плиту.  Оттуда на него смотрела исподлобья  девушка с худым, вытянутым лицом и короткими, тёмными, остриженными волосами. Андрей поймал себя на том, что уже давно, даже не моргая, наблюдает этот портрет. Ему не очень хорошо было видно, но затемнённое пятно, где должны были быть глаза девушки, как будто… пошевеливалось, что ли… Тянулось к нему.

 Андрей мотнул головой, встал, боком прошёл между двух оградок, ощутимо стукнувшись коленом и зашипев от тупой неожиданной боли.  Могила девушки была перед ним. Он намеренно стал рассматривать форму надгробного мраморного камня, потом по отдельности каждую цифру дат, очень не торопливо высчитал, сколько ей было лет – шестнадцать. Потом только снова поглядел на лицо.

 Он надеялся, что пройдёт. Но не прошло.

 Девушка продолжала смотреть на него с чёрного камня. Андрей решил, что она улыбается, хотя и видел, что не улыбается. Что-то такое в глазах у неё…

 Да какие глаза?!

 Чёрт бы тебя попрал, да подойди ты поближе, ткнись носом – это просто кусок мрамора и больше ничего!

 Но он замер, если и не видя, то точно чувствуя, как шевелятся нарисованные глаза умершей девушки, смотрят именно на него и улыбаются. Андрею чудилось, что лицо её будто бы растёт перед его глазами, вытесняет всё остальное, целый мир окружающий, который глохнет и теряет цвет, и только живые чёрные глаза существуют… И кажется, что глаза эти и лицо, на котором они нарисованы, сейчас окончательно оживут и выйдут из камня…

 Андрей отшатнулся, зацепился ногой и полетел вниз. Невероятно больно ушиб спину, упав в узкую ложбинку между двух оградок. Забарахтался там, пытаясь подняться и понимая, что застрял. Всё-таки поднялся, в два полупрыжка отпрянул назад, с отвисшей челюстью глядя на портрет девушки. Она была уже далековато для его близоруких  глаз, он не так явственно ощущал живой и улыбающийся взгляд. Но ощущал.

 Развернулся и, то и дело спотыкаясь, пошёл прочь, выбрался на дорожку между секторами, отдышался, закурил.

 …Что это такое было? А? Что?

 Галлюцинация? А? Могло это быть?

 Он шёл по дорожке, часто затягиваясь и глядя перед собой расширенными и слепыми глазами. Лицо мёртвой девушки так и стояло перед ним.

 Нет, всё это что-то… мне показалось. Примерещилось. Это я себе выдумал. Такого не бывает.

 Да и не было ничего! Не шевелилось и не смеялось! Это я сам вообразил. Сам.

 Он заставил себя показательно рассмеяться, закурил ещё и принялся думать о лимонаде. Да, вот сейчас снова в дорогу. Он подустал с утра, так что уже хочется вернуться домой и отдохнуть. Вот и хорошо, то, чего и надо ему было.

 Обратная дорога через лавандовое поле и вниз по улице была гораздо приятнее. Он шёл под гору, к тому же знал, что на этот раз впереди уж точно будет магазин.

 На проспекте он пошёл не в ту сторону, куда надо было бы, а куда ноги понесли. Ну и пусть, можно и ещё прогуляться. Вышел на окраинную трассу, пошёл по асфальтной крошке на обочине, медленно посасывая лимонад из бутылки и покуривая. Слева начинались поля, вдалеке плавно поднимающиеся в холмы, на полях этих,  в действительности на приличном расстоянии, виднелись большие фермы и хозяйства, как игрушечные. Справа довольно близко к трассе подступали плотно жмущиеся друг к другу частные дома.

 Пройдя немало, больше, чем он рассчитывал, Андрей свернул на другую трассу и двинул в сторону города. Вдалеке уже постепенно поднимались, как из-под земли, высотки первого цивильного микрорайона, этаж за этажом. Скоро будет автостанция и конечная городских маршруток. Это хорошо, а то ноги не на шутку разгуделись.

 Андрей уже видел впереди розоватое, старое, с какими-то инопланетными вычурами здание автостанции. На обочине, на складном стульчике сидел старик в кепчонке, с прозрачными до белизны глазами и продавал пирожки в железном поддоне, прикрытые клетчатой скатертью. С другой стороны дороги потянулись низкие, правильные, четырёхугольные  строения с большущими вывесками, заявляющими обо всём подряд: и автозапчасти, и полы-обои, и мясо.

 Вокруг автостанции и значительного кармана для отстоя автобусов, напрыгивая одна на другую стояли палатки. В промежутках – затиснулись лотки. Продавали всё подряд, по несуразно высоким ценам. Вдоль этих палаток и лотков растянулось несколько шумливых компаний – водители, местные какие-то, продавщица из сигаретного киоска, вышедшая перекурить. Все они галдели, смеялись и, по-видимому, были вполне на своём месте.

 Андрей знал, что никому из них совершенно никакого дела нет до его фигуры. Никто на него не смотрит. А если и тронет взглядом, так только от того, что он сам первый непозволительно долго зацепится на чьём-то чужом лице…

 Мимо палаток протрусила не спеша стайка собак, рыл в шесть-семь. Андрей непроизвольно замедлился, что б они успели пересечь ему дорогу. Было две большущие псины, с какими-то, будто бы растянутыми телами, болтавшимися между лап куцыми хвостами и чересчур уж большими мордами. Пасти были разинуты и  толстые языки от жары свешивались на сторону. На собак Андрей опасался заглядываться ещё больше, чем на людей. Собаки могут и кинуться. А эти две ещё и большие такие… Ну чего они там  застряли?

 Стайка топталась у края трассы, выгадывая момент, что бы наилучшим образом перебежать её и добраться до двух мусорных баков на той стороне, где сегодня ещё не были. Момент, как и всегда, представился, и стайка, принагнув головы, скоренько побежала. Одна собака замешкалась, испугалась чего-то. Небольшого размера, но толстая, с обрубком-сосиской вместо настоящего хвоста и маленькими ушами. Она затоптала на месте передними ногами, опустила зад, глянула вправо, влево, потом, вытянув шею, вперёд – на товарок, решилась. И в самый неудобный момент. Тёмно-синяя «ауди», простужено взревев сигналом, сбила её, так что псина только коротко пикнула.

 Андрей начал убыстрять шаг, принуждая себя не глядеть. Но гляделось. Он зашагал ещё быстрее, в то же время думая, что б никто не подумал, что ему хочется бежать. Слева, от палаток послышались женские вскрики, кто-то сейчас же залепетал-запричитал плаксивым голосом.

 Собаку откинуло ещё дальше от обочины, почти к разделительной. У неё прорезался голос и она тоненько, жалобно-перепугано не залаяла даже, а как-то так запищала, выгнув голову и… глядя прямо на Андрея. Он всё пытался идти быстрее, и при этом как можно приличнее, но то ли ноги не слушались и еле плелись или… время остановилось, что ли…

 Что ж это такое?! Ну  на кой чёрт мне вот ещё и это видеть?!

 …От палаток прямо мимо него, но, его, наверное, и не заметив, метнулась девчонка, продававшая стартовые пакеты. Так метнулась, что и лоток свой перекинула. Выскочила на дорогу, сама чуть не попала под машину. Водитель высунулся из окна, Андрей очень ярко разглядел мясистое, в складках, лицо, и заорал, махая волосатой рукой. Девчонка походя огрызнулась на него, нагнулась и подняла с дороги собаку. Хотя собака казалась тяжелее самой девчонки – та была худая, как спичка. Собака заголосила громче, дёргаясь вся в руках девчонки, но та свою ношу не выпустила и поспешила прочь с трассы, согнувшись под тяжестью…

 Андрей был уже достаточно далеко – время снова пошло вперёд. Ему хотелось оглянуться, но это было нельзя, и он зашагал ещё быстрее, пока автостанция позади не пропала.

 Он стремительно, как это обычно и бывало, принял решение. Уже поблизости от дома зашёл в магазин и взял бутылку водки. Надо же со всем этим что-то делать. Ну надо же, а?

 В подъезде сунул бутылку за пояс джинсов, сверху выпустил рубашку, огладил её. Короче, через глазок, если что, не разберёшь. На последнем пролёте перед своим этажом  замедлил шаг. Глаза, как всегда, так и тянулись, к тому, к чему не следовало бы – к соседской двери. Он шёл максимально тихо, наступая всей ступнёй на ступеньки. Медленно повернул ключ в двери, приоткрыл её и шмыгнул в щель. Запер, покурил в прихожей. Дома наконец-то наступило облегчение. Заслужил же он облегчение, а?..

 А, чёрт, ещё кое-что.

 Ну да ладно, это последнее.

 Зашёл в комнату, первым делом хлопнул стопку и снова высунулся в подъезд.

 Ну не торчит же она целый день перед глазком, ну в самом-то деле?!!

 Потянулся к щитку. Счётчики стояли в квартирах, а щиток был старый, с давно не закрывающейся крышкой. Как всегда аккуратно, что б видимо не повредить простенькую бумажную пломбу, поднял тумблер вверх, поморщившись от щелчка. И моментально юркнул обратно в квартиру.

 Выпил сразу же ещё, включил телевизор, тут же влил в себя и третью. Остальное растягивал, смотря всё подряд, что только показывают по воскресеньям. Под конец очень живо сочувствовал всем киношным американцам, болел за них душою, даже подсказывал, что им, беднягам, делать. Уже стемнело, когда Андрей упал на кровать и отключился.

 Утром проспал, слава богу, не на много. Было значительно паршиво. Слезая с кровати, как обычно перекинул бутылку, та покатилась под кровать, звякнула там о другую.

 Надо на работу…

 Как же он эту работу ненавидит, чтоб её!.. М-м!

 Кое-как привёл себя в порядок, с обычными предосторожностями вышел из квартиры, опустил тумблер обратно, старательно пригладив пломбу.

 Слава богу, хоть не снилось сегодня ничего. После водки обычно не снится. А то… её бы увидел…  

 Ну нет, сон – это сон.Его сны реальностью не станут. И так жизнь какая-то…

 2.

 Бригадир, Вовец, просчитал его моментально, только Андрей зашёл в раздевалку. И Андрей сразу и понял, что его просчитали.

  — Чё,дал вчера? – Вовец ухмылялся, но водянистые глаза под набрякшими веками, как и всегда, оставались совершенно пустыми.

  — Нормально всё, — сипло   выговорил Андрей.

  — А с голосом чего? Всю ночь читал? Вслух?

 Вовец хохотнул, запихивая грузное розовое тело в форменный комбинезон. Андрей прикусил язык – никаких ответов у него никогда не бывало, но вечно срабатывал дурной какой-то инстинкт у него во рту: губы с готовностью разлепляются, а говорить-то и нечего. Вовец такие моменты обожал и так и сверлил своими пустыми глазами. Андрей отвернулся к своему шкафчику, путаясь ногами в штанинах.  Голова горела холодными огоньками, а горло драло до самого желудка.  И так плохо, а тут ещё этот…

 Вовец вряд ли осознанно соображал, что с Андреем делается, но чувствовал и, видимо, помимо своей воли тут же принимался и ещё больше давить. Нравится ему это, что ли? Удовольствие он получает, а? Ведь нет же. А всё равно сейчас навалится, то к одному прицепится, то к другому…

 Так оно, разумеется, и вышло.

 Андрей копошился возле шкафчика. Вокруг переодевались остальные, о чём-то говорили, хохотали, а Вовец уже вполне целенаправленно приближался. Андрей, даже и не глядя, чувствовал, как совсем рядом с ним останавливается раздутое, с двойным подбородком, постоянно и бесконечно потеющее тело.

  — Блин, когда ты в шкафчике уберешься?

 Старая песня. Вот на кой чёрт дался ему мой шкафчик? Какое его дело? Я же к нему не суюсь. Пустые глаза смотрели в упор. Ничегошеньки в них не было. Одутловатое лицо приняло заучено брезгливую мину.

  — Это ж пустые всё пачки. Какого ты их не выкинешь?

 Вот вопрос. Ну лежат и лежат. Андрей даже толком и не понимал, как эти пустые пачки скапливаются у него в шкафчике. До  скрипа сцепив зубы, он бесцельно теребил лямку комбинезона и хлопал себя по карманам.

  — Фу, ну и несёт от тебя. Это как называется, бытовое пьянство? Ты хоть работать можешь?

  — …Могу. Да нормально  всё.

  — Ну-ну.

 Наконец-то, Вовец ушёл. Андрей потёр лицо ладонями. А сегодня только понедельник. Только без пяти минут восемь утра.

 …Как же я ненавижу эту жизнь…

 Он последним остался в раздевалке, все галдели уже снаружи. Вздохнув, Андрей застегнул куртку, нацепил кепку и вышел в коридор с голыми холодными стенами. Охранник гремел ключами, открывая ворота на склад, перед которыми гуськом топтались остальные. Вовец расписывался в журнале, перешучиваясь с охранником.

 Андрей расписался и зашёл вслед за всеми. 

 В складе пахло одновременно сыростью и затхлостью, а сразу за стенкой  и воротами, закрытыми роллетами, расползался, ширился во все стороны большой, длинный супермаркет. Там пахло вкусно. Пахло чем-то сладко-шоколадным. Запах расползался по мягкому, будто бы приглушенному и отчего-то синеватому свету огромных ламп. К ласковому освещению примешивалась негромкая, спокойно-приятная музыка без всяких слов, одинаково слышавшаяся по всему торговому залу. Единственные червоточины в этих музыке-свете-запахе – несколько дверей, больших и маленьких, ведущих вовне. Эти двери, если и не были в действительности обшарпанными и серо-грязными, то, по крайней мере, казались такими на общем фоне оформления загона для потенциальных клиентов. Впрочем, все эти двери были припрятаны по углам, да и нечего на них смотреть, когда можно пооблизываться на колбасу и выпасть в прострацию при выборе пластмассовой посуды разных конкурирующих фирм.

 Некрасивые двери открывались туда, куда никому не надо, например, в коридор, выкрашенный ядовито-оранжевым, который  вёл к лестнице, которая, в свою очередь, вела в офис. Ещё одна лестница, самая жутковатая, будто из Припяти – пожарная, рядом с ней кособокая железная дверь в опорный пункт. За самой широкой, без порога, некрасивой дверью начинался склад.

 Здесь освещение было ужасно ярким, словно бы даже и без теней. Видать, не без умысла, а затем же, зачем и через каждые три метра заинтересовано тянут вниз белые тонкие мордочки видеокамеры.  Надо бдеть, а то мало ли, кого чёрт попутает. В дальнем конце склада – ни много, ни мало комната отдыха, в непосредственной близости от туалета для рабочих. Тут, наверняка в гуманных целях, даже камер не натыкали.

 Комната отдыха, узкая, длинная и невероятно затоптанная, на удивление вмещала в себя не только всех, кого надо, но ещё и два длинных кресла, несколько стульев, самодельный стол, полусамодельные тумбочки, залапанный  кофейный аппарат, старый телевизор, старый холодильник и грязную микроволновку. Хотя регламентом курение в рабочее время (не говоря уж о том, что б прямо на территории) было строжайше запрещено под угрозой позорного изгнания из корпоративных рядов, в комнате отдыха все именно и курили. Во-первых, потому что какой нормальный некурящий человек пойдёт работать грузчиком, а во-вторых, потому что тот же регламент гарантировал в каждом часе по пятнадцать минут личного времени. На что ещё их потратить?

 До начала рабочего дня было ещё минут пять – в самый раз для кофе и сигареты. Андрей к кофеварке даже и не сунулся, не протолкнуться было, присел на корточки возле жестянки-пепельницы и начал затягиваться, как голодный, дорвавшийся до еды. Вокруг безостановочно роились чужие голоса. Это усыпляло.

 Говорили обо всём подряд. Обстоятельно и немногословно обсуждали футбол, более горячились насчёт машин и компьютерных игр. Особо прочувствовано поминали женский пол. Андрей молчал, посматривая по сторонам, слушая то одно, то другое.

 В комнату зашёл Вовец с кучей бумаг. Андрей поморщился. Рефлекторно. И сам понимал, что  выдрессирован похлеще собаки Павлова – только видит своего начальника, сразу всё становится плохо, хуже некуда.

  — Э, Пидкивка!

 Андрея аж дрожью пробрало. Вовец первый из всех людей, которых когда-либо доводилось ему знать, нашёл изъян ещё и в его фамилии. А самая обычная, вообще, фамилия, с украинского – «подковка». Ну, вроде как «на счастье». Даже в школе  никто не додумывался до тех извращённых  и обидных ассоциаций, которые тут нашёл Вовец. И произносил он её неизменно с самым гадостным выражением.

  — Чего?

  — Тебе спецзадание. А то надышишь на складе, пацаны штабелями сложатся. На рампе куча поддонов. Разобрать и сложить по модельно, «еврики» к «еврикам», нестандарты отдельно. Ферштейн?

  — Блин, Тролль, не гони. Ты посмотри на это.

 На одном из кресел, полулёжа, высоко задрав острые худые колени, сидел и с утра уже начинал бурчать Юрка, он же безумный карщик (вариант: бессмертный), он же дон-корлеон и он же даже Виталич. На вид он был Андрею ровесником, то бишь выглядел года на двадцать три, хотя в действительности было ему уже под тридцать. Комбинезон на нём был затёрт до плеснево-зелёных пятен, вместо форменной кепки натянута была своя личная, с истрепанным козырьком, которую никто ещё не видал снятой с его головы. Судя по глазам, щетине и озлобленному настроению, вот уж кто вчера дал, так дал.

 Однако вот ему Вовец чёрта с два выговоры делать будет! Эта феноменальная и даже глобальная несправедливость настолько поражала Андрея, что он и обижаться был не в состоянии. Юрка-карщик пил гораздо чаще, уж наверняка гораздо больше,  иногда умудрялся прямо на работе похмеляться, а Вовец на него чуть не молился. Виталич то, Виталич это. Вечно ржут друг с другом над какой-то пошлой пакостью, любовных кличек себе насочиняли, этот – дон-корлеон, а тот – тролль.  Кореша, что б их…

 Юрка внимательно хмурился в свежеотпечатанные приходные документы и, судя по всему, ничего хорошего там не усматривал.

  — Грибы эти чёртовы, б-блин… Как я их ненавижу. Кто их жрёт только… На кой чёрт их везут, если они не продаются?

  — Блин, Юрка, там  их понты. Глянь, сколько позиций, — Вовец откровенно оправдывался,-  Машина стоит уже…

  — Вот пускай Андрюха их и выгружает. Один справится, а мы рванём молочку по-рыхлому. Чего ты до малого доколупываешься вечно? Пускай нормально работает.

  — Да, этот наработает!.. Там же стекло! А, не дай бог!.. У-у, ну его!

  — Ладно, чёрт с тобой, золотая рыбка в сто килограмм. Поехали.

  — Пидкивка, твою за ногу! Ты здесь ещё? Ты посмотри на него: сидит и слушает! Чего ты слушаешь? Иди работай, времени уже сколько?!

 …Нет, ну это какой-то бред…

 Андрей раскидывал в стороны наваленные кое-как поддоны. Как назло, все были мало того что вперемешку, так ещё и, кажется, всех имеющихся в природе видов. А надо сложить аккуратные кучи по модельно. Самое противное, что Андрей никак не мог, уже третий год, усвоить, чем конкретно отличаются европоддоны. Сперва думал, что штампом, но как-то всё оно сложнее выходило, по размерам и очерёдности досок и ещё по какой-то чепухе, которая в голове никак не укладывалась. Вовец, разумеется, поэтому постоянно его и кидает на чёртовы эти поддоны – что б вдоволь потом поизгаляться, когда он, естественно, напутает.

 Вот же важное какое дело – разбираться в поддонах!.. Да всем, всем плевать на них! С какого же я должен всем этим заниматься…

 Рядом выгружали пришедшие с утра машины. Нет-нет, а кто-то останавливал  на Андрее свой взгляд и то усмехался, а то и высказывался. Можно подумать, я сам напросился.

 …Куда бы вы все пропали, а? Что вы ржёте, на себя посмотрите…

 Он упорно не желал не то, что смотреть на остальных, а и вовсе признать, что все они вообще существуют.

 Какой-то сумасшедший кошмар. И я в нём живу. Будто специально, постоянно всё вокруг, всё в этом мире существует только для одного – меня мучить. За что? И ни выхода никакого из всего этого, ничего. И вообще, лучше ни за что не задумываться о будущем. Будущее ещё страшнее. Глупая такая мысль, вроде надежды: что будущее никогда не настанет…

 Но оно настанет. Ни за что, ни про что – настанет.

 Как же страшно…

 После поддонов Вовец его послал в торговый зал. С теми же самыми грибами, за которые так вроде бы беспокоился. И вот что, не специально он это, да? Андрей на дух не переносил появляться  в самом супермаркете. Поскольку  расставлять ему не доверяли, он возил поддон на рокле за товароведом Лерой, которая указывала ему, куда и сколько ставить. Раз за разом она плаксиво стонала: «Да не так!», зажимала под мышкой планшетку с накладной и принималась показывать, как надо.

 Это уж самая настоящая пытка была. От нервов, от застенчивости в голове не было ни единого нужного соображения. Мыслей-то было полно, одна другой противней. У него перегар и она это чувствует. С пятницы он не брился и, как, вобщем-то и постоянно, начинает отрастать чёртова эта козлиная бородка. Он два слова толком связать не может при ней. Ей наверняка неприятен его прямой взгляд. Ей неприятно, что он постоянно смотрит в сторону. В финале этих жалящих терновых домыслов, как обычно: она его терпеть не может. А, вобщем-то – за что?

 Всё это тяжёлыми чугунными колоколами медленно долбило его череп. Разумеется, он никак и не мог запомнить, как надо ставить банки с проклятыми этими грибами, что б они ненароком не упали и не разбились.

 Лера была маленького ростика, плотная, с пухлыми щеками, хотя и не толстая. Голосок у неё был удивительно тонюсенький, как щенячий визг. Судя по всему, она очень расстраивалась из-за Андрея, очень смущалась, что не помнит его имени (в действительности она его и не знала) и не сильно объёмистые её мозги не могли уразуметь, почему у него постоянно ничего не получается. Лера даже злилась. Правда не на самого Андрея, а на то, что она из-за него расстраивается. Расстроиться – это было самое страшное, что Лера способна была себе вообразить.

 Как чёртик из коробочки, откуда ни возьмись нарисовался Юрка. Он улыбнулся Лере во весь рот, изогнул брови под козырьком.

  — Что, всё никак?

  — Да вот… — она развела руками, глупенько улыбаясь.

  — Ну-у…  Это не повод расстраиваться. Предлагаю одну банку вскрыть, на пробу. Мало ли, может галюники начнутся, сразу веселее будет.

  — Какие галюники, это шампиньоны!

  — А чёрт их знает. Вдруг получится? Ты чё, покрасилась?

  — Во, ты первый заметил! – Лера несказанно обрадовалась, — Полдня уже так хожу!

  — И как этот цвет называется?  А был какой? Ага… А теперь расскажи мне десять отличий одного от другого.

  — Блин, ну чего ты прикалываешься? Для моего цвета кожи и глаз лучше темнее оттенок.

  — Лучше побриться налысо.

  — Да ну тебя! – заливаясь хохотом, Лера стукнула Юрку планшеткой в грудь.

  — А чего? Нормально. Слушай, на моей памяти ты раз десять уже перекрашивалась во все приличные цвета. Пора уже краситься в неприличный.

  — В какой, в зелёный?!

  — Заметь, не я это сказал! Значит, были уже мыслишки, да?

  — Блин, Юрка!

  — А природный цвет какой был? – он сам тут же за неё ответил: «Не помню» и расхохотался.

  — Работать только мешаешь! – Лера не то сердилась, не то качалась на краю экстаза.

  — Да, это я, конечно… Провинился. Осознаю.

 Юрка умолк на пару секунд, глянул на Андрея. Тот, пока  они с Лерой точили лясы, мучительно соображал, какие банки, куда и как ему ставить. Понимал, что, вообще, дикий цирк какой-то творится, но поделать ничего с собой не мог. Юрка расплылся в огромной улыбке, протянул Лере обе руки и самым радостным тоном сказал:

  — Давай я по быстячку справлюсь.

  — Серьёзно? Правда, Юр?

  — Детей не обманываю. Давай сюда. Но – придётся отрабатывать.

  — Да ну тебя! – Лера, и так пунцовая, зарделась ещё больше.

 Юрка проводил её взглядом, наблюдая, как она пытается вилять бёдрами.

  — Ну и фигура у неё, ё… Плечищи… Мужик мужиком…

 Юрка ухмыльнулся, глянув на Андрея. Сейчас он выглядел ещё и его помладше.

  — Нравятся такие, а? Скажи, без разницы, лишь бы дала, да?

 Андрей невольно хмыкнул. Нервы удивительно скоро успокоились.

  — Ну, давай, поехали, чего там у вас осталось.

 Юрка, по обыкновению, намеревался накинуться на работу и вправду исполнить всё «по быстрячку».  Андрей принялся торопиться, понимал, что от этого только хуже, но со злости начал торопиться ещё больше.

  — Э, не, погоди. Так дело не пойдёт.

 Юрка спокойно и внимательно посмотрел на него. И пустился в такие разговорные подробности насчёт процесса правильной расстановки банок с грибами, что Андрей на удивление скоро всё сообразил. При том Юрка, усевшийся на край поддона, ни разу не подорвался, не бросил накладную и не кинулся сам показывать.

  — А сколько ты, Андрюха, работаешь уже?

  — …Третий год.

  — А лет тебе сколько?

  — Двадцать три.

  — В армии служил?

  — Нет.

  — А чего?

  — Я, вообще, в университет поступал.

  — Чё не доучился?

  — У меня… родители умерли. Надо было работать.

  — Угу. А на кого учился?

  — На филфаке.

  — Так это на кого? Типа на учителя?

 Андрей пожал плечами.

  — Так слушай, блин, три года уже ты здесь, да? А у меня этим летом будет четыре года, как устроился.

  — Так… ты ж карщик.

  — Какой к чёртовой матери карщик?! Гнида эта, Егоров, три года мне обещается корочки сделать, а я три года, считай без прав езжу. И получаю столько же, сколько и ты. Ур-роды…

 Андрей, решив, что с грибами вполне освоился, чувствовал себя необычайно хорошо, как давным-давно уже себя не чувствовал.

  — А чего, сильно хочешь быть  дипломированным карщиком?

  — Так ну ничего себе, нашли мальчика! На горбе у меня ездят…

  — Да не, я не о том. Вот, хочешь быть карщиком, и всё?

  — В смысле?

 Андрей скривил губы в язвительном оскале, глядя вниз, на Юрку.

 -  Ни боже мой, какая отличная работа: грузалём в супермаркете. Можно подумать, честь они оказывают!.. Шумная фирма!.. Зарплаты – кот наплакал, а правила, как оборонном заводе. Чуть ли не заявление писать надо, что б в туалет сходить. Да и вообще… Всю жизнь на горбу что-то таскать – вот здорово…

  — Доучись, — Юрка пожал плечами.

  — Доучись…

  — Ну… Это, я смотрю, ты долго не куримши, — Юрка улыбнулся, — Всё, тут закончили, пошли покурим, пока нет ничего. Забирай поддон.

 Андрей взялся за ручку роклы, она была вывернута для торможения и плохо проворачивалась в обратную сторону. Андрей дёрнул пару раз, чуть потянул вверх. Пустой поддон задел нижнюю банку с грибами. Тупой, тяжёлый звон разбивающегося толстого стекла, будто молотком ударил по ушам. Андрей выпустил роклу, глядя на груду осколков и расплывающуюся сероватую жижу с торчащими из неё грибами.

 Этого не может быть. Не может. Не должно.

 Да…что ж это…что ж это такое, а?.. Что же всё так?..

 И обратно не вернуть. Никак не вернуть. Ничего не исправить…

 За что, за что, за что так издеваться надо мной?!

3.

Ему чудилось, что всё это время, несколько часов, он был без сознания и очнулся только  теперь. Сюда дошёл уже пешком, что б хоть немного проветриться. От работы (от бывшей работы) меньше десяти минут ходу. Когда то был рынок под открытым небом, пару лет назад лотки все ликвидировали, бабушек-дедушек на раскладных скамеечках разогнали и построили что-то наподобие маленького торгового центра с крытой галереей. Обозвали всё это бредовым названием «Будёновский пассаж» (улица была – Будённого). В стандартных маленьких магазинчиках в полном хаосе продавали всё подряд, и рыбу, и мясо, и постельное бельё и даже рыболовные снасти.

 Андрей зашёл в помещение под вполне конкретной вывеской «Градус» и взял бутылку пива. Обошёл рынок-пассаж и попытался сообразить,  чем открыть-то. В самих магазинах теперь не открывают, чего теперь делать? С минуту бестолку скоблил горлышко о валявшийся рядом кусок арматуры. Пиво вспенилось, запузырилось наружу, но крышка не поддалась. Андрей достал ключи, выронил (заметил, что нешуточно трясутся руки), стал ковырять крышку, порезал палец, но всё-таки открыл. Сделал пару глотков, глянул по сторонам.

 За рынком начинался забор из сетки-рабицы, огораживающий автостоянку. Андрей умостился на корточки между глухой задней стеной пассажа и этим самым забором.  Достал сигарету, закурил и наконец, смог снова думать.

 Ну вот…вот, пожалуй, и будущее уже не за горами. Считанные дни остались.

 Уволили его молниеносно. Ни отработок, ничего такого не полагалось. Полагалось даже получить остатки зарплаты за несколько дней после аванса, но Вовец, явно смакуя каждое слово, сказал, что там как раз и выйдет расплатиться за испорченный товар. Даже ещё и не хватит. Вовец, хотя и пучил глаза и кричал до визга, судя по всему, был ужасно рад, в том смысле, что «я так и знал, что этим всё и кончится!» Он же, очевидно, ратуя за благосостояние предприятия, во всех красках расписал начальнику складского хозяйства Егорову, что таких работников, как Пидкивка, если уж и взяли каким-то образом, по ошибке, то, когда дело доходит до увольнения, нечего тут и думать, а рубить надо на корню заразу такую.

 Ну и идите вы все. Тоже мне, герои…

 Но об этом теперь думать не надо. Нет смысла об этом думать. Надо…

 Ох ты ж, боже мой, что ж теперь…что ж теперь делать?..

 Андрей опустил голову, прижав горлышко бутылки ко лбу, и придушено захихикал. Какой же идиотический, сумасшедший кошмар!.. Ну ей-богу же, как нарочно всё это выдумано, будто кто-то там наверху специально всё подстраивает и подстраивает и всё любуется  не налюбуется, как он мучается. Неужели ж, если всему свету я так ненавистен, нельзя просто взять и угрохать меня к чёртовой матери, зачем, за что же ещё и издеваться надо мной?

