Соль

Аты-баты шли солдаты.

Кем солдаты аты-баты?

Кто посмел, ядрена мать,

Вас, солдатов, аты-бать?

 

/И. Красовский/.

 

1.

Линолеум в коридоре военкомата был жухло-синего цвета. Вдоль стены на скрепленных между собой стульях сидело человек двадцать молодых людей в трусах. Щуплые, пухлые, высокие, маленькие, в плавках, боксерах, семейных парашютах… ­– казалось, все они манекенщики перед показом эксклюзивной коллекции нижнего белья. Одни сидели, уткнувшись в телефоны, другие, в паспорта и приписные свидетельства, третьи просто изучали синий линолеум.

– Прикинь, Серый, – сказал беловолосый паренек своему долговязому соседу с жидкими усишками под носом. – Леха, с моего подъезда – ноги у него парализованы ­– с детства на каталке.

– И чё?

– Ну, короче, его тоже загребли. Говорят, зрение хорошее, сможет снайпером или типа того.

– И чё? Удивил, елы-палы! Щас всех берут. Вон того пацанчика видел? Который последний зашел? И его возьмут – отвечаю!

­– А чего, косить никто не пробовал? – робко поинтересовался рыжий конопатый юноша в очках.

­– Дохлый номер. – Авторитетно заметил Серый. – Во-первых не прокатит, а во-вторых, они на тебя зуб заимеют – сразу в горячую точку и трындец.

– Точняк. – подтвердил его приятель. 

– Во! А вот и наш друган! – хмыкнул Серый, увидев, как в противоположной стене, скрипнув, медленно открывается дверь с табличкой «Призывная комиссия».  В проеме показалась неуклюжая сильно сгорбленная фигура. У призывника были стеклянные, ничего не выражающие глаза и красный нос, которым он громко хлюпал и пускал пузыри. Он постоял немного, глядя перед собой, потом вдруг жутко перекосился и, совершая всем телом судорожные высокоамплитудные движения, поковылял на место.

 ­– Ну чё, братан, как делищи? – весело поинтересовался Серый.

Ковыляющий поначалу не расслышал или не понял.

– Чего сказали-то, спрашиваю?

– Г-гы… – стеклянные глаза наконец-то обратились к Серому. – Г-гы… гхо…

– Годен?

– Ыгы. – не-то дернулся, не-то кивнул призывник, а властный женский голос из кабинета провозгласил:

– Следующий!

2.

Двумя часами позднее, в своем кабинете под портретом… (нет, не Ильича: – несколько лет назад портрет все-таки сменили на более актуальный), сидел начальник отдела полковник Болдырев. На столе перед полковником лежала внушительная груда тощих папок с личными делами призывников. Болдырев грыз сухарь, прихлебывал чай из граненого стакана в подстаканнике и занимался делами: бегло просматривал их и кидал обратно на стол.

– Эх, – вздохнул полковник. Его рука взялась теребить молнию на форменной куртке, а глаза отвлеклись от дел и начали блуждать. Остановились на старом, расписанном блеклой гуашью стенде «Есть такая профессия – Родину защищать!», потом на плакате «Воины-новомученики – герои России».  Наконец, глаза Болдырева уставились на монитор компьютера. Там рыжела страница «Одноклассников», принадлежащая некому «Настоящему Полковнику». Начальник отдела открыл чат и настучал на клавиатуре: 

«тараканов, зайди:(».

«сейчас, иван степаныч:)» – немедленно прилетел ответ, а ровно через минуту, благоухая приторным одеколоном, возле стола начальника уже стоял его заместитель – рыжеусый улыбчивый капитан Тараканов.

– Товарищ пол… ­– начал он.

– Вольно, – остановил его Болдырев. Жестом пригласил садиться и подумал: «у тебя, капитан, что, настроение хорошее что ли? Так ничего, мы испортим». Насупился, сдвинул брови и сурово проговорил:

– Ну?

Тараканов подкрутил ус:

– Товарищ полковник, я…

– Ты мне не якай, Тараканов! –взорвался вдруг Болдырев. Хлопнул волосатой пятерней по личным делам. – Триста сопляков! Триста, Тараканов! То есть ровно на тридцать пять голов больше, чем в прошлом году! Эти не явились, эти лежачие, а эти вообще, негодники, померли, – мать их в печенки!

