Панцирь (часть 6)

***

 

   В какой-то момент понимает, что дышит. Запах пыли густой, острый, проникает в глотку, Андрея подбрасывает и выворачивает кашель, от каждого движения горячая боль, но стонать мешает все тот же кашель. Тело переворачивается на бок, сгибается как младенец в утробе, приступ наконец иссякает. Во рту солоновато, Андрей сплевывает.

   Глаза открываются, но вокруг тьма кромешная, будто по-прежнему без сознания. Полостью легких ощущается мелкая дрожь: прикосновение страха...

   Рука нащупывает на кармане джинсов выпуклость: смартфон. Извлекает, пальцы жмут гладкую поверхность, дисплей вспыхивает, Андрей зажмуривается от рези в глазах, сквозь зубы шипение.

   Глаза привыкают, Андрей различает на обоях улыбку Маши, осторожно поднимается на колени. Пухлый, как облако, луч дисплея поворачивается вперед, свет оседает на глухой бетонный завал. Андрей освещает весь периметр и потолок – то же самое, ни малейшего просвета. Серая безобразная тюрьма, у мертвецов могилы и то просторнее. С колен не встать: голова сантиметров через десять упирается.

   Пробует звонить Маше, но сигнала нет, в левом верхнем углу дисплея вместо привычной лесенки гнетущее многоточие, не проходят даже вызовы экстренные. Страх пускает корни в желудок…

   Не может быть.

   Это сон, как арена с гладиаторами. Кошмарный сон, избыток игровых впечатлений. Сцена ведь классическая, многие игры начинаются с того, что герой просыпается после катастрофы среди обломков…

   Давай, Андрей, проснись, пожалуйста. Когда человек понимает, что спит, почти сразу следует пробуждение...

   Ну же!

   Андрей закрывает глаза с силой, трясет головой, но вместо пробуждения новая порция боли. Андрей зажмуривается вновь, отвешивает себе пощечину, еще и еще, дергает из кожи осколки стекла в агонизирующей надежде, что боль заставит проснуться, из глаз и носа текут слезы, размачивают пылевую маску на лице. Руки трясутся, Андрей воет, всхлипывает, но выдергивать продолжает, по половицам звенят окровавленные кинжалики стекла.

   Вокруг по-прежнему тесный уродливый бетон, серые зерна и куски арматуры.

   – Эй! – подает Андрей голос, и уши закладывает. Глухо настолько, что звук не может просочиться наружу, возвращается к источнику весь.

   Андрей зажимает уши, кричит сильнее:

   – Э-э-эй! Слышит кто-нибудь?!

   Без сил наваливается на стену каменного зоба. Все разъехались по новым квартирам, здание пустое. Вернее, было здание, а теперь сплошь руины. Быть может, уцелел самый низ, раз он еще жив, но остальные шесть этажей рухнули, похоронили все вокруг, Андрея отделяет от мира такая толща, что спасатели доберутся, когда он уже будет разлагаться...

   Андрей зовет на помощь, орет до боли в перепонках, слов не различает. Лежащий рядом смартфон распускает бутон лучей, в них клубятся тяжелые текстуры бетонной пыли. Кулаки молотят по стенам беспорядочно, на голову сыпется крошка, пыль наполняет воздух гуще. Пленник матерится, рычит, мечется как волчара в клетке, безумный, беспомощный. Обреченный.

   Сверху треск, как в недрах тучи, что рожает молнию, потолок с грохотом проседает, бьет по голове, Андрей вжимается в пол как тень, закрывается ладонями. В свете дисплея сквозь потоки пыли видно, как по потолку растекается черная паутина разломов, угловатые черви ползут с потрескиванием, словно прогрызают ходы, но постепенно останавливаются, хруст затихает. Андрей подгребает смартфон к себе, осторожно вдавливается в угол, будто подпирает, чтобы стены не рухнули совсем.

   Буря в груди успокаивается, оседает смиренным, но горьким озером.

   Не поможет. Никто и ничто.

   Конец.

   В воображении, под мокрыми и теплыми веками, возникают пахнущие лекарствами лаборатории, ученые в белых халатах, гром овации в честь великих открытий… Старики молодеют, неизлечимо больные и истощенные обретают человеческий вид, раны заживают мгновенно… Совсем недавно сердце колотилось от осознания, что эти чудеса близко, а сейчас колотится в отчаянии: как же они далеко…

   Мир, полный изобилия, только что был как на ладони! Впереди была новая жизнь в новой квартире, пригласили бы на новоселье Валька и Кира, подруг Маши, звенели бы бокалами вокруг горы разноцветных ароматных вкусностей, бегали бы всей компашкой в РПГ, а ночью Андрей и Маша занялись бы любовью, наполняя новые стены теплотой, уютом и родством. И жили бы: книги, музыка, фото, фильмы, игры, – на любой вкус, помогал бы Маше в работе, бродил бы по Инету, такому необъятному, изобильному, прекрасному, нырнул бы в спорт как рыба, ведь так приятно двигаться свободно, в здоровом теле!..

   А теперь... Без еды, может, и протянул бы, но жажда убьет в течение трех дней, в лучшем случае. Но попытки освободиться часть драгоценной воды уже растратили, Андрей в поту и ранах, сумрачный кокон забрызган кровью, организм борется с бактериями, что проникают в разорванные жилы, перевес сил может в любую минуту склониться к захватчикам, подскочит температура, гангрена убьет за сутки. Но и это вряд ли, потому что Андрей чувствует, что дышать труднее. Быть может, воздух и поступает сквозь трещины, но медленно, углекислый газ накапливается, да еще с пылью... В слоях бетона то и дело происходят сдвиги, очередное микрообрушение может или уже перекрыло кислородный канал. Он умрет за пару часов, если серое каменное мясо над головой не рухнет раньше.

   Проносится память о новостях, где речь шла о катастрофах. Тысячи раз узнавал по ТВ, радио, сетке и в разговорах, что где-то террорист взорвал автобус, набитый пассажирами битком, в Америке ураганом город смело как спичечные коробки, в Японии землетрясение раздавило сотни людей, из-под руин многоэтажки в Иксовске спасатели вытащили кучу трупов… Андрей слушал вполуха, жевал печенье со сгущенкой, журчал чаем, а пальцы с живейшим участием долбили по клавишам ноута – зарубить в игре очередного монстра. Сопереживал чуть-чуть, с примесью удовольствия, что, в отличие от раненых и погибших, сидел в тепле и комфорте, целый и невредимый. По ту сторону репортажа кто-то бил кровавыми руками в завалы, звал на помощь, а он косился в экран спокойно, чавкал бутербродом, думал, что опять эти придурки накосячили, до чего дошло, а был бы там он, показал бы, как надо работать и мир спасать, а у журналистки ничего так сиськи, да и на мордашку симпатичная, но пора переключать, на другом канале шоу с приколами, деланную озабоченность и суровость на его лице сменяло искреннее конское ржание...

   Сейчас с той стороны, наверняка, уже стекаются журналисты, неотложки, МЧС, пожарные, волонтеры, в прямом эфире транслируют кадры обрушения, рейтинги зашкаливают, миллионы рож и ушей притянуты к экранам и приемникам. Андрей в грязи, задыхается от пыли, кровь на дрожащих руках затвердевает крайне неохотно, а зрители, глядя на завалы и кольцо мигалок, охают, беда-то какая, ой, беда!.. И неспешно нарезают салаты, пишут на стены в «Контакте», листают глянцевые журналы, режутся в карты, прихлебывают пивко, мол, помянем погибших, щелкают на другой канал, скоро сериал...

   В мозгу вырастает серая древняя черепаха с каменной чешуей, медленно гребет ластами, пытается сдвинуться, но огромный толстый панцирь неподвижен, будто намертво примерз к земле. То, что раньше было домом, грело и защищало, теперь с садистской медлительностью убивает...

   Пальцы царапают кусок стены, возможно, он был частью их с Машей квартиры.

   Машу задавило… Ее и тех четверых. Он видел, как падала с неба чудовищная масса, похоронила не только фундамент здания, но и деревья, скамейки, клумбы, дорожки, автомобили…

   В глазах горячо, горло ест жидкая соль, пальцы гладят чистое сияющее фото Маши, на дисплее остаются бордовые следы.

   – Машенька... девочка моя...

   Андрей прижимает смартфон к трясущейся груди, сгибается пополам, плачет громко и надрывно. С потолка начинает сыпаться, от интенсивных колебаний звука может рухнуть, но плевать, пускай рушится. Даже если каким-то чудом спасатели до Андрея доберутся, а доктора откачают, – куда возвращаться? Только Маше он нужен… был. Никто не любил так, как она… Во что ее превратили железобетонные плиты, и думать страшно…

   Андрей всхлипывает черными соплями, изо рта лезет в конвульсиях стон. Мозг отчаянно кутается в воспоминания, в изобилие фотографий с Машей, Андрей просматривал их так часто, что отпечатались в памяти до последнего пикселя, с их помощью сцены из прошлого оживают в мельчайших деталях, текут одна за другой, сплетаясь в ожерелье из сотен бриллиантов, в изобилие красок и бликов. Слепленные из радуги видения проплывают вновь и вновь, с каждым повтором живее и ярче, уже не по одному, а всей толпой пытаются уместиться в сознании, сливаются в раскаленное золотое ядро, разум трещит по швам, но хочет обозреть всю жизнь с Машей, от первой встречи до момента, когда она бежала спасать цветы от бельевого обвала… И между этими бриллиантами мелькают изумруды, рубины и жемчужины: книги, прочитанные и недочитанные, завлекающие аннотации и обложки, афиши и трейлеры фильмов, многомиллионные спецэффекты и графика, лабиринты виртуальных миров – лесных, пустынных, снежных, дворцовых, небесных, самых разных, – и конечно, армия героев, уникальных, не похожих друг на друга, с длинными перечнями навыков, богатым инвентарем и записанными в квестах историями… Продукты из универмагов и рынков, одежда на прохожих и страницах журналов, шеренги и колонны мобильников в салонах связи,  причуды и красоты иных культур, изобилие зданий, автомобилей, облаков, звезд в лунном небе... Воспоминания рвут Андрея  на изобилие кусочков, он не может понять, орет ли изо всех сил или просто беззвучно растягивает рот, от невозможности всего этого коснуться рука вяло хлещет пол. Треугольная глыба прямо над Андреем, похожая на зуб гигантского монстра, с рычанием проседает еще на палец, бетонная слюна капает на плечи, липнет к волосам.

