Панцирь (часть 4)

***

 

   Воин идет за хранителем по сумрачному коридору из древних плит, в свете настенных факелов на мускулах блестят крапинки пота от боевого возбуждения. Близость битвы раскаляет лицо, швыряет сердце на ребра. Коридор содрогается и гудит под глухим эхом рева: толпа жаждет крови.

   В конце коридора лиловая занавеска, по обе стороны два стража с алебардами, а сверху на стене висят пара кинжалов крест-накрест, одноручный меч и топор.

   В душе воина мрак, словно противник уже его убил, а ведет не хранитель, а проводник по царству мертвых – к темному богу на вечную пытку. С каждым шагом воина больнее распирает предчувствие, перерастает в уверенность: по ту сторону занавески – смерть.

   Доходят до нее и стражей.

   – Выбираю меч, – твердо говорит воин.

   Хранитель оглядывается, под выгнувшимися бровями сверкает удивление.

   Воин тычет в меч над занавеской. Хранитель прослеживает взглядом в указанном направлении, легкая добродушная усмешка.

   – Ах, это... – Сжимает край лиловой ткани. – Это не арсенал, просто вывеска. Нам сюда...

   – Нет! – отрезает воин. – Мне нужен именно этот меч.

   – Но воин, – хранитель медленно убирает руку с ткани, – этот меч самый обычный.

   – Знаю.

   – Враг невероятно силен и опытен, к тому же, хорошо снаряжен. Тебе не победить без мощного оружия, а за этим занавесом – его изобилие, каждый из артефактов способен сокрушать войска...

   – Понимаю. Но решение я принял.

   Долгое молчание...

   – Уверен?

   – Да.

   Хранитель хмуро вздыхает, губы поджимаются, он хлопает одного из стражей по плечу, палец небрежно тычет в меч. Страж приходит в движение, доспехи грохочут как детали механизма, алебарда поддевает крестовину меча, клинок плавно опускается. Ладонь воина огибает рукоять, та как влитая, словно продолжение руки. Воин кожей ощущает правоту своего выбора, будто правота из плоти и крови, как возлюбленная, обнимает и шепчет, что он вернется победителем.

   Лучше оружие простое, но знакомое и надежное.

   – Что ж, – оглашает хранитель. – В таком случае, бой начинается.

   Стражи порываются взять за руки, поволочь.

   – Я сам! – говорит воин зло.

   Хранитель дает стражам знак, словно преграждает рукой дорогу. Стальные монстры себя осаждают, мирно располагаются по обе стороны от воина как сопровождающие.

   Хранитель отводит занавес.

   Воин под конвоем заходит в арсенал, ноги ведут к проему в дальнем краю. Глаза опущены, воин старается не смотреть на изобилие оружия, красок, форм, бликов, текучих узоров из маны, но зеркальный пол отражает эту пьянящую красоту, воин с содроганием, едва не со слезами прикрывает глаза, идет к лестнице быстрее, громкие шаги стражей тоже учащаются. Нельзя пускать в сердце сожаление, только не сейчас. Сомнения перед боем – предвестник гибели. Выбор сделан – и гори все огнем!

   Накрывает полумрак лестницы, и будто гора с плеч. Света от факелов мало, но воин поднимает голову, глаза открываются шире.

   Тут просто – стены и ступени, иди да иди…

   Наконец, возникают ворота, стражи обходят воина, открывают, створы со скрипом распахиваются, в лицо бьет свет и рев трибун.

