На квадратных колёсах (часть 2)

Неверный шаг в ненужную сторону

 иногда приводит к открытию.

Георгий Александров

Расступается темнота.

Пропускает поджарого человека с блеклыми глазами.

Смыкается снова.

Человек идет по проторенной дороге, он уже ходил здесь — не раз и не два, с каждым разом все дальше и дальше, нащупывает путь. Подходит к коробке, большой, громоздкой, набирает код.

Ждет.

Ничего не происходит.

Ничего, ему не привыкать. В его жизни было много закрытых дверей и неподдающихся замков.

Все-таки обидно. Чуть-чуть. Ну как всегда.

Что-то шебуршится в темноте, зверушки какие-то, и не поймешь, кто тут живет, света не любят. Сюда еще ни разу не проникал свет, здесь еще ничего не открывали, по ту сторону городского вала и крепостной ратуши.

Тощий человек осторожно взламывает замок. Замок поддается, чуть-чуть, чуть-чуть, ну, ну, ну…

Вспышка света.

Человек как всегда отскакивает, закрывает лицо руками, чтобы не плюнуло оттуда чем-нибудь, не вспыхнуло, не обожгло. А то люди уже и без глаз оставались, и с обожженными лицами, и много еще чего было…

Из коробки никто не выскакивает, никто не набрасывается, никто не впивается в горло. Человек осторожно заглядывает в ящик, смотрит на ламповую трубку, черт, сколько над ней бился…

— Спасибо.

Темные руки выскальзывают из темноты, вытаскивают трубку.

— Это моё…

Кто-то другой как будто не слышит Хатона.

— Спасибо. Спасибо.

Хатон бросается за вором, тут же получает сокрушительный удар в челюсть, темнота ощеривается искрами. Хатон хватает кого-то за ногу, швыряет на землю, ламповая трубка разлетается вдребезги, ничего, главное, она открыта. Хатон бьет невидимого врага обломками ламповой трубки, еще, еще, еще, слишком часто проигрывал, слишком часто оставался здесь ни с чем, нокаутированный очередным кем-то более предприимчивым…

Враг не шевелится.

Хатон вытягивает руки в темноту, так и кажется, что темнота сейчас их откусит, пальцы натыкаются на что-то горячее, липкое, влажное. Хатон пробует на вкус, все еще не отучился пробовать на вкус, мало еще, что печень — голимая сурьма со свинцом…

Пробует.

Фыркает про себя, бывает же. Тут нужны какие-то погребальные речи и поминальные обеды, не знает Хатон никаких погребальных речей и поминальные обеды готовить не умеет.

Уже подходя к городу с ламповой трубкой в руках, задним числом вспоминает, что надо бы вытереть руку.

И задним числом думает, что это был не Гардис.

Почему-то так кажется — не Гардис.

Нет открытия, если нет открытия этого открытия.

Алишер Файз

— Нельзя сюда, мужчина, нельзя сюда!

Тощий человек как будто не слышит, заходит в полуразрушенное здание госпиталя, где повсюду — в палатах, в коридорах, кажется, только что не на потолке — лежат раненные. Оглядывает людей, брезгливо принюхивается к запаху тления и смерти.

— С этим что? — показывает на человека, из которого как будто уже по каплям уходит жизнь.

— Гангрена… ногу вчера ампутировали, заражение крови пошло…

Тощий наклоняется над раненным, что-то набирает в шприц, вонзает иглу в тело…

— Вы… вы что делаете, нельзя так, нельзя, вы кто такой будете?

Человек называет себя.

Вздох восхищения по комнатам.

— Благодетель пришел.

— Спаситель.

— Он, говорят, людей воскрешает…

— Ври больше…

— Да я сам видел.

— Да бухать меньше надобно…

— Вы… так это вы… так что ж сразу-то не сказали? В следующий раз говорить будете, а то вот так ввалились, ни здрассте, ни до свидания…

Человек, казалось, не слышит медсестру, обходит пациентов, полушепотом задает вопросы, что-то впрыскивает, идет дальше, наконец, бесшумно выходит из госпиталя, не через дверь — через стену, через пролом в стене.

