Тонконог и Драгвакулла. Часть 2

  … Тонконог очнулся. Тянущая боль в затылке заставила сморщиться. Открыв глаза, парень некоторое время оторопело разглядывал серую в разноцветных камешках стену перед собой. Этот холод, от которого стучали зубы… в мухоморе-то, когда от жары не знаешь, куда деваться… и странное ощущение, будто земля уходит из-под ног… Это всё из-за раны...

   Он пощупал затылок. Не сказать, что глубока. Кровь запеклась. У птицы рана была больше, пальца на три… Птица...

   Он вспомнил и сел.

   Мозаика перед глазами не складывалась в картинку. От бело-голубой пестроты рябило в глазах. Тонконог кое-как встал и, держась за стену, поковылял на ватных ногах к узкому стрельчатому окну. Комната с низким потолком была заставлена высокими узкогорлыми кувшинами, приземистыми вазами, прикрытыми деревянными крышками. Каменный пол чисто выметен. "Кладовая что ли у них здесь...", — подумал Тонконог, добравшись, наконец, к окну, упираясь ладонями в боковые своды узкого проёма.

   Отсюда был виден двор с садиком из пяти кривых деревцев со знобко трясущимися на ветру листочками и одной кривоствольной сосёнкой в центре. Между ними лежали голубые и белые каменные плитки. Пучки длинных острых листьев с высокими стеблями белых цветов сиротливо торчали между деревцами.

   Тонконог подивился скудости цветника. У Саломеи в саду буйствовали розы, осыпались, склоняясь и кивая тяжёлыми головами, подсолнухи, по земле стелились лупоглазые виолы, удушливые лилии и флоксы тянулись вдоль дорожек стеной — всё росло будто само.

   Там от красок резало глаза, здесь взгляд не знал, за что зацепиться. Перебегал от одного к другому и замирал на кривом стволе невысокого деревца в центре… Дерево в росточек с небольшого пса смогло уместить целых пять кривых узловатых коленец с кривыми же веточками, покрытых бурой жёсткой корой. Короткая тёмно-зелёная хвоя немного прикрывала наготу растения, но была редкой и клочковатой.

   Тонконог помотал головой, поняв вдруг, что вот уже некоторое время рассматривает дерево. И провёл задумчиво пальцем по стеклу. Тонкое и гладкое, оно отличалось от каратогского особенной прозрачностью. Не было в нём пузырей и неровностей. Разглядываемое сквозь него не оказывалось вдруг кривобоким и ущербным, или вовсе непонятным.

   "Хотел бы я знать, где я", — подумал парень и отвернулся от окна, поискав глазами дверь.

   Двустворчатая дверь оказалась прямо напротив. Подёргав за рогатую голову ручки, Тонконог прошипел:

   — Заперли...

   С той стороны послышались шаги. Дверь отворилась, и оган протиснулся в узкий для него проём. Чёрный, с всклокоченной гривой жёстких перьев на голове, он был мрачен, как туча.

   — Чего уставился, псиц? — проворчал Ла Тук на отвратительном каратогском, смягчая почти все твёрдые звуки. — Хозяин велел привести тебя.

   Эти существа редко появлялись в Каратоге. Если лотекков ещё можно было встретить на ярмарке, на стоянке парома, в портах у Большой воды, то оганы неохотно спускались со своих предгорий на Юге. Лишь тех, которые попали в плен и служили именитым лотеккам, доводилось видеть Тонконогу. Но это были сломленные, ворчливые существа. В них ничто не напоминало о тех злобных крылатых воинах, о которых ходили легенды.

   Ростом около двух метров оган был покрыт чёрными перьями на спине и по огромного размаха крыльям, и жёстким бурым пухом — по телу. Темнокожее лицо, ладони оставались чистыми, лишь клочковатая борода шла по щекам и подбородку. Длинные жёсткие перья крыльев заметно окорочены.

   — Оган… Где я, оган? И что у тебя с крыльями? — спросил Тонконог.

   Оган хмуро уставился маленькими чернющими глазами на каратога.

