Правь в ночь (Конкурс - ПОГРУЖЕНИЕ. 15-ая работа)

Сумеречно. В больших тенях скрываются малые. Ветер касается деревьев, и тени колеблются, становясь то чёрными, то серыми, то прозрачными с крапом. Таящиеся в тенях существа, едва на них падает лунный свет, отчаянно пищат и пытаются найти пятно погуще.

В сумерки вплывает мрак. Он тянется за каретой, подпрыгивающей на дорожных камнях, и суёт пальцы в её чёрные колёса. Каретой правит позёвывающий старик, сутулая фигура которого затянута в плащ, как в ночь. Он никогда не спит, хотя его всегда клонит в сон. Время от времени он берёт лежащий рядом хлыст и награждает ударами кого-то во тьме.

Кто-то во тьме шипит, но не показывается.

Ночь неизбежна, однако сумерки всё не уходят. Благодаря им можно разглядеть дом, около которого не спеша останавливается карета. Этот дом высок и ладно скроен, у него широкое крыльцо и острая крыша. Одно из окон дома освещено, и в нём, как канарейка в клетке, трепещет чья-то низкорослая тень.

Старик на облучке сладко зевает – так, что скрипят челюсти.

Из дома, как пробка из бутылки, выскакивает парнишка лет пятнадцати и оглушительно захлопывает за собой дверь. Застёгивая на ходу пальто, он сбегает по ступенькам, подлетает к карете, становится справа от кучера и, кашлянув, отвешивает старику поклон.

– Доброй ночи, Хайрис, – говорил он звонким, ярким голосом, в котором сливаются светотени.

– Доброй ночи, господин Кари, – отвечает старик. – Доброй Тому, Кто Знает.

– Я Знаю, – парнишка подмигивает ему.

– Тогда садитесь.

Юное создание подходит к карете. Поправив воротник пальто, оно берётся за ручку дверцы. Вдыхает ароматы ночи и задерживает их в носу. Тянет ручку на себя.

– Шустрее, пожалуйста, – доносится из кареты.

Голос благодушен и густ, как тьма. Парнишка счастливо выдыхает и садится в карету.

– Привет, па, – говорит он.

Сидящий напротив высокий мужчина кивает. Глаза его – ночь, кожа – расписанный молниями камень. Багровый плащ на нём живёт своей жизнью – шевелится, шуршит, иногда вздыхает, но высокий мужчина не обращает на него никакого внимания. Взгляд его прикован к мальчику.

Большинство называют этого человека господин Хэйл. Единицы осведомлены, что он далеко не человек.

Карета трогается. Внутри уютно и хватает света, хотя не ясно, откуда он идёт.

– Как прошёл день? – спрашивает господин Хэйл.

– Полз, как раненая улитка! – с живостью отвечает его сын. – Я не мог дождаться вечера, а мама сказала, что ты сегодня задержишься. И ещё Расминн была не к месту болтлива, а Найтли – глух, как сова, и вечер у меня получился не самым лучшим. Было бы здорово, если бы сразу из колледжа я попал к тебе, и если ты скажешь, что в следующий раз я могу так поступить, то…

– Я не могу так сказать, Кари, ты же знаешь. Твоя мама не даёт на это согласия.

– Но ты можешь уговорить её! Убедить, что так будет лучше!

– Успокойся, не нужно сейчас это обсуждать. Ты заменяешь старшего брата, сидя в этой карете, и тебе известно, что будет, если ты не справишься…. Ты говоришь, Найтли всё ещё ничего не слышит?

– Ни словечка. Па, а если он надолго оглох, я смогу ездить с тобой каждый день?

– Слышала бы тебя сейчас твоя мама.

– Смогу?

– У меня не будет выбора, – господин Хэйл пожимает плечами. – Мне нужен Тот, Кто Знает.

Глаза мальчика светятся надеждой.

Карета всё катится и катится, за окнами, на которых нет занавесок, виден спящий город. Сумерки уступают, наконец, место ночи, и на каждом повороте мгла выползает из-под чёрных каретных колёс и растекается по улицам. Если она медлит, её затягивает между спицами и дробит на множество длинных, сочащихся туманом полос. Луна бледнеет.

Господин Хэйл приоткрывает левую дверцу кареты и выпускает в ночь кого-то из-под полы. Глазастый Кари успевает заметить длинную мордочку и острые уши, прежде чем тварь, издав пронзительный риск, исчезает.

