- Ты должен сделать это. Завтра.
Жрец надвинул маску на лицо, и Габи казалось, что он разговаривает с гигантской птицей. Круглые провалы глазниц, обведённые чёрным, длинный нос, под которым не было прорези для рта, от чего голос служителя богов звучал глухо. Они стояли позади храма, и священные стены, выложенные из гладкого белого камня, светились в сумраке. Узкий проход зиял глубокой раной.
- Ты понял меня, погонщик? – спросил жрец.
Он шумно, тяжело дышал. Его одеяние, сшитое из тонкой воловьей кожи, источало запах жертвенной крови и горелого мяса. Габи с трудом сдерживал тошноту.
- Я понял тебя, Старший брат, - он поклонился, и серебряный полумесяц на шее жалобно звякнул.
Жрец прижал амулет длинным грязным пальцем, вдавливая металл в грудь погонщика. Тот поморщился, но не отступил. Служитель богов сказал:
- Завтра в час Крысы жди на окраине деревни, у рощи. Весь день я проведу в храме за приготовлениями к празднику, и мы не сможем ещё раз обговорить наше дело. Поэтому повтори сейчас, о чём мы условились.
- Да, Старший брат. На рассвете я приму отвар корня белоцвета и, когда он подействует, позову отца и скажу, что болен. Погонщикам придётся отправиться со стадом на юг без меня. Я пообещаю догнать их через день.
- Вкусишь ли ты пищи? Выпьешь ли вина? – спрашивал жрец.
- Я буду поститься с сегодняшней ночи, - отвечал Габи. – Иначе отвар сожжёт мои внутренности.
Чудовищная птица склонила голову в знак согласия. Погонщик продолжал:
- Я останусь в постели на случай, если кто-нибудь захочет справиться о моем здоровье. Когда солнце уйдёт за холмы и соседи потушат огонь, я, для верности, сосчитаю трижды по сто. Я сбрею волосы и надену плащ, который ты дал мне. Затем намажу лицо кровью, как это делают стражи, и буду ждать условленного часа.
- Что ты возьмёшь с собой?
- Старый кошель. Он не привлечет внимания, но внутри четыре заготовки для подков, которые я украл из кузницы на прошлой неделе. Сейчас он спрятан под крыльцом. Кошель достаточно тяжёлый: если раскрутить его и ударить...
- Довольно, - перебил жрец. – Что ещё?
- За правым голенищем я ношу нож в две ладони длинной. Такими мы обычно расчищаем заросли горяка, когда гоним стадо.
- Боги говорят, что небо будет ясным, - сообщила огромная птица. – Не бери огня. Ни к чему притягивать лишние взгляды.
- Да, Старший брат, - ответил погонщик.
- Торопись! Я не могу дольше говорить с тобой, вечерняя жертва вот-вот начнётся.
Птичья голова мотнулась в сторону храма с такой силой, что Габи почудилось, будто она вот-вот оторвётся и поскачет вниз, по голым круглым камням, к подножию холма, на котором возвышалось святилище.
- Я спрячусь в роще на краю деревни так, чтобы видеть дорогу. Когда шествие пройдет мимо, пристроюсь в конец.
- Верно. Я буду замыкать процессию и, случись что, отвлеку на себя внимание. Твоя задача – лишь дойти с нами до священного круга. Всё остальное судьба сделает твоими руками. Не снимай амулет, только с ним ты сможешь перешагнуть границу времени и вернуться обратно.
- Старший брат, - погонщик проговорил, глядя в землю, - не дурно ли то, что мы затеваем? Вождь жесток, но разве однажды боги не сделали его главой нашего рода? Не противимся ли мы их воле, собираясь пролить кровь? Ведь это преступление против неба.
Гигантская птица задрожала, Габи отшатнулся.
- Ты – погонщик, - голос жреца стал поистине страшен. – Что ты можешь знать о воле богов? Будь благодарен, что они – через меня – избрали тебя своим орудием. Ты говоришь, проливать кровь – преступление? По-твоему, дважды в день, а по великим праздникам – трижды, за этими стенами мы нарушаем небесный закон?
- Нет, Старший брат, я не то хотел сказать!..
- Боги поставили вождя своим наместником здесь, на земле Ичиван. Но сердце человека – даже лучшего из нас! – полно злобы и коварства. Он употребил власть не во славу небес, а в умножение своего богатства, посягнув на неприкосновенное.
- Я знаю, что вождь отобрал храмовые наделы и стада...