 Он отхлебнул ещё, язык и горло обожгло, так что даже зажмурился.

 …Интересно, на сколько дней ему хватит денег? Андрей приблизительно помнил, сколько заныкано дома в столе.  Ну… что ему надо на каждый день? Пара пачек сигарет. Пожрать чего-то… Сколько дней? Ну… неделя.

 А какая разница. Неделя, и что дальше? Дальше что?

 Откуда он возьмёт ещё денег? Что б на новую работу устроиться, нужен паспорт. Самая такая элементарная штуковина – паспорт. Которого у него нет. Ещё с зимы…

 Андрей замычал, растирая до боли лоб ладонью.

 Что делать, что делать, что делать?..

 Поздно, поздно. Поздно чего-то пытаться. Всё время упущено… Надо было тогда же идти в милицию, а он… как-то не собрался. Целую неделю каждый день собирался и так и не собрался. На вторую неделю начал потихоньку забывать, что главнейшей в жизни бумажки у него нет. Ну… нет и нет. Вот поначалу  и вправду страшновато было – от того, что все ведь  узнают, что он по пьяному делу даже паспорт умудрился где-то посеять… А потом ещё неделя, ещё, месяц, два… Полгода почти уже прошло…

 Бред, бред, бред…

 Андрей привалился к шершавой стене, запрокинув голову. Здесь была тень – приятно, хоть жара на него не дышит своим пыльным смрадом. Ещё было очень тихо. Шумное уличное движение, которое, он знал, конечно же, всего-навсего за углом, еле слышалось. Вся эта чужая жизнь была – за стеной. Это не его жизнь. Ему там места нет, вот его и выдавливает наружу из всего этого людского неумолкаемого роения. Они живут. А он?.. Умирает?

 И что, всё?

 Он и не заметил, как приговорил бутылку. Не хотелось вставать, так спокойно было тут сидеть. Но вечно это длиться не будет. Андрей выбрался из своего закутка, прикуривая. От нервотрёпки, что ли, то ли на старые дрожжи, но от одной бутылки его разобрало – внутри было тепло и лениво. Андрей остановился на углу бутика с косметикой.  Плакат прямо напротив его лица рекламировал тушь для ресниц. На плакате было гигантское женское лицо с пышными чёрными волосами. Глаза с рекламными ресницами кто-то закрасил из баллончика. Рот на лице, по задумке, должен был улыбаться таинственно-соблазнительно, но и к нему тем же баллончиком пририсовали два клыка.

 Андрей поймал себя на том, что неотрывно смотрит на закрашенные чёрным глаза и на эти нарисованные клыки. Заметил прошмыгнувшую мысль, что сейчас будет то же самое, что и вчера. Ох ты, ё, вот этого только не доставало…

 Передёргивая плечами, он двинулся к пешеходному переходу у светофора. С той стороны улицы громоздились один на другой дома-корабли. Район, как две капли воды похожий на его район. Людей во дворах не было – понедельник, не воскресенье. Только где-то, обязательно в самом дальнем конце, появится какая-то фигура и словно бы в стенах растворится. Это и хорошо. Андрей сидел на лавочках и ему было неприятно, когда кто-то шёл мимо – слишком близко. Он был уверен, что эти проходящие непременно искоса таращатся на него и думают, кто он такой и чего здесь сидит.

 Он совсем заплутал в этих дворах, скурив полпачки сигарет на разных скамейках, лавочках и парапетах. И мысли в голове тоже так запутались, что ни одной он толком не мог подумать до конца, вечно отвлекался на какую-то чепуху, вроде мокрого голубя…

 Голубь ему совсем не понравился. Очень он был потрёпанный, всклокоченный, будто из всех луж нашёл самую грязную и плескался в ней, покуда всю не вычерпал. Потом Андрею начало чудиться, что этот голубь вообще не такой, как все остальные, кучкующиеся то там, то здесь. И ходил он быстрее, и шеей усиленно двигал при каждом шаге. И глаза. Вернее – один глаз, второго, конечно же, с боку не увидишь. Глаз этот показался Андрею кроваво-красным.

 Почему-то очень ярко вспомнилась одна детская фантазия. Когда он бывал дома один и смотрел из окна на двор, и во дворе так же пусто было, как здесь сейчас, то воображалось ему, что вот-вот из-за угла соседнего дома появится кто-то. Какой-то идущий человек. Страшный человек. Он шагает очень медленно, но из квартиры на пятом этаже деться некуда. И он будет с замиранием в груди, не моргая, даже не дыша, наблюдать, как неторопливым шагом страшный человек пересечёт двор и войдёт в подъезд – и он услышит через входную дверь, как он поднимается по лестнице, как дойдёт до его двери… А куда деваться? Куда ему деваться?..

 Андрей так живо вспомнил этого детского страшного человека, что явственно ощутил прошедшийся по внутренностям холодок. Он затянулся, глубоко вбирая в себя дым, но это не помогло – он уже так и шнырял глазами по сторонам, готовый из любого края двора ждать страшного медленного человека. И чем больше проходило времени, и никто ниоткуда не появлялся, тем больше и больше уверялся Андрей, что вот уж сейчас-то точно и появится. Все сроки вышли. В любую секунду он может увидеть страшного медленного человека.

 Слабо ощущая своё тело, он едва ли не свалился с лавочки и укрылся в первом же подъезде. Дверь была раскрыта настежь и припёрта кирпичом. Андрей поднялся на один пролёт, вжался там в угол, косясь взглядом вниз на лестницу. Понял, что тело под одеждой так и сочится липкой, мерзкой и очень холодящей испариной. При этом он задыхался, как от очень прыткого бега, хотя и не бежал сюда – и ходить-то, еле ноги ходили от страха.

 Тяжкое это дыхание, ослабевшие ноги, не желающие закрываться глаза, разболевшаяся голова – всё это длилось меньше минуты, но он ощущал, что может не пережить этой нескончаемой минуты. Когда ужас начал понемногу его отпускать, он вдруг совершенно точно решил, что кто-то стоит за поворотом лестницы, на втором этаже. Он был уверен, что слышит чужое дыхание – такое же нездорово-прерывистое – слышит, как кто-то переминается с ноги на ногу. Андрей  почти врос в угол, куда забился, от напряжения ломило всю спину от шеи до поясницы, но кто-то наверху продолжал стоять. У Андрея по всему телу одновременно вспузырились мурашки. Когда внизу, у двери наружу послышались шаги,  он чуть не сполз на пол.

 Сверху никого уже не было… Но…как это? Он точно знал, что не слышал внизу звука отпираемой двери квартиры. И лифт молчал. Так…как?

 Справа от него большое окно с двойным стеклом. Он может выглянуть во двор. 

 Удивительно чётко он всё разглядел через два молочно-белёсых стекла. Необычайно чётко.

 Внизу, впритык к крыльцу стояла машина, автобус. Он знал, что это за автобус.  Яичного жёлтого цвета с чёрной каймой. Из подъезда к автобусу вышла девушка. Он рассмотрел затылок с копной чёрных волос, какую-то кофту с длинным рукавом и юбку. Девушка очень шаталась, но…

 Андрей упёрся мокрыми от пота ладонями в стену, что б не сесть тут же на пол – ноги были будто кисель.

 Девушка шла к автобусу, коверкаясь самым невообразимым образом. Выкидывала в стороны руки, будто рвала на голове волосы и откидывала их прочь от себя. Жутко, неправдоподобно, не по-человечески гнулись всеми углами и на все стороны её ноги, как паучьи лапы. А сквозь закрытые окна автобуса сперва сочилась, а потом уже  лилась скорыми потёками яркая, тёмная кровь…

 Что…что…что это?.. А?.. Это…это…

 Это привиделось. Этого не могло быть на самом деле. Это мне привиделось…

 Ну а… даже если привиделось, почему бы этому не быть на самом деле?

 Андрей сцепил пальцы на затылке и до боли сжал свою голову. Ему хотелось плакать от ужаса, но даже слёз не было, и болели от этого глаза и щёки. Снова выглянул в окно – очень легко выглянул, совсем не боялся выглянуть. Там ничего не было. Тут же рванулся прочь из подъезда. Чуть не скатился кувырком по лестнице. Потом полубегом, всё оглядываясь, петлял дворами, пока не забрался в какую то глушь. Многоэтажки тут кончались. Колючие кусты, завивавшиеся спиралями, точь-в-точь, как колючая проволока, уходили вниз по холму. Внизу виднелись коричневые крыши гаражей и частных домов. Андрей сел прямо на землю, закурил, часто затягиваясь, блуждая слезящимися глазами по сторонам.

 Что со мной происходит? Что я, с ума схожу? Или что? Или… всё это настоящее? Какие-то… демоны, параллельные миры – не знаю, что – затягивают меня к себе, а? Может…и так. Если из реального мира меня исключили, выпихнули пинком, взашей вытолкали, то куда-то же мне надо деваться…

 Что ж это такое?.. Что ж вы… так меня мучаете?..

 У стены дома, напротив которой он уселся, стояла коммутаторная будка – тёмно-серая, железная, похожая на шкаф-пенал. Дверца с ржавым скрипом приотворилась. Андрей с разинутым ртом увидел, как из-за этой дверцы наружу высунулась человеческая голова.

 Он тут же её узнал. То же самое лицо, в обрамление пышных, но коротко подстриженных чёрных волос. Девушка, нарисованная на могильном камне.

 Андрей тоненько завыл, отпрянув назад и напоровшись на острые проволочные кусты. Отчаянно ловил ртом воздух, чувствуя, что грудь сейчас лопнет от некой невидимой тяжести. И при этом отчётливо слышал шаги. Девушка подошла к нему. Села на землю – не слишком близко. Некоторое время он смотрел на неё. Сначала просто в полном ужасе, после начал немного приходить в себя.

 По сути, ничего страшного в ней не было. Если не знать, что она должна бы быть закопана в земле. И не знать, откуда она вот сейчас вышла. Высокая, худая. Одета в чёрную кофту и, как будто в кино каком-то, в клетчатую складчатую юбку. Кожа была болезненного жёлтого оттенка, как если бы она очень долго просидела в сырой и слабо освещённой комнате и  очень редко выходила наружу. Глаза были вполне человеческими. Смотрели на Андрея без особых эмоций. И тоже какая-то болезненность, измождённость в них была.

 Девушка протянула руку. Маленькая, подростковая рука, с обгрызенными до мяса ногтями. Подобрала вывалившиеся сигареты и зажигалку. Закурила.

 Андрей кое-как привёл себя в сидячее положение, отодвинувшись подальше от девушки. Однако, чем дольше он глядел на неё, тем спокойнее ему становилось. Нет смысла гадать, что за чертовщина с ним творится. Никакой фантазии тут не хватит.

 Он подобрал свои сигареты, попутно отметил про себя, что девушка курит, не затягиваясь. Как подросток. Да ведь ей… шестнадцать лет, да? В шестнадцать лет она умерла?

  — И… и что? Ч…чего ты хочешь? А? К…кто ты?.. А? Кто… ты?

— Знаешь, — произнесла тихо, себе под нос, простуженным шёпотом.

  — Я?

  — Сам знаешь.

 -Й… Н…ну? Че…чего т-тебе надо?

 Она покачала головой.

  — Сам что хочешь? Сам зовёшь – сам что хочешь?

  — Я?

 Девушка будто бы задумалась, потом твёрдо, хотя с прежним пришёптыванием сказала:

  — Вспомнишь. Всё вспомнишь.

 Нахмурилась, как-то ужасно жалко, будто кто-то страшно обидел её. Швырнула в Андрея тлеющую сигарету, тот чертыхнулся. Потом увидел, как девушка протягивает ему свои руки, показывает, что б он посмотрел. Из-под  обгрызенных ногтей капала кровь. Слишком много крови. Девушка судорожно всхлипывала, продолжая показывать руки, и всё смотрела на Андрея.

 Коротко, по-собачьи взвыв, он подскочил с места и бросился наутёк.

 4.

 В полубеспамятстве, не замечая дороги, Андрей чуть не полгорода обошёл. Впрочем, он и не думал вовсе ни о чём, в голове совершенная пустота и даже лёгкость. Первая мысль была – что он кошмарно устал от ходьбы. Огляделся и понял, что сделал круг и опять неподалёку от бывшей своей работы, будь она не ладна. Ещё понял, что от усталости, голода и нервов его телепает и так и тянет плечами все стенки пообтереть.

 Куда я проваливаюсь? Будто муторный, бессмысленный кошмар ожил наяву и даже проснуться я не могу от него – ведь не сплю же я! Если всё это глюки, так отчего ж, мать вашу, всё так подробно-реально, так последовательно, так живо?!.

 Андрей снова завернул к рынку-пассажу, но на этот раз взял уже не пиво, а чекушку. Какое к чёрту пиво?.. Долго мыкался, что б найти, где ему присесть – на другую сторону, к жилмассиву, ни за какие коврижки он больше не сунется. С этой же стороны одни заборы – из рабицы, из плит, из ракушки. Всё какие-то миры –  «Мир окон», «Мир дверей», «Мир потолков». Ему казалось, что машины на улице шумят, как никогда раньше, будто вознамерились обязательно до темноты выжечь весь воздух в мире. От вони выхлопов тянуло на рвоту.

 Наконец, он приютился  прямо по-над дорогой, на бордюре – какое-то подобие скверика тут было. Ни души вокруг. Вот и хорошо. Кроме водки он ничего не взял, как-то из головы вылетело. Пришлось пить из горла, даже не запивая, и каждый раз стараться продышаться, что б не вывернуло наизнанку. Опьянел он очень быстро, хотя соображал абсолютно всё, и как бы со стороны замечал, как его начинает даже сидя всё куда-то вести то влево, то вправо, что лицо, хотя и онемело, но кажется горячим, что веки тёплые и набрякшие. И что ему очень и очень сиротливо и тоскливо, от того, что уже смеркается, а до дому ещё ехать и ехать, а хочется домой, а, к тому же, очень мало денег, но лучше не думать, лучше надеяться, что вот уснёшь и…

 Он доплёлся до остановки, каким-то неясным чудом ввинтил себя в переполненную маршрутку. Ехал, обеими, постепенно немеющими, задранными руками уцепившись за поручень над головой. Ему казалось, что постоянно его толкают, потом вдруг необыкновенно трезво осознал, что это он сам болтается на поручне, как пойманная рыба, и моментально вообразил себе, что о нём думают остальные, кого он пихает. Вдруг перепугался, что проехал свою остановку (за окнами было уже черно), стал просачиваться к выходу, бормоча отчего-то очень картаво и оттого очень глупо: «Разрешите».

 На свежем вечернем воздухе голова изрядно прочистилась. Вышел он чёрт знает где, две остановки ещё можно было спокойно ехать.  Но уже совсем ночь. Сколько точно времени, он не знал – телефон окончательно разрядился. Да и чёрт с ним. Ни он никогда никому не звонит, ни ему. Кто ему будет звонить?

 По пути зашёл в магазин и купил ещё водки. Хотел взять чего-нибудь перекусить. Потому как дома, разумеется, ничего не было, а, даже пьяным, он ощущал утомительный, тяжёлый голод. В этот момент вспомнил, что деньги надо страшно экономить, ужаснулся, как много сегодня пропил и решил, что всё равно его ведь сейчас выключит из реальности, так что желудок и без еды обойдётся.

 Завтра всё будет по-другому. А, может, завтра и не настанет. Ну, а вдруг?

 В подъезде попытался снова спрятать бутылку под рубашку, разозлился, что не выходит ни черта, уверил себя, что всё это чепуха, ничего не будет, и так день сегодня чересчур насыщенный. Только поднялся на этаж и стал ковырять ключом в замке, как в спину пахнуло воздухом. На площадку выскочила его соседка, Анна Викторовна.

 Андрей чуть не заплакал. Да что ж это такое?..

  — А-апять пьяный! – Анна Викторовна всплеснула руками.

 Оттеснила Андрея от двери, заглядывая ему в глаза своими кругленькими, как у пекинеса, глазёнками.

  — Андрей, ты снова пьяный!

 Что она хочет, что б я ей ответил? Он вздохнул, задрав шею, но Анна Викторовна чуть только собачонкой не подпрыгивала, но что б непременно быть с ним глаза в глаза.

  — Андрей, приходили сегодня из газовой компании – ты год уже за газ не платишь! Электричество тебе уже отключили! Я ходила в ЖЭК, узнавала, у тебя и за квартиру долги – кошмар! А ты пьёшь! Ты совсем с ума сошёл!

 И опять моргает на него и будто бы ждёт, чего он скажет.

  — Ты должен заплатить за газ! Если тебе будут отрезать, то сказали, что у нас у всех отрежут! Ты что ж это думаешь?! А?! Что ты молчишь?! Ну что ты молчишь?! Ты слышишь меня, ты обязан завтра же заплатить за газ!!

  — Хорошо, хорошо! – он всё пытался отвернуться от неё, а она всё егозила вокруг и совалась ему в лицо, — Заплачу!

  — Завтра же что б до обеда пошёл и заплатил! И что б был дома! Вечно тебя нету!

  — Анна Викторовна, я много работаю.  Я постоянно на работе. С утра и до вечера.

  — Отпросись! – слово это вышло и вовсе, как тявканье, — Ты понимаешь меня, отпросись и заплати за газ! Завтра! Ты слышишь?!

  — Слышу я всё, понимаю я! Завтра заплачу! Завтра всё!

 Кое-как он улепетнул от Анны Викторовны, заперся и некоторое время стоял в тёмной прихожей, прижавшись лицом к глазку. Смотрел на крохотный жёлтый мирок с соседней дверью, который никак не хочет дать ему покоя.

 Как же мне всё это опостылело…

 Вывалился в тяжкий пьяный сон он после двух рюмок, выпитых в тёмной комнате, прямо на диване.

 Глухой глубокой ночью  он вроде бы пришёл в себя. Всё тело изнутри раздирало в клочья. Но… он едва чувствовал это. Хотя и знал, что адская, почти непереносимая боль, но как-то так… словно бы это уже и не с ним, словно бы его собственное тело уже отдельно от него самого. Гораздо больше интересовал его какой-то странный звук. Звук этот был ужаснореальным, хотя Андрей был уверен, что звука этого быть не может.  Что-то вроде стука…

 Совершенно реально заскрипела, открываясь, дверь старого большого шкафа. Туда запихнуты были старые родительские вещи. Но теперь вещей не было, на задней стенке было что-то нарисовано (выжжено), кто-то нарисован, кто качал головой и похохатывал. Сзади и сбоку что-то шлёпало по полу. Каким-то образом он взглянул туда, хотя точно знал, что не поворачивался. К кровати его приближалась давешняя мёртвая девушка. Только она не шла. Ноги, ужасно длинные и тонкие, как будто вырастали из её боков на две стороны, как у паука. Она смотрела на него во все глаза и что-то говорила, почти в слезах пыталась ему что-то объяснить.

 Андрей заорал, хотя как-то стороной и абсолютно спокойно знал, что вовсе он и не кричит, никаких звуков не издаёт, что всё это просто сон и…

 Он разинул глаза, не вполне веря в то, что вот это реальность – здесь было уже светло, а ведь только что он и комнату эту, и всё, что в ней, так отчётливо и подробно видел, а ночь же была!..

 …Ну нет, это просто… кошмар был. Кошмар ему приснился…

 Андрей облегчённо выдохнул и тут же вспомнил весь сумасшедший вчерашний день. Облегчения как не бывало. Он закрыл лицо ладонями и пролежал так некоторое время.

 Заплатить за газ. Интересно, чем? Да ведь, даже если б и были у него деньги, что б заплатить… чёрта с два куда бы он пошёл! Это ведь всегда,всегда с ним вот так.

 …Да ничего не будет. Никто ничего не отключит. Ну, а отключит, так… Какая ему разница?

 Он… как это? – без средств к существованию. Через неделю, даже меньше, у него закончатся деньги, и взять их неоткуда.

 Андрей стал усиленно растирать лицо. Голова побаливала, но не сильно, зато во рту мерзкий, болезненный резиновый привкус. Вставая, он зацепил бутылку, которая с тупым звуком стукнулась об пол. Почти полная.

 Будь она проклята, эта водка.

 Кое-как добрался до ванной – голова не то, что б кружилась, а такое чувство было, что мозг окаменел и он попросту не выдерживает каменного этого веса. Умылся. Надо умываться, пока есть возможность – горводоканал чуть не каждую неделю уведомления шлёт насчёт задолженностей. А то он про них не знает.

 И поесть чего-то надо. Дома нет ничего, потому как, где ж хранить – свет ему отключили два месяца назад. Периодически вечерами, в подпитии, он электричество ещё и ворует, потому что отключение эдакое гуманное – просто тумблером на щитке щёлкнули и пломбу навесили, понадеясь на его порядочность…

 Андрей упал на кровать, решив немного дух перевести, прийти в себя. Несколько сигарет у него ещё осталось. Незаметно провалился в тёплую и тяжёлую дрёму. Вырвал его из неё очень громкий, очень наглый стук в дверь.

 Андрей ошалело раскрыл глаза, чувствуя, что от ужаса еле пальцем может пошевелить. Снова забарабанили, а вдобавок ещё и заговорили что-то в подъезде – громко и злобно. Кажется, расслышал тявканье Анны Викторовны. И ещё кто-то там.

 Пришли. Всё-таки это произошло. Сейчас происходит.

 По новой начали громыхать в дверь, ещё больше ругались. Сколько это длилось, Андрей не знал. Но, в конце концов, всё поутихло. Он лежал, ни жив, ни мёртв.

 Чуть-чуть успокоив остервенелое сердцебиение, Андрей закурил. Руки ходили ходуном. Надо как-то сматываться отсюда. Очень по-тихому, что б никто его не поймал. Но надо сматываться. Он некоторое время успокаивался этой мыслью, но с места всё не двигался. Когда почувствовал, что, более или менее набрался смелости для конкретных действий – в дверь снова застучали.

 Это уже была одна Анна Викторовна. Сама по себе она никак не желала униматься и долго барабанила, пыталась докричаться, так что Андрей даже уши зажал. Так продолжалось целый день. Примерно раз в час соседка ломилась к нему. Ясно было, что при таких раскладах он никуда не сможет сбежать. К вечеру ужас совсем исчерпался, но ему на смену пришло дикое какое-то, почти безмысленное,  полукоматозное состояние, какая-то нереальная помесь бодрствования и сна. Целый день он не только не вставал с кровати, но, считай, что и не двигался почти. В этом оцепенении ему даже и курить не хотелось.

 Когда стемнело, он вдруг подумал, что бредовая эта свистопляска у него под дверью наконец-то завершится. А ночью… поздно-поздно, часа в три, а то и в четыре – он улепетнёт отсюда.

 А ещё, может быть…что-то такое ему ночью…привидится. Он осознал, что хочет, реально желает, что б что-нибудь привиделось. Пусть фантастика, небывальщина – пусть!В его случае – это лучше, чем то, что есть сейчас. Пускай, пускай его хоть в параллельный мир затянет…

 Ночью он нормально так и не уснул – дневное оцепенение совершенно не изменилось. Андрей приподнялся, глянул в окно – свет в соседних домах ещё не везде погас. Попытался разглядеть на часиках, сколько времени, но это не удалось. Вспомнил о водке и чуть даже не развеселился. Во всяком случае, обрадовался. Пришла в голову странная такая мыслишка. Тихо покопался в столе, нашёл пластинку с какими-то мелкими таблетками. Валерьянка, что ли? Ничего больше не было. Андрей одну за одной, последовательно проглотил все таблетки, запивая водой, набранной в пластиковую бутылку из-под пива, что б постоянно не подниматься с кровати. Потом принялся за водку.

 Эффекта не последовала вообще никакого. Он даже толком и не опьянел. В какой-то момент он сообразил, что уже самая, что ни на есть, поздняя ночь. А он же хотел ночью уйти. Подумал, что надо подняться с кровати, но так и не поднялся. Всё тело, каждый сустав, так и ломило от навалившейся усталости. Ну да, двое суток он уже ничего не ел, да ещё на  таких нервах. Но надо бы подняться. Действительно надо подняться. Что ещё остаётся делать?..

 В подъезде раздалось какое-то шуршание, что-то вроде сопения. В дверь застучали. Отрывистый, злой, ненавидящий такой стук. Андрей лежал, не дыша. Засопели громче, скрипнула соседская дверь и всё стихло. Андрей свернулся в клубок, накрывшись до подбородка одеялом, и долго, по-детски, плакал меленькими слёзками. Иногда начинал причитать шёпотом какую-то белиберду, насчёт того, что хочет умереть. Ещё: мамочка, забери меня. Потом даже так: мамочка, УБЕЙ меня. Он не думал, что такое шепчет, само так выходило.

 На рассвете он неожиданно уснул. Может, от того, что на рассвет смотреть было невыносимо отвратительно. Когда опять застучали в его дверь, он даже подскочил на кровати.

 Точно чувствовал, что в подъезде полно народу. Вместо стука раздался новый какой-то звук – кошмарно громкий, визжащий и очень близкий.

 Что они делают?! Да что ж они делают?!!

 Пилят дверь. Да, пилят его дверь. Вернее замок. Чьи-то мужские, деловые голоса…

 …Можетэто мне всё кажется?! Может я совсем, совсем сошёл с ума? Или я уже умер – и это ад такой, а?!

 Андрей выглянул в коридор. Визжащий звук стал ещё ближе, ещё громче и неотвратимее.

 Что же делать? Что же мне теперь делать?..

 Сипло и быстро дыша, шатаясь он зашёл обратно в комнату, принялся шарить по ящикам, пока не нашёл бритвенное лезвие, завёрнутое в белую бумажку. Достал его, задрал рукав рубашки (с понедельника он не раздевался) и, ни секунды не колеблясь, с возможным усилием провёл лезвием по запястью.

 И ничего. Осталась только белая полоска на коже и всё.

 Андрей тихонько начал выть, широкими, взлетающими шагами меряя комнату. Снова взглянул на руку и увидел, как из белой полоски слабо проступает алая, почти розовая полоска крови.

 Не то, не так!!! Да что ж это за ужас?!!

 Бормоча и ноя, он где-то выискал грязный и слежавшийся кусочек марли и кое-как приладил его на запястье. Потом вдруг встал на карачки и полез под кровать. Он вовсе и не думал так делать, даже не вполне осознавал, что он делает, но полез.

 Это оказалось не так просто, он с трудом поместился внизу. На пару мгновений его охватило нечто наподобие клаустрофобии, но тут же прошло. Так же не думая, что он делает, затащил под кровать валявшиеся  рядом свои ботинки. Потом высунул руку наружу, нащупал одеяло и немного стащил его, что б край валялся на полу. И, соответственно, не было видно, что такое есть под кроватью. Всё это было очень логично, даже сообразительно, но он не знал, как он всё это делает – вместо мыслей был один сплошной, животный ужас. В темноте под кроватью он понял, что лезвие так и держит в руке. Даже пальцы порезал.

 Оказалось, что это ещё не предел ужас а. Замок допилили, дверь распахнули и тут же, ни капли не смущаясь, затопали по его квартире. Андрей лежал, вперившись глазами в пружины кровати. Содрал марлю и принялся порывисто чиркать себя лезвием по руке.

 Какие-то мужчины и  какие-то женщины громко разговаривали снаружи. Кто-то спросил: «А хозяин где?» Кто-то, усмехнувшись, весьма весело ответил: «В бегах». Мужской голос. Какой-то его сосед, наверно – Андрей никого толком не знал, кроме Анны Викторовны. Снова начали что-то пилить, уже в квартире и гораздо тише, спокойнее. В комнату, где он прятался, вошли.

 Это была Анна Викторовна, приведшая на погляделки какую-то его соседку,  которую он тоже, конечно же, не знал. Эта незнакомка запричитала, наверняка разводя руками, насчёт того, сколько ж тут мусора, сколько бутылок. Даже спросила, а не писает ли он прямо здесь, а то вон лужи вроде какие-то. Анна Викторовна бубнила своё любимое, про отключенное электричество и неуплату за квартиру.

 Андрей как бы наполовину потерял сознание. Он вроде бы и слышал, что происходит, но ничего уже не чувствовал и не думал. Под кроватью оказалось очень даже просторно. Краешком сознания понял, что все ушли. От этого стало ещё спокойней. Опять он не то спал, не то не спал. Время стёрлось, исчезло под его кроватью.

 Вылез наружу он, когда уже вечерело. Подивился, как спокойно себя чувствует. Может, просто ужас уже настолько его выпотрошил, что он больше не в силах чувствовать этот ужас. На цыпочках выглянул из комнаты в коридор. Дверь его была нараспашку, из подъезда ощутимо  тянуло холодом.  У потолка заметил какие-то чёрные следы на стене, присмотрелся и сообразил, что тут как раз труба, которую и перепиливали. Очевидно, газовая. Он побыстрее вернулся под кровать. Решил, что этой-то  ночью точно уйдёт. Никто уже сторожить его не будет и получится удрать. Эта мысль его обнадёжила и он тут же, под кроватью и уснул.

 5.

 Ночью он так и не проснулся. Выкарабкался из-под кровати, осовело глянул на часы. Пять пятнадцать утра. Самое оно. Очень быстро обулся, забрал из стола все деньги и так же быстро вышел из квартиры. Не позволял себе ни о чём думать, пока не вышел из подъезда и не пересек свой двор, что б из окон его уже не было видно.

 Прошёл ещё чуть-чуть и повалился на скамейку в соседнем дворе.

 Небо только начинало выбираться из молочной утренней серости и нежно голубеть. Прохладный воздух казался переполненным свежей жизнью. Вслед за дуновением ветерка подрагивали листья на деревьях. Всё почему-то думалось, что что-то такое хорошее скоро придёт, вместе с солнцем, такое славное, такое доброе…

 Андрей дышал и наслаждался от собственного дыхания.

 Неужели кошмар мой закончился?

 А он закончился? Дальше что делать? Куда идти?

Андрей, как всегда, просто пошёл, куда ноги понесли. Смутно он думал, что надо идти куда-то ближе к центру – на окраинные спальные районы смотреть было ненавистно. Город вокруг тоже начинал постепенно просыпаться и начинать свою жизнь. Сперва только где-то гулко стукнет об асфальт брошенная дворничихой метла, да какой-нибудь  благообразно выбритый дядька в застёгнутом до упора спортивном костюме протрусит с собакой на поводке. Редкие заспанные люди, скукожившись от утренней прохлады, быстренько-быстренько чешут на раннюю свою работу. Набычившись и перекидываясь смешками, идёт выпущенная из обезьянника золотая молодёжь, измятая ночным дебошем. На основном городском проспекте машины прибывали с каждой минутой. Первые маршрутки уже подхватывали на остановках первых пассажиров.