– Знаю, – вздохнул Тараканов.

– Знаю, что знаешь. А еще знаю, что военком с нас головы снимет за невыполнение наряда! Ты подумать обещал. Ну? Есть соображения?  

– Вообще-то…

– Что?

– Вообще-то есть. Только вот не знаю, как вы… отнесетесь…

– Положительно отнесусь! Я даже к чертовой бабушке положительно отнесусь, если она мне наряд выполнить подсобит! Выкладывай!

– Одним словом, мой сын Колька, как вы знаете, учится в местном политехе. И есть у него однокашник. Он… в общем, по линии дружбы народов. С Гаити он, тонтон-макут потомственный.

– Кто? – Болдырев чуть не поперхнулся чаем.

– Колдун, одним словом.

– Ты мне, Тараканов, своими тон… в общем голову не компостируй, – гаркнул Болдырев – по существу говори.

– Так я и говорю, товарищ полковник. Был случай, Колька не даст соврать: один тип, не из студентов, а так, посторонний, нехорошо с одной девочкой их сокурсницей поступил. Одним словом, оприходовал и в кусты, как говорится, скрылся в неизвестном направлении. Все, конечно, думают, как этого гада обнаружить и примерно наказать, а Петрович, – ну, который колдун, – он Жан-Пьер, Петрович по-нашему. Очень он парень такой… больше всех за справедливость стоит. Так вот, Петрович и говорит этой девчонке: не плачь, мол, я все в лучшем виде устрою. Сам, говорит, к тебе придет и прощения попросит. А ровно через неделю и правда, откуда ни возьмись на самом деле является этот тип и просит прощения. Как подменили – такой сразу стал покладистый, в рот ей смотрит, что она ни попросит – все делает. Даже… как-то она его ради смеха попросила на голову встать. И что вы думаете, товарищ полковник? Встал!.. Или, вот еще Колька рассказывал: один студент сильно Петровича задирал: ну, не понравился он ему чем-то с самого начала. У студентов ведь тоже свои неуставные отношения имеются. Гальюн, конечно, зубной щеткой не драят, а так… Одним словом, вечно какие-то угрозы, издевательства ­– черномазый, мол, и все такое прочее. Ну, Петрович вообще-то парень скромный, безобидный. Терпел он терпел, а потом решил, что хватит, и применил какое-то свое оружие волшебного характера. На следующий день этот хулиган начал Петровичу во всем подчиняться: и за сигаретами бегать, и за горючим, и обеды из столовки прямо в комнату таскать…

– Хватит. – Болдырев одним глотком допил остывший чай и как-то слишком уж громко хлопнул подстаканником по столу. Он не сводил с Тараканова глаз. В них сквозило волнение, и какая-то еще не совсем оформленная, но все-таки мысль. ­– Ты мне вот что скажи, Тараканов: у тебя, часом, шарики за ролики… не того?

– Никак нет, – насупился капитан.

– А у Кольки твоего?

– Товарищ полковник… – Тараканов насупился еще больше.

– А ты случайно меня… не дезинформируешь?

– Товарищ полковник…

– Верю, Тараканов. Едем к твоему Петровичу. Сейчас же.

 

3.

 

Петрович – шоколадный детина ростом почти под два метра, неудобно сидел на скрипучей нижней койке двухъярусных нар. У него были розовые ладони, ослепительные зубы и глаза, а жесткие черные завитушки на голове напоминали каракулевую папаху. Гаитянский колдун был в майке с надписью: «Мы ­– русские! С нами бонг!», в широких полосатых шортах и резиновых шлепанцах на босу ногу. Петрович ковырял пластиковой вилкой в плошке с «дошираком» и не без интереса наблюдал за своими гостями. Тот, что постарше, аккуратно поддернув выглаженные зеленые брюки и держа на коленях фуражку, сидел на соседней койке. Тот, что помоложе, стоял рядом, прислонившись к заваленной книгами тумбочке – пристукивал носком ботинка по серым затертым паркетным шашкам пола.

­– Ну как, сынок, понимаешь, какую мы тебе работу хотим предложить? – спросил Болдырев.

– Што не поньять? Петрович льюбить Россию и ее войенный мош. Петрович может помош. Толко у Петрович эхсамен на носу, мало врьемя.