   — В Ло Текке… Лотекки хитрые. Узнаешь.

   Толкнув пленника в плечо, Ла Тук кивнул на дверь. Тонконог усмехнулся и пошёл. Поёжившись на холодном ветру, он с удивлением обнаружил, что двор совсем не маленький, что перед другими окнами вместо карликовых деревец почему-то стоят камни, что вход в его заточение не главный в этом доме, а у главного входа стоит двухколёсный, крытый толстой тканью экипаж. Только лошади не было, а оглобли, отполированные и узорчатые, лежали на земле.

   — Забирайся, — буркнул оган и поднял оглобли, подпирая их маленькой подставой, откинувшейся снизу, — да не сюда, псиц, — наподдал он затрещину Тонконогу, увидев, что тот забирается в крытый экипаж, — на задки двигай!

   Дверь распахнулась. Выбежал каратог, жилистый и длинный, и схватил оглобли. Следом из дома вышел лоттек. Его взгляд едва скользнул по стоявшему на задках Тонконогу.

   — К драгвакулле, — бросил лоттек каратогу.

   Каратог дёрнул оглобли на себя, ловко развернулся на узкой дорожке, Ла Тук лишь поддержал слегка выехавший на клумбу угол повозки. И размашистым шагом пошёл рядом.

   Неширокая полоска каменного сада отделяла дом от дороги. Экипаж лихо вырулил на неё, и рикша, присогнувшись, потрусил, шлёпая дырявыми кожаными ботами по светло-серой плитке.

   Тонконог крутил головой во все стороны — небольшие каменные дома с непонятными ровными площадками на крышах стояли очень близко друг к другу. Каменные садики, деревца-каракатицы… несколько рикш торопливо протащили свои экипажи мимо. Тонконог пригнул голову — низко пролетел по воздуху лоттек, важный, в кожаном пончо, затянутом на бёдрах широким поясом и перевязью с коротким мечом.

   Было очень холодно. И Тонконог передёрнулся всем телом. Лёгкие льняные рубаха и штаны Тонконога не спасали от ледяного ветра. Он, дрожа всем телом, с завистью размышлял о том, что не отказался бы от дубленого из тонкой кожи пончо лоттека или, на худой конец, от вязанного из красно-синей шерсти пончо огана. Эти распашни казались тёплыми и уютными, а кожаные сапоги-чулки игмы Ка Цика особенно приглянулись каратогу.

   Он уже подумывал, что из чулка длиннохвостки можно попробовать сделать такие же, когда вспомнил, что до длиннохвостки ему ещё не скоро удастся добраться.

   "Ну, у огана уфы тоже ничего". Уфами каратоги называли хитро свёрнутые и сшитые жилой из целой шкуры боты. Такие боты огромного размера были на ногах Ла Тука и дырявые — у рикши...

   Игма Ка Цик, назначенный на место прежнего начальника драгвакуллы, был озабочен не на шутку. Место под ним в последние дни основательно зашаталось. К тому же, дочь И Така, тяжело раненая, никак не приходила в себя, да и пленника никто не хотел покупать. А игме частенько удавалось получить неплохой куш за продажу крепкого раба из Каратоги.

   Он поднял тонкий хлыст с колючкой на конце и ткнул каратога-рикшу в плечо:

   — Иди ровнее, псыц.

   Каратог сбавил ход. Надо сказать, что экипаж изготовлялся всё из той же драгвы, и поэтому, когда Ло Текка парила в воздухе, вести его было не сложно — он тоже парил. Другое дело, что экипажей этих осталось совсем мало, считанные единицы, и одна из этих единиц, весьма в плачевном состоянии, была у игмы Ка Цика.

   "Да, всё рушится, осыпается, разваливается, — раздражённо думал Ка Цик, ероша серые с чёрной рябью крылья, — народ бежит на свои зимние квартиры. Вот и дом Гро Ми уже пустой. Даже не попрощался, улетел".

