«Он не придет», — сказал кто-то в голове Мейерс.
Мейерс кивнула. Она и сама понимала, что никто не придет, не появится на заброшенной, богом забытой трассе. Никто и не доедет сюда, Мейерс и сама три раза сбивалась с пути в кромешной тьме. Не придет… или придут, но не те, придут люди, от которых Мейерс пряталась, те, кого нужно было бояться…
Лесная ночь зашевелилась палой листвой, вздохнула, снова притихла. Мейерс тихонько сказала себе, что все О, кей, — привычное заклинание здесь, в русской глуши звучало как насмешка.
Кажется, так было в какой-то русской книжке, там девушка назначила парню свидание на кладбище – и не пришла. Поди, разбери, кто это писал, то ли Толстой, то ли Пушкин… Мейерс читала русские книги – по долгу службы, что помнит из них… ничего не помнит. Умом Россию не понять.
Ночь плюнула из темноты холодным дождем с первыми снежинками. Иван сейчас сидит в теплом доме, пьет чай, или водочку, посмеивается, над своей наивной Женечкой, она же Мейерс… Ловко выдумал, очень ловко, да и она хороша, попалась на такой крючок…
Мейерс снова посмотрела на часы, сердце екнуло. Не придет…
На всякий случай проверила пистолет под курткой, хотя стрелять вряд ли придется, еще не хватало выстрелить… Проще уж сразу себе пулю в висок… А хорош Иван, нет слов, Иванушка-дурачок, Иван-царевич, он же только что на коленях не клялся, что все без обмана. В прошлый раз в какой-то кафешечке встретились, он даже принес цветы, раскошелился на три розы, а все жаловался, что нет денег… У Мейерс даже екнуло сердце, в Чикаго за ней так никто не ухаживал, она и не знала, что так бывает… как в сказке какой-то… про Золушку или Белоснежку…
И вот теперь…
«Он не придет», — снова тихо кто-то шепнул в голове.
Иван…
Мейерс назвала его Иваном.
Может, у него было другое имя, да скорее всего, а не все ли равно, как его зовут, если русский, пусть будет Иван. Весь какой-то измятый, почему-то не темный, а красный от солнца, неожиданно щуплый, с выцветшими глазами, неожиданно не в телогрейке, а в видавшем виды костюме, на картинках русских рисовали совсем не так. Мейерс вспомнила, как сидели в каком-то бульваре перед каким-то памятником, Мейерс все хотела спросить, кто это, все забывала.
— Не, вы, даже не сомневайтесь, это самое… Мне верить можно. Это… по высшему разряду все сделаем… — он улыбался растресканными губами, — а что не помочь-то, на одной земле живем…
— Да, я на вас рассчитываю, — кивнула Мейерс. Чего ради он все время улыбается, у русских не принято улыбаться, это в модных журналах говорят – улыбнитесь, все будет о, кей.
— Это… самое… про денежки-то договорились, вроде? Не помню я… ах да, двести, двести…
— Что-то мало вы просите, — сказала Мейерс, сама не знала, зачем.
— А что много-то, говорят, кто много просит, мало получает…
— Первый раз такое слышу. Мне всегда говорили, скажи себе – я достоин всего, самого лучшего… и добивайся.
— Ну, а у нас так говорят… Да вообще, большие деньги получу, начнут допытываться, откуда взял, где взял… а так хоть ремонт в квартире подправить, теща-то достала уже… тряпка ты, а не мужик, ни фига не зарабатываешь…
Чего ради он жалуется… кажется, у русских это тоже принято…
— Вы так спокойны… вы понимаете… что делаете? – спросила Мейерс совсем тихо, добавила одними губами, — продаете военную тайну.
— И шут с ней… в России все секрет, и ничего не тайна.
— Если вас поймают…
— Ага, поймают… вон, на комбинате тонну проволоки сперли, тонну! – он забавно вытаращил глаза, — и хрен нашли, кто спер…
Мейерс вежливо кивнула.
— А так что не помочь-то, на одной планете живем… продам вам… вертушку эту…
Высокий Иван смотрел на нее, хрупкую, снизу вверх, было в нем что-то собачье, рабское, преданное, хотелось почесать его за ухом.
