Алексей вошел в избу, впуская клубы морозного воздуха в сенцы. В лицо тут же пахнуло теплом и ароматным запахом еды. Усы и борода, покрытые инеем и мелкими крошками льдинок, намокли и стали неприятно липнуть к лицу. Он снял меховую рукавицу, устало смахнул влагу. Неторопливо примостил в углу, очищенные от снега, лыжи и вошел в избу.
Дарья суетилась у печи и, как раз, вынимала ухватом большой чугунный горшок. Он на секунду замер, стараясь не отвлекать женщину, пока она не поставит горячую посудину на стол.
Она водрузила чугунок на середину широкого соснового стола, ловко и юрко поместила ухват на место справа от печки и широко улыбнулась Алексею.
— Вовремя поспел, Алёша, — вышитым передником Дарья оттёрла влажное лицо, — как раз мясное рагу подошло.
Он поставил Сайгу в угол за дверью, рукавицы привычно положил в неглубокие ниши печурок. Присел на лавку и стянул, уже промокшие, высокие валенки.
Дарья суетилась, накрывая на стол. Она бросала быстрые, любопытные взгляды, но расспрашивать пока не решалась.
А Алексей сидел, прислонившись к стене, и ощущал, как тепло постепенно пробирается под промерзшую меховую куртку и согревает заледеневшее сердце.
— Ты умойся с дороги, — Дарья накинула на голову белый пушистый платок, — я пока Бурану поесть отнесу.
Алексей тут же представил, как верный пёс, следовавший всё время по тайге рядом с ним, обрадуется горячей жирной похлёбке. Начнёт вьюном бегать вокруг стройных ног хозяйки, пока она дойдёт до его конуры и оставит миску на привычном месте.
Мужчина нехотя поднялся, стянул с себя куртку и повесил её на крючок близ печки сушиться.
Он, как раз, вытирал хорошенько вымытые руки расшитым вышивкой рушником, когда Дарья вновь вернулась в дом.
— Ну, и стужа, Алёша, — её лицо алело ярким румянцем, — садись, садись за стол, я тебя сейчас кормить буду.
Крепкой мозолистой рукой он придвинул к себе табурет и уселся за стол. Тут же перед ним оказалась глубокая тарелка, над которой вился пар. В нос резко ударил запах приготовленной еды и его рот тут же наполнился слюной. Он схватил ложку и немедленно приступил к трапезе.
— Как сегодня, Алешенька? – она ласково наблюдала за мужем, — неужто, опять не поймали?
— Не, — он помотал головой, — только следы. Юрец говорит, завтра снова пойдём.
— И чего ему неймется, — Дарья покачала головой, — супостату этому. Дух леса, называется.
— На то он и медведь, — с набитым ртом ответил ей Алексей, — чтобы зимой спать. А этого, видать, разбудил кто, вот он и мается по лесу голодный и злой.
— Хоть бы поймали вы его, — Дарья махнула рукой, — а то за детишек малых обидно. Не покататься им с горки ледяной, не поиграть на окраине в снежки.
— Ничего, ничего, — добродушно улыбнулся Алексей, — дома посидят малость, потерпят.
После еды его разморило и веки, ставшие тяжелыми, сами собой закрывались. Он медленно взобрался на печные полати, свернулся клубком под тяжестью меховой дохи и сквозь дрему прислушивался к домашним бытовым звукам.
В печке потрескивали остывающие угли, а в трубе тихонько напевал свои морозные песни суровый северный
ветер. Сухое печное тепло разливалось по жилам, разгоняя кровь и испаряя из тела все хвори и заразы, пытающиеся проникнуть внутрь с беспощадной зимней
стужей, притаившейся прямо за тяжелой дубовой дверью...
· * *
·
Чу! Скрип половицы...
— Кто там? Ах, это ты, Алешенька. До ветру ходил что ли? А ну, забирайся скорее на печку и не ворчи, что места мало. Тут, эвон, теплынь
какая. Да и дохи на двоих хватит. Иди, иди, говорю. Я тебе сказку расскажу про города большущие, дома высоченные, да про сани самоходные. Было, это, было.