 До центра Андрей добрался около семи часов. Первым делом  в магазинчике-киоске купил себе пачку сигарет,  порошковое кофе в пластиковом стаканчике и какую-то шоколадку. Как бы со стороны наблюдал за собой и только диву давался, какое у него приподнятое настроение.

 Всё это, конечно, прекрасно, но… делать-то что?

 Не хотелось вовсе думать о том, что с ним произошло, что с ним происходит и что ещё может произойти. Чем, вообще, всё закончится.

 На центральной площади, старой и маленькой, конечно же, стоял памятник Ленину. Андрей безразлично пялился на него, допивая кофе. Смял стаканчик, кинул под ноги, так же безразлично посмотрел на него. Неуверенным шагом свернул куда-то, в какой-то двор.

 Может… за город куда-то двинуть? И что? Лежать  там где-то, что б никого не было?.. Или как?

 Дом перед ним был старой постройки, и он даже с каким-то удивлением принялся его разглядывать – так  намозолили ему глаза блочные многоэтажки, что он даже как-то и позабыл, что ещё и другие дома бывают. Дом был серого цвета, давно не крашеный, всего-то в три этажа, даже  ещё с деревянными рамами на окнах. Особо привлекла Андрея лепнина под карнизом, хотя ничего она особо и не изображала, всё что-то вроде листьев каких-то, толстых и обязательно изогнутых.

 Во дворе  не было ни одной машины, только растрескавшийся асфальт… Даже деревьев нет… И всё… серое какое-то такое…

 Он задрал голову кверху. Небо почему-то показалось ему потемневшим, по-зимнему холодным и каким-то далёким, всё в размытых мазках блеклых облаков. И тихо, так тихо вокруг!..

 Он ощутил, что кто-то стоит за его спиной. Обернулся, содрогнувшись.

 Сзади стояла она.

 Смотрела на него, чуть  нахмурившись, потом, словно бы с опаской, протянула ему обе руки.

  — Видишь?

 На кончиках её пальцев всё ещё была кровь, правда, уже засохшая.

  — Боишься?

 Андрей мотнул головой. Он и действительно уже не боялся…

 Ведь этого же он хотел, да?

 Девушка вдруг улыбнулась. Улыбка нервная была, как бы перепуганная.

  — Кто ты, а?

  — Всё ты хочешь знать.

  — Погоди-погоди. Т… Я… Тебя… Лиза зовут, так?

 Она погрустнела, опустила руки, сделала к нему два шага, внимательно рассматривая, даже изучая  его лицо.

  — Откуда я тебя знаю? А… Ну да, я там… прочитал, на… на могиле. Ты… ты… у…умерла? А? Ты… мёртвая?

  — Прочитал? Прочитал?

 Она вроде как обиделась на это слово. Потом быстро ухватилась за его руку. Пальцы у неё были тёплые, даже горячие, словно она была в болезненном жару.

  — Пошли? Пошли.

  — Куда?

 Она поначалу не хотела отвечать, потом выговорила: «Повсюду» и снова улыбнулась своей несчастной, почти плачущей улыбкой.

  — Куда… Лиза? Куда?

 Андрей был уверен, что так её и зовут. Ему необходимо было, что б у неё было имя.

 Лиза довела его до угла дома. Там должна была быть площадь. С Лениным. Там и была площадь. Но какая…

 Площадь эта была огромнейшей и вымощена была белым булыжником, и каждый булыжник не лежал на месте, а стоял торчком. В середине на громадном чёрном постаменте громоздилось что-то такое, чего Андрей никак не мог уразуметь. Чёрт его разберёт, что оно такое, не то волна морская, не то корабль на волне морской, не то чудовищная рыба, глотающая корабль на волне морской… Очертания были какими-то зыбкими, неразборчивыми и никак не удавалось рассмотреть их получше, хотя точно Андрей знал, что вся эта фигура отлита из какого-то металла, и даже более того – по всей по ней виднеется целая вереница уступов и лесенок, что б можно было забраться…

  — Посмотрел?!

 Он вздрогнул от этого вскрика. Лиза в неподдельном ужасе вращала больными, а кайме чёрных ресниц, блеклыми своими глазами. Тут только он понял, что цвет у её глаз – светло-жёлтый.

  — Теперь – бежим!

 Она дёрнула его за руку и понеслась по белому булыжнику к ближайшим серым домам. Все дома, какие тут были, были старыми, в два или в три этажа, и все серые. И их тоже Андрей не мог толком разглядеть.

 Долго они бежали или нет, он не знал. Когда остановились, он увидел, что они у подножия какого-то холма. И вообще, наступал сумеречный, сырого цвета, как будто зимний вечер. Но… как так целый день прошёл? Или не прошёл? Когда Лиза появилась за его спиной… уже и был вечер. Вместо утра.

 Холм был очень пологим, поросший травой, с протоптанными в нескольких местах дорожками наверх. Андрею холм показался просто несоразмерно большущим. Хоть целый день иди, а до вершины не дойдёшь. Хотя он и видел, что вовсе и не большой холм. На вершине – какие-то строения. Оглянувшись, он  не без удивления увидал узкую петляющую речушку с небольшим арочным мостиком. Готов был поклясться, что никакой речушки не было, и ни по какому мостику он не бежал.

 У подножия холма обильно росли непролазные кусты и деревья, из которых виднелось что-то на подобие белых каменных блоков.

  — Вот тут… наше место. Вот тут, — Лиза даже ногой притопнула, и будто пальцем кому-то погрозила. Её рука так и мяла его руку, словно она проверяла, что он никуда не пропал.

  — Какое место? Где это всё вообще? Это… что такое? А?

 Она вдруг всхлипнула, отпустила его, обхватила плечи руками, как от холода.

  — Жила-была девочка в домике у белой стены.

 Андрея пробрала жуткая дрожь от её голоса, от напуганных глаз, сосредоточено всматривающихся куда-то впереди себя.

  — Помнишь?

  — Что я помню?

  — Девочка любила мальчика. И мальчик любил девочку. И больше никто их не любил. А потом девочка стала умирать, а мальчика не было. И девочка умерла, а белая стена… БАХ!

 Она взмахнула руками, скривив рот в жуткой гримасе, одновременно и боясь чего-то и не в силах не смотреть на то, что так её пугало.

  — Помнишь? Помнишь?

 -…

  — Помнишь?

  — …Н…ничего… Ничего я не помню… Ничего не помню. Да что я должен помнить?! Я… я не сумасшедший!

  — Пошли! Пошли! – она снова тянула его за собой.

 На этот раз, правда, не бегом. Они шли вдоль реки по самой заурядной и обычной асфальтовой дорожке. Впереди что-то чернелось. Андрей понял, что они подходят к какому-то… парку, что ли?

 Ему вовсе не хотелось туда идти, потому что очень быстро темнело. И ему совсем не нравилась речка. Вроде бы вполне нормальная городская речка, в бетонных стенах и с кованым ограждением. Только  текла она без всякого звука. И что-то в ней плыло. Что-то… да ведь и не крокодил там какой-то, а… Андрей не желал разглядывать, что такое там было. Решил про себя, что это… кажется… мёртвые тела. Одно за другим – мёртвые тела. Ну и пусть.

 Когда они дошли до парка, повсюду уже была напрочь непроглядная темнота. Очертания кустов и деревьев были похожи на застывшие клубы дыма. Андрей даже не мог разглядеть свою спутницу, только ощущал, как её пальцы в мелкой дрожи теребят его кисть.

  — Куда ты меня завела? Лизка?

 Его вдруг покоробило – зачем он так её назвал? Был уверен, что её это обидело… Вдруг его разобрала злость.

  — А?! Лизка! Куда ты меня завела?!

 Он вырвал свою руку. Через пару мгновений осознал, что стоит в черноте совсем один. От черноты этой даже голова начала кружиться  и всё чудилось, что вот-вот земля куда-то пропадёт из-под его ног. А вокруг что-то двигалось. Он ощущал это чьё-то чужое движение – сонно-медленное… будто стадо каких-то огромных зверей плетётся. Тяжко дыша, маленькими шажочками, непроизвольно покачиваясь в разные стороны, Андрей побрёл сквозь черноту, съёживаясь от  мысли, что кто-то издвижущихся может его задеть…

 Впереди завиднелось что-то жёлтое. Какой-то свет. Андрей поспешил туда. Сначала понял, что под ногами опять цивильная дорожка, потом сумел уже разглядеть деревья и кусты, а впереди – какой-то большой, белого цвета, вроде бы современный по виду дом. Только вот окон в нём не замечалось, хотя дом был очень высокий. Только дверь. Деревянная двухстворчатая дверь, ну прямо точь-в-точь, как вот в школе. Над дверью горела лампочка, а под лампочкой, согнув колени, сидела на крыльце в две ступеньки Лиза.

 Андрей постоял полминуты, глядя на неё. Она глаз не поднимала. Андрей сел рядом на ступеньках. Странная мысль пришла ему в голову. Сунул руку в карман и достал пачку сигарет. Достал сигарету, даже ощупал, помял её…

 Да, это всё по настоящему, не сон и не глюки. Он закурил. Обычный дым, с обычным своим вкусом. Но вот есть и не обычное. Он чересчур уж хорошо себя чувствует. Двое суток он не жрамши живёт, а ещё так и бодрячком. И не болит совсем ничего. И голова просто небывало ясная. Только страшно и ни черта он не понимает, что такое творится с ним…

 Он заметил, что Лиза придвинула к нему руку, шурша  ладонью по камню ступенек. Взял эту руку в свою. Лиза очень шумно выдохнула, будто всё это время и дышать боялась.

  — Лиз… так… куда ты меня завела?

  — Скоро будет светло.

  — Ты никогда не отвечаешь на вопросы?

  — Этоты никогда не отвечаешь на вопросы.

  — Давай… не будем… ругаться.

  — Давай. Никогда. Никогда не будем. Ругаться, — опять жёлтое её лицо исказилось отчаянной и жалкой улыбкой.

  — Лиза… Только ответь,  пожалуйста… Я… Я так перепуган!.. Лиз, ты… мёртвая или живая?

  — Живая. И хочу, что б живая. Буду я живая?

  — Что… как… В смысле?

  — …Молчи. Молчи.

 6.

 Он докурил сигарету, приопустив веки. Тут понял, что не держит больше Лизу, встрепенулся и…

 Всё не то. Всё не там.

 Он был в центре города, настоящего города, в очень приличном Центральном парке чьего-то имени, рядом с искусственным прудом, на парапетике, вернее под парапетиком, на пыльных плитах, рядом с опрокинутой бутылкой водки и сдавленным пластмассовым стаканчиком. Стаканчик он сразу опознал – точно его стаканчик, утром из него он кофе пил. Точно кофе, а не что-то другое…

 Обалдело озираясь по сторонам, Андрей с трудом поднялся с плит. Правый бок надсадно побаливал, во рту был вполне характерный привкус, а голова тихонько тлела еле тёплым огоньком.

 Время было сильно уже после полудня, но было ещё довольно светло. То тут, то там кто-то прогуливался – и подростки целой гурьбой, и жмущиеся друг другу мальчики с девочками, и повзрослее парочки, и  мамаши с детьми. Мамаши особенно неодобрительно стреляли в него взглядами.

 Чёрт, да что… что это такое?

 Только поднявшись, он тут же довольно спешно двинулся прочь от бутылки и стаканчика, и вообще прочь из приличного парка с мамашами и детьми. В таком месте может и патруль принять, и повезло, что до сих пор не принял. Сколько он здесь провалялся…

 Стоп! А… А Лиза?

 Что это всё было?!!

 Погоди-погоди, в центре, на площади, я попил кофе, зашёл в какой-то двор и… Нет, или… Поднял стаканчик, что б лишние не тратить… Думал куда-то за город, но дошёл только до парка… Так, что ли?

 Да ну нет!

 А очень так складно получается у него… Только ничего этого он вообще не помнит! Помнит, очень чётко помнит Лизу, её руку в его руке, невообразимый постамент на площади с белым булыжником, речку с телами, тёмный парк… Вот это всё он помнит. А стаканчик, водку и Центральный парк чьего-то имени – хоть убей!

 Что за бред?!

 Он понял, что как-то сам по себе остановился у киоска под большим красным навесом. Только глянул туда, только учуял запах, и рот тут же слюной переполнился, чуть по подбородку не потекло. Продавали разнокалиберный фаст-фуд, который даже тут же можно было и употребить за двумя пластиковыми столиками под большими  красными, кока-кольными зонтиками. За одним столиком сидело двое подростков лет по пятнадцать, у одного на мобильнике играло техно, они пытались есть свои хот-доги, но всё давились от непобедимого хохота. Андрей тут же и уверился, что ржут они над ним. Видок у него, должно быть, тот ещё. Он ушёл за кисок, где росли приличные туйки, и свой хот-дог проглотил в одну минуту, так что от скорости поедания даже значительный кусок сосиски изо рта на землю вывалился. Ещё не дожевав, он вполне осознал, что этого мало, а через минуту ощутил такую тяжесть в животе, что его замутило. В желудке урчало, будто бы даже что-то лопалось и посвистывало.

 Выйдя из парка на улицу, тщательно утирая ладонью рот, Андрей глянул в боковое стекло припаркованной машины. Рожа как рожа. Уж какая есть. Только бородка чёртова козлиная разрослась не в меру. Довольно бестолково обтрусившись, выковыряв закись из глаз и пятернёй поелозив в волосах, Андрей в городе отыскал ещё один фаст-фуд, съел ещё один хот-дог, уже более спокойно и взял бутылку лимонада.

 Тем временем уже стемнело. 

 Улицы в центре были выложены разноцветной фигурной плиткой, посередине  через каждые десять метров подделанные под старину фонари, рядом с фонарями скамейки. На скамейках сидели, галдели и веселились молодые парни и девчонки. Фонари зажглись ровным, не слишком ярким светом. Зажглись витрины в магазинах, пиццериях и кафетериях – светом с синим отливом, казавшимся нездешним и призрачным. Подальше, на проспекте, бурлило облако ядовитого светло-красного света из очень высоких, с нагнутым верхом, фонарей.

 Андрей, опустив голову, пошёл к проспекту,  боясь смотреть на гомонящие толпы, снующие повсюду. Свет – ни красный, ни синий, ни ещё какой бы то ни было – не нравился ему. Он долго шёл, выискивая улицы потемнее, пока совсем  не заблудился.

 Руки и ноги казались ужасно тяжёлыми, ныла голова, и так тоскливо было, что мочи не было.

 Надо искать, где уснуть. Вот это точно – страшно хочется спать.

 Только вот где? Заглянул в какой-то двор, проверяя, не шатается ли там кто. Вроде бы был тут какой-то палисадник. Андрей спешно укрылся там, лёг на бок под маленькой, прибивающейся к земле сосенкой. Лежать было ужасно жёстко. И от холода начали стучать зубы. Скрючившись, поджав колени к подбородку, Андрей усиленно дышал носом, почему-то решив, что от этого можно согреться. В голову такая чепуха лезла, о которой он и не думал никогда раньше. Чепуха самая бестолковая, тут же забывающаяся.

 Он не думал, что сможет заснуть, но заснул.

 Застал себя стоящим на ногах перед длинным, в три этажа домом, выкрашенным в белый и коричневый цвета. Дом страшно был похож на школу – хотя б и на ту, где он учился когда-то.  И был день. Тёмный, будто быбессолнечный какой-то.

 Андрей стал подходить к дверям – вполне узнаваемым двухстворчатым деревянным дверям. Они были распахнуты настежь. Внутри оказалось неожиданно светло, даже словно бы разноцветный был этот  свет. Андрей задрал голову, удивлённо рассматривая десятки, да, пожалуй, и сотни лестниц, которые спиралями и зигзагами завинчивались кверху – так высоко, что и не видно в какую точку все они сходятся. А вполне рядовые были лестницы, как в любом нормальном доме, с залапанными железными перилами.

 Андрей стал подниматься по ближайшей лестнице. Невероятно быстро он оказался так высоко, что даже вниз без боязни не взглянешь. Лестница вывела его на самый обычный, без сомнения школьный этаж.  Очень широкий коридор –рекреация – в дальнем конце, словно воткнутая в него трубка, коридор узенький и тёмный. Справа – высокие окна, слева – двери в кабинеты. Эти вот двери совсем Андрею не нравились. Уж чересчур они были высокими и страшно старыми, с потрескавшейся побелкой и неровными краями.

 А тянуло его всё к узкому и очень тёмному коридорчику впереди. Зашёл туда, увидел справа низенький проход, без двери. Сунулся туда. Помещение было большим, полутёмным, с освещением болотного оттенка, неизвестно, откуда идущим. И стены, и пол, и даже потолок были выложены потрескавшимся гулким кафелем. Здесь было сыро  и ужасно воняло чем-то затхлым, будто бы гниющими тушами мяса.

 Кафель на глазах отпадал кусочками, громко звеня. Кафель под ногами поблёскивал мокрым. Из дальнего конца помещения вышел человек.

 Самый обычный, не знакомый. Довольно молодой, коротко стриженый, в чёрном свитере с высоким воротом. Он без интереса, мельком глянул на Андрея и тут же повернулся к нему боком. Задёргал плечами, будто зачесалось у него между лопатками. Андрей понял, что человек пытается снять с себя свитер. Вот уже голова скрылась в высоком вороте, опустевшие рукава  тянулись к полу.

 В безотчётном страхе, затрясшем внутренности, Андрей задом вышел из помещения и поспешил назад по узкому коридорчику. В рекреации наткнулся на первую же дверь. Она легко открылась, и Андрей спиной ввалился в комнату.

 Комнату он тотчас узнал. Его комната, в его квартире. Только гораздо лучше, чем в самом деле. Прибранная комната. Это, спору нет, отлично, конечно, до смешного отлично, но… всё не оставляет странное такое ощущение, что всё это…обман. Ну с какого бы перепугу его комнате быть так уютно прибранной?!

 Андрей сел на свою кровать, оглядываясь по сторонам. Лампа на столе горела – и электричество есть! Или он уже и здесь успел его своровать?! Он захихикал, зажав ладонями рот. Опрокинулся на кровать.

 Нет, ну не может всё это быть галлюцинациями! А тогда что это?

 Лёжа, он забылся на какое-то время, пока вдруг не ощутил, что что-то очень сильно давит ему на ноги. Давило и давило, а он еле мог пошевелиться. Андрей стал барахтаться изо всех сил. Хотя бы голову поднять… Да что ж это… такое тяжёлое…

 На ногах у него лежало мёртвое тело. Даже попросту кусок мёртвого тела, с обрубленными ногами, руками и головой. Андрей завыл от ужаса и отвращения, спихивая с себя тяжёлое, холодное мясо. Свалился с кровати, и тут же оцепенение отпустило его. Подпрыгнув на месте и взвизгнув, Андрей смотрел на кровать. Но ничего там уже не было.

 В окне было видно, как что-то мерцает снаружи. Андрей, дыша со всхлипами, подошёл к окну. С ужасной высоты увидел перед собой город. Город весь был застроен высотными домами, между которыми видно было снующие фигурки людей.

 По небу на город что-то надвигалось. Ужасное зрелище было, но до того захватывающее дух, что у Андрея по всему телу мурашки забегали. Из невероятного далёка наплывала громадная и совершенно чёрная  туча, наваливалась клубами, занимая всё пространство сверху донизу, в чёрных, похожих на дым облаках, то и дело вспыхивали молнии. Молнии были красными.

 Темнота, гуще ночной, стелилась на город ещё прежде тучи. Мгновенно повсюду воцарилась эта темень – не то ночь, не то сумерки и в темени этой каждый высотный дом начинал будто бы гнить и мерцать нездоровым белесовато-голубым сиянием. И туча неслась вперёд, и была уже близко, и тут Андрей понял, что несётся она ужасающе быстро.

 Отпрянув от окна, он выбежал из комнаты и припустил так быстро, как никогда ещё не бегал. Ни с чем несравнимый ужас совершенно растоптал его. Даже вообразить он себе не мог, что может существовать нечто такое громадное, такое жуткое и такое неумолимое, как туча, испещрённая ненормальными красными молниями и бегущая впереди тьма, обволакивающая всё своим ужасным тёмным светом. От тучи надо убегать, уматывать без оглядки, потому что проглотит она тебя и даже не заметит, просто проглотит, как целый мир глотает – прямо сейчас!..

 Он долго бежал по извивающимся лестницам, пока ноги, наконец, не запротестовали. Колени отказывались сгибаться. А он ещё с перепугу забежал чуть не до самого верха. Глянул вниз и поёжился – дна не видно было чёртовым этим лестницам.

 Добрался он до ещё какого-то этажа. Представилось, что этаж этот на такой высоте, что, ей-богу, даже воздух здесь другой – всё его лёгким не достаёт. Андрей зашёл на этаж, смутно чувствуя опять какой-то невозможный, фантастический обман. Бредятина какая-то так и крутилась в голове: это четвёртый этаж, а их всего три.

 Потолок тут был очень низкий, всего на пару пальцев выше его головы. Ни окон, ни дверей, только тёмный коридор. С неровными стенами, неровным потолком, неровным полом. От этих неровностей коридор казался чуть ли не круглым, что-то вроде пещеры. В тёмной глубине этой пещеры что-то  пошевеливалось и сипло, задавлено дышало. Звериное было дыхание, смрадное и тяжёлое.

 Андрей стал пятиться назад. Ему совсем не хотелось увидать, что такое там дышит. И вообще, надо как-то выбираться из этого сумасшедшего дома, с этой бешеной высоты несуществующего четвёртого этажа…

 Андрей стал спускаться вниз по лестницам. Подниматься было жутковато, но, ей-богу, не было так страшно, как теперь. Проклятые лестницы так и колыхались под его ногами, словно крепились где-то на гнилых верёвках. Но сильнее страха было желание выбраться из этого места, подальше от коридоров, дверей и окон.

 Ему казалось, что спуск никогда не кончится, но он кончился, впереди была уже самая простецкая двухстворчатая деревянная дверь. Андрей вывалился из дома наружу, остановился, что б отдышаться. Колени тряслись от нервного перенапряжения.

 Чёрт, куда же я попал? Что это всё такое, что это всё значит?

 Что, вот это вот и есть параллельный мир? Ведь, если глюки, телом бы он ничего не чувствовал, а он чувствует. Или это сон? Ну ни фига ж себе сон! Или это и то, и другое, и третье?

 Андрей побрёл прочь от дома, похожего на школу. Шёл он по каким-то улицам, налепленным на земле, казалось, без всякого толку и смысла. То самые обычные были улицы, с выщербленным асфальтом, с огромными рытвинами, у которых крошились края. То попадал он на переулки-загогулины, с  булыжником, которые закручивались самыми невероятными фигурами. Дома на этих улицах были всех возможных и невозможных архитектур. Маленькие, приземистые, в один или два этажа, очень обшарпанные, будто сколоченные кое-как, с черепичными крышами и такого странного цвета, что чудилось, будто слеплены они из глины. То вдруг вклинивалось современное какое-то здание, тоже, по виду заброшенное и неухоженное, явно не жилое, а не то склад какой-то, не то магазин. Полно было деревьев меду этими домами. Всё какие-то очень высокие были деревья, похожие на тополя, но не тополя. Под деревьями обязательно был какой-то ужасно запутанный, непролазный кустарник. И деревья эти совсем не шевелились, будто  не настоящие.

 Андрей старался не заглядывать в окна домов (а окон и дверей хватало), но время от времени где-то на периферии виднелась чья-то фигура. Андрей останавливался, пережидал. Иногда видел  больше, чем ему хотелось. Люди, попадавшиеся ему, точно все были люди. Но у одного, он заметил, лицо было ужасно посиневшее. Ещё прошла целая группа, штуки четыре, а то и пять. Все они держались за руки и у всех щёки пучились и раздирались от огромных улыбок. Над улыбками так же пучились будто бы нарисованные глаза.

 Однако, откуда-то он знал, что все, кто здесь живёт, действительно живёт, гораздо дальше, где-то… в центре. Что-то они там делают.

 Чем дальше, тем больше Андрея разбирал мандраж. И уже хотелось чего-то обычного, обыденного, известного вдоль и поперёк. А здесь, в этом непонятном городе было страшно, не пойми от чего.

 Он заметил, что улица поднимается в гору. Чувствовалось, что впереди какое-то большое открытое пространство. Сердце замерло в очень нехорошем предчувствии, но Андрей не остановился, даже ускорился. Блудить по этим  чёртовым бесконечным улицам можно аж до истерики

 Очутился он склоне холма, который дугою бежал вниз, тут же перетекая в новый холм. То, что стояло на нём, нельзя было точно определить. Андрей видел, что это тоже  дом, но и знал, что так же это – самая настоящая гора. Во всю стену дома-горы  было гигантское изображение (выжженное) какой-то сморщенной, сгорбленной старухи, с небывалой шапочкой на голове и кривой клюкой в руке.  Эта выжженная старуха улыбалась самой глупой, самой идиотской и самой сумасшедшей улыбкой, какую только можно было себе представить. Выжженное лицо её двигалось, постоянно корчась и постоянно улыбаясь, а пальцы так и перебирали по клюке.

 У Андрея внутри всё так и опустилось  от страха. Тут он увидел, что кто-то очень скоро взбирается к нему по склону холма. И это точно за ним. Он задохнулся от напиравшего изнутри вопля – так задыхался, что даже и звука издать не смог.

 7.

За ним, за ним, за ним!!! Ну что, что, что им всем нужно от него?!!

 Он оступился – от слабости оступился – тело уже чуть не в конвульсиях билось от ужаса, тело всем своим существом знало, что не выйдет убежать. Кое-как Андрей пытался подняться, а грудь рвало в клочья от того, что он от страхаразучился дышать.

 Кто-то был уже рядом, уже на самой вершине холма…

 Андрей узнал Лизу.

 Холм вовсе не был каким-то непреодолимым, как раз наоборот, очень покатым, но Лиза почти всползала на него, с усилием подтягиваясь, цепляясь побелевшими пальцами за траву. Ужас откатился назад, Андрей утирал трясущимися руками лицо, мокрое от пота и слёз, и недоумённо смотрел, как карабкается Лиза.

 Она даже кряхтела и всхлипывала, вырывая траву с корнем, запрокинула  на него голову и с усилием протянула руку. Андрей смотрел и чувствовал,  как внутри начинает ворочаться инстинктивное какое-то отвращение, вернее, неприятие того, что творится вокруг. Да ведь какая-то дичь несусветная творится!..

 Лиза взобралась-таки наверх, встала на коленях, дыша с присвистом, безрезультатно пытаясь убрать за уши падающие на глаза волосы.

  — Пришёл, — выговорила она, когда дыхание  немного вернулось к норме, — Всё же пришёл…

 Голос у неё как-то изменился. Ни дать, ни взять нечеловеческий какой-то шип. Андрей подумал об этом и будто лёгкий электрический заряд прошиб его насквозь.

 Да нет, онатак и говорила, ещё вчера (или когда это было?)… В какой-то момент, вроде бы  перестала шипеть или он привык…

 Это соображение немного успокоило. Андрей сел на земле, прикуривая и глядя на Лизу расширенными глазами.

  — Ч…чт-то… что это т-такое?.. А? – он пальцем указал на дом-гору с выжженной на нём старухой.

 Лиза вжала голову в плечи, немного обернулась, моргнула несколько раз, нахмурившись, будто мошку отгоняла.

  — Нет уж, ответь. Что это такое?

 Лиза посмотрела на него в упор из-под сведённых к переносице бровей. Коротко прошипела:

  — Смерть.

 -К… Смерть? И… И ведь… п-п-п… Подо… Ты! Ты  оттуда пришла. Сюда. Оттуда.

 Она стала растирать себе плечи, поглядывая на него искоса.

  — Значит ты… всё-таки… мёртвая… А? А… я? Я… Я не мёртвый. Я не умер. Тогда… Тогда я где?

 Лиза скривила рот на бок и смотрела на него, щуря свои небывалого цвета глаза.

  — Все здесь есть, — проговорила хриплым, сухим, будто от сильной простуды, голосом.

  — Чего?

  — Все здесь есть. Не понимаешь? Все живут и там и здесь.

  — Чт… Ни черта я не понимаю… Кто  все, где здесь?! Что… Как… все здесь – когда? Там… там – днём, да? А здесь – когда спят? Там ночь – а тут день? Так что… я – сплю? Это сон всё?

  — Всё настоящее. Здесь. Понимаешь?

  — … Можешь ты по-человечески говорить? МОЖЕШЬ ТЫ НЕ ШИПЕТЬ?

 Он видел, что каждое его слово её обижает. Непроизвольно он именно так специально и выговаривал каждое слово. Злился на неё – за то, что затянула его сюда, за дикий страх, который здесь испытал. За то, что его пугало, что она шипит. Андрей видел, как всё больше сгибаются её плечи и наклоняется голова, и жёлтые глаза всё больше исчезают в чёрных лепестках ресниц. Он знал, что ей больно от обиды, очень больно…

 Будто со стороны смотрел на себя, абсолютно уверенный, что никакого удовольствия не получает от того, что обижает её, но всё равно делал это.

 Андрей отвернулся, закурил ещё одну сигарету. Впереди всё маячила выжженная на стене старуха.Смерть…

  — Лиза! Слушай… Я видел… что-то…

 Он рассказал ей о чёрной туче и уродливых красных молниях.

  — Хоть это можешь ты мне сказать? Что это?

 Лиза сосредоточено потёрла виски, жалобно смотря на него.

  — Стена упала.

  — Какая стена? А, белая. Это я слышал. Но… блин… И что? Ну, вот, упала и дальше что?

  — Всё разрешено.

  — Что всё? Кому?

  — Всем.

  — Отлично! Ты… ты три слова, что ли, знаешь всего?! И повторяешь одно и то же!

 Лиза будто поперхнулась чем-то и вдруг начала тыкать его кулачком,  куда не попадя. Из жёлтых глаз по щеками покатились две толстые слезы, зацепившиеся на бесцветных растрескавшихся губах. Очень  так противно было глядеть на эти две слезы. Андрей ухватил Лизу за запястья, что б перестала его колотить. Сил у неё, кажется, совсем не было.

  — Всё же так просто!.. – выплюнула с грудным надрывом, чуть не охрипнув.

 Что же у неё с голосом? Она… даже и кричать не может…

  — Да, не могу!

 Андрей выпустил её руки, отпрянул назад, как ошпаренный.

  — Не могу кричать… Много кричала…

 На каждой «р» Лиза начинала хрипеть сухим хрипом.

  — Всё так просто… Просто ты не помнишь… Не понимаешь… Всем всё разрешено – значит всё. Никто не будет живым, раз так разрешено. Все оторвут себе головы, раз так разрешено.

