Вставали еще до рассвета, до сумерек, впотьмах, выбирались из-под драненьких одеял, вылезали из своих нор, сладко потягивались, поскуливали, позевывали, разгоняли остатки сна. Подгоняли друг друга – не спи, не спи, не зевай, будили самых сонных, кто еще мечтал понежиться в теплой постели. Поднимались, собирались – кланами, семьями, отрядами – шли на восток, встречать своего бога.
Шли к храму – на самом восточном берегу нашего островка, среди скал возвышался храм, большой, высокий, в детстве мне казалось, что его высокие пики поднимаются до самого неба – по ним и спускается бог. Приходили, собирались – кланами, семьями, отрядами, — приносили цветы, приносили плетеные бусы, приносили горячие лепешки, приносили вино, каждый нес, кто на что горазд – приветствовать бога.
Ждали. Нетерпеливо, трепетно – ждали. Кто-то не выдерживал, вскрикивал, кто-то в нетерпении ударял в бубен, кто-то пробовал свою свирель – играет ли. Кого-то одергивали – тут же сами в нетерпении начинали покрикивать, повизгивать – ждать бога...
И появлялся бог. Его еще не было – а мы его уже видели, видели его далекие отблески, видели красноватые всполохи. Он выходил – откуда-то оттуда, из ворот храма, и коридоры и стены храма озарялись багровым сиянием. В эту минуту все замирали – не играли свирели, не били бубны, даже вздохов не было слышно.
Мы ждали.
И появлялся бог. Сначала только его краешек – самый маленький, ослепительно-красный, потом краешек становился все шире, больше, ярче – и наконец, бог наполовину выползал из своего храма, сложенного из разноцветных камней. Вот тут-то и подскакивали все – заждавшиеся, счастливые – вот тут-то и били в бубны, и дули в свирели, и пели – на все голоса. Сдерживали свое нетерпение, чтобы не броситься к богу раньше времени.
А уж когда бог поднимался над храмом, замирал на последней ступеньке – забывали обо всем, бросались к нему, несли ему свои дары, бусы, серьги, орехи, лепешки, вино, у кого что было.
Встречали бога.
Просили быть милостивым к нам.
Бог замирал на последней ступеньке – оглядывал нас, наши подарки,
прислушивался к нашим веселым песням. Потом – торжественный миг – взмывал над храмом, поднимался в небо, легко, ловко, парил в небесах. Все выше, выше поднимался бог – начинался новый день.
Порой мы не могли умилостивить бога, дарили слишком мало подарков – и бог гневался, и весь день прятался в туманной дымке. Порой богу нравились наши дары – и тогда он дарил нам свет и тепло в полную силу, и остров наш процветал.
Начинался день. Мы пахали наши поля, и собирали урожай, мы рубили леса и строили хижины, мы выгоняли в луга скот – и на холмах слышался рожок пастуха. Старуха доила свою корову, молодые женщины стирали белье, ребятишки носились взапуски, где-то украдкой парень целовал девушку и оплетал ее шейку ожерельем из камней – и над всем этим светил наш бог, радость наша, наша жизнь.
К вечеру бог снова опускался с небес на землю, к другому храму – на западе. И мы собирались возле храма, дули в свирели, били в бубны, пели прощальные песни. Кто-то тихонько всхлипывал, кто-то плакал, у всех была одна и та же мысль – а что если бог уйдет навсегда, и не проснется утром, не встанет из своего храма. И снова мы приносили вино и лепешки, ожерелья и блестящие камни, чтобы задобрить бога, чтобы вернулся к нам поутру, а еще лучше – остался у нас навсегда.
Но он никогда не оставался. Он всегда уходил – туда, на запад, и исчезал в своем храме, и до рассвета мы его не видели.
Так было все века.
И все века думали мы, куда уходил бог. Кто-то говорил, что бог устает, и ему надо отдохнуть, кто-то говорил, что над богом лежит злое проклятие, кто-то говорил, что бога забирают к себе другие миры, которые тоже хотят свет и тепло. Что случалось на самом деле – не знал никто.
Бог уходил от нас.
Так было до тех пор – пока мы не научились ходить по воде. Конечно, не сами – мы выучились мастерить лодки и плоты, мы наловчились прилаживать к ним паруса и весла. Конечно, все века нас манило море, мы ныряли в волны, ловили жемчуг, ставили сети на мелкую рыбешку, порой оплакивали кого- нибудь, съеденного акулой – но никогда до последних лет не делали мы лодки и плоты...
Когда и кому пришла в голову мысль поплыть за нашим богом – не знаю, может, и не было никакого конкретного человека, беспокойного ума – просто одна и та же идея посетила всех, и все как один сели на плоты и лодки, собрали пищи – на много дней, ударили в весла – плыть за богом, туда, где ночует он, чтобы всегда быть с ним, дарующим свет и тепло. Мы оставили свои дома и свой скот – без сожаления, мы оставили свою жизнь – потому что бог нам был дороже самой жизни...
Мы плыли долго, очень долго – много дней и ночей миновало, и всякий раз мы встречали нашего бога веселыми песнями, и всякий раз провожали своего бога песнями прощальными – и все надеялись, что он не уйдет. Но бог уходил – на запад, на запад, как будто там его ждал кто-то...
… какие-то дела...
И к полудню седьмого дня мы достигли берега. То был не наш берег, другой берег – раньше мы и не знали, что где-то есть другие берега. И мы видели, как наш бог опустился на чужой берег, сначала сел на изогнутую скалу, потом на пальму, потом опустился на холмы.
