Спаситель.

  Костя проснулся рано. Стена, согретая первыми лучами солнца, словно заботливая мать, дарила ему тепло. Упоительно пахло уютом и пылью. За окном яркими красками занимался новый день. Ласковый ветерок играл тополиным пухом, раскачивал нарядные кусты цветущей сирени. Сочной листвой шелестели деревья. В синеве утреннего неба чёрными точками висели упитанные мухи. По травяным стеблям прыгала ярко-зелёная саранча, разминая затёкшие за ночь лапки. Всюду сновали вечно спешащие рыжие муравьи. Только утомившийся сверчок забился в щель и затих, чтобы после заката вновь приняться за свою песню.

  Тамара ещё спала. Костя сладко потянулся и тихонько, чтобы не разбудить супругу, повернулся на другой бок. Рядом на разные голоса мирно сопели сыновья Петенька, Яша меньшой, Яша старшой, Вафоломейка, Фомушка, Сенечка, Матвейка, Филиппок, Фаддейка, Андрюшенька, Ванечка и самый младший, которому имени дать пока не успели. «Любопытно что снится эдаким крохам, - размышлял Костя, - наверное, парят себе беззаботно в небесах. Всё-таки какая любопытная штука жизнь. Совсем недавно коротали мы жизнь вдвоём с Тамарой, а теперь погляди-ка: сколько новых единиц бытия на свет произвели». Костины мысли, словно тополиные пушинки, порхали где им вздумается, не ведая преград и усталости.

  Отчего-то вспомнилось как он впервые встретил Тамару. Весна выдалась поздняя. Тусклое солнце почти не грело. Ночами, когда от холода коченело хилое тельце, Костя прятался в зарослях камыша. С тоской смотрел он из своего укрытия на черневший невдалеке старый пруд и под аккомпанемент моросящего дождя внимал серенадам пустого брюшка. Но пуще всего изводили навязчивые переживания, саднившие занозой с самого детства.

  Давным-давно матушка, отца Костя не знал, пела ему старинную колыбельную о прекрасной далёкой стране, где золотой луч гладит легкокрылые облака, плывущие в голубом зеркале пруда, и кувшинки белыми корабликами качаются на водной глади. Тот благословенный край, куда путь печали и горю был заказан, населял их весёлый народец. Но однажды пресытилось покоем беспечное племя. Почудилось, что за морями да за горами жизнь привольней пойдёт. И горек вдруг стал, до того сладкий нектар луговых цветов, и жаркое солнце греть будто перестало. Разлетелись глупцы по всему свету, навсегда покинув волшебную страну.

 Со слезами засыпал маленький Костик. Терзала крохотное сердчишко обида, обида жгучая за народец легкомысленный, что на пустые бредни променял тихое счастье. Кто же сыщет теперь дорогу назад? И уже во сне виделось ему, как спасает он племя неугомонное и блудных сынов приводит обратно в край благословенный, где нектаром сочатся цветы и землю обнимает вечное лето.

  Вглядываясь в мёртвые воды старого пруда и ёжась от озноба, повзрослевший Костя больше не верил в лето. Видно, никакой счастливой страны нет, да и вечное лето лишь красивая сказка. Безнадёга невыносимо мерзким червём медленно глодало его измученную душу.

  Но собравшись с духом Костя двинулся в путь. Куда? Да подальше от опостылевшего пруда – двум смертям не бывать, а одной не миновать. Долго плутал он, положившись на удачу, пока в конце концов озябшие члены не перестали слушаться. Ослабев Костя опустился на поваленное сгнившее дерево. «А существует ли вообще такое место, где тепло и сытно, - колебался он, - или мир наш трухляв как это дерево и насквозь источен лишениями и бедами?». Не в силах был подняться Костя, словно ржавыми гвоздями сомнений прибили его к павшему древу. Последние крупинки его тепла, обращаясь в белесый пар, исчезали в бездушном небе.

  Вдруг повеяло густым дурманящим запахом. Костя очнулся и расправил скрюченные в предсмертной судороге члены, будто кто-то наверху дал ему надежду и легонько подтолкнул: встань и иди.

  Пустившись вслед манящему запаху Костя вскоре очутился в тёмной сырой норе со множеством боковых ходов. По углам, раскачиваясь на дрожащих от любого дуновения паутинах, устроились мясистые пауки. Перебирая волосатыми лапками и брызгая ядовитой слюной они карабкались по своим паутинам, ловя его хищными взглядами, но Костя храбро мчался мимо.