– За это ты не волнуйся, с твоим ректором мы потолкуем.

– А справишься?

– Нье вопрос. Пьетрович нье лох, а потомственни бокор. Толко, скажи, ви сами справúться?

– Мы? – полковник задумался, даже затылок пятерней поскреб. – Это ты, сынок, о чем?

– Магия мойей страна ­– ошень спетсифúк. Бьелый шеловьек бойяться, нье понимать, дьелать глупость. Короче, если я просить мнье пропýск в морг, к мертветс – ви  сдьелать? Без свежий труп мало-мало полушится. 

– Етить твою… – одними губами пролепетал Болдырев. Глянул вопросительно на Тараканова. Тот кивнул. ­– Значит, без трупов никак?

– Можно пробовать, ньельзя гарантú. Мало эффьект.

– Добро. – вздохнул полковник. – Переговорю с военно-медицинской: что-нибудь придумаем.

– Ешшо кой-што надо будет. Но морг – самое главное.

– Главное, чтобы толк был: если справишься – проси, сынок, все, что хочешь. Ничего не пожалею.

– Яшшик водки. Три. Ньет, шетире.

– По рукам!

 

4.

 

Молодой гаитянский чародей пялился на Анжелочку во все глаза: откровенно и не двусмысленно. Что ж, его можно было понять: помощником начальника отдела по призыву была обворожительная длинноногая брюнетка двадцати четырех лет.  Красок для достойного описания всех анжелочкиных прелестей хватило бы разве что у восточных поэтов. Хрупкая ее красота, наркотические парфюмерные флюиды, то, как она цокает своими копытцами по асфальту и конечно же мини-юбка и красная блузка – все это действовало на Петровича, как на одержимого духом Папы Легбы во время ритуального танца в «tonnele». Ему хотелось взять и исполнить перед Анжелочкой этот самый танец, чтобы она прониклась всей глубиной его чувства, хотелось схватить ее и нести на руках, но он никак не мог решиться. Только молчал, глупо улыбался и, ссутулившись, семенил рядом со своим ангелом, который наоборот, тараторил без перерыва:

– Ты, Обамыч, не думай. – Обамычем колдун стал, как только его представили Анжелочке. Само собой, он не возражал. – Я свое дело знаю на пять баллов. Нашей родине нужны солдаты, а эти уклонисты… вот они у меня где! Знаешь, какое я от них погонялово получила? Анжелка-Паук. Это из-за соцсетей. Была у меня такая инициатива: добавляюсь к пацану в друзья, начинаю ему фотки лайкать, заливать, какой он мачо, какие у меня от него трусики влажные, и так далее. У пацана само собой спермотоксикоз: хочу-не могу, давай встретимся. Я ему: давай завтра, во столько-то возле военкомата. А у него в башке даже ничего не щелкнет, что возле военкомата. Ну, появляется. Иногда даже с цветами. А тут я такая с парой ментов подруливаю. И повестку ему в зубы. И волокут его в отдел как миленького. Эта схема у меня долго работала, только теперь все умные стали, просекли. Да и саму подзадолбало перед сопляками в комплиментах рассыпаться…  Да, а ты, вот, сразу к Нетяеву намылился. Нетяев не по зубам тебе будет, Обамушка. Уж я сама к нему за эту кампанию пятый раз повестку волоку: с прошлого года бегает…

– Посмотрим, мой Анж, – улыбнулся бывший Петрович. ­

Они стояли у подъезда хрущевки с серыми потеками на желтоватых облупленных стенах и с телевизионными блюдцами, которые помпезно торчали то здесь, то там. Перед домом зеленел палисадник, декорированный предметами народного искусства. Среди чахлых цветов неопределенной масти красовались лебеди из автопокрышек, мухоморы из пеньков и эмалированных тазиков, похожие на зомби мальчик с девочкой из пластиковых бутылок. 

– Ну смотри, Обамыч, – стрельнула на него подведенными глазками Анжелочка, подходя к домофону. – Сейчас облажаемся, это как пить дать. – Помощница по призыву набрала номер квартиры. Позвонила. Потом другой раз, третий. Обернулась, смерила колдуна взглядом под названием: «ну, что я говорила?».

– Надо войтить, – улыбнулся Петрович.