   Истерика постепенно слабеет, белизна перед внутренним взором остывает, тело мякнет как размороженный холодец, Андрей уподобляется примитивной морское губке, склеившейся с дном, в ушах громкая тишина, череп как опустевший после извержения кратер вулкана: ни единой мысли, багровая пустота с запахом металла… Накрывают холод и мрак, словно уже умер, но почему-то еще дышит…

   Хочется не дышать, забыть этот базовый скилл, но не выходит. Мясо хочет жить, ему плевать на глупые абстрактные терзания хозяина, оно жаждет продолжать выполнять свою задачу: поддерживать температуру не ниже тридцати шести, синтезировать белки, расщеплять углеводы, делить и множить клетки...

   Веки разлепляются, тьму сменяет тьма кромешная. Дисплей погас, но включать Андрей не желает. Пусть будет темно, так легче. Свет причиняет мертвецам боль. Тело еще живо, но скоро что-нибудь добьет: обвал, гангрена, удушение, жажда... Ассортимент неплохой. Изобилие добралось и сюда.

   От изобилия прочего, в коем купался беспечно и его же в бессилии поругивал, скала бетона закупорила навсегда. Сбылась мечта идиота. Все – от чашечки кофе до стран и континентов – уравнялось в невозможности увидеть и почувствовать хоть когда-нибудь, хотя бы раз. Над головой пропасть неподъемной для крошечного человечка массы, словно его закинули в черный вакуум космоса где-нибудь вне галактики. Жизнь теоретически продолжается, люди ходят по городу, глазеют, радуются, строят планы на будущее, но... где-то там... далеко-далеко... в миллиардах миллиардов световых лет... Эту жизнь Андрей не увидит.

   Никогда.

   До смерти.

   Вселенная сузилась до крохотной бетонной локации и таймера в икс часов и игрек минут, обратный отсчет уже идет.

   И если так... это пространство и время надо использовать. Лежать и умирать невыносимо, пустоту надо заполнить – до краев, чтобы от сознания не осталось и капли.

   В темноте, какой нет и на дне болота, Андрей поднимается на колени, на середину крошечной кельи, рука держит смартфон осторожно, мягко, как лапку собачки. Грудь старается дышать ровно и глубоко… Непросто, когда столько пыли, но более-менее удается, человек привыкает ко всему, особенно если терять нечего. Здоровые легкие все равно не пригодятся.

   Андрей погиб.

   Остался лежать в слезах и соплях, вместо него поднялось какое-то другое существо. Как из гусеницы бабочка. Как и у бабочки, новая жизнь коротка, но существо не будет пассивным и ждущим. Воспользуется каждой отпущенной секундой сполна. Это тем странным созданиям где-то за много-много миллиардов световых лет отпущено по семьдесят долгих годов, а годы бабочки пролетают за часы и даже минуты...

   Пальцы мягко вжимаются в дисплей, тьму разрывает облако света, из яркого окошка улыбается Маша, в белой как молоко блузке и небесных джинсах, истинный ангел… Андрей воображает запах еловых ветвей, что ее окружают, тоже улыбается, ладонь стирает с лица грязь, расчищая дорожки новым слезам, чистым. Губы с нежностью целуют дисплей… Андрей заботливо очищает его от пыли.

   Заряд батареи падает на одно деление.

   Андрей влезает в настройки, ставит дисплей на постоянную работу, но яркость убавляет, надо экономить. Смартфон прячется в карман рубашки, к сердцу, дисплеем наружу, свет Маши проходит сквозь ткань, освещает пространство и завал перед Андреем.

   В свете под одним из обломков заметен блеск, ярче тусклых отблесков арматуры. Андрей обхватывает обломок, мускулы напрягаются, на корочках запекшейся крови взрастают сеточки трещин, плита переворачивается…

   Монтировка.

   Прямая, длинная, как у Гордона Фримена, только от ржавчины темная. Интересно, как оказалась здесь? Ах, ну да, Андрей же сейчас на первом этаже, на месте квартиры, что была под его собственной, а монтировку, наверное, забыл съехавший жилец. Андрей его даже не знает…

   Вытягивает инструмент из насыпи, по всей локации опасный треск, но плевать, монтировка переходит в полное распоряжение Андрея, гладкий темно-бурый металл от ладони нагревается.

   Смотрит на стену, выставляет стальной крюк перед собой, тот вылезает из правого нижнего угла обзора, слегка покачивается. Раны от стекла и ушибов ноют, боль сообщает о себе настырно, Андрей чуть напрягает «Воображение», единственный скилл, прокачанный великолепно, и боль стекается в левый нижний угол обзора в виде сливочно-клубничной шкалы здоровья, она заполнена почти вся, только верх черный – как-никак, а часть крови потеряна. Все немного выпуклое, излишне объемное. Андрей слышит ровное дыхание, всматривается в мягкий свет, оглядывает зернистые текстуры стен, каждый пиксель крохотной локации, такой простой, словно не локация, а заготовка, с каких разработчик начинает мастерить игровой уровень. Монтировка и шкала неотрывно следуют за взглядом… Чувство странное… Ощущает каменный мешок как родную кожу, словно нервы протянуты к каждой бетонной крошке, к каждой пылинке.

   Обозревает локацию по всему периметру. На одной части потолок просел сильнее, поэтому лучше действовать на другой, в стенах Андрей находит участок, наваленный не из сплошных бетонных кусков, а из мелких обломков.

   Наносит первый удар. Отлетают камешки, вздуваются клубы пыли.

   Серия разных ударов, Андрей перехватывает монтировку то так то эдак, перед глазами все упруго растягивается и качается, в ушах гремит.

   Андрей долбит стену ритмично, позволяя себе короткие передышки лишь изредка, жажда, пыль и усталость мучают, но Андрей не желает возвращаться в реальность. Силы более-менее приходят в норму, и снова – бум-бум, бум-бум! Жизнь наполнена до краев этим смыслом – бить в такт сердцу, словно оно лишь от этих ударов по стене и работает. Треск все сильнее, на голову сыпется струя крошек, потолок сзади падает громадной глыбой со страшным грохотом, как пресс для утилизации автомобилей, по телу дрожь как от удара током, но к черту, главное – не прекращать, бить и бить, ничего больше значения не имеет. Рухнувшая смертоносная тяжесть давит в спину, но взгляд еще сильнее приковывается к стене, от злости Андрей рычит. Давай, проклятая рухлядь, дави, дави всмятку! Только бы бить… бить… бить, пока шкала здоровья не стечет до последней капли!

   Очередной удар выбивает камень не на Андрея, а вглубь, вместо него – пустота, луч света тонет в дыре.

   Андрей лупит монтировкой по краям бреши, куски откалываются, выпускают свет от дисплея на волю. Темную, неизвестную, но волю.

   Спина упирается в завал, Андрей бьет подошвой кроссовка под пробоину, нижний кусок стены разваливается, Андрей сжимается как еж и резким толчком вылетает, обдирая куртку, джинсы и кожу, руки скрещены на сердце, защищают хрупкий источник света, ладони прячут голову.

   Прокатывается по острым обломкам, но боль притупляют адреналин и сила привычки, Андрей растягивается ничком. В грудь, живот и бедра давит что-то круглое и многочисленное, но не камни – мягче.

   Позади грохот – локация, с которой бежал, обрушилась совсем, оттуда выбивает волну пыли.

   Сквозь кашель Андрей поднимается на колени, оглядывает новую локацию: тоже глухая как склеп, но площадью раз в пять больше прежней, да и встать можно, кое-где даже в полный рост.

   Живой пылевой ковер оседает неохотно. Мягкое и круглое, на что упал, оказывается яблоками, раскиданы всюду.

   Сияющее из смартфона воспоминание о Маше касается светом белого металла холодильника. Он лежит на боку, на горе угловатых бетонных ядер и горошин, дверца распахнута, свисает вниз по склону как язык запыхавшегося зверя. Яблоки скопились на ней, но больше всего внутри: на ярусах, полках и в прозрачных контейнерах.

   Андрей кладет монтировку, берет с пола яблоко, тщательно протирает. В блестящем желто-красном бочке отражается лицо, гротескно выпуклое.

   Зубы впиваются жадно, брызжет сок, приятный хруст. Андрей жует с наслаждением, вместе со сладкими рассыпчатыми кусочками в тело проникает живительная влага, Андрей съедает все с косточками за минуту.

   Собирает яблоки по всей локации, протирает и складывает в холодильник. Среди обломков отыскивается пара прутьев арматуры, Андрей их оббивает, остатки бетона ссыпаются. На стене притаилась змейка электропроводки, торчит ее раздвоенный медный язык. Андрей на всякий случай плюет, но искры нет. Ударом монтировки отсекает провод, сматывает, вместе с прутьями сгружает в холодильник – пригодится. Дверцу закрывает, та держится. Среди серого мусора гладь холодильника очень выразительна.

   Сундук для инвентаря есть.

   Андрей распрямляется до хруста, в руке монтировка.

   В изуродованных линиях локации с трудом, но просматривается нечто знакомое: у квартиры планировка, как у его собственной, и сейчас Андрей, скорее всего, в кухне. Бывшей. Треть ее вместе с окном завалена, оттуда Андрей недавно и спасся, под ногами раздробленный на мозаику пол его квартиры, а вместо потолка – упавший и грозно проседающий, как брезент в ливень, пол третьего этажа… Сориентировался, черный туман в мозгах слегка отступает.

   Итак, если понял верно, где-то слева от холодильника завален дверной проем.

   Андрей делает в ту сторону пару шагов, свет ложится на бетон плотнее, монтировка опять торчит из правого угла обзора.

   Да, вот он.

   Андрей отгребает концом монтировки пару плит, и у пола виден лучше деревянный волнистый краешек дверного косяка. Дверь забита камнями и песком наглухо, но ее пробить легче, чем сплошной литой бетон с ребрами арматуры.

   Начинает пробивать ход, снова роится пыль, стреляют камешки, ноют раны, с потолка на голову, руки и за шиворот что-то сыплется в попытках напугать, но Андрей не замечает неудобств, которые в прошлой жизни показались бы трагедией. Бетонное крошево смешалось с потом, склеилось, одежда при каждом движении хрустит как древесная кора, Андрей весь черно-серый будто элементал земли, бьет еще и еще, яма в стене углубляется, но щели пока нет. Этот завал толще прежнего, сил придется потратить много. После очередного удара часть штукатурки и потолка в том месте, где был провод, отламывается, падает с грохотом, ступни ощущают дрожь.

