Сингулярность

Знаете такие лабораторные колбы, старинные, с очень узким и вытянутым в бок горлышком? Их, кажется, называли ретортами. Смешно, но отсюда голубой гигант Лебедя кажется именно такой алхимической стекляшкой, наполненной ослепительным белым веществом. Узкое горло этой чудовищной по размерам реторты на тридцать миллионов километров раскинулось надо мной. Или подо мной. Сложно определить – тут вообще нет верха и низа. Поток плазмы пересекает неспокойный космос и вливается в застывшую спираль. Мне кажется, что я слышу оглушительный рев этого потока и свист врывающегося в сингулярность раскаленного газа, но это только воображение.
Я поворачиваюсь спиной к неподвижной спирали и закрываю люк, за которым тут же раздается стук, словно кто-то бросил мелкий камень в окно.
«Привет, Кортни».
Кортни не может разговаривать, но на языке жестов объясняет, что рада меня видеть. А еще она недовольна, что я пытаюсь отговорить ее. Мои доводы, очень убедительные доводы, тают, словно та плазма в спиральном потоке. Кортни всегда была очень осторожна: и в летной школе, и на собеседовании перед экспедицией к Лебедю Х-1, и на апелляции, доказывая, что отсутствие голоса — не препятствие для участия в проекте. А здесь с ней что-то случилось. Последние слова, которые я слышал от нее – если это можно так назвать, были о том, что здесь в двух астрономических единицах от горизонта событий еще не закончилось время романтиков. По-своему, она права. Мы летели сюда не за ценными ресурсами и не за гонорарами от будущих научных работ. Мы хотели увидеть с помощью наших приборов и наших глаз, как величественно вращается космический вихрь, пронзенный с полюсов тонкими потоками испаряющегося вещества.
Кортни говорит, что это красиво, и показывает образованную пальцами воронку, зажатую условно обозначенными большим и указательным пальцами второй руки релятивистскими струями. Это ее собственное слово-знак, означающее Икс Лебедя и любую коллапсирующую звезду вообще.
В свободное время она рисовала картины, а я рассматривал их. Картины были плохи, они не содержали ничего нового, кроме того, что неспешно вращалась за окнами нашей маленькой станции. И Сергей, и Кларк хвалили картины, а я молчал и смотрел на Кортни. Она очень красива, когда занимается любимым делом, а я, возможно, выгляжу глупо, как сейчас, когда пытаюсь отговорить ее.
Снова стук с обратной стороны люка. На этот раз сильнее.
«Мы просто сгорим в такой близости от гиганта, — говорю я, — один виток нас убьет. Даже сейчас станция находится в небезопасной близости от объекта. Ближе только спутники наблюдения, но, напомню, мы уже потеряли три из семи».
Она только улыбается. Это ей принадлежала идея вывести автоматический челнок на более низкую орбиту к черной дыре, почти погрузив его в спираль. Приливные силы тут уже настолько невероятны, что шанс вернуть его назад почти ничтожны. Впрочем, для Кортни все выглядит более радужно. Последнюю неделю она рассчитывала траекторию выхода с орбиты, используя гравитационный вихрь как гигантскую пращу. А потом я узнаю, что она собирается лететь внутри. Есть небольшой шанс, что начальник экспедиции запретит ей это, но проблема в том, что она и есть начальник экспедиции.
Стук. Просто настоящий грохот снаружи.
«Ты можешь провалиться за горизонт событий», — предупреждаю я, — «и тогда наша Вселенная просто перестанет существовать для тебя».
«Зато я увижу другую», — отвечает она, улыбаясь. Но меня это больше не пугает. И я лечу с ней и уже не боюсь, что ее расчеты окажутся неверны.
Мы уже здесь, но я этого не помню. За горизонтом событий все иначе. Тут вечность, вытянутая в замкнутую струну.
Снова грохот, и я распахиваю люк…
… поток плазмы пересекает неспокойный космос и вливается в застывшую спираль. Мне кажется, что я слышу оглушительный рев этого потока и свист врывающегося в сингулярность раскаленного газа, но это только воображение.
Я поворачиваюсь спиной к неподвижной спирали и закрываю люк, за которым тут же раздается стук, словно кто-то бросил мелкий камень в окно.
«Привет, Кортни»…