— Постойте! Да подождите же!

Сестричка бежит за тощим человеком, зовет его по имени, если это вообще имя, а не что-нибудь…

— Что такое?

— Давайте… провожу вас.

Он недовольно фыркает.

— Куда?

— Такой вы смешной… а вы где живете?

Снова фыркает.

— А почему вас это интересует?

Двое идут по разрушенной улице, по городу, который только-только начинает оживать после войны, зализывает раны, отстраивает то, что еще можно отстроить, разгребает руины. Все кончилось, как-то сравнительно быстро кончилось, если только у Гардиса нет в запасе еще чего-нибудь, а у него есть в запасе, можете не сомневаться. Двое проходят мимо стены дома с надписью — при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна.

— А вы давно здесь?

— Что?

— Вы здесь давно?

— Да… с самого начала, — говорит Хатон, не уточняет, с начала чего.

— А  я тут недавно приехала… жуть такая…

Хатон кивает.

— Жуть.

Двое заходят в то, что, что было музеем, Хатон вышагивает через анфиладу, то пропадает в тени руин, то снова появляется, выхваченный отблесками прожекторов.

— И это все вы?

— А? Вы ко мне обращаетесь?

— Это… это все ваше?

Хатон не понимает. Оглядывает залы, история человечества, разложенная по полочкам, кремень, уголь, соха, борона, сбруя, уздечка, седло с попоной, расшитой рунами, глиняный горшок, первые неумелые свирели, вырезанные из трубчатых костей. Колесо. Кто-то умный возле колеса пририсовал велосипед с квадратными колесами. Прялка. Веретено. Ткацкий станок. Западня-самострел на крупную дичь. Первые кирпичи, обожженные в глиняной печи. Ножницы. Паровой котел. Воздушный шар. Аппарат тяжелее воздуха. Конвейер.

Хатон как будто не видит всего этого, не замечает табличек под экспонатами, где скромно значится — Хатон, Хатон, Хатон, и даже там, где помечено — изобретатель неизвестен, или — изобретатель безымянный — и то кто-то подписал карандашом: Хатон.

Кстати, карандаш, это тоже Хатон. И перо. И авторучка. Видели такие, да, которые в чернильницу макать не надо, кляксы сажать? А-а, вы-то уже знаете, у вас-то уже и эти, как их, ай-попады, там на кнопки жмешь, или я там не знаю, на что, он сам все пишет…

Хатон оглядывает соседнюю витрину, каменный топор, лук и стрелы, костяной нож, самострел, пищаль, пушку с ядрами, духовое ружье, пулемет, это какой марки, не видно, а все равно Хатон в этих марках не разбирается. Проводит пальцем по запыленным табличкам, Гардис, Гардис, Гардис, Гардис, Гардис совместно с Кольтом, Гардис совместно с Вадерфриттелем, Гардис, Гардис, Гардис, Гардис…

— За вами интересно наблюдать даже когда вы молчите.

Хатон не отвечает, кажется, не слышит.

— А что вы в свободное время делаете?

— А?

— В свободное время чем занимаетесь?

Хатон растерянно пожимает плечами, а что, разве есть какое-то свободное время…

— Какие фильмы смотрите?

— Не смотрю.

— А что так?

— А зачем…

Хатон вышагивает по анфиладам, выискивает что-то на витринах, а что это порох подписали — Гардис, с каких это пор его Гардис открыл… Длинные пальцы вытаскивают что-то с разбитых витрин, ключи, отмычки от ящиков, может, что подойдет.

— Любимая песня?

— А?

— Музыку какую слушаете?

— Не слушаю.

— Да вы что?

Сверкают блеклые глаза.

— Зачем?

— А зачем люди дышат? — сестричка обижается, её зовут Ника, а он даже не спросил, что ее зовут Ника, ему все равно, что ее зовут Ника, ему вообще всё всё равно.

— А вы сейчас куда?