   Над головой расплавленная голубоватая сталь неба, горячий воздух обтекает каркас солнечных лучей. Вокруг гигантские кольца трибун. Верхнее, как всегда, кишит, как труп червями, простым людом. Простым не только в сословной иерархии, но и в желаниях: крови, мяса, зрелища! Скачут, машут руками, трутся в тесноте друг о друга, лают как псы, тупо, настойчиво. От них высокая стена и ряд телохранителей стерегут кусочек божественной жизни – нишу со знатными господами и госпожами, желания которых не так уж далеки от желаний черни – те же, только изысканнее. Богачи томятся в мягких креслах, на роскошных ложах, на горах подушек, на шкурах зверей и рептилий, а некоторые – на полуголых и сплетенных вместе телах служанок и слуг. У их ног покоятся в золотых ошейниках и на золотых цепях столь же разомлевшие ручные львы, тигры, пантеры и крокодилы. Само собой, накормлены досыта. На насестах поют и чистят перья разноцветные, как отблески бриллиантов, птицы. Слуги машут опахалами, на их руках еда подплывает к хозяевам как по волшебству, вино из кувшинов и бурдюков льется в кубки. Играют лучшие музыканты – такие, мелодия которых может не просто заглушить рев толпы, а вписаться в него, использовать как еще один музыкальный инструмент. Некоторые занимаются любовью, но их взгляды прикованы не друг к другу, а к гладиатору, подстраиваются под ритм его шагов, мелодию и зрительский ор, усиливая чувственные наслаждения, предвкушая вакханалию, что начнется, когда бойцы скрестят оружие.

   В небе кричат грифы, воин не раз видел их в действии, порой даже не успевал стряхнуть с клинка кровь, а они кидались всем скопом на труп врага, разрывали на кусочки. Даже бывало, пикировали еще на раненого, облепляли шаром хлопающих крыльев, а когда разлетались с обрывками мяса в клювах, на песке нелепо стоял скелет в мясных лоскутках, в следующий миг падал и рассыпался. Грифы кружат кольцами, одно в другом, как трибуны. Затмевают небо, накрывают арену тенями, отчего полуденный жар слабее, но восполнен жаром птичьих и людских тел.

   Кольцо стальных стражей, как всегда, невозмутимо, их черные взоры прошивают арену вдоль и поперек. С равнодушием стражей соперничать может лишь магический панцирь: его ледяные отсветы стынут над амфитеатром, купол давит даже самую робкую мечту о свободе. Мир по ту сторону огромный и разный, там воина ждали бы тысячи судеб, каждая краше другой, выбирай любую, а он… навсегда здесь, среди песка, крови и безумного рева.

   Дорога лишь одна, да и та – не прямая, а замкнутый круг.

   До смерти.

   Воин идет к центру, ноги раскидывают волны песка. Горячо как в жерле вулкана. Шум толпы пронизывает тело словно мана, энергия яростной зрительской любви податлива, реагирует на каждое действие воина. Он ловко крутит меч, связывая из бликов ослепительный клубок, живая масса тут же откликается истерическим визгом, экстазом предвкушения, вибрация пропитывает плоть, заряжает силой. Но воин знает, этот источник изменчивее любой продажной девки. Дашь слабину хоть чуть-чуть, толпа тут же перейдет на сторону противника, а тебя обольет презрением, потребует убить. Единственный верный союзник – меч. Воин сжимает рукоять как руку друга.

   На другом конце арены, словно жвала чудовищного жука, раскрываются ворота. Из «глотки» дышит чернота, выплевывает мускулистого здоровяка в рогатом шлеме и редких, но тяжелых доспехах. В ручищах топор.

   Воин чувствует, что поток зрительского обожания перетекает к великану, змейки горячего воздуха гнутся в его сторону, как придонные водоросли под речным течением, враг с рычанием демонстрирует мускулы, подставляет могучую грудь то направо, то налево, требует восхищения, и публика утоляет его жажду сполна, наливает силой, забыв про воина.

   Шуршание песка под ногами, стук сердца и людской вой создают дурманящий ритм, каким жрецы вводят берсеркеров в раж. Воин подкрепляет зомбирующую музыку взмахами меча, клинок свистит в такт, белая линия оставляет в воздухе шлейф, мышцы и суставы разогреваются. Гнев нужен, но в меру, чтобы не затмевал рассудок.