   Андрей делает перерыв, ест яблоко, на зубах хрустит песок. Пока грызет, думает, что рядом с холодильником могла упасть еще одна вещь, ведь до обрушения лежала с ним рядом. Не переставая кусать яблоко, ворошит монтировкой подножие насыпи, на которой покоится холодильник. Через какое-то время показывается шнурок, Андрей мысленно восклицает, начинает разгребать вокруг него. Когда яблоко исчезает в Андрее полностью, он кладет монтировку и разгребает руками. Холодильник чуть съезжает, но Андрей успевает вырвать торбу раньше, чем место раскопок вновь засыпает бетон.

   Андрей отряхивает торбу, малость потрепана, но цела. Надевает за спину.

   Продолжает пробивать ход. Пот заливает глаза, пыль лезет в нос и рот бесчисленными щупальцами, усталость чувствуется острее, но Андрей старается не нарушать ритм дыхания и ударов, монтировка порхает перед глазами гигантским шершнем. Андрей поглощен процессом до краев, это лучшее, что он может в крошечном сумрачно-бетонном мире, значит, будет делать это до конца, и никаких поблажек. Главное, не обретать надежду, помнить, что жить осталось считанные часы, а может, и минуты. Выспится уже скоро – когда его придавит завал или изнеможение, осталось чуть-чуть, только держать ритм… бить… последняя игра…

   Есть!

   Большая глыба продавилась вовнутрь, значит, с той стороны ничто не держит.

   Андрей вбивает ее глубже торцом монтировки, глыба исчезает, рассыпчатый грохот, часть света ныряет в открывшуюся каменную глотку.

   Оттуда выплывают пар, далекое шипение и еще – запах нечистот. Где-то прорвало канализацию...

   Андрей разламывает щель в темпе, но без суеты, одни куски сваливает в текущую локацию, другие по ту сторону, дыра через какое-то время разворачивается в хоббитскую, но вполне проходимую дверь.

   Монтировка ныряет за спину в торбу, Андрей затягивает на ней шнурок, пригибается, ноги выталкивают в коридор, полный тумана… Как та же пыль, только пылинки не тусклые, а блестящие как звездочки. В свете дисплея очень красиво, только аромат у звездочек, мягко говоря, не эстетичный. Вонь ужасная, но придется привыкать. Это еще ничего, в некоторых играх туман разрывает игрока на мясо…

   В левом конце коридора засыпанная дверь на лестничную площадку, а сбоку от нее источник запаха – вдребезги разрушенный санузел, оттуда шипение как из гнезда гадюк, пар такой густой, что рука в нем исчезает будто отрубленная, пробиваться туда смысла нет, там ничего, кроме фекалий и разбитого кафеля.

   На другом конце коридора вход в комнату, загроможден лишь наполовину – сплошной плитой, Андрей чередой ударов ее ослабляет и валит внутрь комнаты.

   Входит… Помещение относительно кухни и ванной сохранилось неплохо, потолок более-менее ровный, хоть куски он него и отвалились, а дальний левый угол скрыт под крутым склоном камней. Остальное пространство свободно, горбиться нужды нет. Андрей пересекает комнату, подходит к окнам, на них решетки, а с той стороны плотно прижимаются бывшие стены верхних этажей, быть может, третьего, а может, седьмого. Громадный панцирь раздавил все вокруг…

   Мысль о Маше бьет внезапно и больно, как стрела убийцы из кустов. Но Андрей не позволяет себе копаться в ране. Пусть Маши нет в том далеком мире, но она здесь… В его сердце… И дарит свет. Андрей сквозь ткань кармана прикасается к дисплею, на пальцы ложатся нежно-зеленые и небесно-молочные лучи от фото Маши. Она будет с ним до конца.

   Андрей осматривается. В углу у входа – упавшее мусорное ведро. Андрей вытряхивает содержимое на пол: обертки, бычки, пачки сигарет, шелуха от семечек и орешков, пластиковая бутылочка от минералки и половинка ножниц. Андрей кидает бутылку и обломок ножниц в торбу, подходит к куче бетона в углу, взгляд давно приметил еще один прут арматуры, очищенный от бетона, он тоже отправляется в инвентарь.

   Но рядом с насыпью, в простенке, тянется от пола до потолка главное богатство – водопровод.

   Три удара монтировкой сопровождаются тремя же снопами искр, возникает течь. Андрей пьет, вода с металлическим привкусом, но все равно вкуснее яблок, утоляет жажду по-настоящему, и плевать, сколько вредных бактерий, металлов, солей и прочего. Уже не актуально.

   Под струей воды умывает руки и лицо, еще бы мыло, но ради него разгребать гадкие руины ванной желания нет. Тщательно моет бутылку снаружи и внутри, наполняет водой, прячет в торбу.

   На стенах две розетки, от них ползут вверх провода, тянутся вдоль периметра и уходят в коридор. Андрей сбивает розетку монтировкой, брызгами воды проверяет на ток, затем аккуратно выбивает крепления, вырывает белую жилу метр за метром, приходится вставать на мусорное ведро, чтобы дотягиваться. Андрей обдирает все провода в комнате и коридоре.

   Возвращается к хранилищу, мотки и прут прячутся в холодильник.

   Баратея смартфона разряжена уже наполовину…

   Надо пробиваться либо в окно комнаты, либо на лестничную клетку. Инстинктивно хочется путем самым прямым – отбить от окна решетку и копать как трудолюбивый крот, выключив мысли. Но было бы так просто, с той стороны уже просачивалась бы возня спасателей, а там тишина как в противоядерном бункере, сплошной бетон во все стороны толщиной метров десять, а то и двадцать, лучше не надеяться зря. Надо к лестнице. Что там, неизвестно, но какие-то варианты есть.

   Например, подвал.

   Возможно, обрушение не коснулось подземных ходов, и если добраться до спуска в подвал, есть шанс выбраться через катакомбы. Правда, работы МЧС не слышно и за дверью, а значит, и через туннели пробраться у них пока не выходит, но нечего гадать попусту, главное – не прекращать действовать. Быть может, удастся попасть в другие квартиры, а там окна закупорены не так сильно...

   Андрей съедает яблоко, напивается из трубы вдоволь. Два яблока кладет в торбу, они упруго стучат о бутылку с водой. Еду и питье надо держать при себе, мало ли, коридор рухнет и отрежет от источников того и другого.

   Андрей начинает пробивать завал входной двери. Само по себе дело гиблое, проще выдрать из окна решетку, чем проломить стальную дверь, но ее при обвале частично вынесло, теперь держится лишь на нижней петле, а верх наклонен во внешнюю сторону. Замок облеплен кусками бетона: вырвало с корнем. Зачем хозяин запер квартиру, которая шла на снос – по привычке, что ли?

   Завал медленно, но поддается. Андрей кидает куски бетона в коридор, к плинтусам, чтоб не мешали ходить, дверь обнажается как карта-загадка в «Героях Меча и Магии», но не хаотично, а последовательно, от верха к низу. Половина уже открыта, Андрей может пролезть к щели между дверью и дверным косяком и осветить кусочек лестничной клетки. Разглядеть с такого расстояния трудно, свет рассеивается, но там тоже предчувствуются большие руины. Иногда Андрей ходит к источнику воды, попить и обмыться от пыли и пота.

   Нижняя часть двери наконец освобождается. Андрей разбивает кусок стены, в котором дверная петля, громадный лист железа со скрежетом наклоняется, но упирается в какое-то препятствие с той стороны. Андрей пару раз наваливается с разбега, проем расширяется на несколько сантиметров, Андрей протискивается, но мешает торба с монтировкой. Приходится снять, поставить рядом с дверью и боком пролезть, рука запускается в покинутую локацию, возвращает торбу на спину.

   Площадка первого этажа.

   Знакомая и незнакомая одновременно. Видел тыщу раз, но никогда в таких декорациях и в такой атмосфере: трещины как рты чудовищ, их серые бетонные мускулы и арматурная шерсть, провода качаются как дохлые паразиты, дверь лифта перекошена, лестница наверх упирается в безобразный обрюзглый потолок, над ним черти знают сколько кубометров каменного и железного хлама, спрессованного своими же тоннами так, что иголку не просунуть. Все это неподвижно, но откуда-нибудь то и дело простреливает треск, шепчутся падающие камушки… Крошечные сдвиги идут постоянно, хватит одной важной крупинке вылететь из оправы, и вся масса резко придет в движение, расплющит Андрея как горошинку...

   Андрей оглядывает бегло другие двери. Соседняя замурована безнадежно – чуть ли не половиной всего упавшего потолка плюс потолками этажей выше. Здоровенная стальная дверь рядом с ней заперта, а та, что напротив той, откуда вылез Андрей, открыта, замок снят, но в коридоре тромб до самого верха, глухой и безжалостный. Эту квартиру, наверное, засыпало полностью. В ее завале на одном из камней сохранился рисунок мелом – два человечка из палочек и кружочков, мальчик и девочка, держатся за руки и улыбаются. Под такими художествами обычно пишут что-то вроде: «Андрей + Маша = Любовь».

   Андрей не без горечи, но все же поднимает уголок губ.

   Квартира, что выпустила его, тоже с баррикадой, но невысокой. Надо разобрать, чтобы не лезть ужом всякий раз, когда захочется попить и сгрызть яблоко.

   Андрей бросается в подъезд. Входная дверь запечатана с той стороны сильно, ее даже вогнуло, ловить нечего… Зато ниша сбоку, где дверь в подвал, под обломками лишь до ручек, разгрести можно, там лестница вниз, ее не должно было завалить... очень уж...

   Надо пробиваться к ней. Только бы усилия не оказались напрасными...

   На всякий случай Андрей проверяет дверь лифта, вдруг через шахту можно выбраться, но только он монтировкой раздвинул створки, как сверху падает черная тень, Андрей едва успевает отскочить и закрыться, грохот с каменными брызгами и эхом, словно кто-то огромный орет:

   «Хватит мечтать, сопляк, работай!»

   Туча пыли растекается по площадке и укладывается ровным слоем, Андрей осторожно заглядывает в шахту, сверху мощный уродливый навес, отколовшаяся только что глыба погоды не сделала, шахта запечатана как бутылка хорошего шампанского. Для какого-нибудь подземного бога.

   Да, на халяву рассчитывать нечего, надо раскапывать подвальную дверь, но это отнимет много сил, на одном дыхании не сделать, да и кто знает, сколько еще работы за дверью, потому лучше не бежать на поводу у жажды свободы, а шагать за разумом – сначала разобрать преграду у квартиры, где хранятся вещи.