   Игма и сам был не прочь улететь подальше от разваливающейся на куски Ло Текки, но положение обязывало его оставаться здесь. Ему за то и платили, что он каждый день навещал драгвакуллу, словно лекарь тяжелобольную, узнавал о её самочувствии у троих своих помощников, назначал "лечение", в коем ничего не смыслил, и каждый раз молил небо, чтобы никто об этом не догадался.

   Ровная дорожка сворачивала здесь вправо, ещё некоторое время вела себя прилично, но уже шагов через десять рикши, принялась трескаться и проваливаться под ногами. Под разломившимися плитками зияли ямы, и колёса едва успевали миновать одну, как открывалась следующая.

   — Вези ровнее, подлый псыц! — тыкал колючкой в спину рикши разозлившийся Ка Цик.

   Оган поддерживал повозку сзади, и забегал сбоку, пока она, наконец, не заскочила колесом в щель и опасно захрустела в руках вцепившегося в неё из добрых побуждений Ла Тука. Тут игма Ка Цик от злости принялся долбить колючкой по всему, что только попадалось ему под руку.

   — Э, так не пойдёт! — воскликнул Тонконог, протянул руку и перехватил мелькавший перед его носом хлыст.

   Не обращая внимания на повисшую тишину, сломал об колено хлыст и спрыгнул с подножки. Пользуясь замешательством огана — тот не мог решить, что ему делать, ведь впервые в его жизни защитили его, — прихватил подмышки запутавшегося с мечом и перевязью игму и вытащил из повозки. Осторожно поставил его на обочину дорожки. Выдернул колесо и похлопал рикшу по плечу:

   — Давай!

   Ка Цик в этот момент отцепил перевязь от рукояти меча и с перекошенным от злости лицом занёс меч над головой Тонконога. Тем временем экипаж дёрнулся и выкатился на ровное место. И тут меч тяжело просвистел в воздухе. Но чёрная рука огана перехватила его.

   Всё это произошло быстро. Мгновения. И теперь трое смотрели на одного. Ждали. Все почувствовали, что то, что произошло, остаться без последствий не может. И молчали.

   А игма знал, что они почувствовали, что ждут, затаив дыхание… но Ка Цик не желал, что бы им стало легче. К тому же, он не уверен был, что справится сейчас с этими тремя обозлёнными рабами, и испугался, что обозлит их ещё больше. И поэтому, зло прищурившись, деревянно прошагал и сел в повозку. Каратог-рикша молча взялся за оглобли. Оган в готовности замер справа. И все трое посмотрели на Тонконога. Запрыгнув на подножку, Тонконог переглянулся с Ла Туком. Тот отвёл взгляд.

   — Домой, — проскрипел игма так тихо, что каратог-рикша не услышал его.

   — Пошёл, Худобей! — рявкнул Ла Тук на рикшу...

   Дорога назад проходила в молчании. Тонконог видел, как оган мрачнел всё больше, рикша нервничал и дёргал повозку, крючконосый вредный птах, казалось, скрючился от злости ещё больше, рябые перья его воинственно топорщились перед носом Тонконога и без конца ерошились, встряхивались — птица явно был в гневе.

   Тонконог скептически усмехнулся, но червяк сомнения противно свербил в мозгу: "С чего бы этому здоровенному огану так нервничать? Ну, каратога ещё можно понять — сам он отсюда вряд ли мог бы сбежать, всё-таки Ло Текка висит высоко. А огану стоит только расправить крылья?"

   Тонконог вздрогнул — тень мелькнула над головой. Лоттек. Ещё один. И ещё… Тонконог уже задрал голову и, ничего не понимая, провожал глазами целые стаи "птиц". Ка Цик ткнул колючкой Худобея, и тот остановился посреди дороги.

   — Что происходит? — игма, вжав в плечи голову, крутил ею справа налево.

   Лоттеки перемещались над дорогой, над домами. Приземлялись на крыши и скрывались внутри. Выбегали, держа в руках детей, и поднимались вверх, за ними бежали и взмывали в небо женщины. На одной из крыш двое лоттеков пытались унести в широком покрывале старика.

