…еще не открыв глаза, я увидел желтые и красные пятна, они просачивались сквозь веки, как кровь через марлевую повязку.
С улицы доносился гул, от которого дребезжали стекла.
Я вылез из-под одеяла и подошел к окну.
На дороге перед домом сплошной колонной стояли танки.
Башни лоснились отблесками костра, пылающего посреди двора.
Какие-то люди в черной форме и коротких сапогах ломали валявшиеся на земле стулья и столы, и бросали обломки в огонь.
— Проснулся?
Я вздрогнул и обернулся.
Их было двое. Оба в танковых комбинезонах, только один был подпоясан широким офицерским ремнем, оттянутым пистолетной кобурой, а у второго за спиной торчал автоматный ствол.
Тот, что с пистолетом, сдернул со спинки стула одежду и сунул мне в руки:
— Одевайся, пойдешь с нами!
Второй разглядывал комнату, ворочая головой по сторонам.
— Да кто вы такие? – Заорал я:
— Что вы делаете в моей квартире?
— Раз проснулся, должен идти с нами, — невозмутимо объяснил тот, что с пистолетом:
— Спать надо было, а не в окно таращиться!
— Никуда я не пойду! Вы права не имеете!
Они посмотрели друг на друга и засмеялись:
— Ты сам пойдешь, или по тебе сначала сапогами потоптаться?
— Куда идти?
— Не волнуйся, здесь не далеко!
Двери во все три квартиры на нашей лестничной площадке были открыты настежь.
Со второго этажа, с грохотом подпрыгивая по ступенькам, летело кресло.
Из квартиры напротив высунулась голова в шлемофоне и опасливо посмотрела на лестницу.
Кресло с хрустом врезалось в кладовку и замерло.
— Потащили! – кому-то скомандовала голова в шлемофоне.
Танки стояли почти вплотную друг к другу, их двигатели оглушительно работали на холостых оборотах, и слоистые клубы выхлопных газов лениво расползались над колонной.
Один из танков вдруг надсадно взревел, дернулся и с лязгом протаранил стоящий перед ним танк. Потом он сдал назад, и из водительского люка по пояс высунулся танкист. Задрав к небу лицо, он засмеялся, беззвучно раскрывая рот.
Костер вырос до огромных размеров, танкисты непрерывно вытаскивали из подъездов столы и стулья и уже целиком швыряли их в огонь.
Мы шли к соседнему дому.
Этот двухэтажный деревянный дом, как и тот, в котором я жил, был построен еще в тридцатых годах двадцатого века, и в нем тогда размещался военный госпиталь. Госпиталь давно перевели, и от него остался только тихий дворик с полуразрушенным фонтаном.
Большая застекленная вкруговую веранда была заполнена людьми. Они сидели на скамейках, оцепеневшие и скрючившиеся, словно от боли в животе.
— Все, пришли! – хлопнул меня по плечу тот, что с автоматом:
— Пойдем, Леха! Пусть с ним теперь майор разбирается!
Я сел на свободное место в первом ряду и положил руки на колени.
Пальцы нервно дрожали, было ясно, что я во что-то влип, но я успокаивал себя тем, что майор, который должен со мной разбираться, окажется умнее своих тупоголовых солдат. Какие-нибудь учения, военные как всегда перестарались, ладно, переживем…
Слева от меня сидел мужчина с крючковатым носом и черными глазами навыкате, а справа женщина с бледным лицом, и распущенными по плечам волосами.
Люди чего-то ждали, они прятали свои взгляды, уперев их в пол, как будто это было очень важно и что-то могло решить.
Из коридора на веранду вышел танкист. Он держал перед собой за проволочную ручку солдатский алюминиевый котелок.
Остановившись, танкист обвел нас взглядом и протянул котелок человеку с крючковатым носом.
Тот с готовностью обхватил котелок за донышко, достал из него ложку и торопливо принялся есть.