   Враг прекращает позировать, темная прорезь шлема обращается к воину. Топор описывает дугу, перелетает из руки в руку, громила держит кусок стали весом с коня как тростинку. Богачи со снисходительностью богов аплодируют. Дамы вроде как от жары стягивают с плеч лямочки платьев, ткань соскальзывает до пояса, ухоженные белые зубки кусают фрукты, по губам течет сок, томные взгляды поглощены красивыми фигурами гладиаторов.

   Воин начинает бежать, воздух в ушах гудит с каждым мигом громче, линии арены перед глазами размываются на полосы, что текут от врага за края обзора, меч словно жало шершня. Враг рычит по-медвежьи, срывается навстречу, будто гранитная глыба катится по крутому горному склону, прыжки ужасно широкие: первый, второй, третий... Четвертый порвет воина топором как соломенное чучело.

   Воин проводит обманный маневр – виляет в сторону, потом в другую, меч вычерчивает горизонтальную восьмерку, а когда сбитый с толку враг прыгает с обеих ног, занося топор для удара, воин прыгает поверх, изворачивается, меч рубит наотмашь. В момент полета арена качается перевернутая, по лицу бьют горячие капли, воин приземляется с перекатом, к коже липнет песок, но его стряхивают мурашки от взрыва восторженных зрительских криков. Воин касается лица, на пальцы стекает кровь, а на спине замершего в стойке врага – косая борозда, меж мускулов струятся багровые ручейки.

   Крики восхищения питают воина, но он не разрешает себе пьянеть. Любовь толпы переменчива, да и лишает бдительности, а праздновать победу рано: враг еще полон сил. Воин согнут как зверь перед броском, меч нацелен на гиганта.

   Тот, несмотря на кровотечение, гордо распрямляется. На него с клекотом обрушивается гриф, но он птицу разрубает, срезы половинок такие ровные, что крови почти нет. Медленно оседает туча перьев.

   Воин кидается в атаку, враг с разворота отражает рукоятью топора, пытается ударить массивным двойным лезвием, но быстрый меч уже бьет с другого бока, гигант неуклюже, но успевает отразить.

   Долгие минуты воин непрерывно атакует, высекает и высекает искры, врагу блокировать трудно: топор тяжелый и для отражения ударов подходит мало. Великан весь в блестящих горошинах пота, но молниеносные выпады и рубящие воина все же отбивает. Топор длинный, можно защищаться с обеих сторон сразу, вдобавок, под некоторые удары враг подставляет рога шлема и наплечники.

   Воин с тревогой понимает, что возможность пробить оборону упустил. Противник уже оценил его силу, выучил набор его приемов и подобрал к каждому наиболее удобный блок. Теперь ему гораздо легче, даже рана не отягощает, силы расходуются экономно, морда искривляется ухмылкой. Воин чувствует, что начинает уставать.

   Враг позволяет себе отвернуться, свободная рука машет небрежно в сторону воина, мол, смотрите на это посмешище, он же безнадежен. Толпа отзывается нестройным смехом со вспышками демонического хохота, между приступами веселья льются вопли обожания в адрес гиганта, простолюдины рвут на себе одежды, богачи поднимают в его честь кубки, даже львы и тигры рычат, кажется, по этому поводу.

   Шанс.

   Пока враг отвлекся...

   Стремительный, как луч солнца, выпад!