   — Что происходит, спрашиваю я вас?! — кричал уже, встав в полный рост в экипаже Ка Цик.

   И что самое неприятное было во всём этом, это то, что летели все в обратную сторону, туда, откуда ехали они.

   Никто не отвечал Ка Цику на его вопросы. Старик, которого проносили в покрывале над остановившимся на дороге экипажем, свесился вниз и что-то прокричал, грозя кулаком в их сторону. Ка Цик побагровел. А старик не унимался. Кричал что-то тем, кто его пытался унести подальше от этого места. Тонконог подумал, что это его сыновья — так почтительны они были с ним.

   Они зашли ещё на один круг. Приблизились. И старик плюнул в игму. Не попал и разозлился ещё больше. Тонконог видел, как оган, встретив злобный взгляд игмы, выдохнул, словно подавляя гнев, отвернулся и в тяжёлом разбеге взмыл в небо. Его чёрные крылья заслонили старика в покрывале и его сыновей. А в следующий миг каратог увидел их уже удирающими, лишь визгливый голос старого птаха доносился издалека, да его кулак мелькал из покрывала...

   Игма Ка Цик в оцепенении смотрел им в след. Потом взлетел и быстро стал набирать высоту. Тонконог ещё видел, как они встретились в небе с Ла Туком, как Ла Тук, пропустив вперёд хозяина, последовал за ним на почтительном расстоянии, а потом потерял их во множестве "птиц", наводнивших небо. И растерянно посмотрел на рикшу.

   — Похоже, вся Ло Текка поднялась в воздух, — сказал он, надеясь, что хоть Худобей объяснит ему, что происходит.

   Но тот, казалось, не слышал его слов. И смотрел в ту сторону, откуда так торопливо улетали "птицы". Там поднялись клубы пыли. Чёрно-серые они ползли, подгоняемые ветром, широкой непроницаемой полосой охватывая небосвод. Дышать становилось всё труднее. Каменная крошка забивалась в глаза, рот, нос...

   Отчаянные крики лоттеков в небе слились с нарастающим гулом. И земля небесного города накренилась.

   — Платформа всё-таки обрушилась! — крикнул рикша и бросился бежать в ту сторону, куда бежали все.

   Тонконог, не понимая сказанного, побежал за ним, оглядываясь и спотыкаясь.

   Трещины зазмеились по дороге. Скрежет и грохот неслись отовсюду. Земля дрожала. И оглянувшись, Тонконог ахнул — на его глазах целый квартал города, как глиняный черепок от старой посуды, отломился и полетел вниз.

   Повернувшись, он больше не увидел рикшу. Продолжая очумело бежать, Тонконог вдруг почувствовал, как кто-то подхватил его подмышки и крепко дёрнул вверх. Земля стала быстро удаляться.

   — Не дёргайся, каратог, это Ла Тук.

   Но тут же большой булыжник просвистел в двух мерах от них, и благодушие огана испарилось:

   — Псиц! Псиц! Псиц! — заревел оган, уворачиваясь от града камней, обрушившихся на них.

   — Да что это такое?! Оган, что происходит-то?! — хрипел полупридавленный огромными ручищами взбешённого огана каратог, болтаясь из стороны в сторону.

   Вокруг потемнело от крыльев. Лотекки окружили и кричали, в ярости потрясая мечами.

   — Что они все кричат?!

   — Требуют выдать им игму Ка Цика.

   — Ну, так выдай им его!

   Ла Тук молчал и пёр, набычившись, на ближайшего лотекка. Тот отступал, не выдерживая безжалостного взгляда чёрного огана — сомнёт тушей, не заметит.

   — Отдай им Ка Цика, Ла Тук, и ты будешь свободен! — орал Тонконог, пытаясь увернуться от камней, летевших снизу в него, как в щит, благодаря Небо, что натянувшие луки, там, внизу, медлят — им нужен Ла Тук живой, и даже Ла Тук им не нужен, им нужен его хозяин.

   Смяв птаха и вырвавшись из круга, Ла Тук взмыл вверх. Лотекки не стали преследовать его, ещё долго кружили на одном месте, галдя в сером от пыли небе, как разгневанные галки.