 Лиза зашлась натужным, рвотным кашлем, от которого задыхалась, упёршись руками в траву. Последнее, что расслышал Андрей:

  — Зачем?..

 Это она у него спрашивала, подняв голову  от земли.

 Вот это «зачем» внезапно настолько испугало Андрея, что он чуть ли не в прыжке поднялся на ноги. Что такого страшного было в «зачем» он… не знал. Знать не хотел. Ничего это не значит. Ничего это не значит!

 Он убегал к городу. Раз или два оглянулся на Лизу. Лучше бы не оглядывался. Что-то с ней происходило. Он не желал знать,что. Он… да он её ненавидит!

 …Голос, голос, голос… В голосе загвоздка, с голосом всё не так, другой он должен быть, а он такой… Шипит. Кричала…Орала. Орала, когда падала…

 Не хочу, не буду думать!..

 Хочу проснуться, проснуться хочу, всё это просто сон, просто кошмар, ничего этого нет, всё это ничего не значит!..

 Что же вы все делаете со мной?..

 Он застал себя стоящим на изумрудной траве. Изумрудом она блестела от росы, попавшей в струйку маленького солнечного лучика, стелящегося низко по земле. Сверкающая роса, ему показалось, дажепахла. Чем-то прохладным и приятным. Он поднял взгляд от травы.

 Справа вдоль пятиэтажной хрущёвки тянулись заросли черёмухи, слева шла утоптанная тропинка под горку, к соснам, высаженным аккуратными рядами. Между так же в рядок выстроенными пятиэтажными грязными коробками домов просачивалось сверкающее марево рассвета.

 Андрей застонал, сел возле черёмухи и стал водить рукой по траве. Потом мокрой ладонью принялся утирать лицо. Достал сигарету, смачно задымил, разлёгшись на траве и подложив под голову ладонь.

 …Интересно, что это за район? Это вчера, на ночь глядя, меня сюда занесло, а?..

 …Твою мать, ну и сны же мне снятся!..

 Он не то заплакал, не то засмеялся. Вспомнилась, кроме диких снов, и дикая его реальность.

 В каком же сумасшедшем мире я живу. Чем это всё кончится, а? Вся эта чудь – наяву или нет? И что она означает?

 Вспомнилась надвигающаяся чернота и красные высверки в ней.

 Андрей поднялся на ноги, почесал затылок. Всё всматривался в небо. Он-то и знал, что небо совершенно ясно. Но сметающая всё на своём пути туча так и стояла перед глазами.

 8.

 Судя по всему, он действительно немало отшагал  прошлым вечером, потому  что оказался опять на окраине, неподалёку от товарной станции на железной дороге. Захолустье тут было ужасное. Улицы начинались у какого-то пруда-болота, который зарос  до самого центра камышом выше человеческого роста. Камыш пугал немного Андрея – диковатая идея родилась в голове, будто этот камыш – и не растение вовсе, а животное какое-то. Просто – животное, растущее из земли. Слишком уж он большой, камыш этот, да ещё и… волосатый какой-то…

 Рядом с камышом была  заасфальтированная  площадка, огороженная небольшой полукруглой каменной стенкой. Стенка была изрисована баллончиком всех цветов, под стенкой было густое крошево битого стекла, слипшиеся от времени мятые стаканчики, сверху изрядно присыпанные скрученными на все лады окурками.

 Улицы от камыша шли без всякого порядка. Ни то, что таблички с названием, Андрей, кажется, даже и номера хоть какого-нибудь дома нигде так и не увидел. По всем улицам часто были насажены старые уже деревья всех известных Андрею разновидностей. Опавшую листву с этих деревьев, наверное, последний раз убирали ещё при царе Горохе. Посреди улиц стояли вечные гнилые, красно-чёрные лужи, до самого дна забитые слежавшимися этими листьями.

 Дома тоже все были разнобойными, и пятиэтажные, очень грязные хрущёвки с прогнившими от сырости застеклёнными балконами и частные дома за высокими заборами. На одной улице Андрей некоторое время таращился на новенькое, всё в свежей жёлтой краске, монументальное здание под красным профнастилом и за забором с острыми шипами. На заборе была зеркальная табличка, сообщавшая, что это, ни много, ни мало, центр занятости. Почти напротив был древний сине-белый ларёк с наглухо зарешёченным оконцем. Андрей и не думал, что такие ещё остались в природе.

 Из одних раскрытых окон валила во всю музыка, из других – забористая ругань. Эту ругань тут же усваивали и повторяли дети на ржавой совдеповской площадке с опасной горкой, выстилающей свой язык прямо на  камни,  и с такой же опасной железной ракетой, которая так и скрипела.

 Тут же Андрей и название улицы прочитал – «Ракетная». Усмехнулся на совпадение.

 Он дивился на своё хорошее настроение, но старался не задумываться, что б не спугнуть его. Может, просто пятница сегодня и погода хорошая.

 Он взял в ларьке литр пива и вернулся туда, где пришёл в себя. И шло бы оно всё к чёрту.  По утоптанной дорожке то туда,  то сюда сновали люди, местные, но внимания никакого на Андрея не обращали. Половина из них тоже с утра уже присосалась к горлышку. Андрей пил, курил, щурился на солнце, тут его привлёк разговор двух шедших вдоль черёмухи девиц.

 Девицы были измученные диетой и фитнесом, с торчащими ключицами и торчащими  высоченными, тонюсенькими каблуками. Одна доказывала другой гнусавым, будто нос у неё перебитый, голосом, что «ну, на Канарах это, конечно, но зато вот Сейшелы – это просто рай!»

 Андрей упёрся лбом в колени, чуть не выронив пиво. Канары, Сейшелы, мать вашу… Хохот не успокоился, пока не вылез наружу.

 …А темень надвигается. И всё погребёт под собой…

 Я это видел.

 …Что это значит – всем всё разрешено? Это как?

 Он и за вторым литром сходил, решив, что, и пошли бы вы все, именно здесь и напьётся сегодня. Очень ему здесь… спокойно.

 Второй литр он только распробовал, когда, как ни в чём ни бывало, рядом с ним у кустов уселась какая-то незнакомая девчонка, лет двадцати, может, чуть меньше. Она внимательно глянула на Андрея и протянула руку.

  — Привет.

  — Привет, — он пожал её ручонку – очень маленькую и очень мягкую.

 Вообще она была совсем маленького ростика, миниатюрная до нельзя и худющая. При этом голос у неё был ужасно прокуренный, до хрипоты. Рыжая, с густыми тёмными конопушками на пол-лица, на носу блестяшка пирсинга. Глаза светлые и как-то вовсе уж детские.

  — Ой, дай пивка хлебнуть.

  — На, — Андрей ухмыльнулся, протягивая ей бутылку.

 Девчонка глотнула, вдруг очень громко, навзрыд всхлипнула и прижала ко рту запястье с цветной фенечкой.

  — Ой, блин, ты прости, просто… Настроение такое… Гад-дость… — она вскинула на него свои светлые глаза и, будто бы с вызовом сообщила:

  — А я с парнем поругалась. Абзац. Всё.

  — Ну… может не всё ещё.

 Она ещё раз всхлипнула, дёрнула плечами, мол, чёрт вас, козлов, разберёт и снова приникла к горлышку, задрав голову.

  — А ты чё, отдыхаешь сидишь? Выходной сегодня? А я, блин… уже по ходу не работаю. А всё из-за Артёма – Артём парень. Наверно, бывший, ага. Он лоток мне приходил собирал, ну с карточками, с пакетами. Понял, я «эмтээсовские» пакеты продавала, пополняшки там и всё такое. Ну он типа вечером приходил помогал, по выходным сидел со мной, а то, знаешь, скучно вот это вот целый день… Особенно корова какая-нибудь от сериалов своих оторвётся и бздыкнет ей в голову на новый тариф перейти – и чего им, блин, не сидится? И  вот поди объясни ей, что к чему… Ну вот, а Артём, короче, распсиховался вчера  и лоток мой в прудик кинул. Меня хотел кинуть… Я теперь к Галине, ну, к начальнице, абзац очкую идти. Он же ж ещё и сумку мою выкинул…  Нет вру, сама я уронила, как он меня тягал… Прямо в прудик, блин,  упала, — она хохотнула, хлебнула ещё, — А чего он завёлся? С его же корешом, с его же  братаном просто по телефону базарила, про их же дела! Нет, блин! Накрутил себе какую-то фигню и па-ашёл шашкой махать!..

 Она вдруг  снова расплакалась, принялась вытирать глаза запястьями. Андрей её мало слушал из-за  поразившей его догадки. То-то ему и казалось, что лицо у неё знакомое. Это ведь та самая, что возле станции, в воскресенье… С собакой… Ну да, точно она! Лицо запоминающееся…

 И что это всё значит?

 Подумал он эту мысль и больше не думал. Он и сам понимал, что вполне неприлично пялится на эту незнакомую девчонку, но что ж он с собой может сделать. Он на всех, на любых, хоть даже по улице мимо идущих так и пялится. Единственный выход – попросту глаза отвести. Но то на улице. А вот же она сидит прямо перед ним и с ним трещит, как со старым приятелем.

 Впрочем, заглядываться было особо не на что. Девчонка одета была в чёрную, очень большую на неё футболку с изображением «Арии».  И не заметно было, что б под этой футболкой чего-нибудь выпячивалось. Из оборванных по краям в лоскутки джинсовых шортиков, правда, вполне приличные ноги вырастали. Андрей принудил себя смотреть на девчонкину голову

 Она ещё изрядно отхлебнула и спросила:

  — Ой, слушай, а сигареты есть? Ого, красные, термоядерные… — вдруг спохватилась:

  — Ты не думай, я тебе куплю потом сигарет. У меня деньги есть.  И пивка ещё попьём. Надо ж это… нервы успокоить. А то… крыша, блин едет, — снова заелозила фенечкой по переносице, — Меня вообще Аня зовут, — снова протянула руку, — Скоробогатая, прикинь, фамилия. Б-блин, как прикололись…

  — Я Андрей.

  — Ты с какого дома?

  — Я вообще не с этого района. Так просто, гуляю. Горе заливаю.

  — А чё так?

  — Та… Ладно.

  — Ну и ладно. Потом расскажешь.  А я… на таких накрутах вчера была – абзац мне сон приснился – слушай! – распахнув во всю ширь светлые свои глаза, Аня хлопнула его по плечу, — Вот будто стою я в комнате у нас, в зале, и типа как закат такой жёлтый, и стоит возле лоджии, ну, двери на лоджию, какой-то здоровенный жирный мужик в шапке такой… полупокерной… И не то, что бы мне его страшно, а вот вижу себя, саму себя в зеркале и начинает у меня голова так вертеться, вертеться, как… Блин, помнишь, кино старое было, как его… Типа фантастики… Короче вертится так голова, корячится и словно хочет, что б другая голова на её месте появилась… Вот.

 Она умолкла, во все глаза, с безграничным вниманием глядя на Андрея.

 Андрей так и чувствовал, что губы раздёргиваются в улыбку. И он таки улыбнулся, даже не подумав, как всегда, не обидно ли ей будет.

  — Во-первых… чё такое полупокерный?

 Аня моргнула – уморительно,  по-котёночьи – и  покрутила у себя над головой руками:

  — Чё-то вот такое.

 Андрей прыснул, взял у девушки пиво, допил почти до донышка, закурил. Да, вот уж сон, так сон. Не видела тыреальных кошмаров.

  — Ну, это всё оттого, что ты перенервничала, голова затурканная и не знаешь, о чём сначала думать, а чём потом – столько всего много крутится.

  — Точно, — она тряхнула головой, — Крутится-вертится шар голубой. Пошли за пивом.

 Тут же поднялась, ухватила его за руку и потянула за собой.

 …Да, всё это, конечно, замечательно, но…

 Ведь совершенно точно он знает, что это такое сейчас происходит. Его очень тупо, безалаберно, даже не думая как-нибудь таиться из приличия, разводят на деньги. Он её напоит, сам напьётся. Она, естественно, куда-то тут же денется, когда дойдёт до того, что больше с него вытянуть нечего. Он пьяно порыдает, помечется и опять уснёт под каким-то кустом. А наутро, кроме похмелья, что само собой разумеется, такой коловорот у него внутри будет, так всё на дыбы встанет, так его раскурочит и растерзает, что лучше уж на трассу выйти и под фуру кинуться, чем на этот коловорот душу наворачивать…

 Но, может, так оно и надо. А сейчас… Просто – что будет, то и будет.

 Да и знал он, что вопреки очевидной логике существует и совершенно дурацкая, но непобедимая…надежда, мать вашу. Самая что ни на есть плёвая и распоследняя такая надеждочка, что… вот пьёт же он с девушкой, а следовательно, за этим питьём может произойти у него с этой девушкой…

 Но об этом уж точно не надо думать. Весь имеющийся жизненный опыт доказывает, что в его случае – ничего не произойдёт. Все двадцать три года проклятой его жизни ни с одной девушкой не происходило, а тут вдруг – на тебе! Ага, разбежался…

  — Слушай, Дрон, а вот как ты думаешь, сны, вообще, так, чепуха, или чего-то значат?

 Снова очень пытливо глядела на него снизу вверх, довольно уверенно держа его руку в своей.

 Андрей совсем не был готов, глупый инстинкт сработал, челюсти разлепились, а что сказать – чёрт его знает. В случае с бывшим его троллем-начальником где-то через полчасика обязательно в его голове слепливалась достойная отповедь, которую он сам себе и проговаривал, утешаясь тем, что вот услышал бы Вовец – так и присел бы на задние лапы. Но сейчас, перед Аней, надо, жизненно необходимо было отвечать сразу. А в голове только всего и было, что ещё никто и никогда так причудливо его не называл – Дрон.

 -… Да… значат, конечно. Ну, половина снов – так, просто переживания там всякие подсознательные, о чём днём думаешь. Ну и впечатления, что вот за день было…

 Где-то он это когда-то прочитал. Написано, правда, было гораздо складнее.

 Аня хихикнула

  — Я как училище закончила, практику проходила в чебуречной на сельхозрынке. Ей-богу, вот не вру, полночи снилось, как чебуреки эти голимые в масле пузырятся.

  — Так ты чего, повар?

  — Я? И швец, и жнец, и на дуде игрец! – Аня рассмеялась, закинув  конопатое своё лицо к небу, мгновенно погрустнела, нахмурилась и чуть сжала его ладонь, так что у Андрея трепыхнулось в нутре, — Слушай, какая у нас хозяйка была, ну в шалмане в том долбанном, на рынке…

Хозяйка вроде как баба была с зашибленными мозгами. Народу у неё работало немало, в большинстве своём такие же вот студенты из бурсы. Хозяйка гоняла их, как захваченных в рабство врагов. А основной её пунктик был – местные собаки, которые на рынке постоянно крутились, поближе к вкусным запахам. Бедняги-студенты озлоблено выражались в том смысле, что «человеку объедков не кинет, а собакмясом кормит!»

 Чёрно-белая псина с длинными ушами объявилась в конце лета. Её стали замечать сидящей на задворках, за глухими проржавелыми стенами складских боксов, в зарослях репейника. При появлении людей псина начинала облизываться и мельтешить хвостом, но с места не двигалась.  Кто-то сердобольный решил накормить её куском пирожка, но непременно что б она подошла и взяла с рук. Так обнаружилось, что у собаки перебиты задние ноги.

 Ноги эти волочились по земле и были похожи на тряпичные, будто в них совсем не было костей. Работники чебуречной,  собак ненавидящие,  как-то сами по себе сорганизовались, перетащили псину поближе к своему рабочему месту и даже смастерили какую-то железную конструкцию на колёсиках, в которую засунули мёртвый зад псины. За день каждый из них по нескольку раз бегал к инвалидке и чуть не заваливали её недоеденным хлебом и пластиковыми тарелками с юшкой. Где-то через неделю псина всё-таки сдохла и все были почему-то уверены, что именно их хозяйка её отравила.

  — Так… Чего ей-то травить? Ты ж сказала, она собак любила.

  — А вот не знаю, — Аня пожала плечами, всё ещё тихо хмурясь и глядя куда-то в сторону.

 Андрей слушал всю эту историю, изложенную своеобразным Аниным выговором, и ощущал назойливый зуд на  кончике языка – так и подмывало его спросить про собаку, сбитую машиной в воскресенье, возле автостанции. Какой-то странный смысл тут был, но вот в чём он? К чему это всё?

 Они завернули прямо к сине-белому ларьку, осколку девяностых. Аня сунулась в крохотное оконце с толстыми ржавыми прутьями решётки.

  — Привет, Багирка!

  — Привет, Рыжая! Как мама?

 В оконце Андрей разглядел молодую деваху с лезущей в глаза чёрной чёлкой. Глаза из-под чёлки так высверкнули на него, что он невольно с ноги на ногу переступил. Голос у девахи был медовый до приторности, мягкий до невольного страха, а не царапнет ли она с таким-то голосом, когтями по горлу.

  — Да… Всё так же.

  — А тётка? Всё так же?

  — Угу. Багирочка, дай нам пожалуйста двушечку пива…

 Аня осеклась. Стояла, сложив по-школьному руки на подоконнике, и потуплено-виновато смотрела внутрь ларька.

  — Заканчивала бы ты, малая, а? За такого чувырлы, как Артём, нечего дурью маяться… А это кто?

  — Ой, это очень хороший мальчик, Дрон.

  — Все у тебя мальчики хорошие…

 В просвет между прутьями просунулась пузатая коричневая бутылка. Аня шебаршила на ладони смятую купюру и россыпь разнородной мелочи. Бросила Андрею:

  — Дай денег.

 Нет, ну это как раз понятно. Он же знает прекрасно, что в этом-то всё и заключается… Так какого же он это делает? Ради чёртовой его ноющей где-то пониже желудка надеждочки?

 С очень постным лицом Андрей добавил Ане мелочи, стараясь не смотреть  на лицо за решёткой.

  — Багир, а ты… телефоны берёшь?

  — …Какой?

  — Ну, знаешь, какой у меня?

  — … Давай так, Рыжая, как совсем надумаешь, тогда и поговорим.

  — Классный телефон.

  — Я знаю.

 Аня потянула Андрея во двор сразу за ларьком, к двум придвинутым вплотную друг к другу скамейкам. Усадила его на одну, сама залезла на спинку противоположной, поставив ноги на сидение. Колени её оказались прямо напротив Андреева лица. Он тоже выбрался на спинку.

 Пиво вспенилось, с пшиканием потекло из-под крышки, Аня ахнула, тряхнула намокшей рукой.

  — А вон мой дом. Дальний. Видишь?

 Он не понял, который именно, но кивнул, потому что Аня хотела, что б он точно знал.

  — На, — протянула ему двушку, — Так что?

  — Что?

 Удивительно,  как просто у него получалось смотреть ей прямо в глаза.

  — Со снами? Значат они что-нибудь ещё?

 Зачем она вот об этом так расспрашивает? Ну какие у неё могут сны быть, самая простецкая чепуха и ничего больше. Никаких красных молний.

  — Вот мне недавно снилось… — задумчиво смотря в сторону, Аня будто бы привычным движением полезла ему в карман, достала пачку сигарет с засунутой под целлофан зажигалкой, — Про ту же собаку, понял? Вот я стою в каком-то коридоре, возле двери, а вокруг – сколопендры. Ты сколопендр видел когда-нибудь?

  — …Да нет.

  — И я не видела. А знаю, что сколопендры. Здоровые такие, ползают  везде, и боюсь пальцем шевельнуть, что б они не ужалили. А они уже не сколопендры, а здоровые такие псы, чёрные, как ротвейлеры, только зубы у них у всех – железные. Представляешь? Они не кидаются, не гавкают, просто топчутся вокруг. Как-то я умудрилась дверь открыть, и все эти псы-сколопендры сразу наружу повалили. И тут вижу, сзади, в углу – та же собака вот. Так же сидит, голову задрала и смотрит на меня. Она знаешь, как смотрела всегда? Вот так будто и знает, что ты… ну, ты любишь её и… только добра желаешь и сделаешь только добро… Понимаешь? Ведь ног у неё нет, кто-то… отбил, то ли машина, то ли… петарду взорвали… А она всё равно так смотрит…  И вот… мне снилось, а потом… Как это, ведь… только приснилось и… Ведь что-то это… значит… А я…

 Она надолго прижала запястья к глазам, зарывшись пальцами в рыжую чёлку. Сидела без движения. Андрей смотрел на неё, тоже поневоле замерев.

 Сны её казались ему ужасно понятными, любой бы  их ей подробно разобъяснил бы, даже и он смог бы, если б уже столько не выпил… И ещё одно его беспокоило – начинало хотеться куда-нибудь да как-нибудь в туалет.

 Наконец, Аня отняла руки, взглянула на него так и плескавшимися в слезах глазами. Щёки её раскраснелись, а лицо было в одно и то же время таким грустно-задумчивым и таким совершенно младенческим, что Андрей даже мысленно замолк. Кажется… никто и никогда ещё так на него не смотрел… Или?..

 Отчего-то сделалось ему жутко и  больно. Где-то так глубоко больно, что он и не знал, что там есть, чему болеть.

  — Никогда бы никому не рассказала… — пробормотала Аня.

  — Рассказывай. Мне рассказывай.

 Ему ужасно понравилось, как он это произнёс.

 Тут у Ани заиграл телефон. Вопреки «металлической» «Арии» на футболке – надрывный хриплый шансон. Аня длинно выдохнула, выудила из кармана шортиков новомодный, большой плоский телефон (Андрей не разбирался в моделях).

  — Да, Витя.

 Из телефона забубнил чей-то грубоватый и при этом ноющий голос. Будто бы жаловался на что-то.

  — Откуда я знаю, что он тебе плёл?! – моментально вспылила Аня, подскакивая с лавочки, — А что случилось?! С тобой же я разговаривала!.. Ты чё?.. Как о чём?!.. Ну… Ну… Да вы, блин, чего там… Кого?! Не буду я ни с кем разговаривать! НЕ БУДУ, Я СКАЗАЛА!!! Задолбали!

 Она отключилась и потому, как побелели костяшки, похоже было, что она готова с размаху швырнуть свой телефон о землю.

  — Да что вы все хотите от меня?.. Издеваются они, что ли?

 Андрей так внимательно смотрел на неё, с таким напряжением, что Анино лицо перед его глазами, будто в золотистом свечении каком-то было. Очень знакомые слова. Очень частые слова. Он все их знает…

 Может… может она – для него… как? – спасение? Может, она вдруг его поймёт. Во всём мире она только одна…

 Андрей чуть даже слезу не пустил.

 Аня отдышалась, взглянула на него.

  — Вот представь себе. Артёмов кореш, сидит на зоне. За воровство. Второй год уже пошёл. С района пацан. Лучший друг Артёмка передачки ему таскает, я ему таскаю, сигареты там, чай-май, всё такое… Чего-то надо было ему, что б Артём срочно куда-то зашёл, что-то взял и кому-то отдал. А Артём себя настропалил, что я тут с этим Витьком чуть ли уже не секс по телефону кручу. Позвонил ему Витя, мол, братан, да-ра-гой, ты же не забыл, мне сегодня надо. Артём ему предъявы, тот в шоке. Уже ж там кому-то наобещал, что сегодня придут и всё сделают, а Артём в отказе. Витька ж за это потом и хлопнут на зоне… Вот. Я всё понимаю, но я тут при чём?.. Что я им?..

 После этой вот истории Андрей ощущал себя как-то не вполне удобно. Зона, кореша, какие-то разборки…

 Аня подобрала с лавочки оставленные там сигареты, закурила  после хорошего глотка, тихо сказала:

  — Домой хочу…  Дрон, у тебя деньги есть ещё?

 Он соврал в долю секунды.

  — Надо… домой съездить. Слушай, это не долго. Ну… минут сорок – туда-обратно. Ты…

 Зачем он врёт? Какой домой? Деньги все, что есть, с собой у него. Удивительно, как он их до сих пор нигде по всегдашнему невезению своему не посеял.

 Однако же соврал. Вообще… страх как не хотелось снова тратиться. Ведь последние, последние же, надо как-то растянуть…

 Зачем растягивать?

 Он где-то погуляет, проветрится и вернётся, ведь уже соврал, а нельзя, что б она знала, что соврал. И чёрт с ним, пусть уже тратиться…

  — Никуда не ходи, — Аня даже за локоть его схватила.

 Андрей смотрел на неё и отчего-то был уверен, что она, если и не знает умом, но точно чувствует, что он соврал. Это было очень плохо. Но назад, как обычно, ничего не вернёшь.

  — Не ходи никуда, — вдруг она так раздосадовано, так обижено взглянула на него и раздельно выговорила:

  — Я не такая. Сейчас… домой ко мне сходим. Да. Пойдём… ко мне домой.

 Она кивнула. Посидела ещё с полминуты, зажав ладони  между коленей, опять кивнула, встала на ноги. Андрей шёл вслед за Аней, курсируя между разными догадками.

 Вот он идёт к ней домой. А там что?

 Она его сама ведёт. Сама предложила. Так и что будет дома? А? У Андрея аж в желудке заурчало.

 Аня шла всё медленней, возле порога одного из подъездов вовсе остановилась, дёргая большими пальцами края карманов, как бы про себя проговорила:

  — Интересно, ушла она уже или нет?

 Это она о ком, о маме своей? Зачем ей надо, что бы мама уходила? Желудок так и трепыхался, налившись необычайной лёгкостью. Он не верил, что с ним это происходит в самом деле. Двадцать три года жил он и вот нежданно, негаданнодождался.

 Не быстро, проводя кончиками пальцев по пыльным перилам, Аня  поднялась на второй этаж. Андрей шёл вслед за ней, чуть ли даже не трезвея с каждой ступенькой. Некоторое  время Аня молча стояла у старой, оббитой поролоном двери, словно прислушиваясь.

 Андрею хотелось курить, а на душе ужасающе радостно было, так что душа даже отказывалась верить этой радости. Он скосил взгляд вниз по ступенькам. Тут же кошмарный страх выледенил его с ног до головы. Совершенно отчётливо он разглядел внизу Лизу.

Продолжение следует.

Юрий ВОРОПАЕВ.

ЧУДЬ НАЯВУ. 

Часть первая.                                

1.

 Ему снилось, что он взбирается по бесконечным лестницам, которые зигзагами пересекают безразмерный подъезд. Он знал, что была ночь, подъезд освещался приторно-жёлтыми, слабыми лампочками. Наконец, он оказался у глухой стены, в которой исчезала последняя лестница.

 Он посмотрел наверх и налево и увидел в потолке дыру с неровными краями – на чердак. Только увидев её, он уже и очутился на чердаке. Там кто-то был. Он вдруг ощутил себя очень маленьким, ребёнком, который не знает где он сейчас и где его родители. И он очень боялся того, кто был тут, на чердаке. От страха он не разглядел ничего, кроме старого телевизора, вместо кинескопа – дыра, из которой росло какое-то маленькое, белое деревцо без листьев…

 Он проснулся.

 Андрей некоторое время пролежал, глядя в потолок, где в углу можно было рассмотреть серый налёт паутины. Протянул руку к низкому столику рядом с кроватью, взял сигареты, зажигалку, пепельницу поставил себе на грудь. Выпустил дым ноздрями, сфокусировался на дешёвых китайских часиках, уже побитых жизнью. Рано, без пятнадцати семь утра. Воскресный день, все ещё спят.

 Он докурил, подошёл к окну, выглянул из-за серого тюля. Двор пустой, ещё в тени и прохладе, спрятанный от солнца огромными старыми каштанами и платанами. День только зарождается – без сомнения, очень хороший и светлый, молодой майский день.

 Андрею вспомнилось, что сегодня поминальное воскресенье.

 То есть, как бы полагается ездить в понедельник или во вторник (он точно не помнил), но все же работают и потому – воскресенье.

 Съездить? Дома не хотелось сидеть.

 Он ещё покурил, умылся в ванной, стараясь не смотреть на своё лицо в зеркале – не любил зеркал. Поелозил зубной щёткой по мылу, потом быстро поелозил ею по зубам. Привкус у мыла был какой-тосухой. Но он уже привык. Надел ботинки, накинул куртку, проверяя карманы. Глянул в глазок на противоположную дверь, прислушиваясь к звукам в подъезде. Совершенная немота, все дрыхнут. Очень хорошо. Андрей вышел на пролёт и стал легко спускаться по ступенькам, радуясь, что и сам не слышит своих шагов. Жил он на пятом этаже, на третьем уже можно было нормально идти, не на цыпочках. На лифте он не ездил. Внизу покосился на свой почтовый ящик, щёлкнул замком  массивной железной двери и вышел во двор.

 Когда дом остался позади, и он уже выбрался на улицу, сердце перестало колотиться, и он вздохнул полной грудью.

 Сегодня опять будет припекать, точно. Он уже чувствовал, как душный, раскалённый жар готовится развернуться над городом и выжечь весь воздух. Андрей не переносил жару.

 Вышел на четырёхполосный проспект, казавшийся непреодолимым. Не смотря на воскресенье и рань такую, машины уже гудели во всю, несясь беспросветными потоками и стараясь проскочить на светофор. На остановке людей было меньше, чем обычно, однако же, не меньше десятка. Смутно знакомые лица.

 Андрей встал за розовым, обшарпанным навесом, закурил. На задней стенке была наклеена свежая реклама, крикливых красно-зелёных цветов – скидки на сантехнику. Андрей курил, сунув одну руку в карман и елозя пальцем по кольцу от ключей. Дёргано посматривал по сторонам. Взгляд всё на ком-то цеплялся, и он тут же отворачивался, состроив задумчивую мину, хотя ни о чём почти и не думал.

 Высмотрел маршрутку с сидячими местами, сел в самый конец салона. Хорошо, почти пусто. Солнце рассыпалось белыми искрящимися точками по замызганному, в белёсых пятнышках, окну и Андрей сощурился. Ему начало казаться, что лучи уже начинают жечь его, даже через стекло.

 Впереди, прямо у Андрея перед носом, сидел здоровенный, широченный парень. Неправдоподобно раздутые, как у мультяшного супергероя плечищи, огромная ручища раскинулась на спинке переднего сидения, бритый под ноль затылок морщился складками кожи. Андрею отчего-то боязно было смотреть на этот затылок.

 Парень разговаривал по телефону, и вся маршрутка была, разумеется, в курсе темы разговора. Тема была самая животрепещущая для парня. Какой-то его знакомый, в нетрезвом состоянии, в чём-то очень не правильно себя повёл, а на утро отмазывался самым немудрёным оправданием, что он, мол, ничего не помнит. Парень во всеуслышание заявлял телефону, что онтаких за людей не считает. Не такой он человек, что б таких за людей считать.

 Маршрутка не ехала до кладбища, но в ту сторону. Он вышел на подходящей остановке. Противоположная часть города, но всё то же самое – такие же высотные дома. Андрей моргнул – странное и неприятное ощущение какого-то смещения – будто он и не ездил никуда, а у себя на районе. 