  Тут запах неожиданно пропал и Костя мгновенно сбился с пути. В полном отчаянии он метался по сторонам, натыкаясь во тьме на заплесневевшие стены, в любой момент рискуя угодить в паучьи сети. Нежданно блеснул спасительным маяком тоненький лучик. Похоже, тот, кто наверху, выбрал Костю для чего-то очень важного и теперь берёг от всех напастей. Костя разогнавшись нырнул в отверстие, сквозь которое протискивался луч.

  О что за дивный новый мир открылся перед ним! Ослепительными пятнами в молочных небесах пылало сразу три одинаковых солнца. Куда ни повернись громоздились неподвижные коренастые великаны, изредка поскрипывавшие своими одеревенелыми мускулами. Некоторые из них лежали развалившись, другие, наоборот, вытянувшись во весь рост, подпирали собой небесную твердь. Ни травинки не пробивалось сквозь лощённую безжизненную землю.

  Оглядевшись Костя, заметил, что окружён вдавленными в стены, похожими друг на друга цветами, не издающими аромата. На одной из стен расплескался маленький голубой пруд. Сквозь прозрачную воду виднелось другое солнце, догоравшее в другом небе.

  Снова обдало тем самым запахом. Оказалось, он доносился от копны волос, которая, как ни в чём не бывало слонялась внизу. Совсем ошалелый от голода Костя бесстрашно спикировал на неё. Пахнуло жаром – внутри игриво билась жизнь, струясь тысячью бойких ручьёв. Костя вонзил хоботок в грубую шершавую плоть и принялся жадно пить из ручья. Тельце понемногу наливалось хмельной дремотной тяжестью. Опьянённый непривычной сытостью Костя едва оторвался и стал вяло набирать высоту. Накатила дурнота, его качнуло и земля под ним запрыгала, завертелась опрометью. Костя прикрыл глаза, лишь бы не видеть этого тошнотворного верчения, тогда-то он и услышал её удивительную завораживающую песню.

  Она кружила рядом – изящные прозрачные крылья её издавали такой нежный, такой соблазнительный звук, что костина немочь мгновенно уступила вожделению. О сколь совершенна была её песня, о сколь грациозен был её полёт! Взмыв за ней в молочное небо Костя, не помня себя, жужжал что-то о покинутой стране счастья, о цветочном нектаре и вечном лете. Любовь пламенеющая, подобно трём солнцам, жгла их горячими поцелуями, тешила нежными прикосновениями. И на мимолётный сказочный миг, который влюблённые ценят превыше унылой ледяной вечности, переплелись их тела, став единым целым.

  С тех пор мир представлялся Косте совсем по-другому. Мир явился ему полным счастья, просто раньше он не замечал его. В каждом, считал теперь Костя, есть любовь, нужно лишь отыскать её и ты непременно будешь счастлив. Даже в рябом Пантелеиче – желчном старикашке, что обитал за подгнившим плинтусом, спрятана крупица любви, даже он, несмотря на свой нрав, заслужил счастье.

В молодые годы Пантелеич квартировал в огромном каменном логове, забитым доверху листами бумаги скреплёнными между собой. На пожелтевших листах синеватыми крючками ковыляли чужие идеи. Много вкусил он разных мыслей и до всякой тонкости собственным умом дошёл, но любви не желал признавать:

- А зачем мне любовь?- въедливо спрашивал Пантелеич и важно шевелил усами. - Разве я ей сыт буду или в стужу отогреюсь?

- Так ведь в любви спасение! - распалялся Костя.

- Спасение? От чего? - сардонически недоумевал Пантелеич.

- От розни и ненависти. Ведь поедом друг друга едим!

- Гм, да то ведь с самого начала в нас заложено. Так сказать, природа, а против неё не попрёшь.

Пантелеич нехотя выслушал костину историю о благодатной стране из матушкиной колыбельной. Дескать, вон оно как: жили не тужили, бед не ведая, и нате – возжелали свободы.

- Фикция, миф! Счастье и покой не бывают вечными, - язвительно заметил Пантелеич. - Даже то, что твоему племени наскучила беззаботная жизнь, говорит о многом. От счастья не ищут другого счастья, уж поверь мне. Я больше скажу, абсолютного счастья и покоя вообще нет.

- Как это нет?- удивился Костя.

- А так. Вот иногда полагаешь, будто бы всего достиг и всем доволен. Ан нет, одолевают изнутри то страх, что счастье твоё недолговечно, то сомнения — а того ли ты достиг и доволен ли на самом деле. Всякий богач боится вора, что может украсть его деньги, а всякий мудрец не желает слушать, что с него достаточно мудрости. Изводят, грызут нас страх да подозрения, лишая навсегда покоя и счастья.