- Покусившись на божественное, он навлек на себя священную ярость! – вскричала птичья голова. – Не только он. Мы все. Я говорил тебе, погонщик, что, если не восстановить справедливость, вся деревня будет проклята и погибнет от огня и воды. Один раз в год, в Последний день зимы, боги своей милостью даруют смертным шанс вновь встать на прямую дорогу следования воле небес. Они дарят нам ещё один день, день, о котором знают только жрецы. Я рассказал о нём вождю, и он захотел воспользоваться им для своей выгоды. Ты войдёшь в круг времени первым, как только я вознесу молитвы. Ты дождёшься, когда вождь пересечёт границу, и убьёшь его. Остальные же увидят, как он перейдёт через круг и исчезнет. Навсегда.
Сердце Габи сжалось и упало в живот. Он спросил:
- Как я попаду обратно?
- Я уже говорил тебе и повторяю ещё раз. Ровно через год я вновь открою временной круг, и ты сможешь вернуться домой.
- Но за год многое может произойти!..
- Ты мне не веришь? – прогремела птичья голова. – Ты смеешь противиться воле богов?
- Я верю тебе, Старший брат, - пролепетал Габи. – Только... прошу. Когда все закончится, расскажи моему отцу, где я. Расскажи о том, что я сделал ради нашей деревни!
- Не сомневайся, погонщик, - деловито отозвался жрец. – Не только я – все будут говорить о тебе. Ты станешь героем.
* * *
Габи спустился с холма и направился вниз по широкой улице, на которую выходили двери самых зажиточных домов, украшенные пятнистыми шкурами, рогатыми черепами, обожжёнными глиняными табличками. Погонщик жил на другом конце деревни, а ноги сами несли его к высокому крыльцу, увитому диким виноградом – высохшим сейчас. На верхней ступеньке сидела женщина, закутанная в толстый шерстяной платок, но босая. Перед ней стояли два мешка и большая деревянная миска: она лущила горох.
Габи сказал:
- Здравствуй, Табита, - и его голос дрогнул от нежности.
Женщина подняла на него весёлые глаза, но промолчала. Погонщик потоптался рядом и заговорил снова:
- Я хотел увидеть тебя.
- Ты меня видишь, Габи, - со смехом ответила женщина. – Если это всё – уйди, не мешай, я должна закончить работу до возвращения мужа.
- Значит, ты ждёшь его...
- Кого-то, и верно, жду, - она бросила на него хитрый взгляд.
Погонщик улыбнулся.
- А что две другие жены вождя? Они тоже готовятся к празднику?
Табита нахмурилась, вопрос задел её. Руки ловко очищали ядрышки, женщина молчала.
- Прости меня, - тихо сказал Габи. – Я тоскую по тебе.
- Я уже слышала это, - фыркнула она. – А будешь повторять – услышит ещё кто-нибудь, тогда тебе не поздоровится. Да и мне.
Погонщик долго смотрел, как шелуха сыплется в мешок. Сердце больно билось о рёбра. Наконец, он не выдержал:
- Табита, скажи, что любишь меня! Если я вдруг исчезну... уеду на год – ты будешь меня ждать?
Женщина окинула его сердитым взглядом:
- Тише, прошу! Что за глупости ты говоришь! Куда ты собрался? Тем более, на год. Скоро вернётся мой муж, Габи. Что я могу тебе ответить, подумай сам!
Она задела ногой миску, и горошинки весело запрыгали по ступенькам. Табита покачала головой:
- Смотри, что я наделала из-за тебя...
- А если твой муж никогда не вернётся, Табита, ты будешь ждать меня? – шёпотом спросил погонщик.
Женщина отвернулась, обхватила себя руками.
- К ночи похолодало, - сказала она. – Но совсем скоро станет тепло, завтра Последний день зимы. Нужно готовиться к празднику. И ты должен подготовиться хорошенько, - Табита смотрела на него в упор.
Габи кивнул и отошёл на шаг.
- До встречи, Табита, - он развернулся и зашагал во тьму.
- Прощай, - произнесла женщина, глядя на мешок с шелухой.
* * *
Габи, скрученный ознобом, метался на постели – отвар корня белоцвета действовал. Отец ходил из угла в угол, держась за седую бороду.
- Как же ты так? – вздыхал он. – Солнце уже высоко, мы давно должны быть в пути. Придётся послать за знахарем.
- Нет, отец, - стуча зубами, проговорил Габи, – нам нечем ему заплатить. Ты иди, другие погонщики ждут с рассвета. Я догоню вас через пару дней, когда мне станет легче.
Старик с сомнением посмотрел на сына.
- Виданное ли дело, бросить своё дитя умирать?..
- Отец! – он перевёл дыхание. – Боги меня не оставят. Уверен, всё будет хорошо. Не такой уж я хиляк, чтобы огневица справилась со мной. Дай мне два дня, на третий я нагоню стадо. Ты должен думать о благе рода. Отправляйтесь сегодня, не теряйте времени.
И, хотя старик ещё немного поспорил, Габи знал, что смог убедить его. Отец поцеловал на прощание сына в лоб и вышел за дверь.