 На остановке был похожий на гриб магазинчик. Он зашёл туда, купил себе бутылку лимонада и маленькую шоколадку. Без лимонада действительно была не жизнь – пить ему хотелось практически постоянно. Шоколадка выпрыгнула как-то сама по себе, против его воли. Андрей скосил затравленные глаза на продавщицу, когда она полезла за стекло, доставать конфету в красочной обёртке.

 Сколько он не убеждал себя, что это полный и несусветный бред, но всё ему казалось, что…

 Вышел из магазина, деловым, спешным шагом обгоняя редких людей, шагал минут десять, свернув на боковую улицу. Тут совсем народу не было. Съел шоколадку, запив её лимонадом. Закурил, чувствуя, как снова напирает изнутри, подступая к самому горлу, горечь. Эта горечь иногда прямо таки взрывалась в нём, по каким-то всегда пустяшным и надуманным причинам и Андрей чувствовал, как моментально на ресницах выступают слёзы.

 Он ещё покружил по незнакомым улицам, пока не выбрался снова на проспект, добрался до нужного поворота – тут уже ходили автобусы только по одному маршруту. На старой, железной, советской остановке, полностью её заслонив, нагромождались всех возможных конфигураций венки, пластмассовые, белые в коричневых потёках вазы с живыми цветами, низкие лотки с разложенными искусственными букетиками. Андрей мазнул по ним взглядом, ощутил снова проклятую горечь и с очень занятым видом поспешно стал подниматься по улице в гору.

 Сзади к цветочной остановке как раз подкатила маршрутка. Табличка с номером была, кстати, чёрного цвета. Кто это выдумал, был, видать, весьма доволен собой. Андрей и не обернулся на автобус, заранее, в одну секунду решив, что пройдёт остаток пути пешком. Ну да, маршрутку аж покачивало, когда она набирала скорость от остановки. Чёрной массой в окна были видны слепившиеся друг с другом люди.

 По этой улице уже был частный сектор, из-за заборов выплёскивались наружу ветки деревьев, нависавшие до самого тротуара. Андрей свернул на другую улицу, такую же. Так, он знал, можно было сократить путь, выйти к кладбищенскому забору в нужном месте, где дыра… Короче, знакомый, исхоженный путь, минут на сорок всего.

 Его больше занимала жара, сверху облизывающая его затылок и то, что лимонада здесь купить уже негде.

 В конце улицы жилые дома закончились. Слева пошёл глухой каменный забор, давным-давно не беленый. Справа – обрыв. Склон весь какой-то перелопаченный, словно много раз вывернутый наизнанку и обратно. На склоне – кусты и кучи мусора. Улица упиралась в лавандовое поле, с другой стороны которого от края до края тянулся белый забор кладбища. Центральный вход, куда ехала маршрутка, был отсюда километрах в десяти.

 Через поле идти было вовсе непереносимо.  Андрей шёл словно под обстрелом, то и дело дотрагиваясь ладонью до горячего затылка. Спрятаться от жары было попросту негде. Остаётся только перемучаться.

 Достиг, наконец, искомой дыры с выщербленными краями и просунулся туда. Эта часть кладбища была старой, повсюду насажены были деревья, уже огромные, с широкими стволами. Хорошо.

 Ещё в детстве, когда ходил сюда с родителями на могилу к бабушке и деду, запомнил эту дыру в заборе. Слава богу, никто не додумался её заделать. Тогда, помнится, странные такие ассоциации у него были… Впрочем, он, хоть и понимал тогда, что это кладбище, где в земле зарыты мёртвые люди, над которыми поставлены памятники с их лицами, но понимал это как-то отстранённо. Смерть – было только слово. Дни, когда он с матерью и отцом появлялся здесь, были всегда погожие, ясные дни, обещающие, что скоро наступит лето и каникулы. Да, к тому же, это была прогулка, настоящее путешествие далеко от дома, почти что и на природу…

 Отсюда и глупая детская ассоциация, будто после кладбища будет что-то хорошее…

 Андрей, подумав об этом, скривил рот. Он сидел на чьей-то оградке и курил, переводя дух после лавандового поля.

 Сколько раз он ни был здесь, постоянно блудил. Как минимум, минут пятнадцать. Но всегда находил. Здесь, на старом кладбище, народу было не много, так только, то тут, то там торчит чья-то голова и мелькнёт между деревьями фигура. Он всегда просто сидел, на сухой от солнца старой лавочке у соседнего захоронения и ничего больше не делал. Удивительным образом совсем опустошалась голова, и он мог просидеть с полчаса. Потом начинало першить в горле без лимонада, ещё чего-нибудь хотелось, и он просто уходил. Дорога сюда занимала времени раза в два больше, но и дорога тоже составляла неотъемлемую часть…

 …Чуть поодаль, в стороне, он засмотрелся на чёрную надгробную плиту.  Оттуда на него смотрела исподлобья  девушка с худым, вытянутым лицом и короткими, тёмными, остриженными волосами. Андрей поймал себя на том, что уже давно, даже не моргая, наблюдает этот портрет. Ему не очень хорошо было видно, но затемнённое пятно, где должны были быть глаза девушки, как будто… пошевеливалось, что ли… Тянулось к нему.

 Андрей мотнул головой, встал, боком прошёл между двух оградок, ощутимо стукнувшись коленом и зашипев от тупой неожиданной боли.  Могила девушки была перед ним. Он намеренно стал рассматривать форму надгробного мраморного камня, потом по отдельности каждую цифру дат, очень не торопливо высчитал, сколько ей было лет – шестнадцать. Потом только снова поглядел на лицо.

 Он надеялся, что пройдёт. Но не прошло.

 Девушка продолжала смотреть на него с чёрного камня. Андрей решил, что она улыбается, хотя и видел, что не улыбается. Что-то такое в глазах у неё…

 Да какие глаза?!

 Чёрт бы тебя попрал, да подойди ты поближе, ткнись носом – это просто кусок мрамора и больше ничего!

 Но он замер, если и не видя, то точно чувствуя, как шевелятся нарисованные глаза умершей девушки, смотрят именно на него и улыбаются. Андрею чудилось, что лицо её будто бы растёт перед его глазами, вытесняет всё остальное, целый мир окружающий, который глохнет и теряет цвет, и только живые чёрные глаза существуют… И кажется, что глаза эти и лицо, на котором они нарисованы, сейчас окончательно оживут и выйдут из камня…

 Андрей отшатнулся, зацепился ногой и полетел вниз. Невероятно больно ушиб спину, упав в узкую ложбинку между двух оградок. Забарахтался там, пытаясь подняться и понимая, что застрял. Всё-таки поднялся, в два полупрыжка отпрянул назад, с отвисшей челюстью глядя на портрет девушки. Она была уже далековато для его близоруких  глаз, он не так явственно ощущал живой и улыбающийся взгляд. Но ощущал.

 Развернулся и, то и дело спотыкаясь, пошёл прочь, выбрался на дорожку между секторами, отдышался, закурил.

 …Что это такое было? А? Что?

 Галлюцинация? А? Могло это быть?

 Он шёл по дорожке, часто затягиваясь и глядя перед собой расширенными и слепыми глазами. Лицо мёртвой девушки так и стояло перед ним.

 Нет, всё это что-то… мне показалось. Примерещилось. Это я себе выдумал. Такого не бывает.

 Да и не было ничего! Не шевелилось и не смеялось! Это я сам вообразил. Сам.

 Он заставил себя показательно рассмеяться, закурил ещё и принялся думать о лимонаде. Да, вот сейчас снова в дорогу. Он подустал с утра, так что уже хочется вернуться домой и отдохнуть. Вот и хорошо, то, чего и надо ему было.

 Обратная дорога через лавандовое поле и вниз по улице была гораздо приятнее. Он шёл под гору, к тому же знал, что на этот раз впереди уж точно будет магазин.

 На проспекте он пошёл не в ту сторону, куда надо было бы, а куда ноги понесли. Ну и пусть, можно и ещё прогуляться. Вышел на окраинную трассу, пошёл по асфальтной крошке на обочине, медленно посасывая лимонад из бутылки и покуривая. Слева начинались поля, вдалеке плавно поднимающиеся в холмы, на полях этих,  в действительности на приличном расстоянии, виднелись большие фермы и хозяйства, как игрушечные. Справа довольно близко к трассе подступали плотно жмущиеся друг к другу частные дома.

 Пройдя немало, больше, чем он рассчитывал, Андрей свернул на другую трассу и двинул в сторону города. Вдалеке уже постепенно поднимались, как из-под земли, высотки первого цивильного микрорайона, этаж за этажом. Скоро будет автостанция и конечная городских маршруток. Это хорошо, а то ноги не на шутку разгуделись.

 Андрей уже видел впереди розоватое, старое, с какими-то инопланетными вычурами здание автостанции. На обочине, на складном стульчике сидел старик в кепчонке, с прозрачными до белизны глазами и продавал пирожки в железном поддоне, прикрытые клетчатой скатертью. С другой стороны дороги потянулись низкие, правильные, четырёхугольные  строения с большущими вывесками, заявляющими обо всём подряд: и автозапчасти, и полы-обои, и мясо.

 Вокруг автостанции и значительного кармана для отстоя автобусов, напрыгивая одна на другую стояли палатки. В промежутках – затиснулись лотки. Продавали всё подряд, по несуразно высоким ценам. Вдоль этих палаток и лотков растянулось несколько шумливых компаний – водители, местные какие-то, продавщица из сигаретного киоска, вышедшая перекурить. Все они галдели, смеялись и, по-видимому, были вполне на своём месте.

 Андрей знал, что никому из них совершенно никакого дела нет до его фигуры. Никто на него не смотрит. А если и тронет взглядом, так только от того, что он сам первый непозволительно долго зацепится на чьём-то чужом лице…

 Мимо палаток протрусила не спеша стайка собак, рыл в шесть-семь. Андрей непроизвольно замедлился, что б они успели пересечь ему дорогу. Было две большущие псины, с какими-то, будто бы растянутыми телами, болтавшимися между лап куцыми хвостами и чересчур уж большими мордами. Пасти были разинуты и  толстые языки от жары свешивались на сторону. На собак Андрей опасался заглядываться ещё больше, чем на людей. Собаки могут и кинуться. А эти две ещё и большие такие… Ну чего они там  застряли?

 Стайка топталась у края трассы, выгадывая момент, что бы наилучшим образом перебежать её и добраться до двух мусорных баков на той стороне, где сегодня ещё не были. Момент, как и всегда, представился, и стайка, принагнув головы, скоренько побежала. Одна собака замешкалась, испугалась чего-то. Небольшого размера, но толстая, с обрубком-сосиской вместо настоящего хвоста и маленькими ушами. Она затоптала на месте передними ногами, опустила зад, глянула вправо, влево, потом, вытянув шею, вперёд – на товарок, решилась. И в самый неудобный момент. Тёмно-синяя «ауди», простужено взревев сигналом, сбила её, так что псина только коротко пикнула.

 Андрей начал убыстрять шаг, принуждая себя не глядеть. Но гляделось. Он зашагал ещё быстрее, в то же время думая, что б никто не подумал, что ему хочется бежать. Слева, от палаток послышались женские вскрики, кто-то сейчас же залепетал-запричитал плаксивым голосом.

 Собаку откинуло ещё дальше от обочины, почти к разделительной. У неё прорезался голос и она тоненько, жалобно-перепугано не залаяла даже, а как-то так запищала, выгнув голову и… глядя прямо на Андрея. Он всё пытался идти быстрее, и при этом как можно приличнее, но то ли ноги не слушались и еле плелись или… время остановилось, что ли…

 Что ж это такое?! Ну  на кой чёрт мне вот ещё и это видеть?!

 …От палаток прямо мимо него, но, его, наверное, и не заметив, метнулась девчонка, продававшая стартовые пакеты. Так метнулась, что и лоток свой перекинула. Выскочила на дорогу, сама чуть не попала под машину. Водитель высунулся из окна, Андрей очень ярко разглядел мясистое, в складках, лицо, и заорал, махая волосатой рукой. Девчонка походя огрызнулась на него, нагнулась и подняла с дороги собаку. Хотя собака казалась тяжелее самой девчонки – та была худая, как спичка. Собака заголосила громче, дёргаясь вся в руках девчонки, но та свою ношу не выпустила и поспешила прочь с трассы, согнувшись под тяжестью…

 Андрей был уже достаточно далеко – время снова пошло вперёд. Ему хотелось оглянуться, но это было нельзя, и он зашагал ещё быстрее, пока автостанция позади не пропала.

 Он стремительно, как это обычно и бывало, принял решение. Уже поблизости от дома зашёл в магазин и взял бутылку водки. Надо же со всем этим что-то делать. Ну надо же, а?

 В подъезде сунул бутылку за пояс джинсов, сверху выпустил рубашку, огладил её. Короче, через глазок, если что, не разберёшь. На последнем пролёте перед своим этажом  замедлил шаг. Глаза, как всегда, так и тянулись, к тому, к чему не следовало бы – к соседской двери. Он шёл максимально тихо, наступая всей ступнёй на ступеньки. Медленно повернул ключ в двери, приоткрыл её и шмыгнул в щель. Запер, покурил в прихожей. Дома наконец-то наступило облегчение. Заслужил же он облегчение, а?..

 А, чёрт, ещё кое-что.

 Ну да ладно, это последнее.

 Зашёл в комнату, первым делом хлопнул стопку и снова высунулся в подъезд.

 Ну не торчит же она целый день перед глазком, ну в самом-то деле?!!

 Потянулся к щитку. Счётчики стояли в квартирах, а щиток был старый, с давно не закрывающейся крышкой. Как всегда аккуратно, что б видимо не повредить простенькую бумажную пломбу, поднял тумблер вверх, поморщившись от щелчка. И моментально юркнул обратно в квартиру.

 Выпил сразу же ещё, включил телевизор, тут же влил в себя и третью. Остальное растягивал, смотря всё подряд, что только показывают по воскресеньям. Под конец очень живо сочувствовал всем киношным американцам, болел за них душою, даже подсказывал, что им, беднягам, делать. Уже стемнело, когда Андрей упал на кровать и отключился.

 Утром проспал, слава богу, не на много. Было значительно паршиво. Слезая с кровати, как обычно перекинул бутылку, та покатилась под кровать, звякнула там о другую.

 Надо на работу…

 Как же он эту работу ненавидит, чтоб её!.. М-м!

 Кое-как привёл себя в порядок, с обычными предосторожностями вышел из квартиры, опустил тумблер обратно, старательно пригладив пломбу.

 Слава богу, хоть не снилось сегодня ничего. После водки обычно не снится. А то… её бы увидел…  

 Ну нет, сон – это сон.Его сны реальностью не станут. И так жизнь какая-то…

 2.

 Бригадир, Вовец, просчитал его моментально, только Андрей зашёл в раздевалку. И Андрей сразу и понял, что его просчитали.

  — Чё,дал вчера? – Вовец ухмылялся, но водянистые глаза под набрякшими веками, как и всегда, оставались совершенно пустыми.

  — Нормально всё, — сипло   выговорил Андрей.

  — А с голосом чего? Всю ночь читал? Вслух?

 Вовец хохотнул, запихивая грузное розовое тело в форменный комбинезон. Андрей прикусил язык – никаких ответов у него никогда не бывало, но вечно срабатывал дурной какой-то инстинкт у него во рту: губы с готовностью разлепляются, а говорить-то и нечего. Вовец такие моменты обожал и так и сверлил своими пустыми глазами. Андрей отвернулся к своему шкафчику, путаясь ногами в штанинах.  Голова горела холодными огоньками, а горло драло до самого желудка.  И так плохо, а тут ещё этот…

 Вовец вряд ли осознанно соображал, что с Андреем делается, но чувствовал и, видимо, помимо своей воли тут же принимался и ещё больше давить. Нравится ему это, что ли? Удовольствие он получает, а? Ведь нет же. А всё равно сейчас навалится, то к одному прицепится, то к другому…

 Так оно, разумеется, и вышло.

 Андрей копошился возле шкафчика. Вокруг переодевались остальные, о чём-то говорили, хохотали, а Вовец уже вполне целенаправленно приближался. Андрей, даже и не глядя, чувствовал, как совсем рядом с ним останавливается раздутое, с двойным подбородком, постоянно и бесконечно потеющее тело.

  — Блин, когда ты в шкафчике уберешься?

 Старая песня. Вот на кой чёрт дался ему мой шкафчик? Какое его дело? Я же к нему не суюсь. Пустые глаза смотрели в упор. Ничегошеньки в них не было. Одутловатое лицо приняло заучено брезгливую мину.

  — Это ж пустые всё пачки. Какого ты их не выкинешь?

 Вот вопрос. Ну лежат и лежат. Андрей даже толком и не понимал, как эти пустые пачки скапливаются у него в шкафчике. До  скрипа сцепив зубы, он бесцельно теребил лямку комбинезона и хлопал себя по карманам.

  — Фу, ну и несёт от тебя. Это как называется, бытовое пьянство? Ты хоть работать можешь?

  — …Могу. Да нормально  всё.

  — Ну-ну.

 Наконец-то, Вовец ушёл. Андрей потёр лицо ладонями. А сегодня только понедельник. Только без пяти минут восемь утра.

 …Как же я ненавижу эту жизнь…

 Он последним остался в раздевалке, все галдели уже снаружи. Вздохнув, Андрей застегнул куртку, нацепил кепку и вышел в коридор с голыми холодными стенами. Охранник гремел ключами, открывая ворота на склад, перед которыми гуськом топтались остальные. Вовец расписывался в журнале, перешучиваясь с охранником.

 Андрей расписался и зашёл вслед за всеми. 

 В складе пахло одновременно сыростью и затхлостью, а сразу за стенкой  и воротами, закрытыми роллетами, расползался, ширился во все стороны большой, длинный супермаркет. Там пахло вкусно. Пахло чем-то сладко-шоколадным. Запах расползался по мягкому, будто бы приглушенному и отчего-то синеватому свету огромных ламп. К ласковому освещению примешивалась негромкая, спокойно-приятная музыка без всяких слов, одинаково слышавшаяся по всему торговому залу. Единственные червоточины в этих музыке-свете-запахе – несколько дверей, больших и маленьких, ведущих вовне. Эти двери, если и не были в действительности обшарпанными и серо-грязными, то, по крайней мере, казались такими на общем фоне оформления загона для потенциальных клиентов. Впрочем, все эти двери были припрятаны по углам, да и нечего на них смотреть, когда можно пооблизываться на колбасу и выпасть в прострацию при выборе пластмассовой посуды разных конкурирующих фирм.

 Некрасивые двери открывались туда, куда никому не надо, например, в коридор, выкрашенный ядовито-оранжевым, который  вёл к лестнице, которая, в свою очередь, вела в офис. Ещё одна лестница, самая жутковатая, будто из Припяти – пожарная, рядом с ней кособокая железная дверь в опорный пункт. За самой широкой, без порога, некрасивой дверью начинался склад.

 Здесь освещение было ужасно ярким, словно бы даже и без теней. Видать, не без умысла, а затем же, зачем и через каждые три метра заинтересовано тянут вниз белые тонкие мордочки видеокамеры.  Надо бдеть, а то мало ли, кого чёрт попутает. В дальнем конце склада – ни много, ни мало комната отдыха, в непосредственной близости от туалета для рабочих. Тут, наверняка в гуманных целях, даже камер не натыкали.

 Комната отдыха, узкая, длинная и невероятно затоптанная, на удивление вмещала в себя не только всех, кого надо, но ещё и два длинных кресла, несколько стульев, самодельный стол, полусамодельные тумбочки, залапанный  кофейный аппарат, старый телевизор, старый холодильник и грязную микроволновку. Хотя регламентом курение в рабочее время (не говоря уж о том, что б прямо на территории) было строжайше запрещено под угрозой позорного изгнания из корпоративных рядов, в комнате отдыха все именно и курили. Во-первых, потому что какой нормальный некурящий человек пойдёт работать грузчиком, а во-вторых, потому что тот же регламент гарантировал в каждом часе по пятнадцать минут личного времени. На что ещё их потратить?

 До начала рабочего дня было ещё минут пять – в самый раз для кофе и сигареты. Андрей к кофеварке даже и не сунулся, не протолкнуться было, присел на корточки возле жестянки-пепельницы и начал затягиваться, как голодный, дорвавшийся до еды. Вокруг безостановочно роились чужие голоса. Это усыпляло.

 Говорили обо всём подряд. Обстоятельно и немногословно обсуждали футбол, более горячились насчёт машин и компьютерных игр. Особо прочувствовано поминали женский пол. Андрей молчал, посматривая по сторонам, слушая то одно, то другое.

 В комнату зашёл Вовец с кучей бумаг. Андрей поморщился. Рефлекторно. И сам понимал, что  выдрессирован похлеще собаки Павлова – только видит своего начальника, сразу всё становится плохо, хуже некуда.

  — Э, Пидкивка!

 Андрея аж дрожью пробрало. Вовец первый из всех людей, которых когда-либо доводилось ему знать, нашёл изъян ещё и в его фамилии. А самая обычная, вообще, фамилия, с украинского – «подковка». Ну, вроде как «на счастье». Даже в школе  никто не додумывался до тех извращённых  и обидных ассоциаций, которые тут нашёл Вовец. И произносил он её неизменно с самым гадостным выражением.

  — Чего?

  — Тебе спецзадание. А то надышишь на складе, пацаны штабелями сложатся. На рампе куча поддонов. Разобрать и сложить по модельно, «еврики» к «еврикам», нестандарты отдельно. Ферштейн?

  — Блин, Тролль, не гони. Ты посмотри на это.

 На одном из кресел, полулёжа, высоко задрав острые худые колени, сидел и с утра уже начинал бурчать Юрка, он же безумный карщик (вариант: бессмертный), он же дон-корлеон и он же даже Виталич. На вид он был Андрею ровесником, то бишь выглядел года на двадцать три, хотя в действительности было ему уже под тридцать. Комбинезон на нём был затёрт до плеснево-зелёных пятен, вместо форменной кепки натянута была своя личная, с истрепанным козырьком, которую никто ещё не видал снятой с его головы. Судя по глазам, щетине и озлобленному настроению, вот уж кто вчера дал, так дал.

 Однако вот ему Вовец чёрта с два выговоры делать будет! Эта феноменальная и даже глобальная несправедливость настолько поражала Андрея, что он и обижаться был не в состоянии. Юрка-карщик пил гораздо чаще, уж наверняка гораздо больше,  иногда умудрялся прямо на работе похмеляться, а Вовец на него чуть не молился. Виталич то, Виталич это. Вечно ржут друг с другом над какой-то пошлой пакостью, любовных кличек себе насочиняли, этот – дон-корлеон, а тот – тролль.  Кореша, что б их…

 Юрка внимательно хмурился в свежеотпечатанные приходные документы и, судя по всему, ничего хорошего там не усматривал.

  — Грибы эти чёртовы, б-блин… Как я их ненавижу. Кто их жрёт только… На кой чёрт их везут, если они не продаются?

  — Блин, Юрка, там  их понты. Глянь, сколько позиций, — Вовец откровенно оправдывался,-  Машина стоит уже…

  — Вот пускай Андрюха их и выгружает. Один справится, а мы рванём молочку по-рыхлому. Чего ты до малого доколупываешься вечно? Пускай нормально работает.

  — Да, этот наработает!.. Там же стекло! А, не дай бог!.. У-у, ну его!

  — Ладно, чёрт с тобой, золотая рыбка в сто килограмм. Поехали.

  — Пидкивка, твою за ногу! Ты здесь ещё? Ты посмотри на него: сидит и слушает! Чего ты слушаешь? Иди работай, времени уже сколько?!

 …Нет, ну это какой-то бред…

 Андрей раскидывал в стороны наваленные кое-как поддоны. Как назло, все были мало того что вперемешку, так ещё и, кажется, всех имеющихся в природе видов. А надо сложить аккуратные кучи по модельно. Самое противное, что Андрей никак не мог, уже третий год, усвоить, чем конкретно отличаются европоддоны. Сперва думал, что штампом, но как-то всё оно сложнее выходило, по размерам и очерёдности досок и ещё по какой-то чепухе, которая в голове никак не укладывалась. Вовец, разумеется, поэтому постоянно его и кидает на чёртовы эти поддоны – что б вдоволь потом поизгаляться, когда он, естественно, напутает.

 Вот же важное какое дело – разбираться в поддонах!.. Да всем, всем плевать на них! С какого же я должен всем этим заниматься…

 Рядом выгружали пришедшие с утра машины. Нет-нет, а кто-то останавливал  на Андрее свой взгляд и то усмехался, а то и высказывался. Можно подумать, я сам напросился.

 …Куда бы вы все пропали, а? Что вы ржёте, на себя посмотрите…

 Он упорно не желал не то, что смотреть на остальных, а и вовсе признать, что все они вообще существуют.

 Какой-то сумасшедший кошмар. И я в нём живу. Будто специально, постоянно всё вокруг, всё в этом мире существует только для одного – меня мучить. За что? И ни выхода никакого из всего этого, ничего. И вообще, лучше ни за что не задумываться о будущем. Будущее ещё страшнее. Глупая такая мысль, вроде надежды: что будущее никогда не настанет…

 Но оно настанет. Ни за что, ни про что – настанет.

 Как же страшно…

 После поддонов Вовец его послал в торговый зал. С теми же самыми грибами, за которые так вроде бы беспокоился. И вот что, не специально он это, да? Андрей на дух не переносил появляться  в самом супермаркете. Поскольку  расставлять ему не доверяли, он возил поддон на рокле за товароведом Лерой, которая указывала ему, куда и сколько ставить. Раз за разом она плаксиво стонала: «Да не так!», зажимала под мышкой планшетку с накладной и принималась показывать, как надо.

 Это уж самая настоящая пытка была. От нервов, от застенчивости в голове не было ни единого нужного соображения. Мыслей-то было полно, одна другой противней. У него перегар и она это чувствует. С пятницы он не брился и, как, вобщем-то и постоянно, начинает отрастать чёртова эта козлиная бородка. Он два слова толком связать не может при ней. Ей наверняка неприятен его прямой взгляд. Ей неприятно, что он постоянно смотрит в сторону. В финале этих жалящих терновых домыслов, как обычно: она его терпеть не может. А, вобщем-то – за что?

 Всё это тяжёлыми чугунными колоколами медленно долбило его череп. Разумеется, он никак и не мог запомнить, как надо ставить банки с проклятыми этими грибами, что б они ненароком не упали и не разбились.

 Лера была маленького ростика, плотная, с пухлыми щеками, хотя и не толстая. Голосок у неё был удивительно тонюсенький, как щенячий визг. Судя по всему, она очень расстраивалась из-за Андрея, очень смущалась, что не помнит его имени (в действительности она его и не знала) и не сильно объёмистые её мозги не могли уразуметь, почему у него постоянно ничего не получается. Лера даже злилась. Правда не на самого Андрея, а на то, что она из-за него расстраивается. Расстроиться – это было самое страшное, что Лера способна была себе вообразить.

 Как чёртик из коробочки, откуда ни возьмись нарисовался Юрка. Он улыбнулся Лере во весь рот, изогнул брови под козырьком.

  — Что, всё никак?

  — Да вот… — она развела руками, глупенько улыбаясь.

  — Ну-у…  Это не повод расстраиваться. Предлагаю одну банку вскрыть, на пробу. Мало ли, может галюники начнутся, сразу веселее будет.

  — Какие галюники, это шампиньоны!

  — А чёрт их знает. Вдруг получится? Ты чё, покрасилась?

  — Во, ты первый заметил! – Лера несказанно обрадовалась, — Полдня уже так хожу!

  — И как этот цвет называется?  А был какой? Ага… А теперь расскажи мне десять отличий одного от другого.

  — Блин, ну чего ты прикалываешься? Для моего цвета кожи и глаз лучше темнее оттенок.

  — Лучше побриться налысо.

  — Да ну тебя! – заливаясь хохотом, Лера стукнула Юрку планшеткой в грудь.

  — А чего? Нормально. Слушай, на моей памяти ты раз десять уже перекрашивалась во все приличные цвета. Пора уже краситься в неприличный.

  — В какой, в зелёный?!

  — Заметь, не я это сказал! Значит, были уже мыслишки, да?

  — Блин, Юрка!

  — А природный цвет какой был? – он сам тут же за неё ответил: «Не помню» и расхохотался.

  — Работать только мешаешь! – Лера не то сердилась, не то качалась на краю экстаза.

  — Да, это я, конечно… Провинился. Осознаю.

 Юрка умолк на пару секунд, глянул на Андрея. Тот, пока  они с Лерой точили лясы, мучительно соображал, какие банки, куда и как ему ставить. Понимал, что, вообще, дикий цирк какой-то творится, но поделать ничего с собой не мог. Юрка расплылся в огромной улыбке, протянул Лере обе руки и самым радостным тоном сказал:

  — Давай я по быстячку справлюсь.

  — Серьёзно? Правда, Юр?

  — Детей не обманываю. Давай сюда. Но – придётся отрабатывать.

  — Да ну тебя! – Лера, и так пунцовая, зарделась ещё больше.

 Юрка проводил её взглядом, наблюдая, как она пытается вилять бёдрами.

  — Ну и фигура у неё, ё… Плечищи… Мужик мужиком…

 Юрка ухмыльнулся, глянув на Андрея. Сейчас он выглядел ещё и его помладше.

  — Нравятся такие, а? Скажи, без разницы, лишь бы дала, да?

 Андрей невольно хмыкнул. Нервы удивительно скоро успокоились.

  — Ну, давай, поехали, чего там у вас осталось.

 Юрка, по обыкновению, намеревался накинуться на работу и вправду исполнить всё «по быстрячку».  Андрей принялся торопиться, понимал, что от этого только хуже, но со злости начал торопиться ещё больше.

  — Э, не, погоди. Так дело не пойдёт.

 Юрка спокойно и внимательно посмотрел на него. И пустился в такие разговорные подробности насчёт процесса правильной расстановки банок с грибами, что Андрей на удивление скоро всё сообразил. При том Юрка, усевшийся на край поддона, ни разу не подорвался, не бросил накладную и не кинулся сам показывать.

  — А сколько ты, Андрюха, работаешь уже?

  — …Третий год.

  — А лет тебе сколько?

  — Двадцать три.

  — В армии служил?

  — Нет.

  — А чего?

  — Я, вообще, в университет поступал.

  — Чё не доучился?

  — У меня… родители умерли. Надо было работать.

  — Угу. А на кого учился?

  — На филфаке.

  — Так это на кого? Типа на учителя?

 Андрей пожал плечами.

  — Так слушай, блин, три года уже ты здесь, да? А у меня этим летом будет четыре года, как устроился.