– Это без проблем. – Анжелочка набрала первый попавшийся номер. – Здравствуйте, мы из военкомата. В сто сорок седьмую к Нетяеву можно пройти?

В ответ что-то прошипело. Спустя полминуты двухметровый негр и сексуальная брюнетка стояли возле квартиры беглого Нетяева.

– Я звоню, Обамушка.

– Нье надо, Анж, – покачал головой колдун. – Он здьесь. Я чувствать.

– Ну, экстрасенс!

Он достал из своей брезентовой сумки, перекинутой через плечо, коктейльную трубочку, пузырек от настойки боярышника, и шагнул к двери. Пробормотав что-то невнятное, приставил трубочку к дверному глазку и начал втягивать через нее воздух с такой силой, что щеки ввалились. Потом резко выдохнул в пузырек и плотно завинтил крышку.

– Готов. Дьень-другой и он наш.

– Эх, навязали же какаго-то клоуна на мою голову… – Анжелочка не собиралась этого говорить, к тому же Иван Степаныч объяснил популярно: ничему не удивляться.  Просто вырвалось…

Потомственный бокор впервые обиделся на своего ангела:

– Обамич тебе не лох позорни, а маг! Его отец был болшой маг, пока его не расстрельяли плохие луди! Если шерез дьень-другой ты не увидишь этот патсан, смейся над свой Обамич: он будьет не бокор, а лошара!

5.

– Этого ньет.

– И что? Опять будешь в трубку дуть, ДПСничек?

– Ньет, не так.

Они стояли возле двери в квартиру призывника Уклонова. Восьмого за это день.

– Он не здьесь, но не дальеко. Приходить иногда.

– И что? Есть идеи?

– Йесть, – сказал Петрович и принялся сбивчиво излагать Анжелочке свой план. Она кивала, переспрашивала, а когда гаитянин наконец, замолчал, поинтересовалась:

– А нафига?

– Надо.

– Очень содержательный ответ, – вздохнула помощница по призыву ­­– Ладно, шут с тобой. Надо, так надо.

Колдун спустился пролетом ниже, а Анжелочка надавила на кнопку звонка.

– Кто там? – спустя почти минуту прошамкали за дверью.

– Я… от Саши. Я его девушка, откройте пожалуйста.

Щелкнул замок. На пороге возникла сухонькая седая старушка в клеенчатом фартуке. Шкворчало. Пахло кухонным чадом.

– Здравствуйте.

– Что-то я тебя, дочк, раньше не видала… ­– сверкнула она на Анжелу стеклами очков. – Тебя как звать-то?

– Маша. Мы только недавно… встречаться начали. В общем, Сашка просил кое-что забрать. Думал сам забежать, но я отговорила: сами знаете, военкомат.

– А чего ж вчера не забрал?

– Спешил. – Анжелочка была в своей любимой стихии свободной импровизации. – В общем, бабуль, Сашка просил ту майку – ну, красивую.

– Черную что ль?

– Точно, черную.

– А ты заходи что ль, что стоишь, как не родная? Я оладушков напекла, чайку попьем, потолкуем.

– Простите, простите, бабуль, – некогда. Я ведь только на минуточку забежала – на учебу тороплюсь. В другой раз с удовольствием!

– А где учишься-то?

– В медицинском.

– В медицинском – это правильно. Ты погоди, сейчас принесу…

6.

Когда они выбрались из маршрутки напротив военкомата – неприметного памятника архитектуры позапрошлого века, Анжелочка опять спросила:

– Обамыч, ну пожалуйста, ну для чего майка? Как вся эта фигня нам с нарядом поможет?

– Анж, – вздохнул колдун. – Обамич не хотеть тебье говорить, не хотьел пугать свою Анж, чтобы она не думала про него плохо. Магия бокора… эта… не для слабоньервных. Тебе не надо.

– Это ты кого слабонервной назвал? Меня?! – вскинулась на него помощница по призыву. В ее взгляде было столько праведного гнева, что Петрович под ним съежился и стал на голову ниже. – Да я, когда ты в своей Африке бананы собирал, уже родине служила!

Скажи ему про Африку и бананы кто-нибудь другой, Петрович не раздумывая вытряс бы из него Большого Ангела, а тут только с виноватой улыбкой посмотрел на свою чаровницу:

– Простьи.

– Я тебе не дешевка какая-то истероидная!