   А Тонконог, слыша, как натужно хрипит дыхалка летуна с ношей, кричал ему в ярости:

   — Ты, слепой узкорыл! Землегрыз! Зачем, скажи, зачем Небо дало тебе крылья?! — и хохотал: — о, Небо, я всегда сомневался в твоей справедливости! — и закашлялся, засипев, воздух будто размешали в пустоте, и его стало не хватать.

   Земля удалялась. Ло Текка лежала, как на ладони. В клубах пыли открывалась щербатая окраина летучего города. Ещё погромыхивало вдалеке. Стало тихо и пасмурно. Солнце не было видно за серой взвесью. Нестерпимый кашель душил.

   — Где Ка Цик? — крикнул Тонконог, задрав голову, пытаясь взглянуть огану в лицо, но видел лишь сине-красное пончо и вздёрнутый, в щетине, подбородок.

   — У драгвакуллы, — был короткий ответ, — проводит молебен.

   "Драгвакулла — это лоттекский храм", — подумал Тонконог.

   И замолчал надолго, решив, что молиться — теперь самое время для лоттеков...

   Пыль медленно оседала на землю. Оган уносил Тонконога всё дальше от края города, словно обглоданного гигантским землегрызами. Стаи перепуганных лотекков носились в воздухе, некоторые, устав метаться, садились на крыши зданий и, нахохлившись, замирали, ждали, сами не зная чего. Потом ложились, завернувшись в пончо, укрывшись крылом. Лежали, уставясь своим круглыми глазами перед собой. Им некуда было лететь — их дома разрушены. Кричали дети, мелькали разноцветные лоскуты одеял и покрывал. Пахло пылью, горячей едой, дымом костров. Город стал похож на разворошенный муравейник...

   — Ла Тук?

   — Что?

   — Отпусти меня, друг...

   Оган ничего не ответил.

   Темнело. Уже пролетели весь город. Встречались редкие заброшенные строения. Дорога едва угадывалась в темноте по серым плитам. И холодный ветер мёл тучи пыли в лицо.

   Ла Тук стал снижаться. Ткнувшись ватными ногами в землю, Тонконог едва удержался, чтобы не упасть. Попытался бежать — не вышло. Пошёл. Медленно. Оган в два счета догнал и навис тёмной грозной горой над каратогом. Тот всё равно шёл, споткнулся, упал. Оган поднял его за шкирку, поставил на ноги.

   — Справился? Сам на цепи, и меня тащишь. Чем же он тебя так запугал-то? Ты ведь этого Ка Цика в два счета прихлопнуть можешь и улететь!

   Оган схватил каратога за руку и тянул его за собой. Дорога становилась всё пустынней. Теперь даже дома не попадались больше. И огонёк забрезжил впереди. Бездорожье, ухабы и кочки, камни и пыль, летевшая в глаза.

   Свет приближался. Вскоре показался в темноте дом. И даже не дом — сарай. Вокруг дома много каких-то непонятных предметов — кучи хлама и камней, как казалось Тонконогу.

   Ла Тук неожиданно остановился, и Тонконог в темноте налетел на него. Демонстративно отодвинулся. А Ла Тук тихо заговорил:

   — У Ка Цика мой младший брат. Я не знаю, где он его прячет. Если я сбегу, он погибнет. Если ты сбежишь, он погибнет. Лотекки никогда не привязывают рабов, рабы лотекков никогда не сбегают. Может быть, и для каратога нашлась уже верёвка...

   На этих словах Тонконог дёрнулся было, прошипев "Саломея!", но оган уже тащил его в открытую дверь. Свет полосой протянулся по земле, выхватывая кучи камней и песка. И оборвался. Стало вновь темно.

