Вселенная огромная и холодная. Нет, не холодная, потому что холод для нас не значит ничего. Пустая. И даже не пустая, потому что в ней мириады мириад таких, как мы. Поэтому просто вселенная.
Заглядывать в неё в телескоп и восторженно гудеть за спиной Великого — удел новичков. Нам перед марш-броском тусоваться перед искусственным глазом не комильфо. Мы сдержанно прощаемся с инкубатором. Ожидая посадки на первый же в этом сезоне метеоритный дождь, молчим. Путь долог и прекрасен. Сквозь холод, пустоту и звёзды...
— Первый!
— Второй.
— Третий...
— Пятьдесят второй. Смею доложить, холодно ниже нормы. Это не опасно для универсального кода?
— Отставить. Терпеть. Запомнить — универсальный код он на то и универсальный, чтобы не изменяться ни при каких условиях.
— Есть отставить. Есть терпеть. Есть запомнить.
— Шестьдесят восьмой...
В эфире пощелкивали амеры, пролетали одинокие, ищущие случайных связей электроны, свистели мимо безумные нейтрино. Наши голоса терялись в оголтелой скачке многотонной массы камней и метанового льда, в набравшей обороты после пояса астероидов и распугивающей всё вокруг себя кометы.
Комета неслась из облака Оорта, выпучив безумные глаза, если бы они у неё были, конечно. Неслась вперёд. Это ей так казалось. Она-то не знала, что вытянутая орбита скоро развернёт её и заставит пройти ещё ближе к звезде. В этот раз близость будет опасной. Слишком велик и тяжёл хвост кометы. В перигелии от близости со светилом нас сначала окутает комой. Будет красиво, но не долго. Подтаявшее, в испарине ядро начнёт терять своё лицо. Хвост удлинится, и одна из планет вынуждена будет пройти через него. Этой махине дождь из заморозки космической пыли и мусора никак не повредит, а мы, наконец, приземлимся...
— Первый!
— Второй.
— Третий...
— Пятьдесят второй. Смею спросить — есть ли предел Великой Пустоте?
— Отставить. Ждать. Запомнить — способность затаиться и ждать одно из главных качеств бойца.
— Есть отставить. Есть ждать. Есть запомнить.
— Семьдесят пятый...
Все. Пока все. Летим. Не важно, куда. Важно, зачем. Как ни крути ты там пальцами, тентаклями, щупальцами и прочими рукообразными отростками, цель у всех способных делиться одна — делиться, делиться и ещё раз делиться. Поделился сам, помоги другому. Создай колонию. Отправь другу. Письма счастья летят по всему эфиру...
— Первый!
— Второй.
— Третий...
— Пятьдесят второй. Смею доложить — прилип к пятьдесят третьему. Не повредит ли это универсальному коду?
— Отставить, пятьдесят второй. Делиться рано. Запомнить — универсальному коду ничто не повредит.
— Есть отставить. Есть делиться рано. Есть запомнить.
— Восемьдесят четвёртый...
В облако Оорта нас выбросило метеоритным дождём. На метеорите было, конечно, спокойнее. Но делиться нельзя. И на комете нельзя. Я зевнул. Надо ждать. Подходящих условий — температура за бортом тридцать градусов плюс-минус тридцать и каких-то пять бульков чудодейственного коктейля из двух капель первого элемента из таблицы Великого и одной капли восьмого.
Великий предупреждал ещё об одном свойстве, необходимом для удачного деления. Умении ждать. Поэтому ждать нас учат от рождения. Инкубатор Великого рождает выносливых солдат и великих полководцев. Я — Великий Ноль своей сотни. Великий, потому что ноль — символ Великой пустоты и его нельзя посчитать, как и пустоту.