Мы ступили на берег, мы бежали за богом нашим. Не помню, что мы хотели сделать тогда – может быть, и вовсе схватить нашего бога, скрутить его веревками, не отпускать, держать при себе – все века, все времена. Мы бежали за богом – когда увидели их.
Их было много – мы не могли сосчитать. Они стояли перед воротами храма – жуткого храма, незнакомого храма, пели песни, стучали в барабаны, дули в свирели. И бог – наш бог, жизнь наша – светил для них, рассыпал им свои щедрые лучи.
Крик ужаса вырвался из наших уст – и крик ярости. Мы поняли, куда уходил наш бог, чего ради он оставлял нас – каждый вечер. Мы бросились на них – прежде чем они успели что-то понять, мы накинулись на них, вооруженные копьями и пиками, ножами и топориками. И чужие берега стали красными от крови, и стон и плач были на чужих берегах. И мы перебили всех – молодых и зрелых, мужчин и женщин, стариков и детей.
На чужих берегах были добротные хижины и тучные стада, были золотые поля и апельсиновые рощи – но чужие богатства не радовали наши сердца. Мы забрали у них бога – нашего бога, и пели ему хвалы, и украсили его храмы драгоценными дарами и россыпями цветов.
И бог – как будто внемля нашим песням – опустился с небес на землю, на ступени храма. Помню, как ликовали мы, как кто-то даже бросился на ступени храма – встречать бога, нес ему охапки цветов. Но бог – как будто смеясь над нами – нырнул под ступени, скрылся в глубине храма на самом западном берегу...
… ушел.
Кто-то плакал навзрыд, кто-то бился головой о стену – но большинство из нас молчали, глядя на тускнеющий горизонт. Мы уже знали, что делать, мы знали...
… теперь мы знали, куда ушел наш бог.
Три дня и три ночи жили мы на чужих берегах, — резали скот, собирали орехи и плоды в рощах, готовились к дальнему пути. И на закате третьего дня – когда бог, дразня нас, спрятался в храме – мы сели в лодки и на плоты, мы подняли паруса, ударили в весла, поплыли за нашим богом, куда уходил он. Теперь мы знали, куда уходит бог – где-то там у него есть другие берега, и другие народы, много, много – и всем им надо подарить свой свет...
И мы знали – пока мы не перебьем все чужие народы на чужих берегах, бог не будет светить для нас одних.
Мы плыли долго – десять дней и десять ночей – и кончилось зерно, собранное на чужих берегах, и кончилось мясо зверей, забитых на чужих берегах, и был голод, и кто-то роптал, и кого-то стегали плетьми – чтобы роптанием своим не отгонял от нас нашего бога. И еще три дня и три ночи плыли мы – на запад, на запад, ловили нашего бога, который не хотел оставаться с нами – и на закате четвертого дня мы прибыли к берегу.
Берег был большой – и земля на берегу была большая. Раньше мы никогда не видели такой земли – и никогда не думали, что может быть такая земля. Она тянулась и тянулась насколько хватало глаз – и на огромной земле стояли огромные хижины, которые мы поначалу приняли за скалы, так были они велики, что поднимались к самому небу. И у берегов стояли лодки – такие огромные, что на каждой такой лодке могло поместиться все наше племя, и в хижинах горели огни – такие яркие, что затмили бы свет наших костров.
И над чужим селением светил наш бог – и дарил чужим людям свой свет.
Мы пошли за нашим богом – мы все искали, где кончится это селение, этот берег – и начнется другой берег, и другое селение. Но берег не кончался, и высоченные хижины не кончались, и мы шли между ними – как в глубочайшем ущелье, и мимо нас мелькали стальные ревущие звери, и мы пугливо сторонились их. И над большим сиянием возвышался наш бог...
Их бог...
Мы смотрели, как велико чужое селение – но ему не было конца и края. Мы смотрели, как велики чужие берега – но им не было конца и края. Мы смотрели, как велика мощь чужого народа, чужого племени – но не было конца чужой мощи, и не было той силы, которая была бы сильнее их. Мы видели, как человек убил оленя – убил издалека, одним движением руки. Мы видели, как люди – с белыми лицами и белыми руками – поднимаются в небо на неживых крыльях.
Мы видели...
Мы не понимали...
Люди с белыми руками и белыми лицами говорили с нами – и спрашивали, кто мы и откуда. Мы рассказывали про наши дальние берега – и люди слушали нас, и смотрели на нас в свои хитроумные машины, и говорили, что выложат нас в Сеть, и про нас теперь узнает весь мир. Мы и сами не поняли, как попали в сети – в ловкие сети, расставленные сильными людьми...
Мы поселились на берегах, мы ходили в большое селение, где мыли тарелки и подносили еду людям с белыми лицами и белыми руками, и белые люди давали нам цветные бумажки, которые можно было обменять на зерно и мясо, на хлеб и рыбу – странный ритуал, странное суеверие белых людей. Мы все искали, сколь велико их царство – и все не могли найти его границ, и кто- то из людей с белым лицом и белыми руками сказал мне, что они живут по всей земле...
Мы живем с ними – и когда кто-то из белых людей проходит мимо, мы кланяемся ему.
Мы смотрим на нашего бога – который как будто и вовсе забыл про нас, и светит людям с белыми лицами и белыми руками.
Мы не говорим белым людям, что это наш бог. Еще не время.
Мы еще не готовы к бою.
В основе работы – легенда о боге Солнца, каждый вечер уходящем на своей колеснице за край земли.
) приписывает себе этот псевдоним 