   Драгвакулла, вытянутая вверх огромная бочка, стояла разряженная словно невеста. В цветах, в лентах и пёстрых покрывалах. Скорчившись перед ней на корточках, вот уже который час не разгибаясь, торчал на четырёх костях игма Ка Цик. Он, то бормотал, то вдруг голос его возвышался, и тогда в маленьком помещении сарая становилось будто тесно от его перепуганного ора. На семи языках народов, живших по эту сторону Большой воды, он повторял и повторял свои слова, и, когда услышал вдруг родную речь, Тонконог с удивлением понял, что лотекк не прочь принять помощь и от его каратогских богов:

   — О, великий Добрый Бог! Смилуйся над нами несчастными, дозволь проникнуть в тайны божественных замыслов! Вложи разум в скромное вместилище моих мыслей! Освети пути свои для нас простых смертных! — здесь Тонконог уже отчаялся понять, чего просит чуть не плачущий Ка Цик, а на следующей фразе запутался ещё больше, потому что игма закричал, воздев руки к потолку сарая: — О, Добрый каратогский Бог, вдохни свет жизни в божественную драгвакуллу! О, Великий Злой Бог! Смилуйся над нами несчастными, не чини препоны, дозволь, о, Великий и Злой, оживить божественную драгвакуллу!..

   Тонконог покачал головой. Он сидел у стены со связанными руками и ногами.

   — Кто такая эта божественная драгвакулла? — тихо спросил он у Ла Тука, замершего неподвижно рядом.

   — Драгвакулла — это вон та высоченная штуковина за его спиной, — проговорил оган, ревностно следя за каждым движением хозяина.

   Сарай, узкий и высокий, построенный для защиты древней машины от постоянной промозглой влажности, теперь больше походил на молельню.

   Игма Ка Цик, приняв почётный пост, три весны просто гордился им. Приходил в строительный сарай, поглаживал молчавшую, как рыба, драгвакуллу, прикладывал ухо к её боку, и перепачканный известью и пылью уходил.

   На четвёртое лето поднявшаяся с зимовья Ло Текка потеряла три меры площади. Горожане испугались и долго и церемонно выспрашивали игму Ка Цика о том, как далеко продвинулись работы по возвращению к жизни древней машины. Игма их заверил, что длительные медитации в горах дали свои плоды, и драгвакулла уже дважды чихнула, но успех был непродолжительным...

   С тех пор каждую весну, поднимаясь с зимовья, Ло Текка оставляла куски городской площади в Великих горах. Игма Ка Цик избегал появляться на людях, но если ему задавали вопрос о драгвакулле, он самоуверенно отвечал:

   — Наши предки веками создавали Летающую страну! Сотни лет по крупицам собирали знания! Другие наши предки, — тут он многозначительно задирал к небу крючковатый палец, — их безмозгло растеряли!!! И вы хотите за пять лет постигнуть всё былое величие?! Медитации и пост! Пост и медитации! И ждать! О Небо, научитесь вы, люди, когда-нибудь ждать?!

   И удалялся в сарай. Сюда он никого не пускал, кроме троих своих помощников.

   Сейчас все трое были здесь. Ла Тук, рикша Худобей, уже бывший здесь, когда появились оган с каратогом, и престарелый лоттек-баг Ту Гак, которого Тонконог мог бы узнать, если бы не отключился так быстро тогда, в Каратоге, в Заброшенном саду.

   — Ту Гак, друг мой, — сладким голосом позвал, не оборачиваясь, Ка Цик.

   — Я здесь, хозяин, — согнулся пополам баг.

   — А этого на какой верёвке Ка Цик держит? — прошептал Тонконог.

   Хлыст, которым поигрывал Худобей, стоя в дверях, оттягливо прошёлся по плечам Тонконога.

   — Молчать, когда хозяин говорит, — процедил он, оскалясь.

   — А ты чего гавкаешь, узкорыл вонючий?! — обозлился Тонконог, ведь свой же, а туда же.

   Ла Тук ткнул его в бок. Тонконог замолчал, откинув голову на стену, и закрыл глаза.

   — Ту Гак, — продолжил Ка Цик, по-прежнему не оборачиваясь, — ты доставил то, о чём я просил?

   — Да, хозяин, ваша дочь в безопасности.

   — А вторую девушку?