   К этому Андрей и приступает. Дело идет на удивление быстро, хоть и устал как собака. Наверное, приноровился. Уже знает, какие куски надо двигать в первую очередь, куда и как складывать, чтобы не мешались и чтобы тратить силы как можно экономнее, какие проще сперва расколоть… Ни секунды простоя, мозг всегда что-то прикидывает, сравнивает, плетет цепочки рассуждений, взгляд скачет с камня на камень, Андрей бьет монтировкой, наваливается, катит, тянет, пинает, гребет, расшатывает… Дыхание ровное как на пробежке, пыль уже не воспринимается враждебной примесью, ее запах Андрей не чувствует, наверное, в носоглотке черный слой толщиной с палец… Работа почти завершена, остается пара крупных обломков.

   Кашель…

   Думает, показалось, где-то сыплющийся бетон потерся так, что вышло похоже на кашель, хочет продолжить, чтобы не сбиваться с ритма, а то возвращаться в него будет трудно, но решает прислушаться хотя бы секунд десять...

   Кашель.

   У Андрея в груди всколыхнулось, кашель прозвучал очень четко! Неужели выжил кто-то еще?!

   Кашель, дважды.

   Черт, скорее всего, из соседней квартиры, где дверь завалена так, что проще пешком до Антарктиды… Не разобрать никогда. Вернее, можно, но… это будет так долго, что уйдут все яблоки, все силы, вся его короткая бабочкина жизнь, загонит себя как лошадь и не факт что доберется, да и пленник к тому времени умрет от жажды, а Андрею нужны силы и время пробиться в подвал...

   Стоп, а почему нет? Он же с самого начала принял в сердце, что погибнет здесь, что жить осталось часы, главное – действовать, доиграть до конца, до последней секунды. Возвращаться все равно некуда, Маша погибла в том мире, отдаленном от Андрея бетонным космосом. А тут можно спасти чью-то жизнь. Пусть ненадолго, все равно оба погибнут, но в последние минуты быть рядом, перед смертью границы между людьми стираются, кто бы ни был, знакомый или чужой, молодой или старый, русский, еврей, китаец, американец или кавказец. Поймут друг друга без слов, за компанию погибать легче.

   Или Андрей все-таки... хочет выбраться?

   Не красиво доиграть, не погибнуть с монтировкой в руках, как настоящий Фримен, а спастись, хоть шансы и малы?

   Вначале и правда был готов умереть, но тогда не было альтернативы, а сейчас тайно пробудилась надежда, нарисовался размытый, но план побега, и есть низкий, но все же ощутимый процент успеха. Андрей, конечно, продолжает в том же духе, в котором начал, но уже втайне от своей новоиспеченной геройской личности цепляется за жизнь.

   Вновь кашель. Да, из той квартиры…

   Андрей зажмуривается, стискивает зубы.

   Чуть отвык от необходимости выбирать, и вот итог: на развилочке, где всего-то два пути, замер как баран, тратит драгоценное время впустую, решить не может. И как раньше жил в мире изобилия, где выбор из сотен и тысяч?

   Легко было викингам с их единственной дорогой. И трех часов не прошло, а Андрея уже с этой дороги вышибли.

   Затяжной кашель.

   Андрей со злости бьет кулаком в стену, из шахты лифта, как из логова монстра, раскатывается протяжный грохот, похож на рычание, мол, не буянь, а то вырвусь и прихлопну как таракана.

   – Эй! Там кто-то есть?! – кричит Андрей хрипло, прочищает горло, затем четко и громко: – Ответь!

   Со стороны погребенной квартиры опять кашель, совсем слабый. Так и хочется поверить, что акустический обман, просто что-то брякает, нет там никого...

   Андрей с дрожащим дыханием разбирает завал у «своей» двери, тяжеленный лист падает окончательно, проем свободен. Андрей сгребает в охапки всю арматуру и мотки проводов, которые собирал с этой локации, пока занимался раскопками, и проходит в коридор. Нос рефлекторно сморщивается от вони, перед глазами мелькают блестящие капельки тумана, так много, что в их сонных роях можно разглядеть свое отражение. Ворвавшись в хранилище, что кажется уже родным домом, Андрей прячет добычу в холодильник, затем бросается в комнату. Наспех пьет из трубы.

   За стеной рядом с заваленным углом должна быть соседняя квартира. Если уж пробивать, то здесь: ни гор бетона, ни железной двери.

   В руки снова ложится монтировка, еще не успела остыть, верхняя часть серая и шершавая от конденсата и пыли, а нижняя – гладкая и блестящая, вычищена ладонями Андрея. Двойной крюк бьет по стене раз за разом, умело и привычно, мышцы ноют, но сейчас не до этого, расслабляться нельзя, иначе потом не встать. Скоро стена истончается, белая известь сменяется темно-серым рельефом, а под ногами нагромождается холмик обломков.

   В какой-то момент металл бьет по металлу. Решетка арматуры.

   Андрей разбивает окошки меж прутьев, открывается вид на соседнюю квартиру, разглядеть что-либо трудно, ясно лишь, что пол затоплен, сверкают блики волн, где-то шипит хлещущая под напором вода. Но путь все еще преграждает стальной скелет арматуры.

   Андрей прицеливается в узелок сварки. Бьет, но безрезультатно.

   Бьет сильнее. Опять ничего, только искры.

   Третий удар со всей дури разбивает, монтировку заклинивает между прутьями, Андрей упирается ногой в стену, корячится, но все же вытаскивает, в душе ликование.

   Разбивает второй узел, прут отваливается.

   Теперь пролезть можно. Андрей в кои-то веки радуется своей худобе, хоть сейчас пригодилась. Кир и даже Валек вряд ли бы пролезли, им бы пришлось отбить как минимум еще прут.

   Андрей обмывает ладони, холод воды смягчает жжение от мозолей, утоляет жажду, упавший прут отправляется в хранилище, Андрей берет яблоко, грызет на ходу огромными кусками. Надо не забывать подкрепляться, здесь не Diablo, организму нужно длительное время переработать пищу в калории, нужно питаться регулярно, иначе силы покинут даже в самый опасный момент, без топлива никакой инстинкт не спасет.

   – Живые есть?! – кричит Андрей в пробоину.

   Через несколько секунд слабый кашель.

   Дыхание Андрея перехватывает дрожь, он предчувствует: дело совсем плохо. Пусть не у него, но...

   Монтировка опять в торбу, Андрей ее снимает, прислоняет к стене, пролезает: сначала одной ногой, затем, держась за верхний прут как за перекладину, сует другую, и наконец, извиваясь как питон, затекает всем телом в новую локацию. Руки ныряют за торбой, возвращают ее на спину.

   Кухня.

   Раковина и трубы разбиты, брызжут шипучие водяные веера, из-за бетонных глыб вода распределена по полу неравномерно, в одних нишах целые озера, где плавают куски паркета и штукатурки, в других лишь тонкий слой не выше плинтуса. Обои нежно-лазурные с какими-то цветущими вьюнками. Мебели нет, значит, жилец съехал вчера, не позже, потому что сегодня, кроме Андрея и Маши, никто вещи и сумки не грузил, не отъезжал, иначе Андрей заметил бы. Кто же мог оказаться в пустой квартире?

   Андрей находит источник кашля в коридоре у входной двери, на полу. Ноги девушки завалены камнями размером с советские телевизоры. Вглядываться в то, что от ног осталось, не хочется… Глубоко в животе сидит стрела арматуры, утяжеленная плитой, из которой она торчит. Блестящая черная курточка залита кровью, под девушкой бордовая лужа. Неудивительно, почему не могла позвать на помощь и даже вскрикнуть.

   Снова кашель, изо рта фонтанчик.

   Андрей подходит, колени подгибаются, бьют об пол и тут же намокают липкой кровью. Не верится, что реальность может быть настолько… такой. Становится мерзки жарко, в горле будто поселились слизни, Андрей сбрасывает торбу, словно хочет избавиться от давящего тошнотворного чувства, сознание колышет сладкий аромат роз…

   – Мира, – говорит не своим голосом.

   Подергиваясь, девушка медленно обращает лицо к нему, отрешенный взгляд постепенно собирается к его глазам.

   – Ты ангел? – шепчет Мира.

   Андрей склоняется над ней, его потряхивает как листик на ветру, в глазах копится теплая влага, обзор мутнеет, как в игре, когда здоровья остаются жалкие единицы. Оглядывает девушку беспомощно, дрожащие пальцы скользят по воздуху вдоль ее тела, совсем рядом, но коснуться боятся, словно от малейшего касания жизнь Миру покинет. Надо оказывать первую медицинскую, но какая тут, к бесам, медицинская... Андрей сквозь щель между глыбами дотрагивается взглядом до живота, под черными тенями камней и лоскутами джинсов блестят жгуты кишечника, отсвечивают оголенные кости таза, кровь схватываться не успевает, ее тоненькие корочки проламывают новые ручьи. Грудь Миры дышит со свистом, вздымается и опускается, мясо трется о прут в боку, он как игла гигантского железного комара. Боль, наверное, такая, что вообразить страшно...

   Андрей не в силах это видеть, отворачивается, по щекам режут два горячих соленых лезвия.

   Находит взгляд Миры чистый, светлый и глубокий, как озеро в лунную ночь.

   Шепчет ей:

   – Ничего не бойся.

   Губы Миры шевелятся едва заметно, позавидовала бы сама «Мона Лиза», вокруг которой художники и искусствоведы до сих пор спорят, улыбается или нет. Вот и Андрей понять не может… Но хочет думать, что улыбается.

   – Не боюсь, – чуть слышно говорит Мира. – Думала, придет демон, но ты ангел... – Касается пальцами его кармана, сквозь который просвечивает смартфон. – У тебя сердце светится...

   – Ангел. – Андрей гладит ее лоб. – Конечно, ангел.

   Блики в глазах Миры начинают подрагивать.

   – Я так не хотела уезжать... В этом доме выросла, прожила всю жизнь, никого не осталось из родных, только эти стены. – Мира с трудом перекладывает ладонь на глыбу, что проткнула ее прутом, и гладит как спящего щенка. – Зашла побыть еще немножко, в последний раз...

   Андрей стискивает веки, из-под них снова кровоточит душа, перед внутренним взором большая серая черепаха, гребет ластами под огромным панцирем, но сдвинуться не может...

   – Не смогла измениться, – слышит голос Миры, полный горечи.

   Заставляет себя смотреть ей в глаза.

   – Не горюй. – Улыбается. – Скоро будет новый дом, чистый и светлый.

   На губах Миры робко зацветает такая же улыбка.

   – Отведешь меня туда?

   Андрей проводит пальцами по ее щеке.

   – Конечно.

   Заботливо обнимает, аромат роз становится чуть гуще.

   – Летим, – шепчет на ухо.

   Чувствует, как руки Миры ложатся ему на спину, она из последних сил прижимается, и рубашка Андрея напитывается кровью. С каждым вдохом-выдохом Мира дышит громче…

   – Так тепло...