— А вы понимаете… что это… то, что вы нам продадите… может быть направлено против вас?
— Да ну, бросьте… — он засмеялся, хрипло, надрывно, — что вы меня, бомбить будете… Да что сидим-то, дождичек зарядил, гад… спрячемся, что ли, в кафешке какой, вы уж разрешите, Женечка, угощу вас, это у меня в крови… с молоком матери…
Женечка… он называл ее Женечкой, потому что она была Джейн, целовал руку, носил цветы, откуда только деньги брал на розы, все ведь жаловался, что денег нет… Всему этому нужно было возмутиться, когда мужчина уступает дорогу или платит в ресторане, или дарит цепочку, вот, Женечка, кое-как выбрал, бабы в магазине сказали, хорошая… Возмущаться не хотелось, почему-то было приятно. Кто знает, может, в женщине так и заложено, что это должно быть приятно, может, как-то не так живем…
Мой бог, что здесь за мысли приходят в голову…
Иван…
Он не придет…
Обманул… Да что обманул, может, уже убили его, этого Ивана…
На повороте мелькнули фары, сердце подпрыгнуло. Сейчас, если придут люди в форме и скрутят руки за спиной, главное, все отрицать, все… Не знаю никакого Ивана, ничего я не просила у него красть… Да, я туристка из Чикаго, да, приехала изучать русский фольклор… Вспомнить бы еще что-нибудь из этого фольклора, ничего не вспоминается. Я имею право позвонить в посольство… Звонок адвокату… Подробно, как четки, перебирала свои права…
Зря взяла пистолет, ой, зря, вот пистолетом себя и выдаст, да что зря, вон одичавшие собаки вдоль трассы стаями ходят, как еще никого не загрызли…
Снова мигнули фары… из ночи выпал матерый грузовичище, да что грузовичище – фура, огромная, массивная, грубая, совсем как эта страна. Приближается… Мейерс отступила на обочину, почему-то показалось, что фура приехала, чтобы раздавить ее огромными колесами…
Как в ужастике…
Фары качнулись, замерли, что-то мягко прыгнуло на землю, кажется, человек. Не выходить, ждать, ждать, кто знает…
— Женечка, вы здесь? А то смотрю, машина ваша стоит, а вас нет… собаки вас тут не сожрали? Стаями ходят, было б ружье, так бы и пристрелил на хрен…
Иван…
— Добрый вечер, — Мейерс шагнула из темноты, протянула руку, — вы… пришли…
— А как не прийти-то, все без обмана… вы не думайте, мы не такие…Нам верить можно… это самое… еще грешным делом подумали, я кэгэбэшников за собой привел?
— Товар… у вас?
— Вертушка-то? Все при всем, вон, в фуре… мы с пацанами ее, значит, это… Ворота на комбинате открыли… А что, за этими воротами и не смотрит никто… ну вот, значит, вертушку-то эту в фуру и погрузили. Она же списанная, вертушка-то эта, нам ее с полигона прислали, сказали, чините, а мы им – какого хрена чините, она свой срок отжила уже! Ну, говорят, давайте в лом, в переплавку… То есть, ее как бы уже нет… по документам-то… а так она еще есть… Так что не хватится никто, на кой хрен кому что надо…
— Да… большое спасибо… Позвольте, я взгляну…
— Вертушку-то? Ну, само собой, товар лицом…
Луч фонарика стрельнул под брезент фуры, Мейерс пригляделась – в этом зрелище было что-то жуткое. Конечно, все оружие выглядит зловеще, но тут было что-то другое… Он казался живым, этот отлетавший свое вертолет с подпалинами ржавчин, он не просто темнел там, в глубине фуры – он выглядывал оттуда, следил за Иваном, за Мейерс, казалось, думал о чем-то, ну-ну, кто такие тут ходят… Он жил. Он думал. Что-то тихонько рокотало внутри машины, как будто там, под стальным корпусом затаился дикий зверь, готовый к прыжку…
— Вот, значит, вертушка наша… МИ-двести, все при всем… Многоцелевой, летает при любой погоде… в условиях ограниченной видимости… Ночной охотник его еще называют… Ракетное вооружение… стрелково-пушечное… Двигатель Тэ-Вэ-три сто семнадцать Вэ-Эм…Сброс отражателей, постановщик помех… Система свой-чужой…
Свой-чужой он сказал с придыханием, с гордостью с какой-то, кажется, и правда гордился машиной… Русские любят оружие, Мейерс это знала давно, русские любят деньги, Мейерс поняла это, когда встретилась с Иваном.