   Тонконог открыл глаза.

   — Да, хозяин, она тоже здесь.

   — Ла Тук, приведи ту, вторую.

   Ла Тук послушно зашёл за груду мешков и вытащил оттуда тяжёлый куль. Куль шевелился. Вспоров мешковину, оган покосился на Тонконога. Босоногая и встрёпанная, перепуганная и с кляпом во рту, она показалась Тонконогу солнечным лучиком среди этой чернокрылой птичьей стаи. "Саломея..."

   Игма Ка Цик подошёл к Тонконогу. И слащаво улыбнулся:

   — Я вижу, ты узнал её, каратог. Это меня радует. Я также знаю, что она дорога тебе. И это тоже меня радует.

   — Я не знаю эту девицу, — медленно ответил Тонконог, — и с чего ты взял, лотекк, что она мне дорога? Хорошему охотнику дорога шкура кистеухой кошки, и хорошо бы в придачу вязку шкур узкорылов...

   — Так вот, каратог, — перебил его Ка Цик, — ты можешь ступать на все четыре стороны, а твоя Са Ломея останется у меня. Ла Тук отведи его к парому.

   Повисла тишина. Ла Тук развязал руки и ноги парню, угрюмо поглядывая на него. Ему было непонятно, почему тот не кричит, чтобы отпустили его девушку, почему не рвётся ей на помощь, почему сидит с сжатыми губами и молчит. А тот, диким глазами глянув на огана, проговорил ещё медленнее:

   — Чего ты хочешь от меня… Ка Цик?

   Игма усмехнулся. И, переглянувшись с Ту Гаком, ответил:

   — Я хочу, чтобы ты принёс мне то, что я тебе скажу.

   Тонконог помрачнел ещё больше.

   — То, что нужно мне, и я теперь об этом знаю, слава Богам, имеется у вашего Доброго Злого Бога.

   — Ты предлагаешь мне отправиться… к моему Богу? — в изумлении теперь смотрел на него Тонконог.

   — Не перебивай меня, каратог! — от злости морщинистое лицо лотекка мелким морщинами будто собралось в щепоть. — Ты отправишься на ваше капище, подойдёшь к Доброму Злому Богу и отнимешь у него то, что торчит в левой длани.

   "Меня кастрируют за это...", — мысль вяло стукнулась в мозгу. Но даже нечего было думать о том, чтобы раздумывать.

   — Я согласен. Но как я доберусь сюда?

   — С тобой пойдёт Ла Тук.

   На Ла Тука обратился один из самых гаденьких взглядов хозяина, напоминая ему о том, о чём тот не мог забыть даже во сне.

   — Поднимай же свою жирную тушу и отправляйтесь на землю! — завизжал вдруг Ка Цик и застучал ногами в земляной пол.

   Ждать он больше не мог — его пристанищем стал этот сарай, здесь же на старом тюфяке лежала без сознания его дочь. Жену разбил паралич, и её забрала к себе её сестра. А его самого того и гляди растерзают обозлённые горожане. И всё из-за драгвакуллы. У которой пятнадцать лет назад что-то хрястнуло и отвалилось. И не куда-нибудь, а на землю. Это что-то случайно один из дураков-каратогов принёс в дар Доброму Злому Богу. А вчера ещё один дурак-каратог, глядя на драгвакуллу, сказал, что видел длинную завитушку из такого же странного железа в руке у своего Доброго Злого Бога. Тогда Ка Цик долго выспрашивал у Худобея, а это был он, как выглядела эта длинная завитушка. Худобей описывал её невнятно, а потом подошёл к драгвакулле и ткнул пальцем в основание, где торчала ручка, за которую надо было дёрнуть, чтобы машина закрыла сопло и начала пережёвывать новую порцию...

   Ка Цик никогда не видел драгвакуллу в действии, и ему пришлось всю прошлую ночь искать рисунки драгвакулл, найти единственный из сохранившихся — ну, кому, в самом деле, нужны рисунки какой-то драгвакуллы — и дотошно изучать его. Оказалось, что рукояти должно быть две...