Мальчик Знает, Что Это За Тварь.

Его отец – Пастырь ночи.

Они едут дальше, и господин Хэйл время от времени выпускает в город всё новых существ. Ни одно из них не похоже на другое, но Кари знает их всех. Это его работа – Знать.

Когда карета делает полный круг, отдавая честь монументу короля, он спрашивает у отца:

– Сколько боязливых людей живёт в Нэшмиэле?

– Сколько? – взамен спрашивает господин Хэйл.

– Две тысячи?

– Мало.

– Двадцать тысяч?

– Перебор.

– Десять?

– В твоём возрасте надо бы уже иметь представление о числах, которые не делятся на два.

– Ну, па!

– Разве Тот, Кто Знает, может задавать мне такие вопросы? Вслушайся в себя, спроси у своего «я». Тебе известен ответ.

– Я не хочу размениваться на игры!

Глаза Кари полыхают – он хочет испытать ночь, хочет применить свои силы в деле, но в деле почётном, верном, в деле, которое принесёт ему уважение отца и доверие матери. Ему уже не пять лет, и им пора признать это.

– Но ведь игры, – медленно выговаривает господин Хэйл, – делают тебя сильнее.

– Они всего лишь тренируют память, – пренебрежительно фыркает мальчик. – А Тот, Кто Знает, должен быть, прежде всего, внимательным и аккуратным. И ловким. И осторожным.

– И не лепить синонимы раз за разом.

Кари смотрит на отца, пробуя на вкус интонацию его голоса. Но нет, Пастырь пребывает в благодушном настроении, он шутит, разыгрывает своего младшего отпрыска. Тот с облегчением забывает о ночах, когда дела обстояли не так хорошо, и надеется, что вот-вот в город вырвется особо крупная тварь. Тогда его отец увидит, на что Кари способен, и, вероятно, расскажет об этом матери. И тогда она, быть может, разрешит…

– Па, Расминн ведь не может стать твоей помощницей? – спрашивает он некоторое время спустя.

– Не может, потому что не хочет, – отвечает тот, глядя в окно.

– У нас в колледже все хотят стать актёрами, политиками или героями.

– Героями?

– А я хочу стать таким, как ты.

– Хм.

– Разве я не могу стать таким же просто потому, что хочу?

– А что на этот счёт говорит Тот, Кто Знает?

– Ну, па!

– Одного желания недостаточно, Кари. Иначе, знаешь ли, все стали бы актёрами, политиками и героями, и некому было бы грузить, продавать, прибирать и учить. Кстати, что с уроками?

Кари сникает. Разговоры об учёбе угнетают его. Как отец, господин Хэйл знает это, как Пастырь – Видит.

– Приготовься, друг мой, – говорит он, наклоняясь к сыну и ободряюще хлопая его по плечу. – Грядёт зверь покрупнее.

Освещение в карете словно умирает. Мгла заглядывает в окно, но очередной поворот отрезает ей любопытный нос. На весь квартал разливается туман.

Плащ Пастыря дрожит. Что-то в его недрах ворчит и пытается выбраться. Господин Хэйл снимает его и кидает в противоположный угол кареты, почти под ноги Кари. Мальчик поджимает одну ногу и смотрит на плащ с любопытством. Кто на этот раз? И к кому?

Плащ превращается в горб – так велика скрывающаяся под ним тварь. Стоит ей показаться, и Тот, Кто Знает, узнает её. И сможет обезвредить, если понадобится, хотя…

Таких великанов ему ещё не попадалось.

– Чтобы быть храбрецом, – говорит вдруг господин Хэйл, глядя сыну в лицо, – нужно хоть один раз победить собственный страх.

Тот смотрит на Пастыря серьёзно, но вскоре все его мысли занимает тварь.

Она огромна. Её лапы уже показываются из-под плаща – длинные, когтистые, кожа на них сухая, как бумага. Голос твари совершенно не похож на писк мелочи, что разбегается по городу каждую ночь – кажется, что она умеет говорить. Возможно, Пастырь и понимает её, но Тот, Кто Знает, слышит только рёв.

Кари смотрит во все глаза. Сейчас Нэшмиэл, возможно, получит свой самый невообразимый кошмар.

Плащ падает на пол. Чудовищная тварь, ростом выше Кари, выше даже самого господина Хэйла, кидает в пространство ненавидящий взгляд, отрывисто гаркает что-то на своём языке и, бросившись на дверцу, вываливается в ночь. Пастырь придерживает дверь и смотрит вслед исчезающей тени.