   И дыхание обрывается.

   Дрожь и напряжение в ее мышцах больше не ощущаются, тело чуть тяжелее. Андрей заглядывает в глаза: блеск застывший.

   Мягко опускает, сам тоже ледяной, словно Мира в последние секунды выпила из него все тепло, мысли едва ползут. Зажмуривается, остатки слез вытекают. Прикасается к пронизанному светом карману, тут еще хранится память о Мире в виде ее кровавых отпечатков. Смартфон теплее, чем все его тело, Андрей пробует от него согреться.

   Батарея почти разряжена. Зеленое деление внутри ее пиктограммы как остаток яблочного сока на дне высокого бокала.

   Скоро сдавит кромешная тьма…

   Впервые после второго рождения Андрей чувствует себя маленьким и беспомощным, внутри все трясется, хочется плакать как потерявшемуся в лесу мальчику. Страх смешан с горькой обидой на реальность, которая двадцать три года притворялась милашкой с косичками и платьицем в горошек, а оказалась каннибалом. В это поверить нельзя… Словно в сказочный игровой мир, где светит солнышко, поют птички, где добрые феи, гномы и эльфы, где даже враги вежливые как дети на праздничном утреннике, какой-то злой программист вписал секретный уровень, где главную героиню пленят уродливые твари, в самом жестоком и извращенном виде насилую, разрывают на куски и с чавканьем сжирают. Такого быть просто не может. Не может! Но оно, мать его, есть, и никуда не деться…

   Взгляд беспорядочно бродит по завалам, мысли тщетно пытаются выйти из комы, расшевелиться, отправиться хоть куда-нибудь… Под обломками что-то блестящее, Андрей цепляется за этот блеск как утопающий за соломинку: изучить, изучить, изучить неизвестный предмет, только не думать о...

   Андрей разгребает камни и крошево над предметом...

   Сумочка Миры.

   Внутри зажигалка, дамские сигареты, косметичка, духи, платок и мобильник.

   Андрей благодарен, не ради пользы предметов, просто помогают отвлечься, чувства более-менее теснятся мыслями игровыми, расчетливыми.

   Оставляет в сумочке лишь сигареты, кладет рядом с Мирой.

   Платок сгодится, зеркало в косметичке тоже, Андрей видит в нем черное лицо с красными губами и царапинами, сущий демон. Зажигалка работает, Андрей пару раз высекает огонек, затем брызжет на пламя духами, вспыхивает огненное облачко – наверное, так и пахнет костер из роз. Но самое полезное – мобильник, заряжен полностью. Экран широкий, на нем багровая роза. Сигнала по-прежнему нет, но особо и не нужен. Маша погибла, а от того, что поговорит пусть даже с министром МЧС, завал тоньше не станет. Главное – свет.

   Андрей берет смартфон, меняет настройки, яркость падает до предела. На фото Маши опускается поцелуй, нажатие клавиши сброса гасит дисплей. Андрей уже тянет смартфон к торбе, но передумывает и возвращает в карман, к сердцу. Маша должна быть рядом всегда. До конца.

   Мобильник Миры настраивает на среднюю яркость и постоянную работу дисплея. Кладет в правый карман. Стены и обломки освещаются цветом крови, но все же видеть этот мрачный свет позволяет. Раньше при таком скупом свете Андрей ровным счетом не различил бы ничего, а сейчас как ночной зверь.

   Складывает зажигалку, духи, косметичку и платок в торбу, одевает на плечи, колени разгибаются, одеревенение с каждым шагом уходит. В последний раз смотрит на Миру – на черную мантию волос, приоткрытые губы и стеклянные глаза.

   Выходит в кухню, под ногами хлюпает. Разумнее было бы обыскать и квартиру, но разум не слушается, чувства гонят прочь. Пока пролезает через дыру, внимание отмечает что-то странное, непривычное... Какая-то перемена фона, но никак не может понять, какая именно. Отсутствие чего-то...

   Вода не течет!

   Взгляд сразу к трубе водопровода: из вмятины не бежит, даже не капает, об источнике напоминают лишь грязные разводы и бетонная каша на полу.

   Мысли врассыпную, носятся по всему мозгу в поисках причины, вывод напрашивается один: воду перекрыли спасатели. Хорошо лишь, что спасатели все-таки имеют место быть, то есть – о чудо! – обрушение громадного бетонного здания в центре города все-таки заметили, и раскопки, быть может, даже идут... Или собираются начаться, даже воду по этому случаю перекрыли, чтоб, значит, выживших не затопило. Сейчас только покурят, чайку попьют и начнут копать в поте лица... Андрей пробует оборвать поток злых мыслей, но не получается, смерть Миры все еще держит за горло... Если бы эти черепахи копали живее, ее можно было бы спасти... хотя бы попытаться... Андрей борется с огнем в груди, ноги автопилотом выводят на лестничную площадку.

   Шорох.

   Из мыслей выбивает как током, голова резко вверх, по телу волна судороги, мышцы наливаются упругой сталью, предчувствуя опасность.

   Вновь шорох, похож на топот лапок. Слева.

   Андрей поворачивается.

   Писк.

   В багровой туче отсвечивают увлажненные слюной резцы, иглы усов и глаза, полные магмы, как у исчадия ада. Это лишь отражение экрана мобильника, но скованный животным страхом мозг накручивает. Крупные размеры тела видны по блестящим контурам шерсти, жирный кольчатый, как червь, хвост согнут на полу крутой дугой.

   Крыса подходит ближе, хвост разматывается, на лапках сверкают когти.

   Страх сменяется решительностью, злостью, перед глазами мертвая Мира, наверное, точно так же умирала под тоннами руин Маша… Рука дергает шнурок торбы, выхватывает монтировку.

   Крыса шипит, на морде черные борозды оскала, резцы лязгают как вылезающие из ножен сабли, угли глаз заостряются. Крыса прижимается к полу, от мнимой жирности не остается и следа, она становится длиннее и тоньше, как стрела.

   Андрея накрывает ярость, такая же красная, как все вокруг, он рычит, смотрит на крысу испепеляюще.

   Тварь прыгает на него как ракета из базуки, хвост в полете извивается хлыстом, разинутая пасть закрывает остальную тушку, в ней тьма и бритвы.

   Андрей бьет монтировкой наискось сверху, крыса с визгом отлетает по направлению удара, врезается в пол, на нем отпечатывается влажная клякса крови размером с ладонь, монтировка застревает между двумя глыбами, вытащить Андрей не может. Крыса визжит, извивается, и вновь прыжок на Андрея. Тот успевает выставить левый кулак, тварь вонзает в него резцы, царапает когтями, дергается в жажде вырвать мясо.

   Андрей кричит, ослепленный болью и яростью, с разбега бьет кулаком в стену, крыса взвизгивает и замолкает. Андрей вдавливает ее в стену несколько секунд, резко отдергивает руку, тушка отлетает, прокатывается по камням и больше не шевелится.

   Из глотки безудержно рвется рычание, избыток ярости, Андрей не видит ничего, голова запрокинута к потолку, воздух дрожит, сыпется бетонная крошка, по завалам соскальзывают обломки, туча пыли отпрыгивает в разные стороны, размазывается как под ударной волной…

   Гнев иссякает вместе с рычанием, Андрей замолкает, наваливается на стену без сил. Рука в крови, мясо на среднем пальце и за ним разворочено, ладонь прокушена почти насквозь, красный сок бежит, адреналин больше не притупляет боль, Андрей шипит при малейшей попытке пошевелить пальцем.

   Кое-как стаскивает со спины торбу, оттуда появляется бутылка. Вода обмывает края осторожно, мелкими порциями, при каждом ее прикосновении Андрей подвывает… Больно, мерзко и страшно – полный комплект… Обматывает укус платком, ткань тут же промокает, с помощью правой руки и зубов завязывается узел.

   Оседает, лопатки уперты в стену, дыхание безвольное, трепещущее, как флажок на ветру. Приходится долго собираться, настраивать восприятие – из уязвимого человеческого в азартное игровое, заставлять себя видеть не бетон, а текстуры, не разруху, а локацию, не разводы от усталости, а счетчик здоровья. Последний заполнен процентов на 70-80. С таким hp страдать и подыхать просто неприлично, в настоящей игре даже не заметил бы, нормальные геймеры ухитряются и с одним hp валить полностью здорового босса. Да и повреждена не основная рука, а лишь вспомогательная. Разбирать завалы и махать монтировкой можно.

   При взгляде на мертвую крысу поздравляет себя с первым убитым мобом.

   Из сумрака руин в квартире напротив по-прежнему улыбается влюбленная пара нарисованных мелом человечков. Губы Андрея вновь не могут удержаться от того, чтобы ответить тем же.

   Он поднимается, торба с трудом, но обратно на плечи. Пока выдергивает монтировку из глыб, раненая рука привыкает, боль слабеет. Наверное, до тела доходит, что санатория и даже перекура ему не светит, значит, и слать болевые сигналы толку нет.

   Андрей подходит к нагромождениям у подвальной двери, у подножия прогрызена нора и идет она, скорее всего, от дыры в створке. Наверное, твари учуяли запах крови Андрея и Миры.

   Начинает разбирать, возиться придется долго, завал немаленький, да и больная рука тормозит, еще не освоилась. Но ничего, времени прошло совсем чуть-чуть, а уже откатил в сторону несколько крупных камней, откатит и остальные. Глыбы медленно перемещаются из кучи в кучу одна за другой, на каждой отпечатываются автографы в виде бордовой пятерни. Иногда Андрей прерывается отдышаться, пьет из бутылки мелкими глоточками. Завал разобран на треть, Андрей ощущает сильную усталость, приседает к стене отдохнуть… Чувствует, что жар от мышечного напряжения со временем не проходит, в теле какая-то необычная ломота и слабость. Прикладывает ладонь ко лбу, с закрытыми глазами прислушивается к ощущениям...

   Температура.

   Этого Андрей и боялся: с крысиной слюной в кровь попала инфекция. Накатывает жгучая горечь. Горечь понимания, что все-таки умрет. С бетоном и крысами сражаться еще можно, методы грубы, но просты и понятны, но против болезни бессилен. Аптечки нет, да и не знает толком, как ею пользоваться. Становится невыносимо от того, что придется умирать вот так – подобно старику, валяться беспомощно, не знать, что делать, и медленно угасать, сознавая, что крошечные вирусы и бактерии числом миллиард пожирают все тело, уродуют изнутри, превращают упорядоченные клетки в безобразное опухшее месиво.