Нас готовили к миссии, предупреждая об опасностях Великой Пустоты, которую нужно было пересечь, превратностях судьбы и риске невозврата. Невозврат — страшная штука, но наши имена навсегда останутся в скрижалях истории инкубатора Великого. Так учили меня, так учил и я новичков. В их голоса я теперь вслушивался с трепетом отца, слышавшего голоса своих детей, пересчитывающего их и вздыхающего с облегчением: все. Пока все...
— Первый!
— Второй.
— Третий...
— Пятьдесят второй присутствует.
— Девяносто седьмой...
Идём в перигелии. Опасно, ребята, опасно. Даже пятьдесят второй по-военному лаконичен. Комету трясёт и корёжит от близости звезды. Нас разбросает на десятки километров в хвосте, но это не самое страшное. Страшное начнётся тогда, когда хвост начнёт щёлкать по всему, что ему попадётся в пустоте. И мы расстанемся навсегда. Мне не услышать больше этих славных голосов. Задиристого первого, флегмы-второго, непроницаемого третьего, мозгоклюя пятьдесят второго… Грустно всё это. Сорок восьмой, держись! Без паники! Из-за комы плохая видимость… Ты же уже бывал в перигелии! Эх, сорок восьмой!
Ещё один пример, как нельзя себя вести на броске. Но он был хорошим бойцом! Просто рано, очень рано шагнул в пустоту. И пусть кто не согласен, плюнет в меня… Кто плюнул?! Да, нет. Они не могут, они отличные ребята. Это кома всё, проклятая кома. Из-за неё многие сходят с ума.
Перигелий пройден, ребятки, по порядку рассчитайсь...
А в ответ тишина.
Никого.
Куда меня занесло? Куда выбросило назло всем прогнозам инкубаторских клуш, которые никогда не видели Пустоты и не пересекали её, оседлав ледяную глыбу?
— Пятьдесят второй. Посадка прошла удачно. Смею спросить — делиться уже можно?
— Рад слышать, пятьдесят второй. Рад, сынок. Отставить делиться. Кто из наших ещё вышел на связь?
— Есть отставить делиться. Больше никого не слышно, Великий Ноль.
Вот так всегда. Привыкаешь к ним как к родным, прикипаешь аминокислотами намертво. А Великая Пустота забирает их, и пути их неисповедимы. И мне вспомнился ты, о Великий. Как мы прощались перед тем, как сесть на метеоритный дождь, твои слова о том, как прекрасна Великая Пустота, как прекрасна наша миссия — наполнить её мириадами таких, как мы. Сердце моё тогда наполнилось грустью. Но ты сказал: по порядку рассчитайсь...
— Пятьдесят второй, — гаркнул пятьдесят второй.
— Отставить.
Что это? Я разговариваю сам с собой. Великая Пустота коварна, она заполняет тебя, если долгое время ты разговариваешь с ней. Она вползает в тебя и вскоре начинает говорить за тебя.
— Пятьдесят второй, доложить обстановку за бортом.
— Есть доложить обстановку за бортом. Жарко.
— Отставить жарко. Для универсального кода есть две знаковые величины — температура и первый элемент дважды плюс восьмой элемент единожды.
— Есть отставить. Температура за бортом превышает допустимую, радиация выше нормы...
Я слушал пятьдесят второго и молчал. Запасов в капсуле хватит надолго, до тех пор, пока. К сожалению, никогда не знаешь, наступит ли это пока.
— Пятьдесят второй, — перебил я бойца, — приступить к подготовке к длительному анабиозу.
— Есть приступить к подготовке к анабиозу.
— Не знаю, увидимся ли ещё, пятьдесят второй, но, в любом случае, до скорого.
— Есть до скорого, Великий Ноль. Осмелюсь спросить, Великая Пустота кончилась — когда будем делиться?
— Отставить делиться, приступить к анабиозу.
— Есть отставить, есть приступить к анабиозу.
Всё-таки он болтун. Несносный. Я ещё долго ворчал, пока все процессы в моём нехитром организме переключались в спячку. Судя по температурам и радиационному фону за бортом, надолго...