– Ну? – не оборачиваясь, спрашивает он у сына.

– Это господин Моди, – отвечает Кари. – Его страх. Он… он не справится, па.

– Это говоришь ты или твоё внутреннее «я»?

– Это говорит Тот, Кто Знает.

Пастырь кивает – отлично.

– Правь на Линейную, Хайрис! – велит он кучеру и закрывает дверь.

Внутри снова становится уютно. Господин Хэйл поднимает плащ, отряхивает, накидывает его на плечи и садиться на своё место.

Карета мчится по улицам тонущего во сне города. Мгла разлетается из-под колёс со скоростью ураганного ветра. Старик позёвывает, однако глаза его зорки: кнут несколько раз взлетает в воздух, но не для того, чтобы подбодрить лошадей.

Линейная. В самом её конце огромный дом с садом и длинной подъездной аллеей. В лунном свете он выглядит трогательно мирно, но это обман – тварь где-то рядом, и её слуга спит на втором этаже в кровати с балдахином. Тот, Кто Знает, отворачивается – он может, но не хочет видеть этого человека. Человека, которого ему предстоит спасти.

Карета останавливается, на этот раз стремительно. Пастырь и его сын выходят и направляются к дому. Слева во тьме что-то мелькает, но гарантий, что это именно тварь, нет – говорят, господин Моди в саду держит оленей. Луна освещает дорогу, но её свет не может пробить густую листву деревьев. Под их кронами тьма.

– Он вот-вот появится, – говорит Тот, Кто Знает.

– Господин Моди? – уточняет Пастырь.

– Да.

– Где зверь?

– Я не вижу его пока. Но думаю, что он на крыше.

– Если он проникнет в дом вперёд нас, мы не успеем вырвать господина Моди из его лап.

Кари молчит. Предположения – не его стезя.

Они входят в дом, открывая двери так, словно те не заперты. Они идут в полной темноте, не наталкиваясь на мебель, словно бывали здесь ранее. Их путь лежит в левое крыло дома, куда ведёт заканчивающийся окном коридор, и они точно знают, что даже кошки не слышат их.

Дверь справа открывается, и в коридор выходит толстый человек в пижаме. На голове его колпак, в руке – свеча, лицо искажено страхом.

– Эй, ты кто? – спрашивает он, поднимая свечу повыше. – Что ты делаешь в моём доме?

Он не видит Пастыря, потому что Пастырь – не человек.

– Я пришёл спасти вас от ночных страхов, – говорит Кари, ничуть не смущаясь.

– Что? Что ты мелешь, мальчишка?! Я сейчас позову слуг!

– Успокойтесь. Ваш гнев привлекает чудовище.

Вдруг окно в конце коридора взрывается фейерверком осколков – тварь прыгает с козырька ногами вперёд. Она появляется, как истинный кошмар – в объятии ночи, в тиши, в час, когда спят даже совы.

Свеча выпадает из рук господина Моди и гаснет. Он пятится, но не успевает укрыться в спальне – тварь бросается на него.

Тот, Кто Знает, бросается твари наперерез.

Он маленький и юркий, но она – большая и сильная. И её когти слишком длинны и остры, чтобы Тот, Кто Знает, остался безнаказанным.

Пастырь молча взирает на их борьбу. Он не может вмешаться: его руки проходят сквозь любое ночное существо, как свет сквозь воздух. Его каменная кожа бледнеет, когда зверь повергает мальчика на пол.

Господин Моди падает в обморок, обозначая предел своей храбрости. Тварь торжествующе рычит – она одолела своего слугу, человека, вызвавшего её, не прикасаясь к нему и пальцем. Теперь ей остаётся только справиться с мальчишкой, мешающей ей проглотить господина Моди.

Но, кажется, эта задача не так проста. Тварь обнаруживает, что мальчишка имеет мало общего с лежащим без сознания человеком. У него огненные глаза, в которых таится ночь.

Огонь. Все кошмары боятся огня.

Но тварь слишком сильна. Не физически, нет: она старается дотянуться до горла мальчишки, однако его руки крепко держат запястья чудовища. Тварь смотрит в огонь, и хотя он жжёт её, терзает, мучает, она не отступает.

Что там, в этих глазах? Что за огнём, сквозь который не проникают ночные существа? Чего боится их обладатель?

Стоит мальчишке моргнуть, и тварь поймёт – чего.