не качай головой недоверчиво. Мне ещё старая знахарка Аксинья про это сказывала. Говорила, ей года четыре было, как вся жизнь перевернулась с ног на голову.
а я всё удивлялась, как это быть может, ведь мы ногами по землице нашей ходим, а не на голове. Нет, нет, телогрейку, да рубаху снимай, живое тепло, оно лучше
будет...
Крепкий мужик поскрёб пятернёй волосатую грудь, чуть поёжился и залихвацки полез на печку в горячие и ласковые объятия своей
женщины...
— Враки это все, Дарьюшка, — Алексей уютно устроился на теплой спине печи, — не верь всему, что народ пришлый рассказывает. Это еще все на шестнадцать делить надо бы…
— Ну тебя, Алексей, — женщина откинула доху и в одной тонкой рубашонке скользнула вниз с печки. Быстро сунула ноги в маленькие, тонкой кожи сапожки и накинула
на плечи вязаную шаль, — вечно ты надо мной смеёшься, рассказам моим не веришь. А, между прочим, у знахарки Аксиньи книжка есть дивная, в ней такие картинки,
что твой друг Антон ни в жизнь не нарисует. И не смейся надо мной, не смейся, — так, приговаривая и сама невольно улыбаясь, она достала из стенного шкафчика
краюшку рассыпчатого хлеба, щедро посолила отломанный шмат. Деловито и сноровисто извлекла из другого шкафчика бутыль тёмного стекла.
— Иди, спускайся, говорю, — зашептала заговорщицки, — тут наливочка моя подоспела, родимая. Я её на специальных травках настаивала. Всё, как надобно, точь в точь по рецептуре
в старинной книге найденной. Ты не смейся надо ною, ты и сам до этих книжных дел охоч. Алексей выбрался из-под дохи и, как был в одних портках, прошлепал
к столу.
— Ты чего творишь-то, — женщина сердито смотрела на него, — я тебя лечить на всякий случай собираюсь, хвори гнать, а ты по полу студёному, да
нагишом почти. Неужто, не хватило тебе дня сегодняшнего по лесу с мужиками бегать, охотиться?
Он, посмеиваясь, схватил со стола предложенную наливочку, выпил разом в два глотка и, сипло надрывно задышав, ухватил со стола краюху просоленного хлеба. Чуть отдышавшись, он по-хозяйски хлопнул свою
женщину по мягкому месту, развернулся и в три шага оказался у печи. Она, весело засмеявшись, смахнула со стола крошки хлеба, перемешанные с солёными крупинками,
себе в ладошку, сложенную лодочкой, аккуратно ссыпала в рот и бросилась за ним вслед. Щеки её раскраснелись от выпитой наливочки, а печка
манила теплом и тесным уютом намного больше, чем широкая добротная кровать в дальнем углу избы…
— Ну, что ты, в самом деле, Алешенька, — женщина смущенной спрятала лицо у него на груди, — охальник ты, всё-таки. Часы ещё полночь не пробили, а ты уже целоваться
ко мне полез. Сколько раз старожилы говорили, чтобы до полуночи ни-ни… А ты все твердишь, что правила не для нас. А ну, как на охоте завтра снова не повезёт.