   Из тяжких дум вырывает крысячий визг. И не один. Твари скребутся с той стороны завала, за дверью. Это срабатывает как дефибриллятор, возвращает к жизни – короткой, но головокружительной бабочкиной жизни. Андрей жаждет докопаться до этих крыс и чтобы те тоже рыли навстречу – схлестнуться в битве, безумной и кровавой. Если уж погибать, то в бою, на гребне непокорной ярости, а не гнить в углу с рабским смирением!

   Андрей явственно ощущает дыхание смерти в затылок, трогает его впадинку, выпирающий из него позвонок… Вот прямо сюда и дыхнула… Ладонь опускается на сердце, где смартфон. Что бы ни было, Машенька всегда рядом, в его голове, стоит лишь коснуться памяти, и она перед глазами, реальнее руин и крови. Чистая, сияющая, – воистину принцесса, за таких рыцари и погибали. Она будет сиять и улыбаться в его голове до последнего мгновения. Андрей улыбается ей в ответ.

   С опорой на стену поднимается. Надо спешить, пока не начались озноб и лихорадка, пока мышцы еще могут делать шаги и наносить удары.

   Бредет, пошатываясь, в хранилище, заставляет себя сгрызть пару яблок, два прута арматуры кладет в торбу: запасное оружие. Монтировка слишком тяжелая, против крыс удары слишком медленные и выматывающие, а с силами и так дефицит. Андрей берет всю арматуру, что накопил за пребывание под каменным панцирем, и относит к подвалу. В горячке не соображает, зачем… просто, чтобы была рядом…

   Дверь подвала становится видимой от верха к низу довольно быстро, ее участки открываются с каждой минутой, створки в шершавом бетонном налете, как листы наждачной бумаги, и свежих белых царапинах поверх давно потускневшего мата и непристойных рисунков. К этому времени боль почти не ощущается, как и температура. Андрей разбивает плиты монтировкой, выкорчевывает арматуру и бросает в общую кладку, отгребает рассыпчатый бархан мелких камешков руками. Налегает с двойным усердием: стоит чуть расслабиться, и признаки болезни снова напоминают о себе унынием и уговорами присесть, отдохнуть. Андрей панически бежит от этого чувства в работу, тяжелые камни кидает, хотя разумнее было бы катить ногами. Весь в бетоне, уже не различить, где рубашка, где куртка, а где  джинсы, кажется монолитом, как статуя. Под этой коркой мокрый холод, а в горле жгучая сухость, дыхательные полости устланы пылью.

   За дверью по-прежнему визг и скрежет, Андрей чувствует вибрацию от когтей и резцов, охватывает злость, он со всей дури бьет по двери кулаком, крысы тут же замолкают. Множественный затихающий топот: разбегаются…

   Андрей оттаскивает последние куски завала, открывается черная прогрызенная дыра. Дверь полностью свободна… Он и подумать не мог, что этот блеклый маргинальный клочок пространства, мимо которого ходил столько раз, однажды станет объектом его помыслов.

   Хочет приступить к взлому замка, но за дверью опять крысиные голоса… Далекие и робкие, но много. Очень много… Перед внутренним взором не меньше десятка зубастых прытких туш, готовых накинуться всем скопом.

   Андрей закрывает дыру куском бетона, начинает выстраивать перед дверью высокую башню из бетонных обломков средней величины, чтобы можно было сдвинуть с места, но и чтобы массы каждого хватило прибить крысу, не слишком округлых, чтобы башня не рассыпалась, но и не слишком угловатых, чтобы могли катиться легко. Фундамент башни из камней крупных, а наверх помельче. Это нехитрое сооружение дается легче, чем разгребание завала из этих же камней, на какое-то время даже забывает о болезни и крысах, увлечен, словно в детстве собирает конструктор. В конце работы башня упирается в потолок ниши.

   Возвращается к холодильнику съесть яблоко, но осиливает лишь половину. Вторую разжевывает, сглатывает сок, а мякоть выплевывает. Тело подсказывает, что энергии переваривать пищу уже нет, сколько бы полезных калорий там ни было, и надо потреблять только жидкое, что усваивается быстро и сразу в кровь, к мышцам.

   Наверное, последнее яблоко в жизни...

   Андрей возвращается к подвалу, там уже вовсю скребутся и пищат крысы, закрывающий дыру камень пошатывается, дверь вибрирует. Андрей с воплем бьет по ней скругленной частью монтировки, образуется вмятина, скрежет сменяется частым удаляющимся топотом.

   Два искристых удара ослабляют крепления на скобах, Андрей вставляет монтировку между замком и створками, дергает на себя как рычаг, но получается вяло, мучает жар, болезнь поедает силы молча и беспощадно… Но в итоге Андрей собирается, дергает отчаянно и мощно, замок с треском выламывается, стальная груша падает под ноги, ее присыпают щепки.

   Оружие наизготовку, Андрей отпихивает камень, тянет створку на себя, инстинктивно отпрыгивает, готовясь принять удар.

   Красный свет проваливается во мрак. Оттуда тишина...

   Андрей поддевает монтировкой вторую створку, та открывается с противным скрипом, шаг вперед.

   Меж кирпичных стен лестница вниз, катастрофа ее почти не коснулась, лишь несколько трещин, выпавших кирпичей и течей, пол внизу затоплен.

   Андрей спускается осторожно, почему-то боится шуршать подошвами о ступени, в тишине громко бьет сердце, свистит дыхание, а капли пота, что катятся по коже, отдаются в ушах таким гулом, будто валуны на горном обвале. Всюду следы когтей, резцов и помета…

   Ноги погружаются в воду до щиколоток. В красном свете тьма обнажает широкий узел из труб водопровода, газа и канализации, ржавчина как бурый мох, торчат вентили и краны, манометры страшно смотрят одноглазыми чудищами, на трубах выпуклые стальные заплатки от мала до велика – громоздятся друг на друге как присосавшиеся к гигантским змеям клопы.

   И всюду крысы: в воде, на трубах, в стенах вместо выпавших кирпичей... Шерсть на упитанных тушках отсвечивает сверкающими штришками, как иголками, хвосты свисают и покачиваются, длинные и мерзкие, как разжиревшие за долгую сытую жизнь кишечные паразиты.

   Андрея словно бьет током, в почках резко сжимается, железы впрыскивают ручьи адреналина, время замедляется…

   Крысьи глаза поворачиваются к двуногой еде, сама пришла на пиршество, в черных бусинах вспыхивают угли. Лапки становятся шире, выпускают веера когтей, окаймленные шерстью губы с предвкушающей дрожью разлепляются, обнажают влажные блестящие резцы, из глоток хор пронзительного визга...

   Андрей издает яростный вопль, кидает монтировку вперед, она разносит двух крыс, те истошно взвизгивают, мертвые тушки отлетают кто куда вместе с водой и брызгами крови. Андрей выхватывает прутья арматуры, по подземелью разносится орочье рычание.

   Накрывает купол оглушительного шипения, крысы всем скопом кидаются на Андрея, он ловит момент, когда они в воздухе с разинутыми пастями и вьющимися хвостами, и сбивает арматурой еще двух. Крысы таранят как снаряды крепость, вгрызаются, цепляются когтями, Андрей с бешеными криком размахивает прутьями, те свистят, рассекают сырой воздух, ломают кости попадающимся на пути, фонтаны хлещут по стенам и потолку. Твари облепляют живым коконом, но Андрей вертится, скидывает, лупит прутьями, укусы подогревают ярость, крысиные тушки разлетаются и снова в бой. Арматура в руках мелькает перед глазами как мечи, все удары, какие видел и запечатлел в десятках игр от первого лица, льются из памяти, накладываются на реальность. Андрей рубит, колет, добивает, кружится, прыгает, бьет сразу двумя «клинками», те в капельном рое оставляют шлейфы. В ушах застывает плеск воды, крысиное визжание и собственные крики, воин горит боевым безумием…

   В какой-то момент сознание возвращается, Андрей понимает, что бьет пустоту. Прутья неохотно опускаются, дергаются в ожидании нападения… Андрей оглядывает узел: на трубах и в воде мертвые окровавленные тушки, а хвосты выживших ныряют вглубь туннеля, во тьму, визг удаляется...

   Андрей дышит тяжело, сердце молотит, прутья густо вымазаны бордовым, Андрей с трудом удерживается от падения, шатаясь, идет за беглецами, в красное облако света вплывают кирпичные стены туннеля, вдоль них тянутся трубы, под ногами плещет.

   Метров на пятнадцать впереди различает поворот, и тут же до Андрея доходит, что видит слишком уж далеко, дисплей не может освещать на таком расстоянии. В следующий миг понимает, что источник света за поворотом: колеблется и набирает яркость… Фонарик. Шаги!

   Неужели спасатели?!

   Из-за поворота выдвигается сгорбленный силуэт, Андрей застывает… От боевого духа почти ничего не остается, хватает лишь на то, чтобы не дать ногам превратиться в вату.

   Черная фигура с фонариком в руке одета в длинные лохмотья, вроде плаща или пальто, края рваные, просвечивают дыры, ткань тяжело качается как маятник напольных часов, лицо в жестких иглах вокруг челюстей, зубы блестят оскалом, в глазах яркие красные точки. Но самое страшное – весь облеплен крысами, они ползают по нему как термиты по термитнику, свисая хвостами, и вовсе не собираются его жрать. Они слушаются! У Андрея перед глазами проплывает картина у ларька: бомж обыскивает мордоворота в отключке, крысы лезут из карманов, бродят по телу. В другой руке Андрей видит яркий блик от ножа. Без сомнений – тот самый нож бандита.

   От бомжа так и веет, что помочь может лишь одним – отправить на вечный покой. Это там, наверху, он спас, потому что было выгодно, но здесь выгодно совсем другое… Андрей пересекается с ним взглядом, хоть и далеко, но хищные глаза видны отчетливо, так смотрят на добычу.

   Андрей делает шаг назад.

   Бомж исторгает шипение как гигантская крыса, эхо пронизывает воздух до последней молекулы, и крысы, что на бомже и вокруг него, срываются в сторону Андрея. Как по команде, начинают лезть разом и отовсюду – откуда только можно и нельзя: из-за поворота, из выбоин в стене, из трещин, из воды, кажется, что и из воздуха. Орда крыс была тут всегда, просто до этого мига как-то ухитрялась сливаться с окружением, а теперь сдвинулась, потекла, и на крохотного Андрея по воде, стенам и потолку несется кишащая лавина, будто туннель сложен не из кирпичей, а из крыс. Адская река пылает волнами красных глаз, колышет хвостами.

   Андрей один за другим швыряет в надвигающуюся толпу прутья – и прочь отсюда, перед глазами уже качается кусочек лестницы, Андрей стремглав бежит к ней, за спиной ужасное шипение и визг, проносятся ступени.

