Мелкий грязный песок струился по прибитым пылью старым затяганным туфлям Рыя. Горизонт затянуло сплошным сизым туманом, сквозь который призрачно маячила старая, покрытая мохом времени, пустыня. Мелкие низкие барханы, напоминающие гребнистых сонных гадюк, струились по поверхности. Ветер их перемешивал с глинистой пылью и атмосферной тягучей взвесью, медленно перемещая с места на место, превращая поверхность в подобие вяло колышущегося стоячего водоема.
Воздух буквально струился сквозь взбитые седые волосы стоящего среди пустоши. Он развевал их, играл ими, подкидывал, взлохмачивал и снова расчесывал пряди. Неясный свет иногда вырывал черты мягкого землистого лица, особенно – два графитовых зрачка, которые то искрились серебром, то отливали матовым свинцовым оттенком.
Эти глаза внимательно всматривались вдаль. Казалось, то они искали что-то особенное в небе, то жутко заинтересованно высматривали что-то в колышущемся грунте этого невзрачного и пустынного мира. Казалось, что глаза искали что-то неуловимое, важное, скоротечное. Иногда они сосредоточенно рыскали, как голодный зверь в поиске хоть какой-нибудь добычи. А время от времени взгляд Рыя спокойно и исступленно упирался в одну точку пространства, концентрируясь на чем-то невидимом, на том, что можно только ощутить лишь каким-то внутренним, еще неописанным чувством.
Иногда этому действу мешала непослушная прическа, космами которой продолжал шалить ветер. И тогда наблюдатель поднимал руку и нервно убирал мешающую обзору прядь. Замусоленный липкий манжет неприятно скользил при этом по запястью, но отшельник даже не обращал на это внимание: то ли привык, то ли просто делал вид, что он этого не замечал.
Иногда Рый переходил с места на место. Делал несколько шагов, разворачивался и осматривал место, на котором стоял. Зачем-то поднимал затертые фалды своего старого шерстяного сюртука и внимательно изучал их взглядом. Глаза его при этом уклонялись от света и становились как темное олово, напоминая то ли два затертых пятака, то ли пару стальных блеклых блюдец. Осмотрев одежду, он странно протяжно вздыхал и снова возвращался к рассматриванию горизонта или земли.
Сизый воздух иногда светлел, становился прозрачней. В такие моменты ветер успокаивался, и превращался в мелкие ласковые порывы. Он переставал испещрять мелкой алюминиевой крошкой бугристую кожу лица, освежая ее уставшие от постоянного напряжения измученные клетки. Тогда наблюдатель снимал свою одежду и выбивал ее от пыли: брал в руки брюки или пиджак и интенсивно, но размеренно встряхивал их несколько раз. Легкий мутный шлейф, отделяясь от вещей, уносился в пустыню, постепенно растворяясь в ней неспешной пыльной поземкой, напоминающей дым, и перемешивался с прахом на поверхности этой земли. Рый одевался, делал тяжелый протяжный вдох, откашливался и снова превращался в наблюдателя.
Часто после этого ветер начинал буйствовать! Некоторые осколки так глубоко впивались в кожу лица и рук, что из-под них вытекала серебристая масляная смесь. Она сверкала и переливалась, но не долго: напитываясь пылью пустыни, становилась матовой, твердой и угловатой в своих формах, напоминая грубо отесанный гранитный булыжник на мостовой. Рый становился на колени и умывался песком, стирая им закаменевшую на лице серую кровь, сдирая старый окисленный леп и хороня все это в грунт. Потом он становился снова в полный рост и что-то продолжай выглядывать внимательно: то вдали, то у себя под ногами.
Ветер стихал. Небо, наполненное облаками цвета густого табачного дыма, опять светлело. Свинцовые тучи распадались на невзрачные темные лужицы, а те, в свою очередь, испуганные наступающим штилем, разбегались в дальние уголки неба и терялись вдали на его мутном фоне. Песок, давно не знавший покоя, успокаивался и припадал к земле, и наступала она – тишина.
Рый ждал ее. И когда она приходила, то он становился на колени, пригибал голову к поверхности и плакал тонкими серебряными ручейками. И на месте, куда попадали капли, пробивались и начинали буйно расти грифельные карандаши. Они были безупречной шестигранной формы с матовыми ровными гранями. Они были не заточены. Рый обгрызал их верхушки, придавая форму идеального конуса. Отъедал часть снизу и сбоку, ломал карандаш, перегрызал на маленькие кусочки, ел их, а остатки рассовывал по карманам сюртука и брюк. С пальцев капала серая смола, глаза сияли: они испускали серебристые искорки в пространство, освещая сгущавшуюся крысу-ночь. И мириады этих блесток начинал кружить легкий бриз.
Искорки взлетали, уносились в танце с вечерними порывами воздуха, выписывали витиеватые узоры, поднимались все выше и выше. Серебряные струи нарастали, собирались в облака, и вскоре все небо заискрилось, заиграло блеском. Казалось, что все пространство заполнено прозрачной искрящейся дымкой: серебро лилось отовсюду. И Рый радовался. Он больше не плакал, не всматривался вдаль, а просто – улыбался. И только поднимаемый ветром мелкий серый песок вновь струился по потрепанному временем и пылью пустыни мышиному замшу его туфлей.
Он чувствовал это. Это растаивало его. Улыбка сошла с лица. Он начал думать о зиме, о своем драповом пальто с капюшоном: тяжелом, плотном, теплом. Правда, он не мог вспомнить, где оставил его. Постепенно мысли ушли, и он снова успокоился.
Серебряная дымка развеялась. Ночь заканчивалась. Ветер крепчал, все обильнее посыпая его песком и острыми осколками. Глаза Рыя становились темнее, теряли блеск. Землистое лицо отяжелялось глубокими морщинами, превращаясь в маску-забрало, надежно берегущая от крупных порезов. Небо, как губка, напиталось цветом влажного асфальта, снова стало непроницаемым, тревожным. Ветер надрывался, свистел, угрожал отточенными порывами раскроить открытые участки кожи, набивая одежду пылью и песком, пробираясь даже в пространство между нитями старого полотна.
Рый был спокоен. Он снова вглядывался в серость, пытаясь что-то рассмотреть, будто и не было звездной купели, цветов-карандашей или светлой улыбки, которые цвели еще совсем недавно в этой странной пустоши с мелкими длинными барханами песка, которые ветер снова и снова пересеивал, сортировал и перемещал с места на место.
Рый всматривался вдаль. Что он искал? Чего он ждал? Что он постоянно находил и оставлял, впадая в забытье дня и окунаясь в серебро своих снов? Утренний ветер и песок выщелачивали его воспоминания, вымывали все эмоции, выедали все мысли, оставляя только одно: вглядываться в серую муть немигающими прищуренными глазами. А когда снова все стихало, и он радостно смотрел на танец переливающихся звездочек, то его туфли шлифовала песком тихая пустынная поземка…
Похожие статьи:
Рассказы → Земирский туман
вообще-то это был эксперимент. сейчас вечерами упражняюсь в написании синонимов цветов и оттенков - вот и получились красивости. 
А сюжет там действительно очень простой, взял для костяка рассказа чувака и отправил его в пустыню глазами рисовать.