а причина вся в этом. И не надо говорить, укорять меня, что в сказки бабки Аксиньи верю, а суеверий боюсь. Боюсь, конечно, переживаю. Вон,
на прошлой неделе, если бы не ты, да Антошка, что бы тогда с Юрцом было бы? Потоптал бы его кабан, как есть потоптал бы. Тьфу, ты, Алеша. Ну, пошто
ты меня опять целуешь. Знаешь же, что сладки твои лобзанья, аж мочи нет. И руки твои большие, так бы не убирал никогда. Тьфу, опять… Я не для этого
говорила. Отпусти рубашку… Пусти, говорят. Пять минут ещё осталось. Эдак, ты с печки свалишься. Ой, не надо… ННо полночь уже, так что, иди сюда. Иди ко мне... — Ну, вот, правильно, полночь, полночь, что полночь-то? Это лишь время? А мы ведь плоть от плоти, дух от духа… А если уж метафизически, так и
вовсе греховно подумать кто мы. Так что не мы времени подчиняемся, а оно нам. А ну, дай, поцелую вот сюда… Ну, погоди, погоди, сейчас
только про Юрца скажу… Он-то, бахвальник, кабана решил перышком приговорить, вот и пришлось немного понервничать. Да и проблем-то было… Не перышком, так кулаком бы успокоил. Но, все-равно, мы же не в городе живем, где слабаки духовные обретаются, а в лесу, где дух
силен. Тут все на нашей душе строится. Если ты слаб душой, если запазухой зло носишь, то и природа тебе чужая. А если ты творец, то и вокруг тебя твой дворец, а во дворце тебе все подчиняется. Только одно для нас загадкой остается… А загадка эта — любовь человеческая, как любовь ангельская, али Божья… А уж это и высшему закону не подчиняется...
А ты все про пять минут до полуночи. И как ты эти пять минут только чувствуешь? Часов-то на стенке не висит… Ну, ладно, ладно, клади головушку свою на меня, да забудь о заботах дня. Теплынь-то какая добрая от печки. Вокруг девственный лес, да вселенная открытая. Она вокруг нас и в нас, если ты закон мироздания прочувствовал… Только печаль наша больше, чем можно мозгом человеческим
понять… Нам ведь задача великая — превзойти мироздание и законы термодинамики… А это, я тебе скажу, не кабана завалить, а переписать всю физику и
метафизику, но и это нам доступно. Так что, спи, моя милая. Спи, моя сказочная…
· * *
·
Алексей лежал без сна, обнимая жену. Ощущение волшебства и легкой нереальности, вызванное ее особой манерой разговора, ее живым присутствием и колоритом деревенской жизни, постепенно вытеснялось воспоминаниями пятилетней давности.
В одну из таких снежных и морозных ночей добрался он до окраины поселения, где свалился без сил в сугроб. Если бы не дворовые собаки, почуявшие чужака, так и остался бы он лежать в снегу до самой весны.
Знахарка Аксинья выходила его, хотя, надежды было мало. В XXI веке поселок жил обособленно, отшельником. Лекарства – травы, да настои.
Был поселок когда-то обычной таежной деревенькой, а стал местом, что пленило заблудившихся, перекрыв все пути, да дороги в обратную сторону.
— Организм сильный, — шептал старушечий голос сквозь его бред и маету, — здоровье поправится, а вот за разум его беспокоюсь…
— Что ты, Аксиньюшка, — легкий и одновременно чуть низковатый женский голос проникал вслед за его всполошными мыслями, — разве плохо у нас ему будет?
— Плохо или хорошо, — шипела старуха, — а к жизни прошлой ему не вернуться…
Десять дней Алексей пребывал между небом и землей. А после пошел на поправку. Каждое утро его будил солнечный луч, проникающий сквозь надтреснутое стекло оконца и знахарка Аксинья поила его горьким, с тошнотворным запахом, травяным отваром.
Позже приходила и помогала по хозяйству невысокая молодая женщина по имени Дарья. Ее умные и смешливые глаза так и зыркали на выздоравливающего Алексея.
— Не лыбься девке, — журила его Аксинья, — не давай надежду тщетную. Обидеть ее легко, а кто потом утешит сироту?
— Так она ж взрослая, — Алексей удивленно смотрел на старую женщину, — ей лет тридцать уже…
— Это ты все по своим городским меркам судишь, — знахарка отмахивалась от его слов маленькой сухонькой ручонкой, — душа у девки чистая, открытая. Ее ранить, что веточку сломать.
— Да кто ж ее ранить-то будет, — Алексей пожимал плечами, — в себя приду, уйду от вас…
— Не уйти тебе, Алешенька, — бабка смахивала мелкие бисеринки слез, — до конца теперь у нас вековать будешь…
Крупный финансовый воротила Алексей Альбертович Михнев даже предположить не мог, что лихая поездка на новогодние праздники закончится подобным фортелем судьбы.
