Сколько себя помню, я всегда был смотрителем музеев. Да, да, тем самым, что сидит на стульчике у входа в зал. Охранник, экскурсовод, уборщик – и полов, и экспонатов, - нахмуренный сторож для шумных школьников и улыбчивый знаток для любознательных юных девиц. Менялись времена, музеи, – лишь я кочевал со своим неизменным колченогим стульчиком из здания в здание, из зала в зал: следил за порядком, вытирал пыль, соблюдал тишину, слушал, о чем шепчутся ночами экспонаты, а днем пересказывал подслушанное посетителям, важно кивая в ответ на:
- Это достоверный факт?
Да куда уж достоверней, мил человек! От самого кинжала узнал, что он императорскую любовницу не убивал. И никто ее не убивал. Она в богадельне своей смертью померла, в почтенном возрасте девяноста восьми лет.
А князь тот с пленных врагов кожу не снимал и плащей из нее не шил, потому как любому дураку ясно, что такой плащ носить неудобно и негигиенично. Зато его младшая доченька сызмала любила куклам и пуделям головы рубить, а как подросла – за подданных принялась. И все летописи повелела переписать, чтоб папашу, давно помершего, оговорить.
И пальма эта не вымерла десять миллионов лет назад, как ученые в умных книжках прописали, а до сих пор жива и здравствует на далеком необитаемом острове, что в теплых морях закаты-рассветы встречает. Аккурат там, где стеллеровы коровы на камушках греются, а белые киты с сиренами перекликаются.
Много, много у меня собралось историй – хоть энциклопедии пиши, по всем наукам да по разным эпохам, - только вот писать я так и не научился. Да мне это и ни к чему было, пока музеи не позакрывали – все, разом, словно их кто метлой с края земли смёл – в пустоту и безвременье.
Я было растерялся – никакой другой профессии-то у меня нет: только на стульчике сидеть, подслушанные истории пересказывать, за порядком следить, пыль вытирать, - а частным коллекционерам смотрители не нужны: у них всё по сейфам попрятано, замками замуровано, а рассказать про свои сокровища они и без меня могут, - как получил приглашение из Последнего Музея.
Про такой я раньше не слышал, хоть и думал, что все музеи знаю: в тех работал, в этих коллег навещал, про другие посетители рассказывали, - но узнавать времени не было: вакансия срочная, смотрителей безработных полным-полно. Так что я вещички собрал и быстренько поехал – пока никто место не перехватил.
Музей стоял посреди чиста поля и выглядел странно. На мой, смотрительский взгляд.
Ни тебе парка с лавочками, ни уличных кафе рядышком, ни кованой решетки с узорчатыми воротами и калитками – лишь бетонная стена с единственной стальной дверью. И ключ рядышком на гвоздике повешен. Ну повешен, так повешен: я его снял, в замочную скважину вставил, повернул – дверца и открылась. Прямо в просторный холл тоже не музейного вида: пол шахматный, из черно-белого пластика, даже ковром не прикрыт; ни лотков с книгами и открытками, ни кассы, ни билетера при входе. Только длинный ряд свечей – белых, мутных, как поганки, горящих бледным голубым пламенем.
И снова никого.
Тут уж я всерьез растерялся, крикнул «Эй, кто-нибудь!», - но даже эхо мне не ответило.
Тогда я, как смотрителю полагается, дверь аккуратно запер и пошел смотреть, куда меня судьба занесла: мимо бледных свечей, мимо ровного пламени, в темную глубину невидимых залов.
Свой стульчик я в первом же и оставил, фонарик включил и принялся изучать новое место работы: надо все залы обойти, все экспонаты изучить, а иначе какой же я смотритель.
Музей был таким огромным и запутанным, но казался бесконечным. Не знаю, сколько дней и ночей я бродил по пустым комнатам, поднимался и спускался по лестницам, плутал в узких переходах и терялся в огромных комнатах, спал на полу, завернувшись в старенькое одеяло, ел на ходу. Света фонарика едва хватало, чтобы разглядеть черно-белую плитку под ногами, - потом и батарейка села, и свечей уже не было, а залы всё не кончались. Возможно, я давно заблудился и по сотому разу проходил по одним и тем же комнатам, кружил, как тот древний бедняга в лабиринте, потерявший и путеводную нить, и вход, и выход, и чудовище, и себя самого.
Экспонаты не помогали – только запутывали. На каменных подставках стояли стеклянные параллелепипеды, внутри них – мертвые люди. Не мумии и не чучела - уж их-то я навидался! Нет, это были обычные люди, только мертвые, замершие в полушаге, на бегу. Ребятишки с мячом, девушка с маленькой собачкой, дуэлянты в истлевших кружевных воротниках, с заржавевшими шпагами в руках; сражающиеся армии, астронавты в скафандрах, румяная тетка с треснувшим молочником, из которого вытекало и всё никак не могло вытечь застывшее в воздухе молоко; изящный жокей на горячем коне, раненый солдат, прикрывший рукой лицо от близкого взрыва, демонстранты с неразборчивыми лозунгами, полицейские с водометами, старушка с котенком в кресле-качалке, почтальон с тяжелой сумкой. Взрослые, дети, старые, молодые, веселые, грустные, сонные, счастливые, смеющиеся, плачущие, умирающие, рождающиеся – их всех схватили, заперли в стеклянные ящики, остановили время внутри, подарили вечность мгновеньям миллионов жизней. Они – экспонаты, они же – и посетители. И других не будет.
Только мне – последнему смотрителю Последнего Музея – вечно бродить по бесконечным залам, где не оседает пыль, не слышны шаги и голоса, не нарушается порядок. Бродить, ожидая и не веря, что однажды раздастся еле слышный шепот и экспонаты поведают свои истории. Мне – единственному мертвому среди живых.
Похожие статьи:
Рассказы → Разговор в поезде часть 2.
Рассказы → Прошу тишины!
Рассказы → Мокрым пальцем
Рассказы → Разговор в поезде часть 1.
Рассказы → Господин Музыка (шесть картинок)