   Враг с пути меча исчезает, перед глазами пустая арена, воин по инерции летит вперед, а в следующий миг спину будто обжигает раскаленный стальной хлыст. Из груди вырывается крик, от удара тело пролетает вперед еще, ослепленный болью воин падает на колено, успевает выставить к земле меч. Голова гудит как городской колокол под градом стрел осадной армии, в этом давящем хаосе колышется, словно пламя свечи в ночной ветер, мысль: как этот рев еще не разорвал его на корм для грифов, как от такого шторма звуков еще не рухнули трибуны? Неужели этим… людям, которые в толпе, и впрямь нравится рвать глотки и уши криками?.. Воин опирается на меч, зубы стиснуты. Спина горяченная, будто в ней сквозная дыра на все туловище… Но нет, туловище на месте. Наверное, просто такая же рана, как на спине врага. Поквитался, гад…

   Поднимаясь, воин думает, что враг давно мог бы зарубить, но в угоду зрителям проявляет издевательское милосердие, смакует, забавляется как кот с мышью.

   Топор воткнут в песок острием наконечника, а на лезвии «крыла» – густая блестящая кровь. Враг, сложив руки на торце рукояти, отдыхает, дожидается как посетитель таверны, в челюстях крупнозубая улыбка, глаза блестят выпуклостями, в каждом роге отражается солнце и черные точки грифов.

   Прекрасно.

   Разрубив спину воина, враг не понял, что разрубил и свою осторожность. На всякий случай успех надо закрепить.

   Воин шатается, делает вид, что обессилен и задыхается, дрожащие руки подымают меч «кое-как».

   Серия неуклюжих атак. Враг даже не утруждается взять топор, уклоняется играючи, делает унизительные жесты и движения, отсылающие к опорожнению кишечника, мочевого пузыря и мошонки, толпу разрывает хохот, уравнивает величественную утонченную знать с голодранцами. В финале жалкого зрелища гигант угощает воина пинком под зад, жертва насмешек, нелепо согнувшись, пробегает вперед, растягивается на песке, для страховки роняет меч, но недалеко – тоже для страховки. Народ дружно трясется и загибается в веселье, смеется и враг, расхаживает кругами неспешно, руки в боки, рана на спине украшает, как алая лента для торжественного приема у императора.

   Из толпы все чаще и громче летят требования убить, лес больших пальцев качается как в ураган, указывает вниз.

   Воин поднимается на колени, тело разворачивается к врагу «на последних силах», рука пытается нащупать меч, но не находит, словно воин от изнеможения ослеп. Но, где меч, знает…

   Похоже, враг клюнул крепко. Подхватывает топор легко, как метлу, с ним на плече и блаженной улыбкой неторопливо обходит еще круг, разводит лапы, подставляя грудь трибунам, как актер после спектакля. Рвань орет исступленно, ей в яростном экстазе не уступают напившиеся богачи – кричат брызжа слюной, выпучивают глаза, тычут большими пальцами вниз, бьют безропотных слуг, пытаются вырвать у охраны мечи и добить, уподобиться герою арены, но телохранители хранят как свои тела, так и тела буянящих хозяев, чтобы было кому оплачивать службу, усаживают пьяниц на место, те корчатся и блюют.

   Из тучи грифов самые смелые снижаются, из их числа некоторые опускается ниже, а часть из их – еще ниже, и так ближе и ближе к воину, черная птичья масса вытягивается как воронка смерча. Уши режет клекот, воин ощущает порывы холодного ветра от крыльев, судя по теням, не меньше трех хищников совсем рядом. Настырные твари! Мог бы сейчас убить и десяток, но нельзя даже поднять голову – враг должен быть уверен, что у воина нет сил и на это. Придется терпеть.

   Воин стискивает зубы, ожидая, что в развороченную спину вонзятся когти и клювы, но враг наконец-то поворачивается к нему, топор со свистом выписывает сложный виток, гигант бежит на воина стремглав, сотрясает землю, бдительности ноль, хочет эффектно – одним ударом – разрубить пополам, да еще, наверное, симметрично, на радость толпе.

   Рука воина выхватывает из песчаного облака меч, тело выстреливает себя навстречу в высокий прыжок. Сальто и бешеный свист клинка. Враг ошеломленно замирает, воин в полете кидает меч в него, но выше плеча, потому топор в попытке отбить проносится мимо, меч вонзается в песок за спиной врага. Воин приземляется перед ним, тот снова бьет и опять мимо, воин проскальзывает меж его ног, хватает меч.