Ему с компанией соратников по бизнесу предстояла перспектива таежной охоты. Неженатый сорокалетний Алексей любил называть себя «человеком мира», свободным от любых обязательств, летящим на крыльях над бренностью суровой человеческой жизни.
Группу из пяти человек щедро принимали в таежной избушке егеря пара гидов и очаровательная повариха Настасья, внешность которой могла затмить любую топ-модель.
Перспективный отдых все больше радовал Алексея, уставшего от трудной и мозгодробительной суеты активных городов, куда по роду деятельности приходилось мотаться по нескольку раз за месяц.
Но как его угораздило отбиться от группы в первый же день охоты, заплутать в лесу, потерять короткие широкие лыжи и меховые рукавицы, он до сих пор понять не мог.
— Видать судьба так распорядилась, — только и смог он выговорить после того, как имел беседу с главой заколдованного таежного поселка Степаном Лиходеенко.
Приходили в поселок люди нечасто. Зимой или летом – в том не было закономерности. Огорошенные происшедшим, старались выбраться, но тщетно. Кто-то смирялся, а кто-то так и не возвращался обратно, сгинув в болотных топях или в неравном бою с диким зверем. Но каждый старался, пытался, надеялся найти заветную тропку, по которой вернется туда, где ждали родные, друзья, работа, а главное, семья…
Все эти годы Алексей, выходя в лес, пытался избавиться от ощущения, что вот она, совсем близко, заветная тропка, которая выведет его из заколдованного места. Но надежды его были тщетны и он обреченно возвращался в поселок, заставляя биться ровнее сердце, в котором еще теплилась надежда на освобождение из таежного плена.
В ту пору в поселке пустовало пара домов, но Алексей решительно собрал свои нехитрые пожитки и направился в избу Дарьи.
«Человек мира» коренным образом поменял жизнь и ему порой казалось, что даже нравится эта по-деревенски простая и понятная жизнь. Но темными ночами сон не приходил в его измученное сознание и он до самого рассвета маялся и метался по кровати, стараясь не потревожить безмятежно спящую женщину.
— Нет, — знахарка Аксинья отрицательно качала головой, — не смогу обрадовать…
Дарья потихоньку, скрываясь, плакала в укромном уголке, стараясь не показываться с красными от слез глазами перед Алексеем.
Она надеялась, что они станут полноценной семьей и стены их избы смогу отразить детский гомон и веселый заливистый смех.
— Жениться тебе надо, Алешенька, — Дарья жарко шептала ему на ухо, — вон, у Степана Олюшка уж подрастает, восемнадцатую весну справлять будет. Ты мужик крепкий, здоровый, дети у вас красивые народятся…
Он ничего не говорил ей на это, только молча гладил по густым волосам, убранным в тяжелую косу, чувствуя, как ее горькие слезы пропитывают рубашку на груди.
В эту зиму стукнуло пять лет, как он выбрался из непролазного леса к таинственному поселку. Прошлая жизнь казалась сказкой, придуманной когда-то или сном, что привиделся в бреду…
Но чувствовал Алексей, как сжимается в широкой груди могучее сердце, от завывания студеного ветра и слышится в нем то шуршание шипованной резины по асфальту, залитому химическим реагентом, то шум турбин самолета, который прорезает небесное пространство по направлению к экзотическим странам. Или, словно, сквозь вату звучит уханье низких частот клубной музыки, что раньше раздражала, а теперь манила блеском, шиком и дурманящим кайфом гламурной ночной жизни…
· * *
— Жду тебя, Алешенька, — Дарья уткнулась лицом в грудь мужа, — жду с хорошими вестями.
— Поймаем супостата, — Алексей погладил ее по щеке и поцеловал в нос, — будет нашим ребятишкам свобода.
— В поселке детей мало, да жить им тяжко, — вздохнула женщина, — была радость – на ледяной горке покататься и ту медведь забрал.