Кари знает, что моргать нельзя. Он не может отвести от твари взгляд, но не потому, что боится это сделать. Этот вызов ему – как испытание, как новый порог на пути к мастерству, которого он жаждет…

Когда-то Пастырь, приведя домой оглушённого Найтли, сказал: «Он испугался чужого кошмара, как своего, и тот превратился в кошмар его собственный. Никогда не позволяйте своим, более всего – чужим страхам завладеть собой. Они забирают память, а память – это всё, что у нас есть».

Кари видит ту краткую сцену недельной давности в глазах ночной твари, явственно слышит причитания матери и голос отца, но его вовсе не волнует пострадавший брат. Он недоумевает – откуда тварь знает об этом?

В рычании зверя ему чудится какой-то подвох, но он не знает, к чему его отнести. Память? Храбрость?

Тварь проникает в мысли Кари, и он не может ей помешать – он не знает, как это сделать. А она обосновывается там, за огнём, и вырывает из сцены его недавнего прошлого отдельные моменты. Она сильна, очень сильна.

Она – и он тоже – видит, как мать Кари угрожает Пастырю отлучением от детей.

– Ты совершенно не бережёшь Найтли, ­– кричит она, – совершенно! Не думай даже, что я позволю Расминн работать на тебя!

Тонкий силуэт девушки у окна вздрагивает – её страшит ответ отца. Она не хочет, не хочет идти с ним.

Но он может выбрать любого из них.

– Мне не нужна Расминн, – говорит Пастырь. – Дай мне Кари.

– Ты шутишь?! Он же совсем ребёнок! Я не позволю тебе…

Образы плывут – тварь прищуривается. Она копается в мозгу мальчика, как в кошельке. Она ищет, ищет монету достоинством в один человеческий страх.

А-а, вот она, её ребристая грань: мальчишка так хочет быть Тем, Кто Знает, что готов ослушаться матери, бросить колледж, сбежать из дома. Кто помешает его мечтам сбыться?

Тварь, что обернётся госпожой Хэйл. Зверь, что соткан фантазией господина Моди. Чужой страх – как свой. Он запрёт мальчишку в высоком доме, запретит ему видеться с отцом. Он погасит огонь в его глазах.

Навсегда.

Кари моргает – последние преграды на пути твари рушатся. Чудовище с рёвом прижимает руки мальчишки к полу и дышит ему в лицо забвением. Сейчас оно сожрёт несчастного.

Но что это там, за рухнувшими преградами? Чья это фигура поднимается из пыли и отряхивает пальто? Чьи глаза вспыхивают, как угли, готовясь превратиться в новый огонь?..

Тварь шипит – она вдруг обжигается. Уже готовая праздновать победу, она не понимает, как мальчишка обходит её.

– Память, – вдруг говорит он, и тварь вздрагивает от звука его голоса. – Ты забываешь, что я уже здесь, уже борюсь с тобой.

Огонь из его глаз выплёскивается на тварь. Та скулит и пытается бежать, но мальчишка хватает её за шкирку. Теперь у него есть на это силы.

У страха нет шансов против храбреца.

Когда Пастырь и Тот, Кто Знает, уходят, на полу в коридоре остаётся только приходящий в себя господин Моди.

Ночь всё ещё властвует. Мгла терпеливо ждёт новой поездки под днищем кареты. Кучер отворачивается в другую сторону, чтобы не слышать разговора приближающихся хозяев.

– Что ты сделал, Кари? – спрашивает господин Хэйл, шагая в ногу с сыном. – Как ты справился там, где твой брат спасовал?

Мальчик улыбается.

– Я всего лишь послушал тебя.

Они останавливаются у кареты. Мгла тянет Пастыря за брючину, но он не видит её. Он смотрит на сына.

– Я подумал, – добавляет Кари, – что если одолею зверя, и мама узнает об этом, то она поверит в меня. И в тебя. И разрешит мне быть твоим помощником вместо Найтли. И чтобы это произошло, мне пришлось заглянуть в глаза собственному страху.

Господин Хэйл усмехается, но это добрая усмешка.

– Значит, в герои или актёры ты не пойдёшь? – спрашивает он.

В огненных глаза Того, Кто Знает, вспыхивает смех.

– Вот ещё, па!

Пастырь открывает дверцу, пропуская сына вперёд, и прежде чем сесть, даёт кучеру указание:

– Правь в ночь, Хайрис! У нас много работы!