Треугольный корень, Глава шестая

Это-то все днем, когда три луны на небе.

А ночью нет ничего этого. Ночью другое. А что ночью…

А вот.

Идет Трибар, крадется Трибар, боязно Трибару. Еще бы не боязно, для чего вообще согласился Трибар, вот же, не было печали в жизни у Трибара, и на тебе.

Только в жизни себе Трибар не простит, если не пойдет. Вот и пошел Трибар, волнуется, с ноги на ногу переминается, на часы смотрит. Хорошие часы у Трибара, золотые, с крыльями, летают, крыльями машут, с цепочки рвутся, а врешь, не улетят…

Половина второго.

И все больше кажется, что зря сюда Трибар пришел, нечего ему тут, Трибару, делать. И костюм свой лучший зря надел, да что лучший, он у Трибара вообще единственный, нет у Трибара других.

Получается, зря.

Ждет Трибар. И вроде понимает, что посмеялись над ним, ой как посмеялись, да и то правда, кому придет в голову вот тут встречу назначать…

Темная тень в отблесках фонарей.

Вздрагивает Трибар. Даже мушкет с собой не взял, на что понадеялся, когда мушкет не взял…

Нет.

Не надо мушкет.

Дочка властелинова из темноты выходит, лицо под вуалькой прячет. Трибар цветы протягивает, слова какие-то ищет, долго слова подбирал, а дочка властелинова ему рот зажимает, да молчи ты, молчи, и по лестнице в старую башню ведет. Давно башня здесь стоит, уже вся крыша луной исцарапана.

А дальше говорить что-то нужно, знать бы еще, что. Так бы Трибар про математику рассказал, про икс в треугольнике. Или вот еще, чтобы поделить, дробь рисуют. А вы хоть знаете, что не всегда надо дробь рисовать? Где-то и порох нарисовать надо. И картечь. И пыж. А наши математики не знают, все дробь рисуют. Раньше знали, ну, во времена Атлантиды какой-нибудь, а теперь уже и не помнит никто.

(за это Трибару тоже двойки доставались)

Ну, или вот – знак равенства. А вы хоть знаете, что в определенных случаях надо ставить свободу и братство? Не знаете. И математики не знают. А надо.

Слушает дочка властелинова. Улыбается. И краснеет Трибар, и не знает, чего делать, что говорить, так-то это всё с кафедры говорить нужно, а здесь-то чего говорить, Трибар и не знает вовсе…

А дочка Властелинова смеется, и на Трибаре пиджак расстегивает.

Она лучше знает.

Так-то.

…а среди ночи стук в дверь.

То есть, не стук даже, - просто ключ в замке поворачивается, и стражники входят. И руки вверх, следуйте за нами.

Трибар следует.

И дочка властелинова следует. Руки заламывает, рвется, пустите, пустите, пустите. И Трибар к дочке властелиновой бросается, спасать же надо дочку всластелинову, и палица стражникова на Трибара рушится…

Умер Трибар.

Нет, не умер. Если очнулся в тюремной камере, значит, жив остался.

Вот и сиди теперь тут.

Думай.

Надо думать, а не думается. Перед смертной казнью как-то не до того. Не до думания. А столько всего невыдумано, вот, например, есть в математике минус, про то все знают. И что синус есть, про то тоже все знают. А что есть еще донус, ренус, фанус, сольнус, лянус - так то только Трибар знает.

А теперь никто не узнает, потому что рассказать не успеет Трибар.

Смотрит луна в зарешеченное окно.

Где-то в городе рвутся с привязей кубы, хотят на волю вырваться, не могут. Крепко их на цепи посадили, не убегут.

И вольные кубы с той стороны рвутся, сородичей своих освободить пытаются, не могут. А как им в мир большой пробраться, дверь-то заперта.

А в полдень казнь.

Казнят у нас по-простому, дрова экономят, веревки экономят, руки не марают. К краю платформы подводят, да и в бездну спихивают.

И все дела.

Говорят, там, внизу далеко-далеко тоже какие-то города есть, острова какие-то, если долго лететь, туда упадешь, жить будешь. Только брехня всё это, если упадешь, насмерть разобьешься, от мостовой не отскребут, или что у них там, на островах внизу, мрамор, плитка тротуарная, асфальт, а то и вовсе ничего, трава-мурава, потому что людей нет.

А может, и не упадет человек никуда, так и будет лететь, исхудает, умрет, истлеет весь, в прах рассыплется, а прах еще до-о-оолго лететь будет.

Бр-р-р.

Лучше не думать.

А что не думать, только об этом здесь и думается.

И луна в окно смотрит, ухмыляется, эх ты-ы-ы…