— Ану, брысь на печь, — Алексей приложился крупной ладонью чуть пониже ее спины, — отдыхай, хорошая. Время еще ранехонько…
Она как-то странно посмотрела ему прямо в глаза, потом согласно кивнула и погладила его по щеке, покрытой мягкой шелковистой порослью.
Снег весело поскрипывал под широкими лыжами. Антон шел первым, замыкал шествие Юрец. Крепкие мужики, примерно одного возраста. В поселке они были на должностях добытчиков и охотников.
Сейчас им предстояло проверить медвежьи капканы, установленные накануне в местах, где обнаружились следы шатуна.
Алексей нет-нет, да поглядывал по сторонам на белые шапки высоких сугробов, на могучие стволы деревьев, непроходимым частоколом возвышавшихся по обе стороны природного коридора. Он вновь поймал себя на мысли, что ищет взглядом хоть что-то, что может дать надежду на избавление от существования пленника, пусть и в более-менее комфортных условиях человеческого социума, ограниченного поселком.
Он взялся из ниоткуда, словно, вырос из снежного сугроба. Огромный матерый зверь. Привстал на крепкие задние лапы и как-то неизбежно взмахнул одной из высоко поднятых передних. Антон упал, как подкошенный, разбрызгивая на белый снег тяжелые крупные капли крови. Алексей успел зацепить взглядом удивленное выражение лица друга и быстро темнеющую меховую парку от подмышки к бедру.
Алексей услышал, как за спиной, Юрец передернул затвор автомата, дослав патрон в ствол, но выстрела не услышал. Сквозь адреналиновый слой ваты, забившей слуховой канал, он различил дикий крик боли и услышал утробное ворчание.
Их оказалось двое. Свалявшаяся грязными клочками шерсть, злобный оголодавший взгляд мутных глаз, в которых таился пугающий звериный инстинкт.
В себя его привел отчаянный лай верного пса Бурана, оставленного на привязи охранять дом, где безмятежным сном спала его Дарья.
Пес, словно, почуял поджидавшую опасность, бросился на помощь хозяину и почти вовремя подоспел.
Алексей привычно выхватил тяжелый охотничий тесак из ножен, притороченных к поясу. Короткие лыжи, выполняющие роль снегоступов, не давали проваливаться в мягкий и рыхлый снег.
Движения стали до миллиметра правильными и какими-то механическими. Тело само руководило собственными действиями, оставляя сознанию только фиксировать вспышки картинок, представших перед уверенным взором.
Он ловко поднырнул под занесенную для удара лапу и почти уткнулся носом в мощную медвежью грудь.
Рука сама по себе коротко дернулась и крепкое лезвие ножа бритвой вошло в звериную плоть. Прилагая максимум усилий, он вспорол медвежье брюхо снизу вверх и тут же сделал пару быстрых шагов назад, понимая, что не успевает совсем чуть-чуть.
Острые когти полоснули по спине, зацепились за Сайгу, и пропороли глубокие борозды на затылке, раздирая в клочья меховую шапку.
Алексей сморгнул с ресниц непрошенные слезы и темноту, вязкой пеленой накатывающуюся на веки. Его противник лежал в снежном сугробе, тяжело дыша. Мелкие снежинки падали на вывалившиеся кишки из распоротого брюха медведя и таяли в теплом пару, испускаемом звериной утробой.
Движения давались с трудом, медленные пальцы соскальзывали с перекинутого через плечо ремня от Сайги. А уши коробил, раздражал и назойливо нервировал лай и визг пса, смешанный с утробным рычанием каннибала.
— Ко мне, Буран, — дрожащие руки едва держали оружие, указательный палец нажал на спусковой крючок и отдача от выстрела больно саданула в плечо…
Он очнулся от того, что кто-то гладил его по щеке. Прикосновение было теплым и влажным. Слух, сквозь тонкий комариный писк и легкое рокот морских волн, различал то ли детский говорок, то ли чье-то слабое поскуливание.
Ресницы уже примерзли к нижнему веку и он охнул от боли, когда, все-таки, удалось разлепить крепко зажмуренные глаза.
Буран радостно взвизгнул и перестал терзать его бородатое лицо шершавым языком.