– Простьи.

– У меня второй разряд по стрельбе! У меня папа мент!

Колдуну хотелось провалиться сквозь землю. С этим нужно было срочно что-то делать, и он решился. Взял ее за руку:

– Ладно, пошли. ­

Петрович распахнул перед ней дверь военкомата. На проходной показал дежурному за стеклянной перегородкой временный пропуск, выписанный Болдыревым, провел Анжелочку по коридору к выходу во внутренний двор. Здесь они прошли вдоль стены из старинного бурого кирпича и остановились возле небольшой двери с навесным замком. Доски двери подгнили внизу и были покрыты слоями сине-зеленой шелушащейся краски.  Петрович достал ключ, отпер замок. На них пахнуло зябкой подвальной сыростью и еще чем-то приторным. Ступени из желтовато-серого камня вели вниз, в темноту.

– Ни фига себе тут у нас катакомбы! Бомбоубежище что ли?

– Идьем. – Петрович согнулся почти пополам и первый протиснулся внутрь. Анжелочка зацокала следом. Спускаться пришлось недолго. Колдун нашарил где-то на стене выключатель. Вспыхнула тусклая лампочка. Небольшая каморка под кирпичными сводами была завалена разным хламом. Здесь были фанерные щиты с шагающими по плацу солдатами, радиусами поражения при ядерном взрыве или текстом военной присяги. Здесь были древки флагов, увенчанные серпами и звездами, старые театральные кресла, пыльные макеты каких-то обгоревших зданий, старый портрет из кабинета полковника…  Но самое главное – здесь был деревянный стол, на котором лежал голый мужчина лет пятидесяти. Судя по неподвижности, а также по слабому, но характерному запаху, витавшему в воздухе, мужчина был мертв. 

Сердце бесстрашной Анжелочки екнуло, а съеденный утром салатик запросился обратно:

– Это… жмурик, что ли?

– Коньешно, – улыбнулся Петрович. Анжелочке эта улыбка показалась какой-то зловещей. Вспомнилось не к месту, что среди негров встречаются людоеды: что если он сейчас пообедает этим мужиком, а потом и ею на закуску?

– Что он… тут?.. Откуда? – промямлила она.

– Из морг. Обамич просил Таракана, Таракан привьез утром.

Товарища капитана в людоедстве конечно же было заподозрить никак нельзя. Анжелочку это немного успокоило. Правда, не до конца.

– Ти спрашивáла про майку. Давай сюда. Видьишь, он голи? Надо одьеть, – сказал колдун и выложил Анжелочке все подробности своего жутковатого ритуала. Оказалось, что любая вещь имеет со своим хозяином какую-то там тонкую энергетическую связь. Чтобы заставить нерадивого призывника отдать долг родине, всего-то и нужно, что надеть его майку на мертвеца. Тот, как ему и положено будет разлагаться. Уклонов же будет страдать и душевно и физически, не находя себе места. В конце концов он сам придет в военкомат: труп в его майке здесь, значит, идти ему больше некуда.   

Анжелочка долго молчала, хмуря брови. Потом все-таки посмотрела на гаитянина:

– Так просто?

– Да.

– И это… работает?

– Если ти бокор, то да. Обамич – бокор.

– И когда Уклонов к нам… прибудет?

– Три-шетире дни. Очьень много – недьеля.

– Короче так, Обамушка. Если через неделю Уклонова не будет на призывной комиссии, я тебя урою. Я тебя в ментуру сдам за твои эксперименты со жмурами. Ты понял?

– Поньял, мой Анж, – глядя в пол, буркнул Петрович.

 

7.

– «Идет солдат по городу, по незнакомой улице…» – бодро пропел мобильник.

– Жан, ты офигел? – буркнули с противоположных нар.

Петрович разлепил глаза, нашарил телефон и скользнул большим пальцем по экрану.

– Какого рожьна? – шепнул он в трубку. – Нош…

– Здравия желаю. Разбудил? Ну извиняй. Есть новости.

­Петрович встал, сунул ноги в шлепанцы и, стараясь не шуметь, вышел из комнаты. Сел в коридоре на корточки, прислонившись к стене.

– Слушай, товариш Таракан.

– Я связался с кладбищами. Одним словом, все, как ты и говорил. Быкова, Котлова и Нетяева сегодня схоронили на втором. Духовского, Некрута, Салабонова, Слоникова и Дрищёва – на третьем.