— Это, значит, она своих от чужих отличает, знает, значит, где свой, где чужой…. Детали-то все поистерлись малость, блок питания полетел…
— Ничего, разберемся…
— Чертежи, что ли, снимать будете? На поток ставить?
Джейн строго посмотрела на Ивана, он притих, как нашаливший мальчишка, ага, понял, что спросил что-то не то…Много будешь знать, скоро состаришься… Какое твое дело, что я с этим вертолетом делать буду, когда доставлю в Штаты… в супермаркет на нем летать буду по воскресеньям за покупками, вот что…
— Ну… пойдемте в машину, я передам деньги…
Мейерс нырнула в свой погрузчик, туда уже набилась последняя осенняя мошкара, уже не живая, еще не мертвая, пожухлые листья. Из осени дохнуло детством, давно забытым, лет в семнадцать так вот с Джастином уезжали на всю ночь куда-нибудь на заброшенную дорогу, был маленький бьюик один на двоих, и большой лес был один на двоих, и большой мир был один на двоих…
— А это, значит, дочка ваша?
Мейерс посмотрела на фотографию на приборной панели, лицо потеплело.
— Да… Элизабет…
— Лизочка, значит… ангелочек такой, ангелочек…
— Что вы… маленький чертенок… вечно перевернет все вверх дном… уже три нянечки ушли, не выдержали…
— А у меня такая же растет, шесть лет… Мать-то померла, а эта, Катька-то, ну вылитая мать… на той неделе домой прихожу, вся кухня в каше, ну вся… на полу, на столе… кастрюля на плите, а из кастрюли каша так и прет… она туда весь мешок крупы бахнула… Ах ты, говорю, хозяйка моя, что наделала-то, вот бабушка сейчас придет, что скажет…
Мейерс улыбнулась: в сердце как будто открылась какая-то плотина, хотелось говорить и говорить – обо всем, как Элизабет разрисовала шторы в спальне, или как старательно размазывала по полу кухни вишневый джем, или… черт, что я делаю, время, время, время-деньги.
— Пять, десять… тридцать… шестьдесят… сто… сто сорок… сто восемьдесят…
— Ага, вижу, двести.
— Пересчитайте.
— Да я вам верю.
— А деньги любят счет…
Иван покорно пересчитал, что за человек, так и кажется, что потеряет деньги где-нибудь по дороге… Ладно, не мои проблемы, дело сделано…
— Да вы не волнуйтесь, Женечка, я сам эту фуру на ваш прицеп присобачу… Не-ет, уж, вы не возражайте, еще я буду смотреть, как женщина надрывается… Уж тяжелую работу мужик делает… уж это у меня в крови… с молоком матери…
Иван… хотелось что-то сказать этому Ивану, что-то особенное, чего не говорят на официальных встречах и секретных переговорах. А еще лучше забрать его с собой, будет таскать Элизабет на плечах, будет смотреть, как она размазывает по кухне джем, смеяться – ах ты повариха моя ненаглядная…
Боже мой, о чем я… стало неловко за свои мысли. Странное дело, вот один человек сейчас продает смерть по имени МИ-двести, другой покупает эту смерть – и никто не смущается, а как подумает о чем-то хорошем, и стыдимся сами не знаем, чего…
Что у нас за мир, в котором мы стесняемся теплых чувств…
— Ма, а ты вертолет мне купила?
— Что? – Мейерс вздрогнула.
— Ма, а я вертолетик видела… он как настоящий… У него винты крутятся… и колесики…
— А-а… — от сердца отлегло, — где видела?
