Вчера ночью прогрохотали мимо нас еще два состава.
Сегодня ночью прогрохотали три состава.
Днем составов не было. Вообще дня у нас не было.
Ночи, как таковой, правда, тоже не было. С востока мерцали предрассветные сумерки, на западе чернела глубокая густая ночь, ее можно было есть ложкой.
Ночью проехали три состава. Я выходил из домика, ждал, когда поезд остановится на развилке. Спрашивал усталого машиниста:
— Вверх или вниз?
Первый машинист, тощий, с горящими глазами, ответил:
— Вверх.
Я перевел стрелку на путь, который шел под горку вверх, поезд умчался в темноту, где на горизонте мерцали проблески голубоватого сияния.
Ближе к полуночи подкатил еще один поезд. Я даже задремал к тому времени, машинисту пришлось будить меня.
— А… чего такое?
— Стрелку-то переведи, мил человек.
— А вам куда?
Смотрел на него, не верил себе. Первый раз видел, чтобы человек просил перевести стрелку вниз. Обычно наоборот норовят как-нибудь вверх проскочить, под шумок, исподтишка…
— Вверх.
— Так и стоит стрелка наверх, чего спать-то не даете! – я показал на путь, уходящий вверх под горку, — езжайте не хочу…
Мимо меня прогрохотал состав. Почти пустой. Они всегда идут почти пустые, те, которые наверх. Я заглядывал в окна, видел каких-то сестер милосердия, борцов за мир, спасателей кого-то откуда-то, обгоревшего пожарника.
Состав исчез в темноте.
Часа через три проехал третий состав, этот даже не остановился, только чуть замедлил ход. Я кивнул машинисту, что, наверх? Он кивнул в ответ, наверх, наверх, будь спок.
Тут же у меня в кармане заверещал телефон. Звонок от шефа не предвещал ничего хорошего.
— Алло…
— Ты что делаешь-то, тебе жить надоело, или как?
— А… что?
— А то! Ты у него документы смотрел?
— А… вниз надо было?
— Ясен пень вниз, какого ж черта ты его наверх-то погнал? Давай назад!
Делаю машинисту отчаянные знаки, он делает вид, что не видит. Бросаюсь в домик, перекрываю шлагбаум где-то там, наверху…
Состав грохочет назад… бросаюсь чуть ли не под колеса, перевожу стрелку, машинист гонит вперед, как будто хочет в отместку переехать меня самого.
Поезд уносится вниз под горку, в темноту ночи, где далеко-далеко внизу мерцают красные всполохи. По-привычке заглядываю в окна, какие-то банкиры, менеджеры, женщины с оголенными плечами… Кто-то еще пытается веселиться, звенят бокалы, кто-то лежит на койке, беззвучно всхлипывает…
Отворачиваюсь.
У них своя жизнь, у меня своя.
Поезда ходят нечасто. Ну, то есть, когда как. Если война какая или чума, тогда, конечно, только успевай принимать, да еще и думай, как бы самому чего-нибудь не подцепить. Правда, хозяин, который в телефоне, сказал, что я ничего не подцеплю, мне нельзя.
А мало ли…
А в остальное время можно сидеть в домике, слушать, как плачет метель. Читать книги. Смотреть телевизор, благо, у меня все при всем, последние достижения науки и техники…
Грохочет состав. Выхожу из домика, смотрю на полные вагоны, ну-у, это вниз, вверх полными вагонами не едут… Прислушиваюсь к обрывкам фраз, квакающих, лающих, англичане, что ли, да нет, америкосы, вон, расселись, смотрят на меня, как на диковинное насекомое, сидят так, будто уже весь мир завоевали…
Ну, погодите уже, устрою я вам…
Перевожу стрелку вниз. Здоровяк машинист бежит ко мне, машет руками. Это что-то новенькое, как-то кулаками со мной проблемы еще решать не пытались…
— О, нет, нет, сэр, вы ошиблись… мы должны ехать наверх.
Фыркаю. Так я тебе и поверю, да чтобы вся эта орда завоевателей мира поперлась наверх… да не бывать этому…
Качаю головой. Неужели придется драться, да нет, быть не может, у них на этот случай что-нибудь предусмотрено…
Тут…
На полустанке…
— Взгляните, сэр…
Смотрю на помятый документ в руках машиниста, гамбургеры он туда, что ли, заворачивал… не сразу понимаю, но вот, блин, точно… наверх…
Покорно перевожу стрелку. Как бы не фальшивый документ… а нет, водяные знаки, все при всем…
Грохочет мимо состав. Люди, люди, люди. Мужчины, женщины, молодые еще, это плохой знак, если все молодые едут, война, что ли… да нет, тут и женщины…
— А что случилось-то? – кричу в окна.