– Хорош. Тогда надо сьегодня. У тьебя все готов? Транспóрт?

– Обижаешь. Заедем за тобой через полчасика: пойдет?

– Пойдьет. Анж тоже йедет?

– Да куда ж без нее? Заинтриговал ты, парень, нашу девку.

8.

После того, как на четвертый день призывник Уклонов поселился в одном из пустующих кабинетов военкомата, Анжелочка стала поглядывать на своего Обамыча (хотя, на какого, к лешему Обамыча? На Жана) с уважением и даже самую малость с восхищением. Вот это настоящий мужик: слово держит железно, хоть все это какая-то траханая чертовщина и так вообще не бывает…

Они тряслись в старом раздолбанном ПАЗике. В проходе между сиденьями грохотал по полу шанцевый инструмент. Тараканов был за рулем, Петрович и Анжелочка на заднем сиденье. Свою великолепную экипировку для охоты на уклонистов она сменила на спортивный костюм, была немного растрепанной, немного не накрашенной, но все такой же любопытной:

– Жан, что-то я все-таки не въехала насчет этих фанфыриков.

­– Да всьо просто. Я сосал шерез трубку их души и закрыл в фанфирик. А без души шеловьек не живьет, жмур становúтся. Теперь он будьет жить, когда я хотьеть и делать, что я хотьеть.

– Жан, а тебе их не жалко? – почему-то вдруг спросила Анжелочка.

– Родине нужен сольдат? Или уже ньет? – блеснули в полумраке белые зубы Петровича.

– Страшный ты, все-таки, человек, Жан.

– Нье сси, прорвьемся.

– Приехали, Петрович. Второе кладбище, – сказал Тараканов. ПАЗик дернулся и встал, урча на холостом ходу. – Как мы их искать-то будем в темнотище?

– Льегко. ­– колдун встал, пригнулся, чтобы не задеть потолок и перебрался поближе к Тараканову.

– По аллее нальево.

– Как скажешь. – Капитан надавил на газ.

– Тепьерь поворот направо… ньет, вот в этот проход… Все, виходим.

С шипением раздвинулись двери. Петрович галантно придержал Анжелочку за руку, когда она спрыгивала с подножки. За ними, подхватив лопаты и веревки, спустился Тараканов. Вокруг было тихо и темно.

– За мной, – скомандовал колдун. Тараканов достал фонарик и шел, светя перед собой. Петровичу свет был не нужен. Они пробрались через какие-то колючие заросли, через лабиринты оград и могильных плит и вышли к одинокому кресту. Земля под ногами была рыхлой, еще не утоптанной, а могила укрыта венками и букетами цветов.

– Здьесь.

Тараканов скользнул фонариком по табличке на кресте: «Нетяев Тимур Максудович, 20… – 20…».

– Наш клиент, – констатировал капитан.

– Жан у нас как «ГЛОНАСС», – сказала Анжелочка.

– Хуже. Надо копать, товариш Таракан.

– Да, давненько я лопаткой не орудовал… ну что ж, с богом.

Свежую землю рыть было одно удовольствие. Гаитянин с Таракановым легко добрались до гроба, повозились, подсовывая веревки и, наконец, вытянули его наверх. Сковырнули лопатой крышку. Петрович потянул на себя белую простыню в крестах и славянской вязи. В свете фонарика мелькнуло бледное восковое лицо призывника, сложенные на груди руки.

– Так… гдье это… ­– Колдун порылся в своей брезентовой сумке и достал один из пузырьков от настойки боярышника. Анжелочке показалось, что Нетяев слегка шевельнул пальцами левой руки. 

– Нетьяев Тьимур! – жутко прокричал Петрович, быстро сунув под нос покойнику свою склянку.

– Маааать моя женщина! – вырвалось у Анжелочки. Мертвый призывник зашевелился, сел в гробу, открыл глаза. Глаза у него были тусклые, неподвижные: никакой эмоции, а тем более мысли там и в помине не было. Петрович с размаху врезал Нетяеву по макушке. Тот пошатнулся, но лицо осталось таким же отсутствующим.