  — Так… ты ж карщик.

  — Какой к чёртовой матери карщик?! Гнида эта, Егоров, три года мне обещается корочки сделать, а я три года, считай без прав езжу. И получаю столько же, сколько и ты. Ур-роды…

 Андрей, решив, что с грибами вполне освоился, чувствовал себя необычайно хорошо, как давным-давно уже себя не чувствовал.

  — А чего, сильно хочешь быть  дипломированным карщиком?

  — Так ну ничего себе, нашли мальчика! На горбе у меня ездят…

  — Да не, я не о том. Вот, хочешь быть карщиком, и всё?

  — В смысле?

 Андрей скривил губы в язвительном оскале, глядя вниз, на Юрку.

 -  Ни боже мой, какая отличная работа: грузалём в супермаркете. Можно подумать, честь они оказывают!.. Шумная фирма!.. Зарплаты – кот наплакал, а правила, как оборонном заводе. Чуть ли не заявление писать надо, что б в туалет сходить. Да и вообще… Всю жизнь на горбу что-то таскать – вот здорово…

  — Доучись, — Юрка пожал плечами.

  — Доучись…

  — Ну… Это, я смотрю, ты долго не куримши, — Юрка улыбнулся, — Всё, тут закончили, пошли покурим, пока нет ничего. Забирай поддон.

 Андрей взялся за ручку роклы, она была вывернута для торможения и плохо проворачивалась в обратную сторону. Андрей дёрнул пару раз, чуть потянул вверх. Пустой поддон задел нижнюю банку с грибами. Тупой, тяжёлый звон разбивающегося толстого стекла, будто молотком ударил по ушам. Андрей выпустил роклу, глядя на груду осколков и расплывающуюся сероватую жижу с торчащими из неё грибами.

 Этого не может быть. Не может. Не должно.

 Да…что ж это…что ж это такое, а?.. Что же всё так?..

 И обратно не вернуть. Никак не вернуть. Ничего не исправить…

 За что, за что, за что так издеваться надо мной?!

3.

Ему чудилось, что всё это время, несколько часов, он был без сознания и очнулся только  теперь. Сюда дошёл уже пешком, что б хоть немного проветриться. От работы (от бывшей работы) меньше десяти минут ходу. Когда то был рынок под открытым небом, пару лет назад лотки все ликвидировали, бабушек-дедушек на раскладных скамеечках разогнали и построили что-то наподобие маленького торгового центра с крытой галереей. Обозвали всё это бредовым названием «Будёновский пассаж» (улица была – Будённого). В стандартных маленьких магазинчиках в полном хаосе продавали всё подряд, и рыбу, и мясо, и постельное бельё и даже рыболовные снасти.

 Андрей зашёл в помещение под вполне конкретной вывеской «Градус» и взял бутылку пива. Обошёл рынок-пассаж и попытался сообразить,  чем открыть-то. В самих магазинах теперь не открывают, чего теперь делать? С минуту бестолку скоблил горлышко о валявшийся рядом кусок арматуры. Пиво вспенилось, запузырилось наружу, но крышка не поддалась. Андрей достал ключи, выронил (заметил, что нешуточно трясутся руки), стал ковырять крышку, порезал палец, но всё-таки открыл. Сделал пару глотков, глянул по сторонам.

 За рынком начинался забор из сетки-рабицы, огораживающий автостоянку. Андрей умостился на корточки между глухой задней стеной пассажа и этим самым забором.  Достал сигарету, закурил и наконец, смог снова думать.

 Ну вот…вот, пожалуй, и будущее уже не за горами. Считанные дни остались.

 Уволили его молниеносно. Ни отработок, ничего такого не полагалось. Полагалось даже получить остатки зарплаты за несколько дней после аванса, но Вовец, явно смакуя каждое слово, сказал, что там как раз и выйдет расплатиться за испорченный товар. Даже ещё и не хватит. Вовец, хотя и пучил глаза и кричал до визга, судя по всему, был ужасно рад, в том смысле, что «я так и знал, что этим всё и кончится!» Он же, очевидно, ратуя за благосостояние предприятия, во всех красках расписал начальнику складского хозяйства Егорову, что таких работников, как Пидкивка, если уж и взяли каким-то образом, по ошибке, то, когда дело доходит до увольнения, нечего тут и думать, а рубить надо на корню заразу такую.

 Ну и идите вы все. Тоже мне, герои…

 Но об этом теперь думать не надо. Нет смысла об этом думать. Надо…

 Ох ты ж, боже мой, что ж теперь…что ж теперь делать?..

 Андрей опустил голову, прижав горлышко бутылки ко лбу, и придушено захихикал. Какой же идиотический, сумасшедший кошмар!.. Ну ей-богу же, как нарочно всё это выдумано, будто кто-то там наверху специально всё подстраивает и подстраивает и всё любуется  не налюбуется, как он мучается. Неужели ж, если всему свету я так ненавистен, нельзя просто взять и угрохать меня к чёртовой матери, зачем, за что же ещё и издеваться надо мной?

 Он отхлебнул ещё, язык и горло обожгло, так что даже зажмурился.

 …Интересно, на сколько дней ему хватит денег? Андрей приблизительно помнил, сколько заныкано дома в столе.  Ну… что ему надо на каждый день? Пара пачек сигарет. Пожрать чего-то… Сколько дней? Ну… неделя.

 А какая разница. Неделя, и что дальше? Дальше что?

 Откуда он возьмёт ещё денег? Что б на новую работу устроиться, нужен паспорт. Самая такая элементарная штуковина – паспорт. Которого у него нет. Ещё с зимы…

 Андрей замычал, растирая до боли лоб ладонью.

 Что делать, что делать, что делать?..

 Поздно, поздно. Поздно чего-то пытаться. Всё время упущено… Надо было тогда же идти в милицию, а он… как-то не собрался. Целую неделю каждый день собирался и так и не собрался. На вторую неделю начал потихоньку забывать, что главнейшей в жизни бумажки у него нет. Ну… нет и нет. Вот поначалу  и вправду страшновато было – от того, что все ведь  узнают, что он по пьяному делу даже паспорт умудрился где-то посеять… А потом ещё неделя, ещё, месяц, два… Полгода почти уже прошло…

 Бред, бред, бред…

 Андрей привалился к шершавой стене, запрокинув голову. Здесь была тень – приятно, хоть жара на него не дышит своим пыльным смрадом. Ещё было очень тихо. Шумное уличное движение, которое, он знал, конечно же, всего-навсего за углом, еле слышалось. Вся эта чужая жизнь была – за стеной. Это не его жизнь. Ему там места нет, вот его и выдавливает наружу из всего этого людского неумолкаемого роения. Они живут. А он?.. Умирает?

 И что, всё?

 Он и не заметил, как приговорил бутылку. Не хотелось вставать, так спокойно было тут сидеть. Но вечно это длиться не будет. Андрей выбрался из своего закутка, прикуривая. От нервотрёпки, что ли, то ли на старые дрожжи, но от одной бутылки его разобрало – внутри было тепло и лениво. Андрей остановился на углу бутика с косметикой.  Плакат прямо напротив его лица рекламировал тушь для ресниц. На плакате было гигантское женское лицо с пышными чёрными волосами. Глаза с рекламными ресницами кто-то закрасил из баллончика. Рот на лице, по задумке, должен был улыбаться таинственно-соблазнительно, но и к нему тем же баллончиком пририсовали два клыка.

 Андрей поймал себя на том, что неотрывно смотрит на закрашенные чёрным глаза и на эти нарисованные клыки. Заметил прошмыгнувшую мысль, что сейчас будет то же самое, что и вчера. Ох ты, ё, вот этого только не доставало…

 Передёргивая плечами, он двинулся к пешеходному переходу у светофора. С той стороны улицы громоздились один на другой дома-корабли. Район, как две капли воды похожий на его район. Людей во дворах не было – понедельник, не воскресенье. Только где-то, обязательно в самом дальнем конце, появится какая-то фигура и словно бы в стенах растворится. Это и хорошо. Андрей сидел на лавочках и ему было неприятно, когда кто-то шёл мимо – слишком близко. Он был уверен, что эти проходящие непременно искоса таращатся на него и думают, кто он такой и чего здесь сидит.

 Он совсем заплутал в этих дворах, скурив полпачки сигарет на разных скамейках, лавочках и парапетах. И мысли в голове тоже так запутались, что ни одной он толком не мог подумать до конца, вечно отвлекался на какую-то чепуху, вроде мокрого голубя…

 Голубь ему совсем не понравился. Очень он был потрёпанный, всклокоченный, будто из всех луж нашёл самую грязную и плескался в ней, покуда всю не вычерпал. Потом Андрею начало чудиться, что этот голубь вообще не такой, как все остальные, кучкующиеся то там, то здесь. И ходил он быстрее, и шеей усиленно двигал при каждом шаге. И глаза. Вернее – один глаз, второго, конечно же, с боку не увидишь. Глаз этот показался Андрею кроваво-красным.

 Почему-то очень ярко вспомнилась одна детская фантазия. Когда он бывал дома один и смотрел из окна на двор, и во дворе так же пусто было, как здесь сейчас, то воображалось ему, что вот-вот из-за угла соседнего дома появится кто-то. Какой-то идущий человек. Страшный человек. Он шагает очень медленно, но из квартиры на пятом этаже деться некуда. И он будет с замиранием в груди, не моргая, даже не дыша, наблюдать, как неторопливым шагом страшный человек пересечёт двор и войдёт в подъезд – и он услышит через входную дверь, как он поднимается по лестнице, как дойдёт до его двери… А куда деваться? Куда ему деваться?..

 Андрей так живо вспомнил этого детского страшного человека, что явственно ощутил прошедшийся по внутренностям холодок. Он затянулся, глубоко вбирая в себя дым, но это не помогло – он уже так и шнырял глазами по сторонам, готовый из любого края двора ждать страшного медленного человека. И чем больше проходило времени, и никто ниоткуда не появлялся, тем больше и больше уверялся Андрей, что вот уж сейчас-то точно и появится. Все сроки вышли. В любую секунду он может увидеть страшного медленного человека.

 Слабо ощущая своё тело, он едва ли не свалился с лавочки и укрылся в первом же подъезде. Дверь была раскрыта настежь и припёрта кирпичом. Андрей поднялся на один пролёт, вжался там в угол, косясь взглядом вниз на лестницу. Понял, что тело под одеждой так и сочится липкой, мерзкой и очень холодящей испариной. При этом он задыхался, как от очень прыткого бега, хотя и не бежал сюда – и ходить-то, еле ноги ходили от страха.

 Тяжкое это дыхание, ослабевшие ноги, не желающие закрываться глаза, разболевшаяся голова – всё это длилось меньше минуты, но он ощущал, что может не пережить этой нескончаемой минуты. Когда ужас начал понемногу его отпускать, он вдруг совершенно точно решил, что кто-то стоит за поворотом лестницы, на втором этаже. Он был уверен, что слышит чужое дыхание – такое же нездорово-прерывистое – слышит, как кто-то переминается с ноги на ногу. Андрей  почти врос в угол, куда забился, от напряжения ломило всю спину от шеи до поясницы, но кто-то наверху продолжал стоять. У Андрея по всему телу одновременно вспузырились мурашки. Когда внизу, у двери наружу послышались шаги,  он чуть не сполз на пол.

 Сверху никого уже не было… Но…как это? Он точно знал, что не слышал внизу звука отпираемой двери квартиры. И лифт молчал. Так…как?

 Справа от него большое окно с двойным стеклом. Он может выглянуть во двор. 

 Удивительно чётко он всё разглядел через два молочно-белёсых стекла. Необычайно чётко.

 Внизу, впритык к крыльцу стояла машина, автобус. Он знал, что это за автобус.  Яичного жёлтого цвета с чёрной каймой. Из подъезда к автобусу вышла девушка. Он рассмотрел затылок с копной чёрных волос, какую-то кофту с длинным рукавом и юбку. Девушка очень шаталась, но…

 Андрей упёрся мокрыми от пота ладонями в стену, что б не сесть тут же на пол – ноги были будто кисель.

 Девушка шла к автобусу, коверкаясь самым невообразимым образом. Выкидывала в стороны руки, будто рвала на голове волосы и откидывала их прочь от себя. Жутко, неправдоподобно, не по-человечески гнулись всеми углами и на все стороны её ноги, как паучьи лапы. А сквозь закрытые окна автобуса сперва сочилась, а потом уже  лилась скорыми потёками яркая, тёмная кровь…

 Что…что…что это?.. А?.. Это…это…

 Это привиделось. Этого не могло быть на самом деле. Это мне привиделось…

 Ну а… даже если привиделось, почему бы этому не быть на самом деле?

 Андрей сцепил пальцы на затылке и до боли сжал свою голову. Ему хотелось плакать от ужаса, но даже слёз не было, и болели от этого глаза и щёки. Снова выглянул в окно – очень легко выглянул, совсем не боялся выглянуть. Там ничего не было. Тут же рванулся прочь из подъезда. Чуть не скатился кувырком по лестнице. Потом полубегом, всё оглядываясь, петлял дворами, пока не забрался в какую то глушь. Многоэтажки тут кончались. Колючие кусты, завивавшиеся спиралями, точь-в-точь, как колючая проволока, уходили вниз по холму. Внизу виднелись коричневые крыши гаражей и частных домов. Андрей сел прямо на землю, закурил, часто затягиваясь, блуждая слезящимися глазами по сторонам.

 Что со мной происходит? Что я, с ума схожу? Или что? Или… всё это настоящее? Какие-то… демоны, параллельные миры – не знаю, что – затягивают меня к себе, а? Может…и так. Если из реального мира меня исключили, выпихнули пинком, взашей вытолкали, то куда-то же мне надо деваться…

 Что ж это такое?.. Что ж вы… так меня мучаете?..

 У стены дома, напротив которой он уселся, стояла коммутаторная будка – тёмно-серая, железная, похожая на шкаф-пенал. Дверца с ржавым скрипом приотворилась. Андрей с разинутым ртом увидел, как из-за этой дверцы наружу высунулась человеческая голова.

 Он тут же её узнал. То же самое лицо, в обрамление пышных, но коротко подстриженных чёрных волос. Девушка, нарисованная на могильном камне.

 Андрей тоненько завыл, отпрянув назад и напоровшись на острые проволочные кусты. Отчаянно ловил ртом воздух, чувствуя, что грудь сейчас лопнет от некой невидимой тяжести. И при этом отчётливо слышал шаги. Девушка подошла к нему. Села на землю – не слишком близко. Некоторое время он смотрел на неё. Сначала просто в полном ужасе, после начал немного приходить в себя.

 По сути, ничего страшного в ней не было. Если не знать, что она должна бы быть закопана в земле. И не знать, откуда она вот сейчас вышла. Высокая, худая. Одета в чёрную кофту и, как будто в кино каком-то, в клетчатую складчатую юбку. Кожа была болезненного жёлтого оттенка, как если бы она очень долго просидела в сырой и слабо освещённой комнате и  очень редко выходила наружу. Глаза были вполне человеческими. Смотрели на Андрея без особых эмоций. И тоже какая-то болезненность, измождённость в них была.

 Девушка протянула руку. Маленькая, подростковая рука, с обгрызенными до мяса ногтями. Подобрала вывалившиеся сигареты и зажигалку. Закурила.

 Андрей кое-как привёл себя в сидячее положение, отодвинувшись подальше от девушки. Однако, чем дольше он глядел на неё, тем спокойнее ему становилось. Нет смысла гадать, что за чертовщина с ним творится. Никакой фантазии тут не хватит.

 Он подобрал свои сигареты, попутно отметил про себя, что девушка курит, не затягиваясь. Как подросток. Да ведь ей… шестнадцать лет, да? В шестнадцать лет она умерла?

  — И… и что? Ч…чего ты хочешь? А? К…кто ты?.. А? Кто… ты?

— Знаешь, — произнесла тихо, себе под нос, простуженным шёпотом.

  — Я?

  — Сам знаешь.

 -Й… Н…ну? Че…чего т-тебе надо?

 Она покачала головой.

  — Сам что хочешь? Сам зовёшь – сам что хочешь?

  — Я?

 Девушка будто бы задумалась, потом твёрдо, хотя с прежним пришёптыванием сказала:

  — Вспомнишь. Всё вспомнишь.

 Нахмурилась, как-то ужасно жалко, будто кто-то страшно обидел её. Швырнула в Андрея тлеющую сигарету, тот чертыхнулся. Потом увидел, как девушка протягивает ему свои руки, показывает, что б он посмотрел. Из-под  обгрызенных ногтей капала кровь. Слишком много крови. Девушка судорожно всхлипывала, продолжая показывать руки, и всё смотрела на Андрея.

 Коротко, по-собачьи взвыв, он подскочил с места и бросился наутёк.

 4.

 В полубеспамятстве, не замечая дороги, Андрей чуть не полгорода обошёл. Впрочем, он и не думал вовсе ни о чём, в голове совершенная пустота и даже лёгкость. Первая мысль была – что он кошмарно устал от ходьбы. Огляделся и понял, что сделал круг и опять неподалёку от бывшей своей работы, будь она не ладна. Ещё понял, что от усталости, голода и нервов его телепает и так и тянет плечами все стенки пообтереть.

 Куда я проваливаюсь? Будто муторный, бессмысленный кошмар ожил наяву и даже проснуться я не могу от него – ведь не сплю же я! Если всё это глюки, так отчего ж, мать вашу, всё так подробно-реально, так последовательно, так живо?!.

 Андрей снова завернул к рынку-пассажу, но на этот раз взял уже не пиво, а чекушку. Какое к чёрту пиво?.. Долго мыкался, что б найти, где ему присесть – на другую сторону, к жилмассиву, ни за какие коврижки он больше не сунется. С этой же стороны одни заборы – из рабицы, из плит, из ракушки. Всё какие-то миры –  «Мир окон», «Мир дверей», «Мир потолков». Ему казалось, что машины на улице шумят, как никогда раньше, будто вознамерились обязательно до темноты выжечь весь воздух в мире. От вони выхлопов тянуло на рвоту.

 Наконец, он приютился  прямо по-над дорогой, на бордюре – какое-то подобие скверика тут было. Ни души вокруг. Вот и хорошо. Кроме водки он ничего не взял, как-то из головы вылетело. Пришлось пить из горла, даже не запивая, и каждый раз стараться продышаться, что б не вывернуло наизнанку. Опьянел он очень быстро, хотя соображал абсолютно всё, и как бы со стороны замечал, как его начинает даже сидя всё куда-то вести то влево, то вправо, что лицо, хотя и онемело, но кажется горячим, что веки тёплые и набрякшие. И что ему очень и очень сиротливо и тоскливо, от того, что уже смеркается, а до дому ещё ехать и ехать, а хочется домой, а, к тому же, очень мало денег, но лучше не думать, лучше надеяться, что вот уснёшь и…

 Он доплёлся до остановки, каким-то неясным чудом ввинтил себя в переполненную маршрутку. Ехал, обеими, постепенно немеющими, задранными руками уцепившись за поручень над головой. Ему казалось, что постоянно его толкают, потом вдруг необыкновенно трезво осознал, что это он сам болтается на поручне, как пойманная рыба, и моментально вообразил себе, что о нём думают остальные, кого он пихает. Вдруг перепугался, что проехал свою остановку (за окнами было уже черно), стал просачиваться к выходу, бормоча отчего-то очень картаво и оттого очень глупо: «Разрешите».

 На свежем вечернем воздухе голова изрядно прочистилась. Вышел он чёрт знает где, две остановки ещё можно было спокойно ехать.  Но уже совсем ночь. Сколько точно времени, он не знал – телефон окончательно разрядился. Да и чёрт с ним. Ни он никогда никому не звонит, ни ему. Кто ему будет звонить?

 По пути зашёл в магазин и купил ещё водки. Хотел взять чего-нибудь перекусить. Потому как дома, разумеется, ничего не было, а, даже пьяным, он ощущал утомительный, тяжёлый голод. В этот момент вспомнил, что деньги надо страшно экономить, ужаснулся, как много сегодня пропил и решил, что всё равно его ведь сейчас выключит из реальности, так что желудок и без еды обойдётся.

 Завтра всё будет по-другому. А, может, завтра и не настанет. Ну, а вдруг?

 В подъезде попытался снова спрятать бутылку под рубашку, разозлился, что не выходит ни черта, уверил себя, что всё это чепуха, ничего не будет, и так день сегодня чересчур насыщенный. Только поднялся на этаж и стал ковырять ключом в замке, как в спину пахнуло воздухом. На площадку выскочила его соседка, Анна Викторовна.

 Андрей чуть не заплакал. Да что ж это такое?..

  — А-апять пьяный! – Анна Викторовна всплеснула руками.

 Оттеснила Андрея от двери, заглядывая ему в глаза своими кругленькими, как у пекинеса, глазёнками.

  — Андрей, ты снова пьяный!

 Что она хочет, что б я ей ответил? Он вздохнул, задрав шею, но Анна Викторовна чуть только собачонкой не подпрыгивала, но что б непременно быть с ним глаза в глаза.

  — Андрей, приходили сегодня из газовой компании – ты год уже за газ не платишь! Электричество тебе уже отключили! Я ходила в ЖЭК, узнавала, у тебя и за квартиру долги – кошмар! А ты пьёшь! Ты совсем с ума сошёл!

 И опять моргает на него и будто бы ждёт, чего он скажет.

  — Ты должен заплатить за газ! Если тебе будут отрезать, то сказали, что у нас у всех отрежут! Ты что ж это думаешь?! А?! Что ты молчишь?! Ну что ты молчишь?! Ты слышишь меня, ты обязан завтра же заплатить за газ!!

  — Хорошо, хорошо! – он всё пытался отвернуться от неё, а она всё егозила вокруг и совалась ему в лицо, — Заплачу!

  — Завтра же что б до обеда пошёл и заплатил! И что б был дома! Вечно тебя нету!

  — Анна Викторовна, я много работаю.  Я постоянно на работе. С утра и до вечера.

  — Отпросись! – слово это вышло и вовсе, как тявканье, — Ты понимаешь меня, отпросись и заплати за газ! Завтра! Ты слышишь?!

  — Слышу я всё, понимаю я! Завтра заплачу! Завтра всё!

 Кое-как он улепетнул от Анны Викторовны, заперся и некоторое время стоял в тёмной прихожей, прижавшись лицом к глазку. Смотрел на крохотный жёлтый мирок с соседней дверью, который никак не хочет дать ему покоя.

 Как же мне всё это опостылело…

 Вывалился в тяжкий пьяный сон он после двух рюмок, выпитых в тёмной комнате, прямо на диване.

 Глухой глубокой ночью  он вроде бы пришёл в себя. Всё тело изнутри раздирало в клочья. Но… он едва чувствовал это. Хотя и знал, что адская, почти непереносимая боль, но как-то так… словно бы это уже и не с ним, словно бы его собственное тело уже отдельно от него самого. Гораздо больше интересовал его какой-то странный звук. Звук этот был ужаснореальным, хотя Андрей был уверен, что звука этого быть не может.  Что-то вроде стука…

 Совершенно реально заскрипела, открываясь, дверь старого большого шкафа. Туда запихнуты были старые родительские вещи. Но теперь вещей не было, на задней стенке было что-то нарисовано (выжжено), кто-то нарисован, кто качал головой и похохатывал. Сзади и сбоку что-то шлёпало по полу. Каким-то образом он взглянул туда, хотя точно знал, что не поворачивался. К кровати его приближалась давешняя мёртвая девушка. Только она не шла. Ноги, ужасно длинные и тонкие, как будто вырастали из её боков на две стороны, как у паука. Она смотрела на него во все глаза и что-то говорила, почти в слезах пыталась ему что-то объяснить.

 Андрей заорал, хотя как-то стороной и абсолютно спокойно знал, что вовсе он и не кричит, никаких звуков не издаёт, что всё это просто сон и…

 Он разинул глаза, не вполне веря в то, что вот это реальность – здесь было уже светло, а ведь только что он и комнату эту, и всё, что в ней, так отчётливо и подробно видел, а ночь же была!..

 …Ну нет, это просто… кошмар был. Кошмар ему приснился…

 Андрей облегчённо выдохнул и тут же вспомнил весь сумасшедший вчерашний день. Облегчения как не бывало. Он закрыл лицо ладонями и пролежал так некоторое время.

 Заплатить за газ. Интересно, чем? Да ведь, даже если б и были у него деньги, что б заплатить… чёрта с два куда бы он пошёл! Это ведь всегда,всегда с ним вот так.

 …Да ничего не будет. Никто ничего не отключит. Ну, а отключит, так… Какая ему разница?

 Он… как это? – без средств к существованию. Через неделю, даже меньше, у него закончатся деньги, и взять их неоткуда.

 Андрей стал усиленно растирать лицо. Голова побаливала, но не сильно, зато во рту мерзкий, болезненный резиновый привкус. Вставая, он зацепил бутылку, которая с тупым звуком стукнулась об пол. Почти полная.

 Будь она проклята, эта водка.

 Кое-как добрался до ванной – голова не то, что б кружилась, а такое чувство было, что мозг окаменел и он попросту не выдерживает каменного этого веса. Умылся. Надо умываться, пока есть возможность – горводоканал чуть не каждую неделю уведомления шлёт насчёт задолженностей. А то он про них не знает.

 И поесть чего-то надо. Дома нет ничего, потому как, где ж хранить – свет ему отключили два месяца назад. Периодически вечерами, в подпитии, он электричество ещё и ворует, потому что отключение эдакое гуманное – просто тумблером на щитке щёлкнули и пломбу навесили, понадеясь на его порядочность…

 Андрей упал на кровать, решив немного дух перевести, прийти в себя. Несколько сигарет у него ещё осталось. Незаметно провалился в тёплую и тяжёлую дрёму. Вырвал его из неё очень громкий, очень наглый стук в дверь.

 Андрей ошалело раскрыл глаза, чувствуя, что от ужаса еле пальцем может пошевелить. Снова забарабанили, а вдобавок ещё и заговорили что-то в подъезде – громко и злобно. Кажется, расслышал тявканье Анны Викторовны. И ещё кто-то там.

 Пришли. Всё-таки это произошло. Сейчас происходит.

 По новой начали громыхать в дверь, ещё больше ругались. Сколько это длилось, Андрей не знал. Но, в конце концов, всё поутихло. Он лежал, ни жив, ни мёртв.

 Чуть-чуть успокоив остервенелое сердцебиение, Андрей закурил. Руки ходили ходуном. Надо как-то сматываться отсюда. Очень по-тихому, что б никто его не поймал. Но надо сматываться. Он некоторое время успокаивался этой мыслью, но с места всё не двигался. Когда почувствовал, что, более или менее набрался смелости для конкретных действий – в дверь снова застучали.

 Это уже была одна Анна Викторовна. Сама по себе она никак не желала униматься и долго барабанила, пыталась докричаться, так что Андрей даже уши зажал. Так продолжалось целый день. Примерно раз в час соседка ломилась к нему. Ясно было, что при таких раскладах он никуда не сможет сбежать. К вечеру ужас совсем исчерпался, но ему на смену пришло дикое какое-то, почти безмысленное,  полукоматозное состояние, какая-то нереальная помесь бодрствования и сна. Целый день он не только не вставал с кровати, но, считай, что и не двигался почти. В этом оцепенении ему даже и курить не хотелось.

 Когда стемнело, он вдруг подумал, что бредовая эта свистопляска у него под дверью наконец-то завершится. А ночью… поздно-поздно, часа в три, а то и в четыре – он улепетнёт отсюда.

 А ещё, может быть…что-то такое ему ночью…привидится. Он осознал, что хочет, реально желает, что б что-нибудь привиделось. Пусть фантастика, небывальщина – пусть!В его случае – это лучше, чем то, что есть сейчас. Пускай, пускай его хоть в параллельный мир затянет…

 Ночью он нормально так и не уснул – дневное оцепенение совершенно не изменилось. Андрей приподнялся, глянул в окно – свет в соседних домах ещё не везде погас. Попытался разглядеть на часиках, сколько времени, но это не удалось. Вспомнил о водке и чуть даже не развеселился. Во всяком случае, обрадовался. Пришла в голову странная такая мыслишка. Тихо покопался в столе, нашёл пластинку с какими-то мелкими таблетками. Валерьянка, что ли? Ничего больше не было. Андрей одну за одной, последовательно проглотил все таблетки, запивая водой, набранной в пластиковую бутылку из-под пива, что б постоянно не подниматься с кровати. Потом принялся за водку.

 Эффекта не последовала вообще никакого. Он даже толком и не опьянел. В какой-то момент он сообразил, что уже самая, что ни на есть, поздняя ночь. А он же хотел ночью уйти. Подумал, что надо подняться с кровати, но так и не поднялся. Всё тело, каждый сустав, так и ломило от навалившейся усталости. Ну да, двое суток он уже ничего не ел, да ещё на  таких нервах. Но надо бы подняться. Действительно надо подняться. Что ещё остаётся делать?..

 В подъезде раздалось какое-то шуршание, что-то вроде сопения. В дверь застучали. Отрывистый, злой, ненавидящий такой стук. Андрей лежал, не дыша. Засопели громче, скрипнула соседская дверь и всё стихло. Андрей свернулся в клубок, накрывшись до подбородка одеялом, и долго, по-детски, плакал меленькими слёзками. Иногда начинал причитать шёпотом какую-то белиберду, насчёт того, что хочет умереть. Ещё: мамочка, забери меня. Потом даже так: мамочка, УБЕЙ меня. Он не думал, что такое шепчет, само так выходило.

 На рассвете он неожиданно уснул. Может, от того, что на рассвет смотреть было невыносимо отвратительно. Когда опять застучали в его дверь, он даже подскочил на кровати.

 Точно чувствовал, что в подъезде полно народу. Вместо стука раздался новый какой-то звук – кошмарно громкий, визжащий и очень близкий.

 Что они делают?! Да что ж они делают?!!

 Пилят дверь. Да, пилят его дверь. Вернее замок. Чьи-то мужские, деловые голоса…

 …Можетэто мне всё кажется?! Может я совсем, совсем сошёл с ума? Или я уже умер – и это ад такой, а?!

 Андрей выглянул в коридор. Визжащий звук стал ещё ближе, ещё громче и неотвратимее.

 Что же делать? Что же мне теперь делать?..

 Сипло и быстро дыша, шатаясь он зашёл обратно в комнату, принялся шарить по ящикам, пока не нашёл бритвенное лезвие, завёрнутое в белую бумажку. Достал его, задрал рукав рубашки (с понедельника он не раздевался) и, ни секунды не колеблясь, с возможным усилием провёл лезвием по запястью.

 И ничего. Осталась только белая полоска на коже и всё.

 Андрей тихонько начал выть, широкими, взлетающими шагами меряя комнату. Снова взглянул на руку и увидел, как из белой полоски слабо проступает алая, почти розовая полоска крови.