Из единственного окна лился серый, безрадостный свет, которого едва хватало, чтобы различать предметы в комнате. С утра было пасмурно, накрапывал дождь, и Габи думал о том, что, возможно, боги ошиблись насчёт ясного неба. Ему на мгновение стало страшно – раньше он не позволял себе богохульных мыслей, никогда.
Лихорадка понемногу отступала. Тело уже не сотрясалось, словно под ударами невидимых бичей, дышать стало легче – из груди больше не доносились влажные хрипы. Погонщик с трудом сел на постели, отодвинул шкуры, которыми укрывался. Из-за низких, тяжелых туч было неясно, который сейчас час. Напрасно он боялся: за целый день никто не нарушил его одиночества.
По мере того, как заканчивалось действие снадобья, небо прояснялось, и Габи мог видеть, как солнце катится за холмы. Пора.
Он завесил окно шкурой, зажёг лучину, налил в корыто воды. Глядя на свое отражение, погонщик срезал косу, затем гладко выбрил голову и лицо, не щадя даже бровей, - как это делали храмовые стражи. Они мазались бычьей кровью, но Габи забыл про нее. Он с силой провел ножом по левому предплечью и нарисовал алым на лбу и щеках по три полосы.
Погонщик достал из-под лежанки большой сверток, перевязанный бечевкой. Развязав веревку, он развернул длинный, темно-красный плащ, полы, рукава и капюшон которого были оторочены кожей. Говорили, что человеческой. От одеяния исходил сладковатый запах благовоний и жертвенного дыма. Габи завернулся в тяжелую ткань, затянул ремни на запястьях и груди, накинул капюшон: он сполз на лицо, напротив глаз оказались прорези, сквозь которые было видно достаточно, чтобы свободно передвигаться.
Бросив лучину в корыто с водой, погонщик осторожно приотворил дверь и выглянул на улицу. Тишина и темнота, ни души вокруг. Габи сошел с крыльца и, неслышно ступая, направился на север, к роще. Лишь на краю деревни он вспомнил, что кошель, набитый стальными болванками, остался лежать под крыльцом. Погонщик скрипнул зубами и решил продолжить путь: глупо тратить драгоценные минуты, чтобы вернуться, рискуя быть обнаруженным. Да и нож всегда при нём.
Габи затаился в роще и принялся ждать. Прошло совсем немного времени, когда рожки и барабаны врезались в ночную тишь – храмовые музыканты двигались во главе процессии. За ними шёл вождь, окружённый восемью стражниками. В его руке чадил факел, символ божественной власти и единственный источник света. Замыкали шествие жрец в страшной птичьей маске и мальчик, тянувший за собой на верёвке месячного теленка. Служитель богов нёс в вытянутой руке большую курильницу, из которой валил смрадный дым. Пора.
Погонщик выбрался из укрытия и, неслышимый за боем барабанов, влился в колонну. Это оказалось легко – никто и головы не повернул в его сторону. Процессия медленно приближалась к священному кругу, чтобы принести жертву богам в честь Последнего дня зимы. Простые смертные не могли присутствовать при этом, только отмеченным небесами – насельникам храма и вождю – позволялось ступать в древнее капище.
В стародавние времена предки рода Ичиван выстроили из огромных необработанных валунов святилище первым богам. Время и стихии разрушили здание, пощадив лишь основания стен. Подобно клыкам мёртвого чудовища, они торчали из земли двумя полумесяцами, соприкасающимися вершинами.
Музыканты остановились за пятьдесят шагов до священного круга, остальные продолжили путь. Стражники обогнали вождя и выстроились у входа в капище. Габи испугался, что сейчас будет обнаружен, но никто не обратил внимания на девятого воина. Он прижался к камню, чтобы проскользнуть внутрь, как только жрец вознесёт молитву.
Гигантская птица поравнялась с вождем. Служитель богов поднял руки, из-под маски заскрипел голос:
- Сын неба и земли, сегодня, в Последний день зимы, принеси великую жертву, восхваляя милость богов и прося их о даре времени в очищение душ, в долготу лет, в умножение всякого добра.
Вождь сбросил на землю плащ и снял кожаный доспех, оставаясь в простой льняной рубахе, поверх которой поблёскивал амулет – такой же, как тот, что висел на шее Габи.
- Пролей невинную кровь, чтобы не проливали её сыны земли Ичиван, - продолжал жрец. - Сожги невинную плоть, чтобы не знали наши дома ни огня, ни воды, ни опустошающего ветра.
В его руках оказался блестящий серп. Одним отточенным движением чудовищная птица рассекла горло теленка, служка подставил резную чашу под хлынувший поток. Животное упало на землю. Жрец вырезал еще трепещущее сердце и опустил его в кровь.