– Leve![1] – гаркнул колдун. Призывник встал на ноги, шагнул из гроба, медленно подошел к гаитянину и застыл на месте. Петрович достал другой пузырек: на этот раз с какой-то темной жидкостью. Поднес его к бледным губам Нетяева, скомандовал:

– Bwè!

Призывник стал глотать снадобье мелкими глотками и не остановился, пока не осушил всю склянку.

– Ki non ou ye?

– Т-тимур, – прохрипел бывший покойник.

– Antere l ‘tout tounnen, Тьимур!

– Говно вопрос, дядя.

– Все, пьерекур, – сказал Петрович, наблюдая, как бывший мертвец столкнул гроб обратно в могилу и ловко орудует лопатой, заметая следы ритуала.

– А он хоть живой? – поинтересовалась Анжелочка.

– Живой. Или нье совсем… трудни вопрос.

– Знаешь, Жанчик, у меня слов нет. Такое, хочешь – не хочешь, всю жизнь будешь помнить… – То, что чувствовала сейчас Анжелочка, было смесью ужаса и восхищения. Совсем как в четырнадцать лет, когда ее первая большая любовь Димон Барагоз одолжил у отца ствол и ограбил ларек. Анжелочка млела от опасных парней и ничего не могла с собой поделать.

– Привикнешь, мой Анж. У нас ешшо семь сьегодня…

– А гляньте, как наяривает-то, – заметил капитан. – Хороший боец будет, дисциплинированный. Ну ты, Петрович, даешь дроздам прикурить! Спасибо за службу!

9.

Они стояли рядами на залитом утренним солнцем плацу во дворе военкомата. Двести семьдесят пять пар тусклых глаз уставились на Болдырева. А полковник, уставившись на них, сиял как начищенный самовар. Наряд был выполнен и перевыполнен: такого количества уклонистов, собравшихся в одном месте, он и в самом счастливом сне не думал увидеть.

– Сынок, а командиров-то они послушают?

– Они слушают лубого, кто им говорить слово «пьриказ», – отозвался стоявший рядом гаитянин. Я им так вельел. Пробуй, товариш Болдир, командуй.

– Приказ, говоришь? – не очень уверенно пробормотал полковник, глянув на колдуна снизу-вверх. Потом медленно набрал полную грудь воздуха и гаркнул:

– Пррриказ! Напра – о!

Все двести семьдесят пять синхронно повернулись направо.

– Прриказ! Кру – гом!

Новобранцы повернулись вокруг своей оси.

– Пррриказ! На месте шагом – арш!

И опять бывшие уклонисты исполнили все лучше самых усердных служак.

– Пррриказ! Упал – отжался пятьдесят ррраз!

– Пррриказ! Запе – вай!

– У солдата выходной, пуговицы в ряд, – грянул жутковатый, но слаженный хор. – Ярче солнечного дня золотом горят…

 Седовласый полковник радовался как ребенок, которому подарили дорогую игрушку с радиоуправлением. А если бы не честь мундира, наверное, радовался бы еще больше.

– Это что же, сынок, получается? Их и учить не надо? Готовые боевые единицы, значит?

– Коньешно.

– Ну, а, скажем, автомат собрать-разобрать?

– Бьез проблем.

– А если под процент естественной убыли кто попадет – тоже без проблем? Если и так покойниками числятся?

– И йето тоже. 

– Да тебе, сынок, орден надо! Я похлопочу…

– Нье надо орден. Забивались на шетире яшшик водки, давай шетире яшшик.

10.

Ну что ж, наряд выполнен. Сажай, товарищ военком новобранцев в вагоны и развози покупателям: только пусть приказы, черти, отдавать не забывают… 

Когда сияющий полковник отправился в свой кабинет, рапортовать начальству о проделанной работе, гаитянский маг случайно оказался возле кабинета рангом пониже.

– Привет, – окликнула его Анжелочка, которая (тоже случайно) вышла ему навстречу. – Сдал работу?

– Ага.

– Видела в окно: впечатляет.

– Без тебья не справúлся би.

– Может быть. Куда сейчас? В универ?

– Навьерно.

– А я тут завалы разгребаю: писанина всякая…

– Да, писаньина – это жьесть…

– И не говори…

– А мнье хвости сдавать…

– Много нахватал?

– Порьядошно… Анж…

– Что?..