   Выпад.

   Трибуны ахают и замолкают. Мужчины, женщины, бедняки, знать, – все словно боятся шелохнуться и пикнуть, взгляды потрясенные.

   Клинок вылез где-то под ребрами, сидит в спине до рукояти. Под шепот ползущих у ног туч песка сыплются капли крови. Все случилось так быстро, что лишь сейчас начинают падать половинки грифов, за мясными кометами тянутся следы перьев, трупы падают и падают, стучат в непривычной тиши как огромные градины…

   Падает последняя, и воин резко вынимает меч, с клинка на песок летит кровь, отпечатывается хлестким лучом.

   Враг падает на колени.

   Кашу людей прорывает таким ревом, что воздух искажается, будто амфитеатр погрузился в прозрачную воду, плиты ограды надламываются трещинками, несколько грифов падают замертво с окровавленными ушными щелями, остальные с криками отлетают под самый купол, обжигают перья морозом магической силы, а пары, что на роскошных ложах занимаются любовью, от пота блестящие, с мокрыми волосами, выбирают этот миг для взрыва сладострастия, взвывают как инкубы и суккубы, крепко стискивая друг друга, и обмякают без сил и сознания.

   Лишь стальные стражи холодны и безучастны – как утесам нет дела до бури.

   Теперь отдыхает воин – бродит кругами, но к обезумевшему люду не выпячивается. Просто собирается, пробует дышать ровно, горячий свинец из мышц медленно отплывает, призраки песка неспешно кружат как танцовщицы, поглаживают, обещают, что однажды он выберется из этого проклятого зверинца… Согнутый пополам враг опирается на топор, лапа держит рукоять так отчаянно, будто хозяин висит над пропастью, слышен хрип дыхания. Прежняя рана схватилась, почернела, но из свежей натекает под колени багровая лужица, другая рука скрыта за туловищем, зажимает рану у живота.

   Топор падает куда-то за ноги, тонет в песчаном ковре, гигант валится на четвереньки, рука, что сдерживает кровотечение, упирается в землю локтем.

   Народ в бешенстве, требует добить, хотя только что требовал добить воина, пальцы тычут вниз сильнее, с таким напором можно заколачивать вместо гвоздей, крики чудовищные, бранные, даже знатные дамы орут что-то непотребное, как пьяные солдаты… Раскачались, думает воин. Когда палач и жертва то и дело меняются местами, это подобно качелям. Нежданные повороты вспять провоцируют выброс эмоций, доводят до эйфории…

   Щелчок. Будто от механизма.

   В пальце от лица воина проносится, вращаясь, что-то тяжелое, стальное. С быстротой стрекозы пролетает между стражами, вонзается в брюхо богача, во все стороны брызги крови, жира, пережеванной еды. Облитые грязью соседи визжат в ужасе, шарахаются прочь, но знать, которую кровавый дождь не задел, и простолюдины орут с умопомрачительным довольством.

   Взгляд воина резко к врагу, но тот уже на ногах, сжимает топор, у оружия не хватает «крыла», враг с разворота бьет вторым в сторону воина.

   Вновь щелчок.

   «Крыло» от рукояти отрывается, рассекает воину плечо, он вскрикивает, рука с мечом впивается в рану, оттуда напористо льет багровый ручей, воин отшатывается, падает на спину, меч вываливается, тает в облаке песка, а «крыло» врезается в каменную ограду, под ноги непоколебимого стража.

   Щелчок.

   Из оголенной рукояти враг вынимает великолепнейший меч. Без крестовины, но клинок – совершенство, наверное, подобный есть в арсенале, куда воин заглядывать отказался.

   С раной в животе враг кидается в атаку, словно здоров полностью.