— А в магазине, там для Барби… Там еще лошадка… Там еще домик…
— А, для Барби… Детка, у тебя же уже есть лошадка… и домик…
— А то другая лошадка, то единорог… и домик… у него там крыша поднимается, и едет… и еще свет горит…
Крыша едет… Мейерс вздохнула. Вот-вот, в саму точку, крыша едет…
— А ты мне вертолет купишь? Для Барби…
— Куплю… на выходные приеду, куплю…
— А завтра?
— Завтра никак не могу, детка.
— Ну ма-а-мочка…
— Никак, детка… Я в выходные приеду, вертолет тебе привезу… и единорога… и домик купим, как ты хотела…
Мейерс выключила поджала губы. Что-то не так она делает, видит свою Бетти от силы раз в месяц, откупается дорогими игрушками… Сама в пять лет ревела, когда мать уходила на работу, сама себе клялась, что уж она-то ни в жизнь так делать не будет, и вот, пожалуйста… Зачем тогда семья, если друг друга не видим… И с Джастином вот так же потихоньку разбежались в разные стороны…
Ладно, разобраться бы с делами, там можно и отпуск…
Разобраться…
Сколько раз она это себе говорит, который месяц…
За работу, за работу… Мейерс поправила погоны, что-то она сидит как у себя дома, полковнику не пристало так сидеть, развалясь в кресле… на базе все-таки, а не дома у телевизора… Не забыть бы про вертолет для Барби, прямо хоть записывай в органайзер между боевыми учениями, собранием штаба и переговорами с подразделением…
Вертолет для Барби… скоро уже танки для Барби делать начнут… и пластмассовые ракеты веселенького розового цвета.
Мейерс вышла на полигон, кто-то у входа лениво отдал честь, Мейерс его, казалось, не видела. Вспомнила, что забыла, зачем шла на полигон, а низачем, что-то тянуло и тянуло туда, к приземистым крышам, где под брезентом прятались вертушки, вот ведь черт, врезалось в память словечко это, вертушки, так их Иван называл…
Иван… смешной человек, сам не понял, что продал, что дал нашей армии, какую силу – непобедимую. Какое-то жуткое сверхоружие, против которого окажутся бессильны и бомбардировщики, и истребители, и – что греха таить – такая штучка и ядерную ракету вычислит и собьет… Сам себе яму вырыл, Иван, щедро бросал передо мной секреты своей страны…
Россия… щедрая душа…
— А ведь с этой штукой будем непобедимы… — Мейерс вспомнила генерала, он прямо светился, когда провел ладонью по темному корпусу, — ни за что бы не поверил, если бы сам не увидел… Вынужден попросить у вас прощения, я не верил вам, что такая техника может существовать… До последнего думал, что утка… Знаете… его скорость и маневренность меня пугают…
— …пересекает океаны, — добавил кто-то.
— Ну… дозаправка в воздухе, невидимый для радаров, отражающая поверхность…
— …бьет без промаха.
— Да, не верил, что он с такого расстояния оставит от объекта дымящиеся руины…
— …выжигает лазером…
— …каким лазером, тут и напалм предусмотрен…
Это было неделю назад – испытания, поздравления, вопросы, вопросы, вопросы… Машины, на фабриках поставленные на поток… Вдребезги разбитые танки, бункеры, укрепления… Теперь вертолеты стояли под брезентом притихшие, казалось, дремали, утомленные долгими дрессировками. Кто их знает, вертушки эти, может, им не нравятся люди, может, их, как диких зверей, раздражает, когда вокруг много людей, и если подойти поближе к стальному корпусу, вертолет зарычит.
Мейерс присмотрелась – и правда как будто спят, только не крепко, а так, дремлют, вприщур следят за человеком, гуляющим между рядами – и вот-вот изловчатся, и вот-вот схватят за ногу…
Что-то шевельнулось в кабине, в сердце бросились ледяные иглы. Система слежения… ну конечно, следят, следят за ней, куда они денутся… смотрят на человека, и кажется, принюхиваются…
А ведь один черт поймет, что это за машины.