Хатон пожимает плечами, не все ли равно… заходит в комнатенку, посреди которой стоит коробка, достаточно большая, Ника еще отмечает про себя, замок хитрый, тройной, тройные замки еще никто не открывал, вообще считается, за ними ничего нет…

— У меня тут печенюшечки есть, чайку попьем… — Ника входит в комнатушку, Хатон отодвигает ее, грубо, бесцеремонно, испуганно.

— Сюда нельзя.

— Да вы что?

— Нельзя вам.

— Хатон, вы так с людьми-то не обращайтесь, вы их оскорбля…

Хатон захлопывает дверь перед Никой, растирает виски, колотит кулаками в стену, как будто это поможет успокоиться. Садится на корточки перед ящиком, терзает замок.

Ника закусывает губу, чтобы не разреветься, неужели, опять, все так хорошо начиналось, неужели, опять…

— …капитулировать в течение двадцати четырех часов, в обратном случае будем вынуждены применить оружие Судного Дня.

Голос Гардиса, он редко сам выступает по радио, предоставляет это сильным мира сего. Но на этот раз готовится что-то особенное, поэтому — сам Гардис.

— А что он придумал? — Ника спрашивает, не получает ответа.

Отвечать некому.

Входит врач, засыпает на ходу, здесь все засыпают на ходу, протягивает руки, греет у печки.

— Сейчас передавали… эвакуируемся из города. Срочно. Пока не вдарили.

— Чем… вдарили?

— Откуда я знаю, чего у него там, у Гардиса этого… Давай скорей… раненных в машины… и в темноту.

— В темноту?

— А куда денешься, хоть в темноте от них спрячемся… ну не в саму темноту, в сумеречную зону…

Нике страшно, сумеречная зона — это новенькое что-то, в сумеречную зону нормальные люди не ходят, ходят только долбанутые, вроде Хатона, про него люди говорят, он малость того, кукукнутый. Вот такие кукукнутые туда ходят, и не возвращаются…

Машины уезжают из города, увозят людей в полумрак, так и хочется уйти подальше в темноту, чтобы точно не добрался враг, только как же туда уйдешь, кто сказал, что там только ящики нераскрытые стоят, мало ли там что… Один так в темноту ушел, потом вернулся, кровью харкал, и кожа с него клочьями сползала…

На окраине города собираются солдаты, принять последний бой, как-то все понимают, нет шансов против того, что открыл Гардис в какой-то из коробок…

Гардис…

Ника подскакивает.

— Хатон!

— Это кто? — в голосе врача слышится укол ревности.

— Хатон… он там остался…. В городе…

Ника бросается по улицам, кто-то кричит ей, барышня, барышня, вы куда, куда-куда, на Кудыкину гору воровать помидоры…

Ника проносится по анфиладам, мимо истории, разложенной по полочкам и посаженной под стекло, барабанит в дверь.

— Хатон! Хатон, да откройте же, не смешно уже, я…

Дверь открывается удивительно легко, не заперта, окно напротив распахнуто, за окном слышится гул, опять боевые самолеты, что-то несут на этот раз…

Не бомбят.

Вот это странно, что не бомбят, пролетает самолет, с него спускается что-то на парашюте, что-то…Гуманитарная помощь, не похоже… Ребятишки стайками бегут к тому, на парашюте, что там за штука…

Треск вертолета.

Крохотная стальная саранча появляется откуда-то из ниоткуда, крохотные манипуляторы захватывают парашют, вертолет со странной ношей уносится куда-то к холмам за городом, сопровождаемый ураганным огнем. Враг не хочет, чтобы ноша на парашюте плавно опустилась на землю, враг хочет, чтобы она упала, чтобы…

Вертолет плавно опускается на холмы. Из вертолета выпрыгивает Хатон, даже отсюда видно — Хатон, казалось, он не замечает обстрела, разворачивает измятый лист ватмана с непонятными чертежами, показывает тому, в самолете…

— Хатон!

Ника сама не понимает, как бежит к Хатону, вроде бы не бомбят, вроде бы не опасно, только чует сердце, здесь происходит что-то во много раз страшнее любой бомбежки, что-то…

— Хатон!