   Воин быстро отползает, рука от раны отниматься и пускать кровь наружу не хочет, но приходится нащупать в тумане песка меч, вскочить и подставить под удар.

   Лицо обжигают искры, собственный клинок разбивает воину нос, чуть не выбив зубы, а самого воина отбрасывает.

   Враг напирает вихрем оглушительно звонких ударов, его меч летает как рой бриллиантовых пчел, сбивает с толку сложными бликами, эту смертоносную красоту воин отбивать успевает едва, отступает, раненая рука болтается бесполезной тряпкой, кости руки защищающей ломит мощью атак. Мечом враг владеет превосходно, никакой он на самом деле не медлительный, удары частые и коварные, воин не слышит толпу, не видит ни зрителей, ни арену, ни даже рогатую фигуру, сознание сужается до волшебной стальной полосы.

   Не прекращая атаковать, враг проводит по ране на животе пальцами, выбрасывает руку к лицу воина, от брызг крови веки невольно сжимаются, воин в темноте, а потом – тупой удар в грудь, то ли ногой, то ли кулаком.

   Отлетает и падает, спина проскальзывает вскрытым мясом по песку, крик воина сливается с криками грифов, птицы чуют скорый финал битвы и грядущий пир, воронка черных крыльев снижается, похожа на пасть червя… Враг мог бы ударить в грудь мечом, но даже сейчас, с проткнутым животом, издевается, дает воину осознать, что гибель неизбежна, продляет толпе удовольствие…

   Но тело жаждет жить, на остатках сил быстро, хоть и нелепо, поднимается, из горла кашель, воин выставляет меч перед собой…

   И с ужасом видит, что клинок весь в царапинах и щербинах. А меч врага – такой же новый, гладкий и сверкающий.

   Враг молнией срывается на воина, тот от безысходности с боевым кличем кидается навстречу, клинки на миг скрещиваются, вспышка искр, а в следующее мгновение враг далеко позади, воин замер и смотрит на обломок меча в руке: сломан почти до рукояти, стальное жало растворяется далеко в песке.

   Отчаяние порождает гнев, воин разворачивается к гиганту – с мертвым другом в кулаке драться до конца, как дикий зверь…

   Щелчок.

   Из рукоятки вражеского меча вылетает что-то тонкое и блестящее, бедром воин ощущает горячий укол, как от стилета, – и нога тут же перестает ощущаться, холодная пустота быстро разливается по телу.

   Мир опрокидывается, воин не может и шевельнуться, обломок закован в онемевшие пальцы. За рваным черным саваном грифовой стаи просвечивают солнце и ледяные слои энергии магического панциря, гул зрителей далекий и пространный, как землетрясение в широкой горной долине…

   Возникает враг – наверное, просто подходит, но сваленному ядом воину кажется, что вырастает из земли. Настоящий великан! Рога подпирают небо, солнце затмевает силуэт, темный как демон, сопровождающий души в царство мертвых. Враг подносит меч к горлу воина, тот видит близко и в перспективе восхитительный клинок со сложными узорами. Даже теперь, когда все замутнено ядом, он виден четко до мельчайших линий. Сталь крепкая: ни царапины, а если на такое лезвие упадет волос, разрубится легко.

   Какое прекрасное оружие! Закалено магией, с хитрой начинкой, что застает врасплох. А у воина был меч хороший, но простой.

   Все из-за оружия.

   Время, когда в битвах исход решали сила, ловкость и тактика, прошло. Как бы хорошо ни владел мечом, каким бы ни обладал опытом, но если драться по старинке, страшась изобилия, отказываясь от оружия новейшего, – обречен на поражение.

   Не изобилие виновато, а он, так и не научившийся изобилием пользоваться.

   Узоры меча резко сдвигаются к воину, тот понимает, что сталь вошла в горло – такая острая, даже не почувствовал…

Похожие статьи:

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → Пограничник

Рассказы → Властитель Ночи [18+]