Мейерс вспомнила, как ей задавали вопросы, она только разводила руками, а ведь вроде бы должна была знать про вертолеты все от и до, сама винтик за винтиком перебирала машину, сама рисовала чертежи для фабрики. И все равно не понимала – что туда напихали эти русские, все казалось слишком сложным, как будто разбираешь не машину, а живой организм, роешься в мозгах человека, ни о каком переделывании и усовершенствовании не может быть и речи, дай бог просто скопировать то, что есть…
Ракетное вооружение…
Стрелково-пушечное…
Сброс отражателей…
Постановщик помех…
Система свой-чужой…
«Это, значит, она своих от чужих отличает, знает, значит, где свой, где чужой…»
Так говорил Иван.
Иван…
Сам не знаешь, какую ты для себя яму вырыл… для себя и для всей своей страны… когда наши армии столкнутся, мне будет жаль тебя, Иван…
О чем я думаю… Это только в дешевых триллерах воюют державы, генерал клятвенно заверяет, что Россия через пять лет безо всякой войны будет наша…
Хватит о плохом, надо думать о хорошем… В выходные вернусь домой… Обниму Бетти… Что там Бетти просила, лошадь… нет, вертолет… какой вертолет… ах да, игрушечный…
Из ангара выходила почему-то пятясь, пятясь, боялась повернуться к НИМ спиной – это как в фильме ужасов, повернешься, тут тебя и сцапают. Да нет, не сцапают, чего ради, страшно-то не это, страшно, что смотрят на тебя вертолеты, смотрят…
Что у них на уме…
— Вас к телефону.
— Простите?
— Полковник Мейерс, вас к телефону… — кто-то безликий в форме побледнел, — генерал…
— Полковник Мейерс слушает.
— Боевая готовность номер один. Слышите меня?
— Да.
— Боевая готовность номер один. Диктую координаты…
В сердце снова набились ледяные иголки. Мой бог, значит, все-таки началось то, о чем говорили, чего не ждали, о чем снимали дешевые боевики, над чем посмеивались, во что не верили… Официальные объяснения будут потом, потом, нечего сейчас спрашивать, что случилось, сейчас надо слушать приказы и выполнять приказы…
И даже не узнаешь, как там Бетти…
Старт машин…с первой по сто двадцать пятую…
Вертолеты поднимаются в воздух… ага, полетели вертушки, ну давайте, покажите, на что вы способны… не подкачайте…
Иван… ты сейчас сидишь и кусаешь локти, Иван, а что ты хочешь, ты знал, что так будет, Иван… Ты сам себе вырыл эту яму, себе и всей стране, сейчас ты прячешься где-нибудь, в каком-нибудь сыром подвале, и прячешь свою Аню, или Наташу, как ее там, дочку твою, и рвешь на себе волосы, какого черта я продал ей машины…
Сам виноват… мог предвидеть, что так будет…
— Э-э… полковник Мейерс, у нас проблемы…
— В чем дело?
— Э-э… машины не слушаются.
— Поясните.
— Машины не слушаются. Они не хотят брать курс.
— Проверьте навигацию.
— Проверили… машины не слушаются… Мы гоним их на восток, они летят на запад, вглубь страны.
— Что вы сказали… вглубь страны?
— Да…
— Немедленно приземляйтесь.
— Не можем, полковник… уже пытались… Машины не реагируют…
— Черт… остановите их как-нибудь… остановите…
Теперь ледяные иглы кололи все тело – сильно, больно, Мейерс почувствовала, что краснеет. И не верится, что это не сон, не бред, вот оно все, на самом деле, и вертолеты трещат где-то над головой низко-низко, кружатся громогласной вороньей стаей…
ГЕНЕРАЛ НА СВЯЗИ
— Слушаю.
— Полковник Мейерс, как вы объясните то, что произошло?
— Что… произошло?
Мейерс прислушалась к своему голосу – странный голос, будто и не ее… Рокот вертолетов заглушает все…
— Что? Только что две машины МИ-двести атаковали Пентагон, вот что произошло. Как вы это объясните?
— Ну… я сожалею…
— Сожалеете? Очень рад. А что половина наших военных баз уничтожена, об этом вы тоже сожалеете?
— Русскими?