 Не то, не так!!! Да что ж это за ужас?!!

 Бормоча и ноя, он где-то выискал грязный и слежавшийся кусочек марли и кое-как приладил его на запястье. Потом вдруг встал на карачки и полез под кровать. Он вовсе и не думал так делать, даже не вполне осознавал, что он делает, но полез.

 Это оказалось не так просто, он с трудом поместился внизу. На пару мгновений его охватило нечто наподобие клаустрофобии, но тут же прошло. Так же не думая, что он делает, затащил под кровать валявшиеся  рядом свои ботинки. Потом высунул руку наружу, нащупал одеяло и немного стащил его, что б край валялся на полу. И, соответственно, не было видно, что такое есть под кроватью. Всё это было очень логично, даже сообразительно, но он не знал, как он всё это делает – вместо мыслей был один сплошной, животный ужас. В темноте под кроватью он понял, что лезвие так и держит в руке. Даже пальцы порезал.

 Оказалось, что это ещё не предел ужас а. Замок допилили, дверь распахнули и тут же, ни капли не смущаясь, затопали по его квартире. Андрей лежал, вперившись глазами в пружины кровати. Содрал марлю и принялся порывисто чиркать себя лезвием по руке.

 Какие-то мужчины и  какие-то женщины громко разговаривали снаружи. Кто-то спросил: «А хозяин где?» Кто-то, усмехнувшись, весьма весело ответил: «В бегах». Мужской голос. Какой-то его сосед, наверно – Андрей никого толком не знал, кроме Анны Викторовны. Снова начали что-то пилить, уже в квартире и гораздо тише, спокойнее. В комнату, где он прятался, вошли.

 Это была Анна Викторовна, приведшая на погляделки какую-то его соседку,  которую он тоже, конечно же, не знал. Эта незнакомка запричитала, наверняка разводя руками, насчёт того, сколько ж тут мусора, сколько бутылок. Даже спросила, а не писает ли он прямо здесь, а то вон лужи вроде какие-то. Анна Викторовна бубнила своё любимое, про отключенное электричество и неуплату за квартиру.

 Андрей как бы наполовину потерял сознание. Он вроде бы и слышал, что происходит, но ничего уже не чувствовал и не думал. Под кроватью оказалось очень даже просторно. Краешком сознания понял, что все ушли. От этого стало ещё спокойней. Опять он не то спал, не то не спал. Время стёрлось, исчезло под его кроватью.

 Вылез наружу он, когда уже вечерело. Подивился, как спокойно себя чувствует. Может, просто ужас уже настолько его выпотрошил, что он больше не в силах чувствовать этот ужас. На цыпочках выглянул из комнаты в коридор. Дверь его была нараспашку, из подъезда ощутимо  тянуло холодом.  У потолка заметил какие-то чёрные следы на стене, присмотрелся и сообразил, что тут как раз труба, которую и перепиливали. Очевидно, газовая. Он побыстрее вернулся под кровать. Решил, что этой-то  ночью точно уйдёт. Никто уже сторожить его не будет и получится удрать. Эта мысль его обнадёжила и он тут же, под кроватью и уснул.

 5.

 Ночью он так и не проснулся. Выкарабкался из-под кровати, осовело глянул на часы. Пять пятнадцать утра. Самое оно. Очень быстро обулся, забрал из стола все деньги и так же быстро вышел из квартиры. Не позволял себе ни о чём думать, пока не вышел из подъезда и не пересек свой двор, что б из окон его уже не было видно.

 Прошёл ещё чуть-чуть и повалился на скамейку в соседнем дворе.

 Небо только начинало выбираться из молочной утренней серости и нежно голубеть. Прохладный воздух казался переполненным свежей жизнью. Вслед за дуновением ветерка подрагивали листья на деревьях. Всё почему-то думалось, что что-то такое хорошее скоро придёт, вместе с солнцем, такое славное, такое доброе…

 Андрей дышал и наслаждался от собственного дыхания.

 Неужели кошмар мой закончился?

 А он закончился? Дальше что делать? Куда идти?

Андрей, как всегда, просто пошёл, куда ноги понесли. Смутно он думал, что надо идти куда-то ближе к центру – на окраинные спальные районы смотреть было ненавистно. Город вокруг тоже начинал постепенно просыпаться и начинать свою жизнь. Сперва только где-то гулко стукнет об асфальт брошенная дворничихой метла, да какой-нибудь  благообразно выбритый дядька в застёгнутом до упора спортивном костюме протрусит с собакой на поводке. Редкие заспанные люди, скукожившись от утренней прохлады, быстренько-быстренько чешут на раннюю свою работу. Набычившись и перекидываясь смешками, идёт выпущенная из обезьянника золотая молодёжь, измятая ночным дебошем. На основном городском проспекте машины прибывали с каждой минутой. Первые маршрутки уже подхватывали на остановках первых пассажиров.

 До центра Андрей добрался около семи часов. Первым делом  в магазинчике-киоске купил себе пачку сигарет,  порошковое кофе в пластиковом стаканчике и какую-то шоколадку. Как бы со стороны наблюдал за собой и только диву давался, какое у него приподнятое настроение.

 Всё это, конечно, прекрасно, но… делать-то что?

 Не хотелось вовсе думать о том, что с ним произошло, что с ним происходит и что ещё может произойти. Чем, вообще, всё закончится.

 На центральной площади, старой и маленькой, конечно же, стоял памятник Ленину. Андрей безразлично пялился на него, допивая кофе. Смял стаканчик, кинул под ноги, так же безразлично посмотрел на него. Неуверенным шагом свернул куда-то, в какой-то двор.

 Может… за город куда-то двинуть? И что? Лежать  там где-то, что б никого не было?.. Или как?

 Дом перед ним был старой постройки, и он даже с каким-то удивлением принялся его разглядывать – так  намозолили ему глаза блочные многоэтажки, что он даже как-то и позабыл, что ещё и другие дома бывают. Дом был серого цвета, давно не крашеный, всего-то в три этажа, даже  ещё с деревянными рамами на окнах. Особо привлекла Андрея лепнина под карнизом, хотя ничего она особо и не изображала, всё что-то вроде листьев каких-то, толстых и обязательно изогнутых.

 Во дворе  не было ни одной машины, только растрескавшийся асфальт… Даже деревьев нет… И всё… серое какое-то такое…

 Он задрал голову кверху. Небо почему-то показалось ему потемневшим, по-зимнему холодным и каким-то далёким, всё в размытых мазках блеклых облаков. И тихо, так тихо вокруг!..

 Он ощутил, что кто-то стоит за его спиной. Обернулся, содрогнувшись.

 Сзади стояла она.

 Смотрела на него, чуть  нахмурившись, потом, словно бы с опаской, протянула ему обе руки.

  — Видишь?

 На кончиках её пальцев всё ещё была кровь, правда, уже засохшая.

  — Боишься?

 Андрей мотнул головой. Он и действительно уже не боялся…

 Ведь этого же он хотел, да?

 Девушка вдруг улыбнулась. Улыбка нервная была, как бы перепуганная.

  — Кто ты, а?

  — Всё ты хочешь знать.

  — Погоди-погоди. Т… Я… Тебя… Лиза зовут, так?

 Она погрустнела, опустила руки, сделала к нему два шага, внимательно рассматривая, даже изучая  его лицо.

  — Откуда я тебя знаю? А… Ну да, я там… прочитал, на… на могиле. Ты… ты… у…умерла? А? Ты… мёртвая?

  — Прочитал? Прочитал?

 Она вроде как обиделась на это слово. Потом быстро ухватилась за его руку. Пальцы у неё были тёплые, даже горячие, словно она была в болезненном жару.

  — Пошли? Пошли.

  — Куда?

 Она поначалу не хотела отвечать, потом выговорила: «Повсюду» и снова улыбнулась своей несчастной, почти плачущей улыбкой.

  — Куда… Лиза? Куда?

 Андрей был уверен, что так её и зовут. Ему необходимо было, что б у неё было имя.

 Лиза довела его до угла дома. Там должна была быть площадь. С Лениным. Там и была площадь. Но какая…

 Площадь эта была огромнейшей и вымощена была белым булыжником, и каждый булыжник не лежал на месте, а стоял торчком. В середине на громадном чёрном постаменте громоздилось что-то такое, чего Андрей никак не мог уразуметь. Чёрт его разберёт, что оно такое, не то волна морская, не то корабль на волне морской, не то чудовищная рыба, глотающая корабль на волне морской… Очертания были какими-то зыбкими, неразборчивыми и никак не удавалось рассмотреть их получше, хотя точно Андрей знал, что вся эта фигура отлита из какого-то металла, и даже более того – по всей по ней виднеется целая вереница уступов и лесенок, что б можно было забраться…

  — Посмотрел?!

 Он вздрогнул от этого вскрика. Лиза в неподдельном ужасе вращала больными, а кайме чёрных ресниц, блеклыми своими глазами. Тут только он понял, что цвет у её глаз – светло-жёлтый.

  — Теперь – бежим!

 Она дёрнула его за руку и понеслась по белому булыжнику к ближайшим серым домам. Все дома, какие тут были, были старыми, в два или в три этажа, и все серые. И их тоже Андрей не мог толком разглядеть.

 Долго они бежали или нет, он не знал. Когда остановились, он увидел, что они у подножия какого-то холма. И вообще, наступал сумеречный, сырого цвета, как будто зимний вечер. Но… как так целый день прошёл? Или не прошёл? Когда Лиза появилась за его спиной… уже и был вечер. Вместо утра.

 Холм был очень пологим, поросший травой, с протоптанными в нескольких местах дорожками наверх. Андрею холм показался просто несоразмерно большущим. Хоть целый день иди, а до вершины не дойдёшь. Хотя он и видел, что вовсе и не большой холм. На вершине – какие-то строения. Оглянувшись, он  не без удивления увидал узкую петляющую речушку с небольшим арочным мостиком. Готов был поклясться, что никакой речушки не было, и ни по какому мостику он не бежал.

 У подножия холма обильно росли непролазные кусты и деревья, из которых виднелось что-то на подобие белых каменных блоков.

  — Вот тут… наше место. Вот тут, — Лиза даже ногой притопнула, и будто пальцем кому-то погрозила. Её рука так и мяла его руку, словно она проверяла, что он никуда не пропал.

  — Какое место? Где это всё вообще? Это… что такое? А?

 Она вдруг всхлипнула, отпустила его, обхватила плечи руками, как от холода.

  — Жила-была девочка в домике у белой стены.

 Андрея пробрала жуткая дрожь от её голоса, от напуганных глаз, сосредоточено всматривающихся куда-то впереди себя.

  — Помнишь?

  — Что я помню?

  — Девочка любила мальчика. И мальчик любил девочку. И больше никто их не любил. А потом девочка стала умирать, а мальчика не было. И девочка умерла, а белая стена… БАХ!

 Она взмахнула руками, скривив рот в жуткой гримасе, одновременно и боясь чего-то и не в силах не смотреть на то, что так её пугало.

  — Помнишь? Помнишь?

 -…

  — Помнишь?

  — …Н…ничего… Ничего я не помню… Ничего не помню. Да что я должен помнить?! Я… я не сумасшедший!

  — Пошли! Пошли! – она снова тянула его за собой.

 На этот раз, правда, не бегом. Они шли вдоль реки по самой заурядной и обычной асфальтовой дорожке. Впереди что-то чернелось. Андрей понял, что они подходят к какому-то… парку, что ли?

 Ему вовсе не хотелось туда идти, потому что очень быстро темнело. И ему совсем не нравилась речка. Вроде бы вполне нормальная городская речка, в бетонных стенах и с кованым ограждением. Только  текла она без всякого звука. И что-то в ней плыло. Что-то… да ведь и не крокодил там какой-то, а… Андрей не желал разглядывать, что такое там было. Решил про себя, что это… кажется… мёртвые тела. Одно за другим – мёртвые тела. Ну и пусть.

 Когда они дошли до парка, повсюду уже была напрочь непроглядная темнота. Очертания кустов и деревьев были похожи на застывшие клубы дыма. Андрей даже не мог разглядеть свою спутницу, только ощущал, как её пальцы в мелкой дрожи теребят его кисть.

  — Куда ты меня завела? Лизка?

 Его вдруг покоробило – зачем он так её назвал? Был уверен, что её это обидело… Вдруг его разобрала злость.

  — А?! Лизка! Куда ты меня завела?!

 Он вырвал свою руку. Через пару мгновений осознал, что стоит в черноте совсем один. От черноты этой даже голова начала кружиться  и всё чудилось, что вот-вот земля куда-то пропадёт из-под его ног. А вокруг что-то двигалось. Он ощущал это чьё-то чужое движение – сонно-медленное… будто стадо каких-то огромных зверей плетётся. Тяжко дыша, маленькими шажочками, непроизвольно покачиваясь в разные стороны, Андрей побрёл сквозь черноту, съёживаясь от  мысли, что кто-то издвижущихся может его задеть…

 Впереди завиднелось что-то жёлтое. Какой-то свет. Андрей поспешил туда. Сначала понял, что под ногами опять цивильная дорожка, потом сумел уже разглядеть деревья и кусты, а впереди – какой-то большой, белого цвета, вроде бы современный по виду дом. Только вот окон в нём не замечалось, хотя дом был очень высокий. Только дверь. Деревянная двухстворчатая дверь, ну прямо точь-в-точь, как вот в школе. Над дверью горела лампочка, а под лампочкой, согнув колени, сидела на крыльце в две ступеньки Лиза.

 Андрей постоял полминуты, глядя на неё. Она глаз не поднимала. Андрей сел рядом на ступеньках. Странная мысль пришла ему в голову. Сунул руку в карман и достал пачку сигарет. Достал сигарету, даже ощупал, помял её…

 Да, это всё по настоящему, не сон и не глюки. Он закурил. Обычный дым, с обычным своим вкусом. Но вот есть и не обычное. Он чересчур уж хорошо себя чувствует. Двое суток он не жрамши живёт, а ещё так и бодрячком. И не болит совсем ничего. И голова просто небывало ясная. Только страшно и ни черта он не понимает, что такое творится с ним…

 Он заметил, что Лиза придвинула к нему руку, шурша  ладонью по камню ступенек. Взял эту руку в свою. Лиза очень шумно выдохнула, будто всё это время и дышать боялась.

  — Лиз… так… куда ты меня завела?

  — Скоро будет светло.

  — Ты никогда не отвечаешь на вопросы?

  — Этоты никогда не отвечаешь на вопросы.

  — Давай… не будем… ругаться.

  — Давай. Никогда. Никогда не будем. Ругаться, — опять жёлтое её лицо исказилось отчаянной и жалкой улыбкой.

  — Лиза… Только ответь,  пожалуйста… Я… Я так перепуган!.. Лиз, ты… мёртвая или живая?

  — Живая. И хочу, что б живая. Буду я живая?

  — Что… как… В смысле?

  — …Молчи. Молчи.

 6.

 Он докурил сигарету, приопустив веки. Тут понял, что не держит больше Лизу, встрепенулся и…

 Всё не то. Всё не там.

 Он был в центре города, настоящего города, в очень приличном Центральном парке чьего-то имени, рядом с искусственным прудом, на парапетике, вернее под парапетиком, на пыльных плитах, рядом с опрокинутой бутылкой водки и сдавленным пластмассовым стаканчиком. Стаканчик он сразу опознал – точно его стаканчик, утром из него он кофе пил. Точно кофе, а не что-то другое…

 Обалдело озираясь по сторонам, Андрей с трудом поднялся с плит. Правый бок надсадно побаливал, во рту был вполне характерный привкус, а голова тихонько тлела еле тёплым огоньком.

 Время было сильно уже после полудня, но было ещё довольно светло. То тут, то там кто-то прогуливался – и подростки целой гурьбой, и жмущиеся друг другу мальчики с девочками, и повзрослее парочки, и  мамаши с детьми. Мамаши особенно неодобрительно стреляли в него взглядами.

 Чёрт, да что… что это такое?

 Только поднявшись, он тут же довольно спешно двинулся прочь от бутылки и стаканчика, и вообще прочь из приличного парка с мамашами и детьми. В таком месте может и патруль принять, и повезло, что до сих пор не принял. Сколько он здесь провалялся…

 Стоп! А… А Лиза?

 Что это всё было?!!

 Погоди-погоди, в центре, на площади, я попил кофе, зашёл в какой-то двор и… Нет, или… Поднял стаканчик, что б лишние не тратить… Думал куда-то за город, но дошёл только до парка… Так, что ли?

 Да ну нет!

 А очень так складно получается у него… Только ничего этого он вообще не помнит! Помнит, очень чётко помнит Лизу, её руку в его руке, невообразимый постамент на площади с белым булыжником, речку с телами, тёмный парк… Вот это всё он помнит. А стаканчик, водку и Центральный парк чьего-то имени – хоть убей!

 Что за бред?!

 Он понял, что как-то сам по себе остановился у киоска под большим красным навесом. Только глянул туда, только учуял запах, и рот тут же слюной переполнился, чуть по подбородку не потекло. Продавали разнокалиберный фаст-фуд, который даже тут же можно было и употребить за двумя пластиковыми столиками под большими  красными, кока-кольными зонтиками. За одним столиком сидело двое подростков лет по пятнадцать, у одного на мобильнике играло техно, они пытались есть свои хот-доги, но всё давились от непобедимого хохота. Андрей тут же и уверился, что ржут они над ним. Видок у него, должно быть, тот ещё. Он ушёл за кисок, где росли приличные туйки, и свой хот-дог проглотил в одну минуту, так что от скорости поедания даже значительный кусок сосиски изо рта на землю вывалился. Ещё не дожевав, он вполне осознал, что этого мало, а через минуту ощутил такую тяжесть в животе, что его замутило. В желудке урчало, будто бы даже что-то лопалось и посвистывало.

 Выйдя из парка на улицу, тщательно утирая ладонью рот, Андрей глянул в боковое стекло припаркованной машины. Рожа как рожа. Уж какая есть. Только бородка чёртова козлиная разрослась не в меру. Довольно бестолково обтрусившись, выковыряв закись из глаз и пятернёй поелозив в волосах, Андрей в городе отыскал ещё один фаст-фуд, съел ещё один хот-дог, уже более спокойно и взял бутылку лимонада.

 Тем временем уже стемнело. 

 Улицы в центре были выложены разноцветной фигурной плиткой, посередине  через каждые десять метров подделанные под старину фонари, рядом с фонарями скамейки. На скамейках сидели, галдели и веселились молодые парни и девчонки. Фонари зажглись ровным, не слишком ярким светом. Зажглись витрины в магазинах, пиццериях и кафетериях – светом с синим отливом, казавшимся нездешним и призрачным. Подальше, на проспекте, бурлило облако ядовитого светло-красного света из очень высоких, с нагнутым верхом, фонарей.

 Андрей, опустив голову, пошёл к проспекту,  боясь смотреть на гомонящие толпы, снующие повсюду. Свет – ни красный, ни синий, ни ещё какой бы то ни было – не нравился ему. Он долго шёл, выискивая улицы потемнее, пока совсем  не заблудился.

 Руки и ноги казались ужасно тяжёлыми, ныла голова, и так тоскливо было, что мочи не было.

 Надо искать, где уснуть. Вот это точно – страшно хочется спать.

 Только вот где? Заглянул в какой-то двор, проверяя, не шатается ли там кто. Вроде бы был тут какой-то палисадник. Андрей спешно укрылся там, лёг на бок под маленькой, прибивающейся к земле сосенкой. Лежать было ужасно жёстко. И от холода начали стучать зубы. Скрючившись, поджав колени к подбородку, Андрей усиленно дышал носом, почему-то решив, что от этого можно согреться. В голову такая чепуха лезла, о которой он и не думал никогда раньше. Чепуха самая бестолковая, тут же забывающаяся.

 Он не думал, что сможет заснуть, но заснул.

 Застал себя стоящим на ногах перед длинным, в три этажа домом, выкрашенным в белый и коричневый цвета. Дом страшно был похож на школу – хотя б и на ту, где он учился когда-то.  И был день. Тёмный, будто быбессолнечный какой-то.

 Андрей стал подходить к дверям – вполне узнаваемым двухстворчатым деревянным дверям. Они были распахнуты настежь. Внутри оказалось неожиданно светло, даже словно бы разноцветный был этот  свет. Андрей задрал голову, удивлённо рассматривая десятки, да, пожалуй, и сотни лестниц, которые спиралями и зигзагами завинчивались кверху – так высоко, что и не видно в какую точку все они сходятся. А вполне рядовые были лестницы, как в любом нормальном доме, с залапанными железными перилами.

 Андрей стал подниматься по ближайшей лестнице. Невероятно быстро он оказался так высоко, что даже вниз без боязни не взглянешь. Лестница вывела его на самый обычный, без сомнения школьный этаж.  Очень широкий коридор –рекреация – в дальнем конце, словно воткнутая в него трубка, коридор узенький и тёмный. Справа – высокие окна, слева – двери в кабинеты. Эти вот двери совсем Андрею не нравились. Уж чересчур они были высокими и страшно старыми, с потрескавшейся побелкой и неровными краями.

 А тянуло его всё к узкому и очень тёмному коридорчику впереди. Зашёл туда, увидел справа низенький проход, без двери. Сунулся туда. Помещение было большим, полутёмным, с освещением болотного оттенка, неизвестно, откуда идущим. И стены, и пол, и даже потолок были выложены потрескавшимся гулким кафелем. Здесь было сыро  и ужасно воняло чем-то затхлым, будто бы гниющими тушами мяса.

 Кафель на глазах отпадал кусочками, громко звеня. Кафель под ногами поблёскивал мокрым. Из дальнего конца помещения вышел человек.

 Самый обычный, не знакомый. Довольно молодой, коротко стриженый, в чёрном свитере с высоким воротом. Он без интереса, мельком глянул на Андрея и тут же повернулся к нему боком. Задёргал плечами, будто зачесалось у него между лопатками. Андрей понял, что человек пытается снять с себя свитер. Вот уже голова скрылась в высоком вороте, опустевшие рукава  тянулись к полу.

 В безотчётном страхе, затрясшем внутренности, Андрей задом вышел из помещения и поспешил назад по узкому коридорчику. В рекреации наткнулся на первую же дверь. Она легко открылась, и Андрей спиной ввалился в комнату.

 Комнату он тотчас узнал. Его комната, в его квартире. Только гораздо лучше, чем в самом деле. Прибранная комната. Это, спору нет, отлично, конечно, до смешного отлично, но… всё не оставляет странное такое ощущение, что всё это…обман. Ну с какого бы перепугу его комнате быть так уютно прибранной?!

 Андрей сел на свою кровать, оглядываясь по сторонам. Лампа на столе горела – и электричество есть! Или он уже и здесь успел его своровать?! Он захихикал, зажав ладонями рот. Опрокинулся на кровать.

 Нет, ну не может всё это быть галлюцинациями! А тогда что это?

 Лёжа, он забылся на какое-то время, пока вдруг не ощутил, что что-то очень сильно давит ему на ноги. Давило и давило, а он еле мог пошевелиться. Андрей стал барахтаться изо всех сил. Хотя бы голову поднять… Да что ж это… такое тяжёлое…

 На ногах у него лежало мёртвое тело. Даже попросту кусок мёртвого тела, с обрубленными ногами, руками и головой. Андрей завыл от ужаса и отвращения, спихивая с себя тяжёлое, холодное мясо. Свалился с кровати, и тут же оцепенение отпустило его. Подпрыгнув на месте и взвизгнув, Андрей смотрел на кровать. Но ничего там уже не было.

 В окне было видно, как что-то мерцает снаружи. Андрей, дыша со всхлипами, подошёл к окну. С ужасной высоты увидел перед собой город. Город весь был застроен высотными домами, между которыми видно было снующие фигурки людей.

 По небу на город что-то надвигалось. Ужасное зрелище было, но до того захватывающее дух, что у Андрея по всему телу мурашки забегали. Из невероятного далёка наплывала громадная и совершенно чёрная  туча, наваливалась клубами, занимая всё пространство сверху донизу, в чёрных, похожих на дым облаках, то и дело вспыхивали молнии. Молнии были красными.

 Темнота, гуще ночной, стелилась на город ещё прежде тучи. Мгновенно повсюду воцарилась эта темень – не то ночь, не то сумерки и в темени этой каждый высотный дом начинал будто бы гнить и мерцать нездоровым белесовато-голубым сиянием. И туча неслась вперёд, и была уже близко, и тут Андрей понял, что несётся она ужасающе быстро.

 Отпрянув от окна, он выбежал из комнаты и припустил так быстро, как никогда ещё не бегал. Ни с чем несравнимый ужас совершенно растоптал его. Даже вообразить он себе не мог, что может существовать нечто такое громадное, такое жуткое и такое неумолимое, как туча, испещрённая ненормальными красными молниями и бегущая впереди тьма, обволакивающая всё своим ужасным тёмным светом. От тучи надо убегать, уматывать без оглядки, потому что проглотит она тебя и даже не заметит, просто проглотит, как целый мир глотает – прямо сейчас!..

 Он долго бежал по извивающимся лестницам, пока ноги, наконец, не запротестовали. Колени отказывались сгибаться. А он ещё с перепугу забежал чуть не до самого верха. Глянул вниз и поёжился – дна не видно было чёртовым этим лестницам.

 Добрался он до ещё какого-то этажа. Представилось, что этаж этот на такой высоте, что, ей-богу, даже воздух здесь другой – всё его лёгким не достаёт. Андрей зашёл на этаж, смутно чувствуя опять какой-то невозможный, фантастический обман. Бредятина какая-то так и крутилась в голове: это четвёртый этаж, а их всего три.

 Потолок тут был очень низкий, всего на пару пальцев выше его головы. Ни окон, ни дверей, только тёмный коридор. С неровными стенами, неровным потолком, неровным полом. От этих неровностей коридор казался чуть ли не круглым, что-то вроде пещеры. В тёмной глубине этой пещеры что-то  пошевеливалось и сипло, задавлено дышало. Звериное было дыхание, смрадное и тяжёлое.

 Андрей стал пятиться назад. Ему совсем не хотелось увидать, что такое там дышит. И вообще, надо как-то выбираться из этого сумасшедшего дома, с этой бешеной высоты несуществующего четвёртого этажа…

 Андрей стал спускаться вниз по лестницам. Подниматься было жутковато, но, ей-богу, не было так страшно, как теперь. Проклятые лестницы так и колыхались под его ногами, словно крепились где-то на гнилых верёвках. Но сильнее страха было желание выбраться из этого места, подальше от коридоров, дверей и окон.

 Ему казалось, что спуск никогда не кончится, но он кончился, впереди была уже самая простецкая двухстворчатая деревянная дверь. Андрей вывалился из дома наружу, остановился, что б отдышаться. Колени тряслись от нервного перенапряжения.

 Чёрт, куда же я попал? Что это всё такое, что это всё значит?

 Что, вот это вот и есть параллельный мир? Ведь, если глюки, телом бы он ничего не чувствовал, а он чувствует. Или это сон? Ну ни фига ж себе сон! Или это и то, и другое, и третье?

 Андрей побрёл прочь от дома, похожего на школу. Шёл он по каким-то улицам, налепленным на земле, казалось, без всякого толку и смысла. То самые обычные были улицы, с выщербленным асфальтом, с огромными рытвинами, у которых крошились края. То попадал он на переулки-загогулины, с  булыжником, которые закручивались самыми невероятными фигурами. Дома на этих улицах были всех возможных и невозможных архитектур. Маленькие, приземистые, в один или два этажа, очень обшарпанные, будто сколоченные кое-как, с черепичными крышами и такого странного цвета, что чудилось, будто слеплены они из глины. То вдруг вклинивалось современное какое-то здание, тоже, по виду заброшенное и неухоженное, явно не жилое, а не то склад какой-то, не то магазин. Полно было деревьев меду этими домами. Всё какие-то очень высокие были деревья, похожие на тополя, но не тополя. Под деревьями обязательно был какой-то ужасно запутанный, непролазный кустарник. И деревья эти совсем не шевелились, будто  не настоящие.

 Андрей старался не заглядывать в окна домов (а окон и дверей хватало), но время от времени где-то на периферии виднелась чья-то фигура. Андрей останавливался, пережидал. Иногда видел  больше, чем ему хотелось. Люди, попадавшиеся ему, точно все были люди. Но у одного, он заметил, лицо было ужасно посиневшее. Ещё прошла целая группа, штуки четыре, а то и пять. Все они держались за руки и у всех щёки пучились и раздирались от огромных улыбок. Над улыбками так же пучились будто бы нарисованные глаза.

 Однако, откуда-то он знал, что все, кто здесь живёт, действительно живёт, гораздо дальше, где-то… в центре. Что-то они там делают.

 Чем дальше, тем больше Андрея разбирал мандраж. И уже хотелось чего-то обычного, обыденного, известного вдоль и поперёк. А здесь, в этом непонятном городе было страшно, не пойми от чего.

 Он заметил, что улица поднимается в гору. Чувствовалось, что впереди какое-то большое открытое пространство. Сердце замерло в очень нехорошем предчувствии, но Андрей не остановился, даже ускорился. Блудить по этим  чёртовым бесконечным улицам можно аж до истерики

 Очутился он склоне холма, который дугою бежал вниз, тут же перетекая в новый холм. То, что стояло на нём, нельзя было точно определить. Андрей видел, что это тоже  дом, но и знал, что так же это – самая настоящая гора. Во всю стену дома-горы  было гигантское изображение (выжженное) какой-то сморщенной, сгорбленной старухи, с небывалой шапочкой на голове и кривой клюкой в руке.  Эта выжженная старуха улыбалась самой глупой, самой идиотской и самой сумасшедшей улыбкой, какую только можно было себе представить. Выжженное лицо её двигалось, постоянно корчась и постоянно улыбаясь, а пальцы так и перебирали по клюке.

 У Андрея внутри всё так и опустилось  от страха. Тут он увидел, что кто-то очень скоро взбирается к нему по склону холма. И это точно за ним. Он задохнулся от напиравшего изнутри вопля – так задыхался, что даже и звука издать не смог.

 7.

За ним, за ним, за ним!!! Ну что, что, что им всем нужно от него?!!

 Он оступился – от слабости оступился – тело уже чуть не в конвульсиях билось от ужаса, тело всем своим существом знало, что не выйдет убежать. Кое-как Андрей пытался подняться, а грудь рвало в клочья от того, что он от страхаразучился дышать.

 Кто-то был уже рядом, уже на самой вершине холма…

 Андрей узнал Лизу.

 Холм вовсе не был каким-то непреодолимым, как раз наоборот, очень покатым, но Лиза почти всползала на него, с усилием подтягиваясь, цепляясь побелевшими пальцами за траву. Ужас откатился назад, Андрей утирал трясущимися руками лицо, мокрое от пота и слёз, и недоумённо смотрел, как карабкается Лиза.