Костя сразу не нашёлся, что возразить и глубоко задумался. Пантелеич победоносно ухмылялся.

- Однажды мы с матушкой повстречали жука-плавунца, - начал Костя пришедшую на ум давнюю историю. Пантелеич в ответ состряпал скептическую мину и театрально закатил глаза. - Плавунец весь день, точно вкопанный, сидел у нашего пруда, - продолжал Костя.

«С вами всё хорошо, мой господин, - тактично поинтересовалась матушка, покосившись на его страшные жвалы, - зачем вы здесь?».

«Чтобы познать истину, добрая женщина», - отвечал опомнившись жук.

«И вы её постигли? В чём она, мой господин?» - спросила матушка.

«О да, теперь я обладаю истиной, - сказал плавунец, - а заключается она в следующем. Ни тебя, ни сынишки твоего, ни пруда, ничего не существует самого по себе». Матушка растеряно посмотрела на нашего собеседника и снова, как можно учтивей, осведомилась о его здоровье.

«Тебе, наверное, любопытно, добрая женщина, - разглагольствовал плавунец, не обращая внимания на озабоченность матушки, - что же есть в таком случае»? Врождённая вежливость не позволила матушке перебить зарвавшегося умника и предупредить о надвигающейся опасности, которую он в пылу своих рассуждений не замечал.

«Я есмь! - гордо заявил тот жук широко раскорячив лапки. - Один я! А остальное плод моего воображения: и ты, и сынишка твой, и пруд ваш, и вообще всё! Помыслю я о Вселенной и бац – вот она, но стоит мне отвлечься, заснуть, например, и она исчезнет как круги на воде!». Да вот незадача – налетела птица и склевала жука, а мир-то на месте так и остался, да и мы с матушкой, и пруд наш никуда не делись.

Вот и ты Пантелеич не хуже того плавунца. Не горазд сути уразуметь, и потому попросту отрицаешь – не бывает счастья в жизни, нет любви в нас, а только ненасытное злое нутро. У жука так вообще ничего не существовало, всё им выдумано.

- В чём суть-то твоя? - надменность у Пантелеича уступала место раздражению.

- Должно ведь что-то объединять наш мир, на чём-то он должен держаться. Что это, если не любовь? Я как увидел Тамару так и понял…

- Понял он! Ха! - перебил Пантелеич. - Инстинкт размножения и больше ничего.

- Нет, я о чистой любви толкую, о той когда боготворишь в любой твари творца, когда за болью и пошлостью способен узреть неизмеримо дивную гармонию творения. Вот где истина!

- Что есть истина?! - высокопарно воскликнул Пантелеич. - Не от мира ты сего, Константин. Тамару обожать не велика сложность, а вот врага злейшего... Врагу, поди, любовь тоже нужна. Спаси-ка его любовью своей.

- Врач, исцеляя, не разбирает плох или хорош больной! - гордо кинул в ответ Костя.

Пантелеич ничего не сказал и ехидно подкрутил ус, мол, знаем вас лекарей доморощенных, ни на что вы не годны, и засеменил к себе под плинтус.

Ночью Костя долго не мог заснуть. Думал. Разве достойны мы спасения, мы в чьих душах мерзость запустения, высокомерно отвергшие покой и счастье вечного лета, возомнившие себя царями в нашем убогом заплинтусье? Разве найдём мы дорогу в благословенную землю, мы пожирающие друг друга, равнодушные к чужой беде, захламившие тленным скарбом наш дом? Нет! Мы заслужили того гнусного узилища, что возвели во имя свободы, обернувшейся рабством. И неоткуда ждать помощи. Чудо, только чудо вызволит заблудших! Но как заурядному ничтожеству явить великое чудо? Ведь он мал и немощен, чтобы в одиночку спасти целый мир. Где взять сил? Дай ответ, о небо — молил Костя, но молитвы тонули в безмолвном мрачном небе, и лишь глупый стрекот сверчка отвечал ему.

Наконец сон сморил его. Словно бездна отзверзлась над ним и он, подобно пушинке, стал плавно подниматься во тьму. В тот миг в непроглядном мраке зажглась единственная звезда. Будто руку протянула она луч и коснулась им костиной маковки, шепнув: «Ты сын, мой возлюбленный. Ничего не страшись более, исцели мир сей. Встань и иди, Константин».

Весёлым солнечным зайчиком в распахнутое окно заглядывало утро. В багряных всполохах пробуждался его новый дом, пропахший уютом и пылью. Чернели в небесной синеве мухи, скакала беззаботная саранча и деловито шныряли муравьи.