Холод сковал все тело, приостановив кровотечение. Неподалеку он различил искореженные фигуры своих друзей. Не чувствуя пальцев рук, он на четвереньках добрался до Антона. Приложил ухо к приоткрытому рту и ощутил слабое теплое дыхание.
Подполз к Юрцу, перевернул изломанное тело на спину. Голубые глаза уставились в небо, на фоне которого водили веселый хоровод крупные белые мухи. На тонких побелевших губах застыла улыбка, словно, он наконец-то, нашел заветную тропинку, которая должна была привести его туда, откуда он пришел в поселок чуть больше двадцати лет назад…
Буран остался с Антоном. Его, перебитые крепкой медвежьей лапищей, задние лапы отказывались служить хозяину. Пес совсем по-человечески помотал лобастой головой и устало лег рядом с Антоном, пытаясь отдать крохи тепла замерзающему человеку.
Алексей не ощущал ни времени, ни собственного тела. Казалось, что сознание и физическая оболочка удаляются друг от друга все больше и больше. Но он знал одно – ему надо, как можно быстрее, добраться до поселка и отправить спасателей к Антону и верному псу.
Время растянулось, словно жевательная резинка, а зрение свернулось до одного узкого тоннеля. Звуков не было, он даже не знал, дышит или нет, двигаются ли ноги в широких деревянных лыжах, так ловко проминающих снежную лыжню еще день назад.
Последнее, что он запомнил, было ощущение досады и разочарования в тот момент, когда темнота подкралась сзади и положила свои когтистые медвежьи лапы на его плечи…
· * *
— Не кручинься, девонька, — до его слуха коснулся легкий шепоток знахарки Аксиньи, — может, не уйдет, останется с тобой…
— Да я уже смирилась, — его сознание улыбнулось знакомому и такому любимому голосу, — не захочет он оставаться. По той своей жизни тоскует, сердце мне подсказывало. Да и не место ему здесь.
— Раньше времени не тоскуй и не страдай, — старушка назидательно погрозила молодой женщине сухоньким пальцем, — ты сначала все ему расскажи, да обрадуй.
— Обрадуется ли, — в голосе Дарьи послышалось сомнение, смешанное с надеждой, — все семьи, где дети были, ушли из поселка.
— Эти ушли, другие придут, — знахарка лукаво улыбнулась, — на моей памяти проход уж в третий раз открывается. С месяц продержится, а потом ищи, да свищи, а уж нет его. Проявится паутинным окошком в другом месте и только в одну сторону к поселку нашему…
— Успеем ли на ноги поставить моего Алешу, — Дарья протерла смоченной в терпком отваре тряпицей лоб и щеки мужа, — не простит он мне, если обманом удерживать его стану.
— Обмана не простит, — знахарка согласно закивала, — правда, она всегда лучше.
— Ну, вот и решено, — Дарья решительно накинула платок на голову, — пойду, Антона проведаю, а вы пока за Алешей моим присмотрите.
— Присмотрю, девонька, — старушка улыбнулась, — присмотрю, хорошая.
Алексей уже почти пришел в сознание и его слух ухватил привычный скрип двери.
— Смазать надо бы, — как-то обыденно и буднично подумалось, — или пусть скрипит. Уютно как-то даже…
— Ну, лежебока, — Аксинья легонько потрепала его за плечо, — приходи уж в себя. Сейчас можно, мы с тобой вдвоем остались. Часы уже к вечеру стрелками маячат, а ты прохлаждаешься.
— И как вы часы-то эти видите? Небось ттайны, да секреты раскрывать будете? – он с трудом узнал свой голос, ставший скрипучим.
— Да ты их и так уже услыхал, — знахарка рассмеялась мелким, словно, горошины, смехом, — разговор у нас серьезный, Алексей Альбертович.
— ну, — притворно удивился мужчина.
— Тебе решать, — Аксинья тяжело вздохнула, — вернуть свою прошлую жизнь или здесь остаться, да детей растить…
— Все ушли?