В котелке была каша, перемешанная с алой, еще не запекшейся кровью. Человек, давясь, запихивал эту кашу в себя, широко раскрывая рот с прилипшими к губам красными крупинками, и слизывал их языком.
Когда ложка забренчала по пустому дну, танкист одобрительно хмыкнул, забрал котелок и еще раз оглядел веранду.
Его взгляд остановился на мне.
— Встать! Иди за мной!
От этих слов я испытал даже какое-то облегчение. Я был рад, что увижу, наконец, их командира, с которым можно нормально поговорить, безо всех этих: «Встать!», «Одеться!», «Там тебе все объяснят!».
В подъезде мы свернули направо к лестнице, ведущей в подвал.
Раньше там была баня, в которой мылись лечившиеся в госпитале больные. В детстве мы лазали в нее до тех пор, пока на голову моему приятелю не прыгнула крыса, с визгом вцепившаяся ему в волосы.
Луч фонарика упирался то в стены с отвалившейся штукатуркой, то в углы, затянутые паутиной, то в ступени, засыпанные каким-то хламом и пожелтевшей бумагой. Потом стало светлей, и мы вошли в моечное отделение.
На бетонных лавках лежали тела. Лавки были короткие, и согнутые в коленях ноги лежащих упирались в вымощенный коричневой плиткой пол, на котором валялись полусгнившие банные шайки. Кровь заливала пол и стекала в желоба для слива воды.
В дальнем углу люди в оранжевых фартуках и синих нательных рубахах вспарывали кому-то живот. Человек пытался вырваться, бил ногами и руками и сдавленно мычал.
Я остановился.
— Иди, чего замер? Тебе под разделку еще рано!
Танкист толкнул дверь, и мы вошли в помещение, освещенное пыльной лампочкой, свисающей с потолка на скрученном электрическом шнуре.
Когда-то здесь была парная. Возле полуразвалившейся кирпичной печи стоял канцелярский стол.
За столом сидел майор в полевой форме и что-то искал в выдвинутом ящике стола.
Увидев нас, он задвинул ящик обратно и удивленно уставился на стоящего у меня за спиной танкиста.
— Как это понимать?
— Он проснулся, когда наши вошли. Вот они его и прихватили.
— Понятно. Свободен, сержант!
Сержант вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.
— Ты не должен был сюда попасть…Хотя, случайно сюда не попадают. И если ты здесь, ничего уже не сделаешь. Мне жаль. Для тебя есть два пути.
Он вытащил из кобуры пистолет и с грохотом бросил его на стол.
— Ты можешь сидеть на веранде и ждать, как все остальные. Я не знаю, сколько. Может быть долго, может быть, нет. Как повезет. Но твоя очередь обязательно придет, и с тобой сделают то, что ты видел за этой дверью. Или сделай это сам и сразу. У тебя есть пять минут. Выбирай. Я ухожу.
Я сидел за столом, сжимая холодную рукоять пистолета и убеждая себя, что на самом деле это очень просто – приложить к виску дуло, нажать на спусковой крючок – и все. Это почти то же самое, что стрельнуть в лампочку над головой – грохот, вспышка, острые брызги стекла, и темнота, ничто…
Уперев ствол в висок, я давил пальцем на спусковой крючок, но выстрела все не было.
Мгновения наполнились бесконечностью, и когда я, наконец, понял, что смерть — это ложь, что никакой смерти не бывает, а существует только жизнь, и даже самая крохотная частичка жизни никогда не заканчивается, потому что, когда она закончится, то не будет уже меня, раздался выстрел, мой мозг взорвался, и старый мир перестал существовать.
Старый мир вдруг исчез, потому что обрушились стены подвала, и ночную тьму разорвало ослепительное солнце.
А по дороге мчался Белый Всадник со знаменем на полнеба, и белый конь его давил копытами танки, словно полчища скорпионов…