 Она даже кряхтела и всхлипывала, вырывая траву с корнем, запрокинула  на него голову и с усилием протянула руку. Андрей смотрел и чувствовал,  как внутри начинает ворочаться инстинктивное какое-то отвращение, вернее, неприятие того, что творится вокруг. Да ведь какая-то дичь несусветная творится!..

 Лиза взобралась-таки наверх, встала на коленях, дыша с присвистом, безрезультатно пытаясь убрать за уши падающие на глаза волосы.

  — Пришёл, — выговорила она, когда дыхание  немного вернулось к норме, — Всё же пришёл…

 Голос у неё как-то изменился. Ни дать, ни взять нечеловеческий какой-то шип. Андрей подумал об этом и будто лёгкий электрический заряд прошиб его насквозь.

 Да нет, онатак и говорила, ещё вчера (или когда это было?)… В какой-то момент, вроде бы  перестала шипеть или он привык…

 Это соображение немного успокоило. Андрей сел на земле, прикуривая и глядя на Лизу расширенными глазами.

  — Ч…чт-то… что это т-такое?.. А? – он пальцем указал на дом-гору с выжженной на нём старухой.

 Лиза вжала голову в плечи, немного обернулась, моргнула несколько раз, нахмурившись, будто мошку отгоняла.

  — Нет уж, ответь. Что это такое?

 Лиза посмотрела на него в упор из-под сведённых к переносице бровей. Коротко прошипела:

  — Смерть.

 -К… Смерть? И… И ведь… п-п-п… Подо… Ты! Ты  оттуда пришла. Сюда. Оттуда.

 Она стала растирать себе плечи, поглядывая на него искоса.

  — Значит ты… всё-таки… мёртвая… А? А… я? Я… Я не мёртвый. Я не умер. Тогда… Тогда я где?

 Лиза скривила рот на бок и смотрела на него, щуря свои небывалого цвета глаза.

  — Все здесь есть, — проговорила хриплым, сухим, будто от сильной простуды, голосом.

  — Чего?

  — Все здесь есть. Не понимаешь? Все живут и там и здесь.

  — Чт… Ни черта я не понимаю… Кто  все, где здесь?! Что… Как… все здесь – когда? Там… там – днём, да? А здесь – когда спят? Там ночь – а тут день? Так что… я – сплю? Это сон всё?

  — Всё настоящее. Здесь. Понимаешь?

  — … Можешь ты по-человечески говорить? МОЖЕШЬ ТЫ НЕ ШИПЕТЬ?

 Он видел, что каждое его слово её обижает. Непроизвольно он именно так специально и выговаривал каждое слово. Злился на неё – за то, что затянула его сюда, за дикий страх, который здесь испытал. За то, что его пугало, что она шипит. Андрей видел, как всё больше сгибаются её плечи и наклоняется голова, и жёлтые глаза всё больше исчезают в чёрных лепестках ресниц. Он знал, что ей больно от обиды, очень больно…

 Будто со стороны смотрел на себя, абсолютно уверенный, что никакого удовольствия не получает от того, что обижает её, но всё равно делал это.

 Андрей отвернулся, закурил ещё одну сигарету. Впереди всё маячила выжженная на стене старуха.Смерть…

  — Лиза! Слушай… Я видел… что-то…

 Он рассказал ей о чёрной туче и уродливых красных молниях.

  — Хоть это можешь ты мне сказать? Что это?

 Лиза сосредоточено потёрла виски, жалобно смотря на него.

  — Стена упала.

  — Какая стена? А, белая. Это я слышал. Но… блин… И что? Ну, вот, упала и дальше что?

  — Всё разрешено.

  — Что всё? Кому?

  — Всем.

  — Отлично! Ты… ты три слова, что ли, знаешь всего?! И повторяешь одно и то же!

 Лиза будто поперхнулась чем-то и вдруг начала тыкать его кулачком,  куда не попадя. Из жёлтых глаз по щеками покатились две толстые слезы, зацепившиеся на бесцветных растрескавшихся губах. Очень  так противно было глядеть на эти две слезы. Андрей ухватил Лизу за запястья, что б перестала его колотить. Сил у неё, кажется, совсем не было.

  — Всё же так просто!.. – выплюнула с грудным надрывом, чуть не охрипнув.

 Что же у неё с голосом? Она… даже и кричать не может…

  — Да, не могу!

 Андрей выпустил её руки, отпрянул назад, как ошпаренный.

  — Не могу кричать… Много кричала…

 На каждой «р» Лиза начинала хрипеть сухим хрипом.

  — Всё так просто… Просто ты не помнишь… Не понимаешь… Всем всё разрешено – значит всё. Никто не будет живым, раз так разрешено. Все оторвут себе головы, раз так разрешено.

 Лиза зашлась натужным, рвотным кашлем, от которого задыхалась, упёршись руками в траву. Последнее, что расслышал Андрей:

  — Зачем?..

 Это она у него спрашивала, подняв голову  от земли.

 Вот это «зачем» внезапно настолько испугало Андрея, что он чуть ли не в прыжке поднялся на ноги. Что такого страшного было в «зачем» он… не знал. Знать не хотел. Ничего это не значит. Ничего это не значит!

 Он убегал к городу. Раз или два оглянулся на Лизу. Лучше бы не оглядывался. Что-то с ней происходило. Он не желал знать,что. Он… да он её ненавидит!

 …Голос, голос, голос… В голосе загвоздка, с голосом всё не так, другой он должен быть, а он такой… Шипит. Кричала…Орала. Орала, когда падала…

 Не хочу, не буду думать!..

 Хочу проснуться, проснуться хочу, всё это просто сон, просто кошмар, ничего этого нет, всё это ничего не значит!..

 Что же вы все делаете со мной?..

 Он застал себя стоящим на изумрудной траве. Изумрудом она блестела от росы, попавшей в струйку маленького солнечного лучика, стелящегося низко по земле. Сверкающая роса, ему показалось, дажепахла. Чем-то прохладным и приятным. Он поднял взгляд от травы.

 Справа вдоль пятиэтажной хрущёвки тянулись заросли черёмухи, слева шла утоптанная тропинка под горку, к соснам, высаженным аккуратными рядами. Между так же в рядок выстроенными пятиэтажными грязными коробками домов просачивалось сверкающее марево рассвета.

 Андрей застонал, сел возле черёмухи и стал водить рукой по траве. Потом мокрой ладонью принялся утирать лицо. Достал сигарету, смачно задымил, разлёгшись на траве и подложив под голову ладонь.

 …Интересно, что это за район? Это вчера, на ночь глядя, меня сюда занесло, а?..

 …Твою мать, ну и сны же мне снятся!..

 Он не то заплакал, не то засмеялся. Вспомнилась, кроме диких снов, и дикая его реальность.

 В каком же сумасшедшем мире я живу. Чем это всё кончится, а? Вся эта чудь – наяву или нет? И что она означает?

 Вспомнилась надвигающаяся чернота и красные высверки в ней.

 Андрей поднялся на ноги, почесал затылок. Всё всматривался в небо. Он-то и знал, что небо совершенно ясно. Но сметающая всё на своём пути туча так и стояла перед глазами.

 8.

 Судя по всему, он действительно немало отшагал  прошлым вечером, потому  что оказался опять на окраине, неподалёку от товарной станции на железной дороге. Захолустье тут было ужасное. Улицы начинались у какого-то пруда-болота, который зарос  до самого центра камышом выше человеческого роста. Камыш пугал немного Андрея – диковатая идея родилась в голове, будто этот камыш – и не растение вовсе, а животное какое-то. Просто – животное, растущее из земли. Слишком уж он большой, камыш этот, да ещё и… волосатый какой-то…

 Рядом с камышом была  заасфальтированная  площадка, огороженная небольшой полукруглой каменной стенкой. Стенка была изрисована баллончиком всех цветов, под стенкой было густое крошево битого стекла, слипшиеся от времени мятые стаканчики, сверху изрядно присыпанные скрученными на все лады окурками.

 Улицы от камыша шли без всякого порядка. Ни то, что таблички с названием, Андрей, кажется, даже и номера хоть какого-нибудь дома нигде так и не увидел. По всем улицам часто были насажены старые уже деревья всех известных Андрею разновидностей. Опавшую листву с этих деревьев, наверное, последний раз убирали ещё при царе Горохе. Посреди улиц стояли вечные гнилые, красно-чёрные лужи, до самого дна забитые слежавшимися этими листьями.

 Дома тоже все были разнобойными, и пятиэтажные, очень грязные хрущёвки с прогнившими от сырости застеклёнными балконами и частные дома за высокими заборами. На одной улице Андрей некоторое время таращился на новенькое, всё в свежей жёлтой краске, монументальное здание под красным профнастилом и за забором с острыми шипами. На заборе была зеркальная табличка, сообщавшая, что это, ни много, ни мало, центр занятости. Почти напротив был древний сине-белый ларёк с наглухо зарешёченным оконцем. Андрей и не думал, что такие ещё остались в природе.

 Из одних раскрытых окон валила во всю музыка, из других – забористая ругань. Эту ругань тут же усваивали и повторяли дети на ржавой совдеповской площадке с опасной горкой, выстилающей свой язык прямо на  камни,  и с такой же опасной железной ракетой, которая так и скрипела.

 Тут же Андрей и название улицы прочитал – «Ракетная». Усмехнулся на совпадение.

 Он дивился на своё хорошее настроение, но старался не задумываться, что б не спугнуть его. Может, просто пятница сегодня и погода хорошая.

 Он взял в ларьке литр пива и вернулся туда, где пришёл в себя. И шло бы оно всё к чёрту.  По утоптанной дорожке то туда,  то сюда сновали люди, местные, но внимания никакого на Андрея не обращали. Половина из них тоже с утра уже присосалась к горлышку. Андрей пил, курил, щурился на солнце, тут его привлёк разговор двух шедших вдоль черёмухи девиц.

 Девицы были измученные диетой и фитнесом, с торчащими ключицами и торчащими  высоченными, тонюсенькими каблуками. Одна доказывала другой гнусавым, будто нос у неё перебитый, голосом, что «ну, на Канарах это, конечно, но зато вот Сейшелы – это просто рай!»

 Андрей упёрся лбом в колени, чуть не выронив пиво. Канары, Сейшелы, мать вашу… Хохот не успокоился, пока не вылез наружу.

 …А темень надвигается. И всё погребёт под собой…

 Я это видел.

 …Что это значит – всем всё разрешено? Это как?

 Он и за вторым литром сходил, решив, что, и пошли бы вы все, именно здесь и напьётся сегодня. Очень ему здесь… спокойно.

 Второй литр он только распробовал, когда, как ни в чём ни бывало, рядом с ним у кустов уселась какая-то незнакомая девчонка, лет двадцати, может, чуть меньше. Она внимательно глянула на Андрея и протянула руку.

  — Привет.

  — Привет, — он пожал её ручонку – очень маленькую и очень мягкую.

 Вообще она была совсем маленького ростика, миниатюрная до нельзя и худющая. При этом голос у неё был ужасно прокуренный, до хрипоты. Рыжая, с густыми тёмными конопушками на пол-лица, на носу блестяшка пирсинга. Глаза светлые и как-то вовсе уж детские.

  — Ой, дай пивка хлебнуть.

  — На, — Андрей ухмыльнулся, протягивая ей бутылку.

 Девчонка глотнула, вдруг очень громко, навзрыд всхлипнула и прижала ко рту запястье с цветной фенечкой.

  — Ой, блин, ты прости, просто… Настроение такое… Гад-дость… — она вскинула на него свои светлые глаза и, будто бы с вызовом сообщила:

  — А я с парнем поругалась. Абзац. Всё.

  — Ну… может не всё ещё.

 Она ещё раз всхлипнула, дёрнула плечами, мол, чёрт вас, козлов, разберёт и снова приникла к горлышку, задрав голову.

  — А ты чё, отдыхаешь сидишь? Выходной сегодня? А я, блин… уже по ходу не работаю. А всё из-за Артёма – Артём парень. Наверно, бывший, ага. Он лоток мне приходил собирал, ну с карточками, с пакетами. Понял, я «эмтээсовские» пакеты продавала, пополняшки там и всё такое. Ну он типа вечером приходил помогал, по выходным сидел со мной, а то, знаешь, скучно вот это вот целый день… Особенно корова какая-нибудь от сериалов своих оторвётся и бздыкнет ей в голову на новый тариф перейти – и чего им, блин, не сидится? И  вот поди объясни ей, что к чему… Ну вот, а Артём, короче, распсиховался вчера  и лоток мой в прудик кинул. Меня хотел кинуть… Я теперь к Галине, ну, к начальнице, абзац очкую идти. Он же ж ещё и сумку мою выкинул…  Нет вру, сама я уронила, как он меня тягал… Прямо в прудик, блин,  упала, — она хохотнула, хлебнула ещё, — А чего он завёлся? С его же корешом, с его же  братаном просто по телефону базарила, про их же дела! Нет, блин! Накрутил себе какую-то фигню и па-ашёл шашкой махать!..

 Она вдруг  снова расплакалась, принялась вытирать глаза запястьями. Андрей её мало слушал из-за  поразившей его догадки. То-то ему и казалось, что лицо у неё знакомое. Это ведь та самая, что возле станции, в воскресенье… С собакой… Ну да, точно она! Лицо запоминающееся…

 И что это всё значит?

 Подумал он эту мысль и больше не думал. Он и сам понимал, что вполне неприлично пялится на эту незнакомую девчонку, но что ж он с собой может сделать. Он на всех, на любых, хоть даже по улице мимо идущих так и пялится. Единственный выход – попросту глаза отвести. Но то на улице. А вот же она сидит прямо перед ним и с ним трещит, как со старым приятелем.

 Впрочем, заглядываться было особо не на что. Девчонка одета была в чёрную, очень большую на неё футболку с изображением «Арии».  И не заметно было, что б под этой футболкой чего-нибудь выпячивалось. Из оборванных по краям в лоскутки джинсовых шортиков, правда, вполне приличные ноги вырастали. Андрей принудил себя смотреть на девчонкину голову

 Она ещё изрядно отхлебнула и спросила:

  — Ой, слушай, а сигареты есть? Ого, красные, термоядерные… — вдруг спохватилась:

  — Ты не думай, я тебе куплю потом сигарет. У меня деньги есть.  И пивка ещё попьём. Надо ж это… нервы успокоить. А то… крыша, блин едет, — снова заелозила фенечкой по переносице, — Меня вообще Аня зовут, — снова протянула руку, — Скоробогатая, прикинь, фамилия. Б-блин, как прикололись…

  — Я Андрей.

  — Ты с какого дома?

  — Я вообще не с этого района. Так просто, гуляю. Горе заливаю.

  — А чё так?

  — Та… Ладно.

  — Ну и ладно. Потом расскажешь.  А я… на таких накрутах вчера была – абзац мне сон приснился – слушай! – распахнув во всю ширь светлые свои глаза, Аня хлопнула его по плечу, — Вот будто стою я в комнате у нас, в зале, и типа как закат такой жёлтый, и стоит возле лоджии, ну, двери на лоджию, какой-то здоровенный жирный мужик в шапке такой… полупокерной… И не то, что бы мне его страшно, а вот вижу себя, саму себя в зеркале и начинает у меня голова так вертеться, вертеться, как… Блин, помнишь, кино старое было, как его… Типа фантастики… Короче вертится так голова, корячится и словно хочет, что б другая голова на её месте появилась… Вот.

 Она умолкла, во все глаза, с безграничным вниманием глядя на Андрея.

 Андрей так и чувствовал, что губы раздёргиваются в улыбку. И он таки улыбнулся, даже не подумав, как всегда, не обидно ли ей будет.

  — Во-первых… чё такое полупокерный?

 Аня моргнула – уморительно,  по-котёночьи – и  покрутила у себя над головой руками:

  — Чё-то вот такое.

 Андрей прыснул, взял у девушки пиво, допил почти до донышка, закурил. Да, вот уж сон, так сон. Не видела тыреальных кошмаров.

  — Ну, это всё оттого, что ты перенервничала, голова затурканная и не знаешь, о чём сначала думать, а чём потом – столько всего много крутится.

  — Точно, — она тряхнула головой, — Крутится-вертится шар голубой. Пошли за пивом.

 Тут же поднялась, ухватила его за руку и потянула за собой.

 …Да, всё это, конечно, замечательно, но…

 Ведь совершенно точно он знает, что это такое сейчас происходит. Его очень тупо, безалаберно, даже не думая как-нибудь таиться из приличия, разводят на деньги. Он её напоит, сам напьётся. Она, естественно, куда-то тут же денется, когда дойдёт до того, что больше с него вытянуть нечего. Он пьяно порыдает, помечется и опять уснёт под каким-то кустом. А наутро, кроме похмелья, что само собой разумеется, такой коловорот у него внутри будет, так всё на дыбы встанет, так его раскурочит и растерзает, что лучше уж на трассу выйти и под фуру кинуться, чем на этот коловорот душу наворачивать…

 Но, может, так оно и надо. А сейчас… Просто – что будет, то и будет.

 Да и знал он, что вопреки очевидной логике существует и совершенно дурацкая, но непобедимая…надежда, мать вашу. Самая что ни на есть плёвая и распоследняя такая надеждочка, что… вот пьёт же он с девушкой, а следовательно, за этим питьём может произойти у него с этой девушкой…

 Но об этом уж точно не надо думать. Весь имеющийся жизненный опыт доказывает, что в его случае – ничего не произойдёт. Все двадцать три года проклятой его жизни ни с одной девушкой не происходило, а тут вдруг – на тебе! Ага, разбежался…

  — Слушай, Дрон, а вот как ты думаешь, сны, вообще, так, чепуха, или чего-то значат?

 Снова очень пытливо глядела на него снизу вверх, довольно уверенно держа его руку в своей.

 Андрей совсем не был готов, глупый инстинкт сработал, челюсти разлепились, а что сказать – чёрт его знает. В случае с бывшим его троллем-начальником где-то через полчасика обязательно в его голове слепливалась достойная отповедь, которую он сам себе и проговаривал, утешаясь тем, что вот услышал бы Вовец – так и присел бы на задние лапы. Но сейчас, перед Аней, надо, жизненно необходимо было отвечать сразу. А в голове только всего и было, что ещё никто и никогда так причудливо его не называл – Дрон.

 -… Да… значат, конечно. Ну, половина снов – так, просто переживания там всякие подсознательные, о чём днём думаешь. Ну и впечатления, что вот за день было…

 Где-то он это когда-то прочитал. Написано, правда, было гораздо складнее.

 Аня хихикнула

  — Я как училище закончила, практику проходила в чебуречной на сельхозрынке. Ей-богу, вот не вру, полночи снилось, как чебуреки эти голимые в масле пузырятся.

  — Так ты чего, повар?

  — Я? И швец, и жнец, и на дуде игрец! – Аня рассмеялась, закинув  конопатое своё лицо к небу, мгновенно погрустнела, нахмурилась и чуть сжала его ладонь, так что у Андрея трепыхнулось в нутре, — Слушай, какая у нас хозяйка была, ну в шалмане в том долбанном, на рынке…

Хозяйка вроде как баба была с зашибленными мозгами. Народу у неё работало немало, в большинстве своём такие же вот студенты из бурсы. Хозяйка гоняла их, как захваченных в рабство врагов. А основной её пунктик был – местные собаки, которые на рынке постоянно крутились, поближе к вкусным запахам. Бедняги-студенты озлоблено выражались в том смысле, что «человеку объедков не кинет, а собакмясом кормит!»

 Чёрно-белая псина с длинными ушами объявилась в конце лета. Её стали замечать сидящей на задворках, за глухими проржавелыми стенами складских боксов, в зарослях репейника. При появлении людей псина начинала облизываться и мельтешить хвостом, но с места не двигалась.  Кто-то сердобольный решил накормить её куском пирожка, но непременно что б она подошла и взяла с рук. Так обнаружилось, что у собаки перебиты задние ноги.

 Ноги эти волочились по земле и были похожи на тряпичные, будто в них совсем не было костей. Работники чебуречной,  собак ненавидящие,  как-то сами по себе сорганизовались, перетащили псину поближе к своему рабочему месту и даже смастерили какую-то железную конструкцию на колёсиках, в которую засунули мёртвый зад псины. За день каждый из них по нескольку раз бегал к инвалидке и чуть не заваливали её недоеденным хлебом и пластиковыми тарелками с юшкой. Где-то через неделю псина всё-таки сдохла и все были почему-то уверены, что именно их хозяйка её отравила.

  — Так… Чего ей-то травить? Ты ж сказала, она собак любила.

  — А вот не знаю, — Аня пожала плечами, всё ещё тихо хмурясь и глядя куда-то в сторону.

 Андрей слушал всю эту историю, изложенную своеобразным Аниным выговором, и ощущал назойливый зуд на  кончике языка – так и подмывало его спросить про собаку, сбитую машиной в воскресенье, возле автостанции. Какой-то странный смысл тут был, но вот в чём он? К чему это всё?

 Они завернули прямо к сине-белому ларьку, осколку девяностых. Аня сунулась в крохотное оконце с толстыми ржавыми прутьями решётки.

  — Привет, Багирка!

  — Привет, Рыжая! Как мама?

 В оконце Андрей разглядел молодую деваху с лезущей в глаза чёрной чёлкой. Глаза из-под чёлки так высверкнули на него, что он невольно с ноги на ногу переступил. Голос у девахи был медовый до приторности, мягкий до невольного страха, а не царапнет ли она с таким-то голосом, когтями по горлу.

  — Да… Всё так же.

  — А тётка? Всё так же?

  — Угу. Багирочка, дай нам пожалуйста двушечку пива…

 Аня осеклась. Стояла, сложив по-школьному руки на подоконнике, и потуплено-виновато смотрела внутрь ларька.

  — Заканчивала бы ты, малая, а? За такого чувырлы, как Артём, нечего дурью маяться… А это кто?

  — Ой, это очень хороший мальчик, Дрон.

  — Все у тебя мальчики хорошие…

 В просвет между прутьями просунулась пузатая коричневая бутылка. Аня шебаршила на ладони смятую купюру и россыпь разнородной мелочи. Бросила Андрею:

  — Дай денег.

 Нет, ну это как раз понятно. Он же знает прекрасно, что в этом-то всё и заключается… Так какого же он это делает? Ради чёртовой его ноющей где-то пониже желудка надеждочки?

 С очень постным лицом Андрей добавил Ане мелочи, стараясь не смотреть  на лицо за решёткой.

  — Багир, а ты… телефоны берёшь?

  — …Какой?

  — Ну, знаешь, какой у меня?

  — … Давай так, Рыжая, как совсем надумаешь, тогда и поговорим.

  — Классный телефон.

  — Я знаю.

 Аня потянула Андрея во двор сразу за ларьком, к двум придвинутым вплотную друг к другу скамейкам. Усадила его на одну, сама залезла на спинку противоположной, поставив ноги на сидение. Колени её оказались прямо напротив Андреева лица. Он тоже выбрался на спинку.

 Пиво вспенилось, с пшиканием потекло из-под крышки, Аня ахнула, тряхнула намокшей рукой.

  — А вон мой дом. Дальний. Видишь?

 Он не понял, который именно, но кивнул, потому что Аня хотела, что б он точно знал.

  — На, — протянула ему двушку, — Так что?

  — Что?

 Удивительно,  как просто у него получалось смотреть ей прямо в глаза.

  — Со снами? Значат они что-нибудь ещё?

 Зачем она вот об этом так расспрашивает? Ну какие у неё могут сны быть, самая простецкая чепуха и ничего больше. Никаких красных молний.

  — Вот мне недавно снилось… — задумчиво смотря в сторону, Аня будто бы привычным движением полезла ему в карман, достала пачку сигарет с засунутой под целлофан зажигалкой, — Про ту же собаку, понял? Вот я стою в каком-то коридоре, возле двери, а вокруг – сколопендры. Ты сколопендр видел когда-нибудь?

  — …Да нет.

  — И я не видела. А знаю, что сколопендры. Здоровые такие, ползают  везде, и боюсь пальцем шевельнуть, что б они не ужалили. А они уже не сколопендры, а здоровые такие псы, чёрные, как ротвейлеры, только зубы у них у всех – железные. Представляешь? Они не кидаются, не гавкают, просто топчутся вокруг. Как-то я умудрилась дверь открыть, и все эти псы-сколопендры сразу наружу повалили. И тут вижу, сзади, в углу – та же собака вот. Так же сидит, голову задрала и смотрит на меня. Она знаешь, как смотрела всегда? Вот так будто и знает, что ты… ну, ты любишь её и… только добра желаешь и сделаешь только добро… Понимаешь? Ведь ног у неё нет, кто-то… отбил, то ли машина, то ли… петарду взорвали… А она всё равно так смотрит…  И вот… мне снилось, а потом… Как это, ведь… только приснилось и… Ведь что-то это… значит… А я…

 Она надолго прижала запястья к глазам, зарывшись пальцами в рыжую чёлку. Сидела без движения. Андрей смотрел на неё, тоже поневоле замерев.

 Сны её казались ему ужасно понятными, любой бы  их ей подробно разобъяснил бы, даже и он смог бы, если б уже столько не выпил… И ещё одно его беспокоило – начинало хотеться куда-нибудь да как-нибудь в туалет.

 Наконец, Аня отняла руки, взглянула на него так и плескавшимися в слезах глазами. Щёки её раскраснелись, а лицо было в одно и то же время таким грустно-задумчивым и таким совершенно младенческим, что Андрей даже мысленно замолк. Кажется… никто и никогда ещё так на него не смотрел… Или?..

 Отчего-то сделалось ему жутко и  больно. Где-то так глубоко больно, что он и не знал, что там есть, чему болеть.

  — Никогда бы никому не рассказала… — пробормотала Аня.

  — Рассказывай. Мне рассказывай.

 Ему ужасно понравилось, как он это произнёс.

 Тут у Ани заиграл телефон. Вопреки «металлической» «Арии» на футболке – надрывный хриплый шансон. Аня длинно выдохнула, выудила из кармана шортиков новомодный, большой плоский телефон (Андрей не разбирался в моделях).

  — Да, Витя.

 Из телефона забубнил чей-то грубоватый и при этом ноющий голос. Будто бы жаловался на что-то.

  — Откуда я знаю, что он тебе плёл?! – моментально вспылила Аня, подскакивая с лавочки, — А что случилось?! С тобой же я разговаривала!.. Ты чё?.. Как о чём?!.. Ну… Ну… Да вы, блин, чего там… Кого?! Не буду я ни с кем разговаривать! НЕ БУДУ, Я СКАЗАЛА!!! Задолбали!

 Она отключилась и потому, как побелели костяшки, похоже было, что она готова с размаху швырнуть свой телефон о землю.

  — Да что вы все хотите от меня?.. Издеваются они, что ли?

 Андрей так внимательно смотрел на неё, с таким напряжением, что Анино лицо перед его глазами, будто в золотистом свечении каком-то было. Очень знакомые слова. Очень частые слова. Он все их знает…

 Может… может она – для него… как? – спасение? Может, она вдруг его поймёт. Во всём мире она только одна…

 Андрей чуть даже слезу не пустил.

 Аня отдышалась, взглянула на него.

  — Вот представь себе. Артёмов кореш, сидит на зоне. За воровство. Второй год уже пошёл. С района пацан. Лучший друг Артёмка передачки ему таскает, я ему таскаю, сигареты там, чай-май, всё такое… Чего-то надо было ему, что б Артём срочно куда-то зашёл, что-то взял и кому-то отдал. А Артём себя настропалил, что я тут с этим Витьком чуть ли уже не секс по телефону кручу. Позвонил ему Витя, мол, братан, да-ра-гой, ты же не забыл, мне сегодня надо. Артём ему предъявы, тот в шоке. Уже ж там кому-то наобещал, что сегодня придут и всё сделают, а Артём в отказе. Витька ж за это потом и хлопнут на зоне… Вот. Я всё понимаю, но я тут при чём?.. Что я им?..

 После этой вот истории Андрей ощущал себя как-то не вполне удобно. Зона, кореша, какие-то разборки…

 Аня подобрала с лавочки оставленные там сигареты, закурила  после хорошего глотка, тихо сказала:

  — Домой хочу…  Дрон, у тебя деньги есть ещё?

 Он соврал в долю секунды.

  — Надо… домой съездить. Слушай, это не долго. Ну… минут сорок – туда-обратно. Ты…

 Зачем он врёт? Какой домой? Деньги все, что есть, с собой у него. Удивительно, как он их до сих пор нигде по всегдашнему невезению своему не посеял.

 Однако же соврал. Вообще… страх как не хотелось снова тратиться. Ведь последние, последние же, надо как-то растянуть…

 Зачем растягивать?

 Он где-то погуляет, проветрится и вернётся, ведь уже соврал, а нельзя, что б она знала, что соврал. И чёрт с ним, пусть уже тратиться…

  — Никуда не ходи, — Аня даже за локоть его схватила.

 Андрей смотрел на неё и отчего-то был уверен, что она, если и не знает умом, но точно чувствует, что он соврал. Это было очень плохо. Но назад, как обычно, ничего не вернёшь.

  — Не ходи никуда, — вдруг она так раздосадовано, так обижено взглянула на него и раздельно выговорила:

  — Я не такая. Сейчас… домой ко мне сходим. Да. Пойдём… ко мне домой.

 Она кивнула. Посидела ещё с полминуты, зажав ладони  между коленей, опять кивнула, встала на ноги. Андрей шёл вслед за Аней, курсируя между разными догадками.

 Вот он идёт к ней домой. А там что?

 Она его сама ведёт. Сама предложила. Так и что будет дома? А? У Андрея аж в желудке заурчало.

 Аня шла всё медленней, возле порога одного из подъездов вовсе остановилась, дёргая большими пальцами края карманов, как бы про себя проговорила:

  — Интересно, ушла она уже или нет?

 Это она о ком, о маме своей? Зачем ей надо, что бы мама уходила? Желудок так и трепыхался, налившись необычайной лёгкостью. Он не верил, что с ним это происходит в самом деле. Двадцать три года жил он и вот нежданно, негаданнодождался.

 Не быстро, проводя кончиками пальцев по пыльным перилам, Аня  поднялась на второй этаж. Андрей шёл вслед за ней, чуть ли даже не трезвея с каждой ступенькой. Некоторое  время Аня молча стояла у старой, оббитой поролоном двери, словно прислушиваясь.

 Андрею хотелось курить, а на душе ужасающе радостно было, так что душа даже отказывалась верить этой радости. Он скосил взгляд вниз по ступенькам. Тут же кошмарный страх выледенил его с ног до головы. Совершенно отчётливо он разглядел внизу Лизу.

Продолжение следует.