— Три семьи, где дети малые, — Аксинья тяжко вздохнула, — Степан, да Игорь остались. Сказали, что детей в мир, где поклонение золотому тельцу стало приоритетом, выпускать не хотят.
— Кто еще ушел?
— Тихон ушел, — Аксинья улыбнулась, — через неделю вернулся. До города добрался, посмотрел на асфальтовые дороги, дома каменные, да многоэтажные, автомобили, все сплошь иностранные, плюнул на все, да в обратный путь пустился.
— А Антон что? – в голосе Алексея появилась нервная дрожь и Аксинья успокаивающе положила сморщенную ладошку на его лоб.
— Антон еще три дня назад с того света, почитай, вернулся, — старушка вздохнула, — обморожение было сильное, пришлось пальцы на ногах ампутировать.
— А руки? – Алексей взволнованно попытался приподняться на подушке, — руки как?
— Да все в порядке, — знахарка заботливо поправила сползшее с его плеч одеяло, — Тихон ему из города еще бумаги, да красок притащил. Дружок твой уж известись успел, больно рисовать хочет.
— Он такой, — Алексей пошевелил забинтованной головой и поморщился от боли, — дружок мой…
— Юру мы схоронили, — Аксинья захлопотала у печи, — семья его решила тут остаться. Жена его мучалась долго, почернела от горя, да все решиться не могла, уходить из поселка или нет. Она в городе первой красавицей была, все вернуться хотела. А тут смотрим, лицом просветлела. Видать, решила тут остаться…
Он почувствовал, как под тихий монотонный разговор бабки Аксиньи сознание накрывает теплой и мягкой, как пуховое одеяло, дремотой. Вот уже поплыли птичьей стайкой едва различимые слова и звуки, уютное тепло проникло в сознание и он, улыбнувшись, провалился в исцеляющий сон.
Алексей проснулся как-то враз посреди ночи. Дарья лежала рядом и тихонько посапывала во сне. Ее пальцы крепко стискивали его жилистую широкую ладонь, словно, она боялась потеряться и держалась за его руку, как за спасительную соломинку.
С неумолимой ясностью пришло осознание, что он может вернуться через открывшийся портал обратно в ту далекую, но желанную и так внезапно потерянную жизнь…
Сможет ли он доказать свое право на бизнес, финансы, имущество, оставшееся там, в прошлом пятилетней давности? Ждут ли его, пропавшего без вести? Будут ли рады родственники – многочисленные дяди, тети, кузены и кузины?
Наверняка, они все уже поделили наследство, упавшее к ним, можно сказать, с неба…
Нужен ли он тем гламурным дамочкам, коих он менял, как перчатки? Нужны ли теперь эти светские львицы ему?
Дарья, его жена… Он полюбил ее искреннюю, чистую, невесомую. Она доверилась ему, хотя, от предложений замужества у нее отбоя не было.
Дарья, как и Аксинья, была коренной жительницей поселка и другой жизни не знала. Но от этого ее волшебная притягательность только усиливалась и манила его, «человека мира»…
Теперь, когда он узнал, что она носит под сердцем его ребенка, мог ли он уйти, оставить ее здесь? Он был твердо уверен, что она не последует за ним туда, где он станет холодным, расчетливым и чужим…
Внезапно, он понял, что прежняя жизнь отпустила его, сняв железные оковы с натруженных запястий и внутренняя сила, приведшая его раненого обратно в поселок, вновь прорастает в его теле титановым стержнем.
Мелкий провокатор, свербевший где-то в укромном уголке его сознания, внезапно замолк, раздавленный принятым решением.
Сон, увереенный и властный, вновь поманил Алексея в гости и он не стал сильно сопротивляться его царственному желанию.
Перед тем как ему провалиться в небытие, до слуха Алексея коснулось тихое монотонное тиканье настенных часов…
6.01.2014 г.
Похожие статьи:
Рассказы → Проблема вселенского масштаба
Рассказы → Властитель Ночи [18+]
Рассказы → Доктор Пауз
Рассказы → По ту сторону двери
Рассказы → Пограничник
Очень приятно! :)