- Иди и восславь небеса, - сказала птица, передавая вождю чашу. Она отошла на два шага, воздела руки-крылья, и ночную тишину разбил ужасающий крик: - Иккуанатанна!
Пора – понял Габи. Он скользнул во тьму и вытащил из-за голенища нож. Боги разомкнули круг времени, даруя смертным ещё один день – день, в который он вернёт в деревню и любовь в свою жизнь.
Вождь, неся на вытянутых руках жертву богам, вступил в древнее капище. Как просто лезвие вошло в человеческую плоть – заросли горяка вырубать и то тяжелее. Мужчина вскрикнул, выронил чашу и завалился на землю. Габи ударил еще раз, чтобы наверняка. Вождь захрипел, из его рта потекла кровавая пена, глаза закатились. Погонщик отбросил оружие и отвернулся. И тут до его слуха донеслось:
- Вы слышали?.. Там что-то случилось! Дайте огня, скорее!
Снаружи взметнулось пламя. В священный круг вбежали двое храмовых стражей с факелами, а за ними – огромная птица.
- Вождь! Он мертв! – заголосила она. – Убийца! Вот – убийца! – руки-крылья указывали на Габи.
Погонщик хотел воскликнуть – а как же ещё один день, обещанный богами? а как же слова, что ты говорил мне? а как же Табита?.. – но из его горла уже торчала рукоять метательного ножа, брошенного метким воином.
* * *
Жрец, обессиленный ночным бдением, вернулся в храм с рассветом. На пороге его ожидала женщина, голову которой покрывал толстый шерстяной платок.
- Что ты здесь делаешь, Табита? – голос из-под птичьей маски звучал чуть слышно. – Разве ты не должна вместе с остальными оплакивать своего мужа?
- У вождя было ещё две жены, - ответила она, - их голоса громче, пусть они плачут над его телом. У меня к тебе разговор, Старший брат.
- О чем нам говорить? - покачала головой гигантская птица. – Что бы ни было, уверен, это может подождать.
Жрец собирался войти в святилище, но Табита остановила его, ухватившись за рукав кожаной ризы. Женщина сказала:
- В таком случае, я смогу найти другого, кто выслушает мою историю. Про несчастного обезумевшего погонщика, который слишком часто ходил в храм, приносил жертвы, а потом напал на вождя и убил его на глазах у дюжины человек. Про то, как он был дружен со жрецом, как слушался его в любой мелочи. Про то, откуда мог у него оказаться плащ стражника...
Служитель богов со вздохом облегчения стянул проклятую маску.
- Чего ты хочешь? – спросил он.
- Три года назад ты стал самым молодым жрецом, что знала эта земля; не напомнишь, кто заступался за тебя перед вождем и родом?
- Ты очень помогла мне, Табита, - проговорил тот сквозь зубы, - я никогда этого не забуду.
- Уж я постараюсь, чтобы не забыл, - сказала женщина. – Мой муж не оставил наследников. Ни у двух других жён, ни у меня детей нет. Пока нет.
- О чем ты?
- Если бы вождь успел зачать сына, милостью небес род был бы продолжен. А пока ребёнок подрастает, деревней управляла бы его мать, руководимая мудрым жрецом. Которому, в знак благодарности, она вернёт скот и наделы, да с избытком.
- Не было такого, чтобы во главе земель Ичиван стояла женщина... хотя бы и мать наследника.
- Как и не выбирали раньше жрецов, не убелённых сединами, - заметила Табита. – Ты слышишь голоса богов. Разве не могли они сказать, что отныне их воля изменилась?
- Могли, - медленно произнес жрец. – Только почему ты уверена, что носишь под сердцем сына?
- Ты наивен, как все мужчины, Старший брат, - засмеялась женщина. – Пока я не ношу и дочери. Семя моего мужа не давало плодов. Нам нужно выиграть время и сохранить в своих руках власть. Сегодня, после вечерней жертвы, ты объявишь народу божественное откровение, что в великий праздник, Последний день зимы, вождь зачал наследника.
- Да, но... – он смотрел на Табиту, поражённый. - К началу лета невозможно будет скрыть, что ты не ждёшь ребёнка.
- А вот об этом придётся позаботиться тебе, Старший брат, - ответила она.
Табита дотронулась до его щеки и улыбнулась. Она развернулась и первая вошла в храм. Мужчина пошёл следом.
Похожие статьи:
Рассказы → Несуществующий день лета (32 августа, конкурс "Лишние дни", работа №1)
Рассказы → Тридцать второе меолам (конкурс "Лишние дни", работа №4)
Рассказы → Тахионный смотритель (конкурс "Лишние дни", работа №2)
Рассказы → Междумирье ("Лишние дни", внеконкурс)
Рассказы → 29 февраля (конкурс "Лишние дни", работа №3)