— Какими русскими, русскими здесь и не пахнет… вашими хвалеными МИ-двести!
— Здесь какая-то ошибка.
— Какая-то? По-моему, это вы должны были предусмотреть все ошибки. Мне сообщили, что четыре вертолета приближаются к Белому Дому, что прикажете делать?
Треск вертолетов… Улыбнитесь, все будет О, кей… нет, не помогают привычные мантры…
— Полковник, вы знаете, чем можно сбить эти штуки?
— Ничем… они же неистребимые, потому и взяли на вооружение…
— Очень рад… просто счастлив… может, вы еще потрудитесь объяснить, что происходит?
Мейерс хотела ответить – не знаю, что-то щелкнуло в сознании, ответ пришел сам собой:
— Это все система «свой-чужой». Русские поставили эту систему на вертолеты, распознание своих и чужих. Но вертолеты русские, поэтому американцы для них чужие, а русские свои… Вот они и бомбят американскую армию. Это они специально продали нам эти машины… чтобы выиграть войну…
В трубке что-то щелкнуло, клокотнуло.
— Вы что… знали об этом?
— Догадалась… сейчас.
— Очень вовремя догадались, когда они начали действовать… вы вообще все очень вовремя делаете, полковник.
— Русские специально продали нам это… тот, кто продал мне… он знал, что делает…
— Знал?
— Иван… Он представился рабочим фабрики… Делал вид, что влюблен… Розы дарил… Цепочку… в кафе водил… Обещал достать вертолет… Я не думала, что он… агент… Его прислали ко мне специально, только сейчас поняла… Я ему еще двести тысяч заплатила…
— Браво, полковник, браво… вы превзошли саму себя… награда из рук президента вам обеспечена.
Мейерс закусила губу, горячий ручеек скользнул по подбородку.
Иван… ты сейчас сидишь и смеешься надо мной, Иван, может, какой-нибудь генерал вручает тебе награду за успешную операцию. А ловко ты, парень, им эти вертолеты подсунул… а ты поправляешь погоны, тоже какой-нибудь полковник, рапортуешь: рад стараться, служу России… И посмеиваешься: Ах ты полковница моя, что же ты натворила-то?
НАВЕСТИ ЦЕЛЬ…
Фьюить-кр-рах-х…
Небо рушится на землю…
Кто сказал, что эту базу нельзя уничтожить… Кто сказал, вот и посмотрите теперь на обломки и руины несокрушимой базы…
Огонь и кровь… ну да, война, это тебе не парад военной техники, это огонь и кровь… Разбитые стены, будто пережеванные невидимыми челюстями…
Мейерс, не чувствуя боли, поползла на четвереньках куда-то, где раньше был коридор.
Фьюить-кр-р-рах-х-х…
Черт… сколько мы успели наштамповать этих чертовых вертолетов… сколько их над нами… в одно хочется верить, что они не полетят дальше, нет, Иван, ты пустишь их на военные базы, но не на города, ты не пустишь их на мою Элизабет… потому что она моя, моя, а не чужая, у тебя же там, Иван, система свой-чужой… С чего вдруг Элизабет будет кому-то чужая… И Джастин… И ты, Иван… Ты им объясни, вертушкам своим, нет тут чужих, все свои…
С чего вдруг мы все кому-то чужие…
Свой-чужой…
«Вы даже не возражайте, Женечка, я угощаю… это у меня в крови…»
В крови…
Все в крови…
Да нет здесь чужих, нет… Нет чужих на земле, все свои… И в Чикаго, и в Воронеже, и в Гонолулу, и в Кабуле, и в Канберре… Только объяснить это пушкам и ракетам мы не успеем…
Фьюить-кр-рах-х…
Странно, кровь есть, а боли нет…
Свой-чужой…
«Женечка, вы где? А я уж думал, вас собаки съели…»
Иван…
Это, значит… своих от чужих отличают…
«Ма, а ты вертолет мне купила?»
Да, детка… купила я вертолет…
Свой-чужой…
Двигатель Тэ-Вэ-три сто семнадцать Вэ-Эм…
Сброс отражателей, постановщик помех…
Свой-чужой…
Свой-чу…
2011 г.