   Вылетает на первый этаж, чуть не врезается в выстроенную им же башню, огибает ее и наваливается всем телом, от натуги трясется и кричит. Башня медленно наклоняется, тяжелые камни падают в горло лестницы, с грохотом катятся, выдавливают из крыс предсмертные вопли, но те тонут в массе воплей боевых. Сейчас здесь будет целая орава! Андрей тянется к складу арматуры, берет два прута, те наугад летят в лестницу, тут же снова подхватывает пару, опять бросает, все бессознательно повторяется, сталь свистит, крутится, уносится во мрак, а если крысы подбираются к двери, Андрей лупит прутьями врукопашную или бьет створкой, сбивая сразу гроздь крыс. Внизу плотный гудящий поток шерстяных кочек, хвостов и красных угольков, Андрей швыряет и швыряет, но боеприпасы кончаются. Закидывает с силой последнюю пару, валится на колени, ладони обхватывают камни, до каких дотягиваются, ядра бетона улетают вниз, и лишь спустя десяток снарядов до Андрея доходит, что крысиный визг стихает… Ступени в трупах, крысы утекают вниз, тащат мертвых и тяжелораненых как пищу, прямо на бегу дерут на куски...

   Медленно оседает тишина, в ее пелене дыхание воет ветром, а сердце стучит как ржавый жестяной лист на этом ветру, занесенный камень Андрей постепенно опускает, настороженный взгляд тонет в алом мраке.

   – Ну иди сюда! – дико хрипит из глубины.

   Андрей вздрагивает, из глубины туннеля звучат шаги и просачивается широкий луч, вновь набирает мощь бесчисленный крысий писк.

   Опираясь на стены, Андрей тащится к квартире. Босса в прямом бою не победить, тот сильнее, опытнее и с крысами. Что же делать, думай, думай!.. Заворачивает в коридор с туманом, тот уже малость рассеялся, в багровом свете появляется сперва поворот направо, в хранилище, затем налево, к бывшему источнику воды.

   Рождается план, но думать, сработает или нет, некогда. Босс будет здесь сейчас, попытка одна.

   Андрей бросается в хранилище, крышка холодильника рывком распахивается, накопленные за все время провода уже через несколько секунд  свалены на пол в размотанном виде, похожи на паутину. Андрей сгребает часть яблок на дверцу холодильника, чтобы бомж заметил: может, эта добыча привлечет его внимание, задержит хоть на миг, нужно, чтобы он повернул именно сюда. Ладони соединяются в чашу, зачерпывают из бетонной кучи горсть крошева, Андрей прочь из хранилища, пятится к комнате и засыпает ведущие в нее следы. Здесь и туман в помощь. Только бы бомж не заметил комнату… У двери в нее Андрей стаскивает со спины торбу, рука падает внутрь, появляется косметичка Миры, Андрей раскрывает и ставит у дверного проема – зеркальцем к хранилищу и выходу из квартиры, а сам ныряет в комнату, за косяк, что напротив зеркальца. В отражении можно разглядеть обе двери – в хранилище и из квартиры. Андрей извлекает из торбы духи, сдергивает колпачок распылителя вместе с трубочкой, обнажая стеклянное горлышко, срывает с руки платок, он промочен кровью, но есть более-менее сухой край, Андрей обрывает, вымачивает духами, запихивает в горлышко. Из кармана в ладонь перепрыгивает мобильник Миры, пальцы разгребают настройки, дисплей гаснет, мобильник возвращает в карман.

   Тьма кромешная, дыхание кажется непростительно громким, слышно приближение босса… и его слуг.

   В зеркальце появляется свет фонарика, с каждым шагом крысиного хозяина входная дверь очерчивается светом ярче, и в ней возникает он… хищно сгорбленный, в рваном черном саване… Его контуры ходят ходуном, словно силуэт пытается разорваться, – это бегают по нему крысы. Андрей замирает, боится вдохнуть…

   Бомж обводит коридор глазом фонарика, шагает вглубь, Андрею страшно шевельнуться, но он себя заставляет, другого шанса не будет, под шорох вражьих шагов заводит руки в торбу, не отрывая взгляд от зеркальца, достает зажигалку и обломок ножниц, который нашел в мусорной корзине, в горле и груди туго натянуто...

   Бомж останавливается рядом с хранилищем, голова поворачивается, в профиле похожа на крысиную, особенно из-за густых зарослей на морде, хвостатые твари ползают по нему вверх-вниз, как жадные пираты по мачте, с высоты высматривают добычу. Их хозяин прочесывает хранилище лучом, убеждается, что никого, и уже хочет продолжить шагать по коридору, но что-то привлекает – наверное, яблоки! – и бомж сворачивает, крысы за ним, но парочка остается снаружи, их носы вытянуты туда, где таится Андрей, усы подозрительно шевелятся. Черт, учуяли кровь! Или духи!

   Из хранилища кряхтение, мат и возня с проводами.

   Андрей встает на полусогнутые, крадучись бежит туда, бомж чем-то громыхает, под этот шум Андрей чиркает зажигалкой рядом с духами. Крысы кидаются под ноги с визгом, но впившиеся в голени резцы сейчас причиняют боль не сильнее пчелиных жал, главное – успеть, успеть!.. Крысы не выдерживают и отцепляются, но бомж – это видно по метаморфозам света – услышал сигнал тревоги и разворачивается обратно, в этот миг после очередного чирка зажигалкой промоченный фитиль вспыхивает, Андрей заворачивает в хранилище и, почти не глядя, швыряет флакончик в пол, тут же звенит разбивающееся стекло. Взгляд Андрея натыкается на кровожадные зрачки бомжа и крыс, все как одна оскаливаются, блестящие усы и черные морщины торчат в разные стороны, босс напружинивается для броска, но в этот момент край пальто обвивает пламя, он резко опускает взгляд, разводит руки. Крысы панически взвизгивают, сбегаются по нему наверх и прыгают кто куда, похоже на дымовой гриб взрыва.

   Из заднего кармана джинсов Андрей выхватывает обломок ножниц, кидается на бомжа, но в короткий миг полета босс возвращает к Андрею хищный взгляд, резко подается навстречу.

   Андрей и бомж оказываются вплотную, лицом к лицу. Андрей ослеплен болью, ударившей откуда-то снизу, под ребра, затем видит, как вдавливает обломок ножниц бомжу под ключицу, рука от напряжения трясется, зубы стиснуты, ноги лижет пламя, но страха нет, его теснит боевой гнев. Босс так же напряжен и гневен, его кулак вжимает нож в Андрея глубже, под запах гари и визг повисших на стенах крыс глядят друг другу в глаза.

   Оба разом отталкивают друг друга, Андрей падает в дверном проеме, а бомж у стены, падение тушит почти все пламя, взлетает пухлая туча дыма, Андрей хватается за живот, пальцы намокают, в руке бомжа нож, вымазанный кровью.

   Бомж поднимается, гасит остатки пламени парой хлопков, лапа выдергивает из-под ключицы обломок ножниц и подхватывает с бетонной насыпи фонарик, силуэт в рваном тлеющем пальто и с бешеной колючей мордой надвигается…

   На него со всех стен прыгают крысы, начинают царапать, кусать, рвать, как рвали там, внизу, раненых сородичей. Бомж крутится на месте, изрыгает яростные вопли, срывает и отбрасывает крыс одну за другой, но те заползают вновь… В попытках избавиться от предателей бомж запутывается в проводах, что под ногами, и падает, на Андрея тоже устремляются крысы, он отбивает ногами, ползет к стене коридора.

   Все локации начинают трястись, как тогда, перед обрушением, гул перерастает в грохот, потолок хранилища – сплошь черная толща – падает, обрывает истошный крик босса страшным громом, накрывает мрак, в нос бьет волна пыли. Андрей кашляет, но это отдается такой адской болью в животе, будто оттуда вываливаются кишки, охота кашлять сразу пропадает, лучше уж дышать бетоном…

   В полной тьме Андрей слышит и ощущает кожей, что все вокруг продолжает дрожать и громыхать, вокруг постоянно сыплются густые струи крошек, молотят бетонные глыбы, Андрей понимает, что в любой момент одна из них может проломить череп.

   Рука нащупывает в правом кармане мобильник Миры, достает, жмет на клавиатуру, на весь дисплей вспыхивает алая роза. Андрей освещает рану… все красное, не понять где кровь, а где свет, но бегущие сквозь пальцы ручейки видны отчетливо. От этого зрелища на собственном теле, виденного раньше лишь в кино и играх, становится мерзко и невыносимо горько, умирать не хочется совсем. Но от гадкого чувства отвлекает бросающаяся из темноты пара крыс, Андрей, не выпуская мобильник, отбивает одну рукой, другую вбивает подошвой кроссовка в стену, хруст костей: маленькая жизнь оборвалась так быстро, что не успела и пикнуть. Лишь бы его придавило так же, без мучений… Первая крыса оправляется от удара и готова кинуться вновь, но на нее с потолка падает плита, рассыпается, обнажая горку окровавленного мяса.

   Андрей с трудом, но упорно, как сорняк в засуху, поднимается, волочит тело вдоль стены к выходу…

   Обвал продолжается, сквозь него прослушивается далекий рычащий гул, будто Андрей под боком мурлычущего кота вселенских размеров: начала работать спасательная техника – краны, экскаваторы, бульдозеры…

   Андрей запинается о порог, падает из квартиры, в этот момент рядом обрушивается огромная каменюга, волна ее осколков отшвыривает Андрея к стене рядом с квартирой напротив, где дверь со снятым замком, а в глухо заваленном коридоре на одной из глыб белеет рисунок – он и она…

   Андрей почти в беспамятстве лежит, упираясь спиной в стену, рука едва держит телефон, другая с той же слабостью липнет к ране. В глазах муть, не только от физического истощения, но и от угасающей воли. В багровом полумраке мелькают сверху вниз тени, наверное, это падают камни, но звуки почти не слышны. Андрей спокойно понимает, что все.

   Конец.

   Рано или поздно должен был настать момент, после которого назад пути не будет, и вот, настал. Грань, до которой, как бы ни было опасно, цепляешься за жизнь, втайне надеешься, осторожничаешь, пересечена. Мосты сожжены дотла, а значит, дергаться смысла нет, да и устал как загнанная лошадь, хватит.

   Game over.

   Наверное, в такие минуты умирающие на поле боя викинги думали что-то вроде: «Один, распахни же предо мной врата Вальхаллы!»

   Но насладиться напоследок пафосной мыслью не дает резкий и настойчивый шум слева, за дверным проемом. Вырывать себя из уютного болота угасания неприятно, но что-то заставляет муть слегка расступиться, стиснуть мобильник сильнее, повернуться на бок и осветить коридор.