Люди отмахиваются, кто-то отвечает что-то, но слишком неразборчиво, не успеваю понять.
Состав набирает скорость, исчезает в темноте.
Иду в избушку, от нечего делать включаю экран, в эфире новости, с вами… тьфу, блин, опять начнется, пенсии отменили, зарплаты урезали, цены задрали до небес…
— …сегодня 11 сентября в восемь-сорок-шесть по местному времени самолет…
Смотрю на черный дым. Во, блин…
А?
Я как сюда попал?
От поезда отбился.
Нет, я серьезно. У меня это в крови, на каждой станции выходить. Сколько раз от поездов отставал, только мне что в лоб, что по лбу. Вот и здесь тоже. Когда сердце прихватило, в поезде этом оказался… еще орал, а где мое тело, тело потерял… а все хохотали, на хрена оно тебе, ишь, спохватился, при жизни-то не больно его жаловал…
Ну вот.
На полустанке состав притормозил, вот я и вышел. Хорошо здесь, снег, и небо беззвездное, и только по пустоте парят высоко-высоко синие треугольники…
Вот пока то, да се, поезд уехал.
Я остался.
Стрелочником.
Иногда из вагонов выбирались люди. Умоляли спрятать их где-нибудь. что странно, сбежать норовили даже из тех составов, которые шли наверх. Я прятал людей в домике, просто так, знал, что они бесследно исчезнут.
— …вы понимаете, я для них все… все… а они со мной как поступили… вы видели… вы бы видели…
— Да, да, видел по телевизору… ужасно…
Кланяюсь господину Кадаффи, или как его велено звать-величать, товарищ Кадаффи… Кивком головы показываю, что пора бы уже в вагон, и счастливого пути…
Пару раз видел самолеты. Там, высоко. Нет, не наши боинги и конкорды, а какие-то синие, треугольные самолеты, бесшумно летящие из ниоткуда-то в никуда-то. Пару раз спрашивал у начальника, что там летает, пару раз не получал ответа.
Перевожу стрелку. Смотрю, как мимо грохочет бронированный состав, вагоны, украшенные бархатными креслами, позолоченными люстрами, накрахмаленные скатерти, серебро…
Вижу одного-единственного человека, который едет в поезде, на мгновение встречаюсь взглядом с его узкими глазами, он поднимает руку в знак приветствия.
Почему-то все жду, что от поезда отстанет какая-нибудь женщина. Вот так. Просто. И не будет знать, куда ей идти. А я ей скажу, что у меня дом есть. И горячий чай. И чего покрепче.
…подскакиваю на кровати, слушаю грохот поезда за окнами. Во, блин, я даже не помню, куда стрелку в последний раз переводил, вверх или вниз, а то ведь так недолго и…
Выбегаю на улицу, готовый заорать стой-стой-стой – и опустить шлагбаум.
Смотрю.
С ума я сошел, что ли…
Очень похоже.
Нет, никакой ошибки. Состав грохочет с запада на восток. Еще не понимаю, как это может быть, может, ошибся, сейчас развернется… нет, едет, едет с запада на восток.
Смотрю на людей в вагонах, мужчины, женщины, дети, худые, ободранные, иссеченные плетьми, это снизу. Да тут и верхние есть, вот они, в ярких одеждах, поят людей снизу живой водой, кормят плодами с древа познания…
Хочу крикнуть им что-нибудь, сам не знаю, что. сухонькая старушка у окна видит меня, прикладывает палец к губам.
Той же ночью с запада на восток прогрохотало еще два состава. Поменьше.
— Что-нибудь нужно? – спрашивает хозяин в телефоне.
— А… да нет, вроде все есть.
Вот именно, что вроде. Как всегда помнил-помнил, что хотел, как всегда забыл-забыл.
— Все в порядке?
— А… да.
— Точно?
Холодеет спина. Кажется, он знает. Кажется, он проверяет меня…
— А… да.
— Ну, хорошо, если что, звони.
Кажется, он не просек. Кто его знает…
Думаю про поезда. А что тут думать, я про них ничего не знаю.
Правда, сегодня краем уха слышал по радио, столкнулись два поезда, но так и не разобрал, где это случилось, там или здесь…
2013 г.