Петрович потянулся к ее губам, а в следующую секунду – он и сам толком не понял, как это произошло – уже самозабвенно трахал ее прямо на столе в кабинете.

– Да!.. так!.. впиндюрь мне по самые гланды!.. да!.. да!.. – услышал из-за неплотно прикрытой двери проходивший мимо Тараканов. Капитан тихонько хмыкнул в усы и поспешил по своим делам.

11.

В тот вечер Петрович в коробке из-под холодильника (чтобы не палиться перед охраной), незаконно пронес в комнату четыре ящика водки.

– Бухаем потсаны! – провозгласил он, добавив, что через неделю женится «на хороши русски дьевушке»:

– Кто нье бухает, тот зануда!..

«Все в триста семнадцатую», – полетело по общаге. – «Жан-Пьер гуляет!» – Скоро в скромный двухместный номер Петровича народу набилось как шпрот в банку. Студенты, студентки… Явился даже доцент Денисьев – известный университетский бабник и алкогольный экстремист. Водка лилась свободной и величавой русской рекой. Особенно налегал на нее гаитянский студент, приговаривая:

– У менья знаешь, какая дьевушка? Мьешта!..

Кто-то принес гитару. Пели «Звезду по имени Солнце», и «Я на тебе, как на войне», и еще много чего, а потом доцент Денисьев дошел до кондиции и, не попадая ни в одну ноту, завел свое коронное:

– In your head, in your head zombie, zombie, zombie…[2]

Где-то на середине сольного выступления доцента комнату ворвался комендант Петя, требуя немедленно прекратить безобразие. Тут же выяснилось, что в безобразии участвует его родной брат и заместитель Вася, и инцидент замяли.

Пили, курили в окно, чтобы не сработали дымоуловители, пели, спорили до четырех утра. Ряды к этому времени поредели. Одни исчезли по-английски, другие храпели там, где их настиг предательский пьяный сон. Остались трое самых стойких.

– А давайте ззза жизнь, мать ее! – предложил сосед Петровича по комнате, Серега.

– И за лубовь! – добавил гаитянин.

– Ни хуя, за л-любовь в-восемь раз ууже пили. Уууу меня посш… посчитано!

– Тада, зза жись!.. 

Серега разлил водку по пластиковым стаканчикам:

– Б-будем!

Петрович опрокинул в себя очередные пятьдесят грамм, полез в пакет за чипсиной и тут побелел как саван на призывнике, покрылся испариной, затрясся крупной дрожью.

– Ж-жан, т-тебе чего, херово? – в один голос выдохнули Серега и Леха.

Петрович ответил вроде и по-русски, но друзья не поняли ни слова.

– Ж-жаныч! Эй!

Гаитянин опять что-то пробурчал. Глаза у него выкатились из орбит и остекленели.

– Серый, надо его под водичку! – предложил Леха.

– Точняк! Д-авай, взяли, пусть освежится.

Вдвоем они подхватили Петровича под локти и, спотыкаясь, чуть не роняя на каждом шагу, выволокли в коридор. Кое-как дотащили до туалета, привалили к грязной кафельной стене возле умывальников. Леха открыл кран и стал ладонями обильно плескать на Петровича воду. Гаитянина колотили судороги. Пару раз Петровича сильно вырвало, но легче ему от этого не стало.

– Братан, э! Очухивайся давай, слышь! – кричал Леха, продолжая плескать на колдуна воду. – Серый, может, скорую? Сметнись, а я тут, с ним побуду.

– Точняк!

Скорая приехала через двадцать минут. Врач констатировал смерть в результате передозировки алкоголем. Как рассказывал потом Леха, в последнюю минуту Петрович пришел в себя. Открыл глаза, узнал Леху и проговорил слабо, но отчетливо:

– Соль… вам тепьерь нужно много соли…[3]

Оставшиеся без хозяина двести семьдесят пять новобранцев были свободны. Армия полковника Болдырева перемахнула через забор военкомата и двинулась в город, предвкушая много свежих мозгов. Рыжее, как усы капитана Тараканова, над городом вставало солнце.

Похожие статьи:

Рассказы → Улыбка Вселенского Супергалактического Архидьявола

Рассказы → Миниатюры.

Рассказы → Отрывок из космической опупеи под кодовым названием "Населена роботами"

Рассказы → Побочные эффекты

Рассказы → Зелёнка, будь че!..