   Завал с той стороны кто-то разгребает.

   Андрей не верит глазам… Может, крысы? Или просто бетон трясется от…

   Но камень, на котором, несмотря на катастрофу, все так же улыбаются и держатся за руки два меловых человечка, выпадает, и Андрей видит грязную в царапинах руку, тонкую как у подростка.

   – Есть! – пробивается глухое восклицание, голос юношеский. – Юля, там пустота! И свет какой-то красный...

   – Давно пора, – измученно отвечает голос девичий.

   Муть в глазах Андрея отступает вовсе. Выжившие! Но почему... Додумать не дает очередной валун, что падает от него в метре, Андрей с рукой у живота и мобильником перед собой толкает себя в коридор, подползает к завалу. Мобильник опускается рядом, Андрей разгребает вокруг возникшей дыры, рука неизвестного тоже выталкивает камни, дрожь локаций не прекращается, спасательная техника работает на полную.

   – Юля, тут кто-то есть! – орет парень. – Эй, мы живы!

   – Живы они! – хрипит Андрей раздраженно. – Гребите!

   – Спасены, Димка! – кричит Юля.

   Помолчи, хочет сказать Андрей, но сил нет, все уходят в разгребание, то и дело приходится отвлекаться на мобильник, жать на клавиши, когда дисплей собирается потухнуть. Дыра становится шире, появляется вторая рука, за ней тоненькие ручки Юли, тоже в пыли и ссадинах, видны овалы лиц. Разрушение продолжается, все трясется и гремит, в любой миг масса бетона над товарищами по несчастью может рухнуть.

   Наконец, лаз расширяется достаточно, пленники выкарабкиваются – сначала Дима, затем с его помощью Юля. С головы до ног в бетоне, как и Андрей, и впрямь ожившие древние статуи, лиц не разобрать, понятно лишь, что Дима в футболке и джинсах, а Юля в платье до колен, волосы у нее вьющиеся, как у Маши, но короче.

   Андрей падает спиной на стену коридора, освобожденные падают на противоположную, все трое задыхаются… Обвал чуть стихает, но дрожь и гул по-прежнему пронизывают все вокруг и внутри выживших.

   – Целы? – подает слабый голос Андрей.

   – Бывало целее, – в тон отвечает Дима. – Но ходить вроде можем.

   – А тут как оказались?

   – Да-а-а… – тянет уклончиво, отворачивается.

   – У нас тут было… свидание, – говорит Юля. – А что, дом-то все равно пустой… был. Домофона не было, квартиры нараспашку, без жильцов, вот мы и…

   – Там, – тычет Дима в завал, откуда выбрались, – рухнуло почти все, а у нас, как назло, батареи на телефонах разряжены, посветить нечем, темно, пыльно, ну и начали копать наугад.

   – И все время копали вслепую? – Андрею поверить трудно.

   Юля кивает.

   – Чудо, – говорит парень, – что не завалило как раз место, где мы с Юлькой упали, у слона в брюхе и то не так тесно. Во все стороны не покопаешь, сваливать раскопанное некуда. Только в одном направлении, впереди расчищали, а назад ссыпали, вернуться было нельзя.

   – А почему не звали на помощь? – Андрей в очередной раз жмет клавишу телефона, чтобы не погас.

   – Думали, никто не выжил, – отвечает Юля, – незачем зря орать.

   – Да и не привыкли, – добавляет Дима. – По жизни все сами да сами.

   Андрей приходит в движение, рана у живота тут же отзывается острой болью, Андрей кусает губы, но с титаническим усилием разворачивается к паре спиной.

   – В торбе бутылка, достаньте.

   Чувствует, как чья-то рука дергает за шнурок и ныряет в скудный инвентарь. Когда возня заканчивается, Андрей вновь разворачивается, с диким облегчением валится на стену. В руках Димы бутылка, глаза влюбленной парочки при виде воды блестят как мокрые жемчужины, переводятся на Андрея, в них щенячья мольба…

   – Пейте, – шепчет Андрей.

   Дима срывает крышку с животной первобытностью, руки трясутся как у алкаша, жаждет припасть к горлышку, но подавляет себя и протягивает Юле. Та берет нерешительно, но затем вгрызается как голодная вампирша, только после пяти зверских глотков находит в себе силы оторваться, тяжело дыша, протягивает Диме. Он глотает как верблюд трижды, хочет выпить все, но берет себя в руки, на донышке еще на два глотка. С благодарностью и смущением в глазах протягивает Андрею.

   Но тот качает головой.

   – Допивай, – шепчет с трудом. – Мне уже не поможет…

   К горлу подступает мерзкое, рука подрагивает, не знает, как рану зажимать: слишком слабо – кровь утекает быстро, слишком сильно – больно. Пытается балансировать между тем и этим. Глаза Димы и Юли опускаются ниже, вздуваются как мыльные пузыри.

   – Вы ранены? – испуганно говорит Юля.

   Андрей сквозь тошноту и частое болезненное дыхание пытается улыбнуться, обращение «Вы» забавит, дожил-таки до знаменательного момента...

   Дима подается вперед, оглядывает Андрея.

   – Да вы весь в крови!

   Сильная встряска, мелькают падающие камни и крошки, Дима и Юля с криками падают. Из завала, откуда они выбрались, сверху выпадает здоровенная глыба, прокатывается по крутому склону между Андреем и влюбленной парой по мобильнику Миры.

   Хруст, искры – и абсолютная тьма, как на самом дне ада, наверное, в такой черноте Дима и Юля пробирались к свободе, не имея возможности разогнуть спины и понимая, что в любой миг вся масса может расплющить. Даже сейчас, на пороге смерти от ножа, ускоренной инфекцией, Андрея стискивает жуткий страх. Невероятно, как они не сошли с ума?! Грохот и треск страшной силы, наверное, по всей площади руин с потолков летят тонны бетона, стены разрываются трещинами, валятся многометровыми пластами. На сей раз обвал не остановится, скоро рухнет все.

   – Дима! – кричит Юля отчаянно.

   – Я здесь, рядом.

   – Димочка...

   – Ничего не бойся.

   По хрусту бетонной корки на их одеждах Андрей догадывается, что Дима прижимает к себе Юлю, крепко, но в то же время осторожно, пытается спрятать ее от катастрофы внутри себя.

   Андрей ощущает дурноту, падает на четвереньки, изо рта вырывается кровь с чем-то еще, наверное, остатки последнего яблока… Но острая боль в животе отступает, словно преодолен некий предел, после которого организм понимает, что терзать хозяина, предупреждая об опасности, смысла уже нет. Голова кружится… Холодно, но легко. Осталось чуть-чуть, но лишь бы не вот так, как поганая крыса, во тьме и забившись в угол. Надо успеть...

   На несколько мгновений звуки становятся глуше, а перед внутренним взором возникает Маша: чистая, сияющая, истинная принцесса, в глазах согревающий свет, смотрит на Андрея с нежностью и любовью. Утопленный в грязи, крови и мраке, он улыбается так же искренне и любяще.

   Ладонью обхватывает сердце, рука вырывает вместе с карманом смартфон, кусок ткани выскальзывает, а дисплей вспыхивает, палец вжимает кнопку яркости до максимума, экран наливается ослепительной белизной, ком света трепещет на ладони как сердце Данко.

   Андрей хватает Диму за руку, поднимается рывком, как ржавая, но все еще крепкая пружина, держит перед собой белое сердце, в сотнях его лучей три человеческие тени цепочкой оббегают громадные камни, которых еще минуту назад не было.

   Сквозь тучи пыли Андрей ведет к подвалу, подъезд сужен обломками, рухнувшими с потолка и отколовшимися от стен, камни продолжают падать, сзади накреняются и грохочут об пол стены, за ними часть потолка. Андрей заворачивает к подвальной двери, растрескавшийся потолок ниши резко проседает, вбивает голову в плечи, за спиной кошмарный гром, будто бегут из пасти дракона, а в спины давит его рычание.

   Едва Юля успевает забежать в дверь, позади, как сапог титана, падает черная толща, девушка вскрикивает, Андрей летит вниз, ступеней почти не ощущает, старается не поскользнуться на крысьей крови или тушке, кирпичные стены наклоняются к беглецам, хотят сомкнуться как мясистые челюсти, спуск становится уродливо-треугольным, бьет по плечам сыплющимися кирпичами. Троица вылетает в коридор трубопровода, ноги рассекают воду с плеском, от них вздымаются фонтаны, тьму разрывают сотни белоснежных копий. Всюду большие глыбы, трубы во вмятинах, приходится нагибаться или перепрыгивать, чтобы не попасть под струи горячего пара из пробоин, все трясется...

   Андрей спотыкается обо что-то, неизвестный предмет проскальзывает вперед, Андрей падает, рука выпускает руку Димы и выставляется вниз, смягчает падение, колени ударяются о пол безболезненно: умирающие нервы работать отказываются. Андрей едва удерживает сияющую звезду в руке, над водой.

   Впереди свирепо шипят три крысы, блестя резцами, кидаются полукольцом на Андрея, но пальцы руки, погруженной в воду, ощущают предмет, о который споткнулся, его очертания знакомы.

   Крысы прыгают высокими дугами в атаку, но Андрей сжимает монтировку, бьет наотмашь, крыс разбрасывает как волной.

   Андрей поднимается, тянет за край окаменевшей футболки Диму, тот, в свою очередь, поднимает сжавшуюся от ужаса Юлю, все трое вновь бегут по туннелю сквозь стены летящих камней.

   Далеко виднеется поворот, в этот миг за спиной грохот сокрушительной силы, такого не было с тех мгновений, когда семиэтажка обвалилось впервые, наверное, остатки здания рухнули полностью до самого фундамента, ноги от пола отрываются, Андрея швыряет вперед. Под крики Юли и Димы спину обжигают осколки, Андрей валится ничком в воду, но рука удерживает смартфон над ней.

   Тело погружено в воду почти все, Андрей на последней капле сил поднимает голову, в затухающем сознании видна его ладонь на вытянутой вперед руке, а на ладони горит белоснежный сгусток света, прекрасный как Маша, как мир изобилия, в котором довелось пожить…

   На угасающем фоне из-за поворота показываются белые пятнышки спасательных фонарей, штук пять, но они не такие яркие, как его звезда, Андрей почти не различает человеческих фигур в спецодежде, не слышит голосов, весь фон выцветает чернотой, взгляд прикован к неугасающему солнцу на ладони, остатки сознания блаженно растворяются в этом свете...

Похожие статьи:

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → Пограничник