Встань и иди. Костя невесомой былинкой, подхваченной свежим ветерком, летел навстречу судьбе. Тот, кто наверху, избрал Костю, дабы вернуть счастье мириадам обездоленных существ. Ему представлялось как всякое истомлённое сердце трепещет теперь, узрев великое чудо безмерной беспричинной всепрощающей любви, пребывавшее в нём. Радостным гулом в его душе отдавалось биение тех восторженных сердец: он снизошёл к нам, сирым! Слава, слава спасителю! Самый что ни на есть последний злодей ныне раскаивается и склоняется пред ним ниц: помилуй меня, ибо не любил я, веди за собой в вечное лето. Ты прощён, просто встань и иди – откликалась любовь в костиной груди.

Где-то в стороне, сложив лапки на животе, мраморным изваянием одиноко возвышался Пантелеич. Надменно взирал эквит, чёрному сердцу претило биться в унисон с чистыми добрыми сердцами. Лукавая мудрость ядом сочилась из уст, отравляя истину фальшивыми уловками ума. В мыслях своих предрёк он спасителю шутовской колпак и терновый венец. Но Костя простил Пантелеича, простил из одной лишь любви.

Костя уносился всё дальше. Внизу он заметил расплывшееся бледное пятно, ритмично соединявшееся с другим пятном землистого цвета. Потянуло чем-то отвратительно едким и одновременно заманчивым, распаляющим и странно знакомым. Когда он сделал круг и опустился на один из плоских цветков на стене, пятна обрели форму доселе им невиданную. Внутри похолодело: враг, тот самый враг! Враг медлил. Костя сидел не жив не мёртв.

Но всё-же он здесь, чтобы врачевать от вражды и страха. Костя набравшись храбрости приблизился к врагу. И о чудо, он поймал на себе живой внимательный взгляд и никакой неправды и ненависти не было в этом взгляде, лучившемся подлинным сочувствием и бесконечной любовью. Казалось, он проникал в самые сокровенные уголки души, излечивая самые глубокие незаживающие раны. Костино сердце ликовало: вот, на что способна любовь, вот лекарство для больного мира, вот путь обратно в благословенную землю!

- Блядь, сколько комарья развелось, - ляпнуло бледное пятно и тихонько добавило, обращаясь к пятну землистого цвета, - а ну-ка, подай тапочек я эту сучару ща прихлопну.

В один миг померкло солнце. Тьма ослепила глаза. Оглушительно ухнул гром. Дикой безумной болью окатило спасителя. Вперемешку с окровавленным нутром Костя харкнул сдавленным тягучим стоном. Хилое тельце, размозжённое по стене, содрогалось в последних конвульсиях. Сверкающим клинком молния раздробила, ставшее аспидно-чёрным, небо, разлетевшееся на мириады мелких осколков. В каждом из них заключалось застывшее, точно в кусочке янтаря, одинокое крохотное сердечко, окликавшее Костю. Осколки безжалостно пронзали насквозь, оставляя спасителю боль своих несбывшихся надежд.

В правый разодранный бок Косте ударил обломок с заточённым в него рубиново-красным сердцем матушки. Се сын твой, узри женщина! Где же счастливая страна, о которой ты часто пела? Или то была бесстыдная ложь? Сын твой – плоть от плоти твоей, кого он вздумал спасти? Или можно спасти обречённых? Зачем родила ты, зачем обрекла на муки безвинное дитя? Или хотела ты сыну подобной участи?

Через развороченную костину грудь, проскочил осколок с сердцем старшего сына. Сердце Пети с досадой взирало на умиравшего отца, чернея от ненависти. Ради чего непутёвый родитель бросил семью? Ради любви? Но разве его сыновья и жена не нуждались в ней? Какое тебе дело до остального мира, когда есть родной угол, пахнущий уютом и пылью. О будь трижды проклят блаженный мечтатель, чада твои отрекаются от тебя!

За громовыми перекатами и шумом дождя Костя уже не слышал биения собственного сердца. Бездонная беспросветная хмарь сыпала грязными солёными каплями. Последний осколок, прочертив на небе огненную дугу, рассёк надвое измученное тельце. Нежно-розовое живое сердечко младшего безымянного сына трепетало в смертельном осколке. Горькими слезами омывало оно, не унимаясь, стены сверкающего узилища. Отец, отец для чего ты оставил меня? И гулким эхом вторил ему треснувший мир: ты оставил меня... ты оставил меня…

  Бездна была пуста и безвидна. Дух плавунца носился над зияющей пропастью. «Однако, в этот раз Вселенная получалась не столь уж и скверной, - помыслил дух. - Ах, если бы не дурацкая птица! Ну всё, никаких больше птиц, - решил дух, - да и комаров тоже».