Пролететь через Великую Пустоту, чтобы оказаться в глотке сварливого, хлещущего лавой вулкана, потом болтаться в кислотной мути подземного озера, чувствуя сквозь сон, как скукоживается капсула, и шептать:
— Пятьдесят второй, отставить панику.
И в бреду думать, что слышишь:
— Есть отставить панику.
Это пустота разговаривает с тобой. Не отвечай ей, Ноль. Но ты, старый дурак, вновь и вновь обращаешься к ней, к той единственной, что слышит тебя...
Каждый из нас, отправляясь в дорогу, мечтает найти своё место во Вселенной. Мотается по её окраинам, несётся кометой по чьему-нибудь небосводу, сотни дорог открываются ему. А выплёвывает она вас где-нибудь в такой вот дыре. Чёрт знает сколько времени пекло, теперь лютый холод. Капсула по-прежнему не открывается, датчики диктуют единственно оправданный жизненный процесс — анабиоз...
О Великий, и всё-таки эта планета — настоящее чудо! Столько эликсира жизни тебе и не снилось. Он здесь везде. Я купаюсь в нём, и что уж скрывать… делюсь. Делюсь и делюсь. Надоест ли мне когда-нибудь это, о Великий, ты мне ничего об этом не сказал?!
Я потерял счёт своим колониям и дням. Среда до оскомины прекрасна. Мне некуда лететь, спешить, мне нечего ждать. И я вспоминаю твои слова, о Великий. "Мне нечего больше ждать, значит, я умер? Но даже и в этом мне отказано. И мне нестерпимо скучно".
Похоже, я старею. Теряю что-то главное, то, что меня держало на плаву столько лет. Делюсь я теперь редко. И не со всеми. Делаю это медленно и со вкусом. Словно в последний раз.
А молодняк наглеет и постоянно спрашивает:
— А что ты такой унылый, дядя?
Мои басни о Великой Пустоте их заставляют зевать, а рассказы о коме и перигелии вызывают смех.
— Что ты несешь?! — смеются они.
Они молоды и сильны. Их капсулы совершенно не похожи на мою. И оттого я кажусь им смешным. А ведь моя спора ещё хранит следы ледяного холода и космической пыли...
Жизнь вокруг меня кишит. О пустоте можно лишь мечтать. Лишь воспоминания хранят тот озноб от созерцания её величия. В двуногих моих колониях нет величия. Лишь суета. Суета суть многообразие. Когда невозможно остановиться на чём-то одном. Оно тебя раздирает на клочья, заставляет делиться всё быстрее, и ты забываешь, зачем это всё. Раньше я боялся пустоты, теперь я бегу от суеты...
Двуногие мои колонии пожирает какая-то гадость. Молодняк визжит от страха и спрашивает без конца, что такое анабиоз, это не нирвана ли, не медитативное ли отключение всех процессов… Глупцы. Это когда сама капсула тебе скажет: "Спать, дурак". Она знает. Она помнит, что ей приказал ты, о Великий, хранить нас. Но их связь с капсулой утеряна давно. Однако что за гадость могла причинить вред моим колониям?..
Мне говорят, что я болен… Мне… который перенёс космический холод… который оседлал астероид и пролетел на нём сквозь Пустоту… Мы неслись меж звезд и догоняли кометы!.. Мы всегда вместе!.. По порядку рассчитайсь!..
— Сорок восьмой...
Сорок восьмой… не может быть! Я брежу? Или это и, правда, ты?! Ты, который сгинул тогда бесследно?! Рано, слишком рано ты шагнул в Пустоту...
А сорок восьмой лишь хохотал в ответ.
Он был не похож на себя. И пожирал мои колонии. Пустота изменила его навсегда. Въелась в него, изъязвила нутро страшными мутациями...
Но он не знал главного, что знал я, Ноль своей сотни...
Иди ко мне. Я жду тебя. И самоуничтожение, точка невозврата, будет пройдена… Это единственный путь для таких, как мы с тобой, старина...