Хатон оборачивается, морщится, будто ему сделали больно…

— Не кричи… не кричи…

Хатон пугливый, Хатон не любит, когда кричат. Когда кричат, хочется спрятаться, затаиться, переждать…

— Хатон…

— Только бы он был за штурвалом… только бы он…

— Кто, Гардис?

— Да не кричи…

Самолет делает круг, берет выше, выше, исчезает за облаками…

— Ушел?

— Ушел… понял, что у нас тоже эта штука есть… — Хатон все еще потрясает чертежами, будто пытается закрыть ими весь город.

— Что есть?

— Это… это… — Хатон захлебывается кашлем, выхаркивает кровавую слюну, — черт, хватанул-таки…

— Что хватанул?

— Дозу…

— Вы что… наркотики?

— Какие наркотики, еще их мне не хватало… — Хатон подносит непонятный прибор к так и не упавшей ноше, мотает головой, — нет, не здесь, это в лаборатории… Заходили туда?

— Ну да…

— Я вам говорил, не ходить, что вы в самом деле…

— А что вы там такого от людей прячете?

Хатон не договаривает, снова захлебывается кашлем.

— Чаю… чаю вам принести?

— Мо… молоко.

— Да где я вам здесь молоко возьму?

— А вы уж постарайтесь… возьмите…

Падает на песок, сгибается пополам…

Главный Закон Изобретательства:

Нельзя, не перегнув палку, изобрести колесо.

Это все враки, что если туда пойдешь, в темноту, где ящики неоткрытые, останутся от тебя рожки да ножки…

А?

Хатон-то?

Выживет, куда денется. Дозу, конечно, хватанул, может, и инвалидность дадут, только плевать он хотел на эту инвалидность.

Ничего, отлежится, ему не привыкать. И не такое случалось, он и в субмаринах тонул, и на картонных крыльях падал, и на первой машине с моста навернулся, и…

А?

Не-ет, космос у него еще впереди. Держите пальцы крестиком, чтобы оттуда не навернулся.

А Хатона пока оставьте в покое, дайте отлежаться. Лучше сходите пока туда, в темноту. Вот честно признайтесь, хотелось вам туда пойти? Не за Хатоном по пятам, что за Хатоном по пятам, он все откроет, вам пустые ящики останутся. А вот так. Самим.

И не бойтесь, не бойтесь, это все старушечьи пугалки, что пойдете в темноту, и слопают вас с косточками. Никто не слопает, нет там никого. Ну может, и есть там какие-то, живут в вечной темноте, только они сами людей боятся. Бывает, идешь вот так по темноте, наступишь на кого-нибудь пушистого, он с писком от тебя удерет во все лопатки.

Не более того.

Так что не бойтесь. Попытайте счастья. Фонарик возьмите, пригодится. Осторожно. Вот так. Что такое? Ну что испугались, тела мертвого никогда, что ли, не видели? То-то же… А вы как хотели, между открывателями тут знаете, какая вражда, ни на жизнь, а на смерть. Что? В какую полицию, что вы там сообщать пойдете, полиция темнотой не занимается, полиции в городе проблем хватает.

Коробки, коробки, коробочки, коробушечки. Больише, маленькие, разные. Какие-то видны сразу, какие-то врыты в землю, какие-то вообще под землей. Замки, замочки, замочечки. А? Ключи где? И не просите даже, нет у меня ключей, и ни у кого нет. Коробку-то найти не проблема, а вот ключ к ней…

Ну попробуйте вот эту с кодовым замком. Вы третьего сентября родились? Все почему-то обычно свою дату рождения вводят.

И что?

Не вышло.

Хотите попробовать еще? Это вам не лотерея, что вы в самом деле… вот, на коробке формулы, графики, их читать надо, там, глядишь, докопаетесь. Да, это жизнь положить надо, чтобы докопаться, а вы как хотели, а?

То-то же.

Это там кто идет… Не бойтесь, не бойтесь, это человек, такой же, как вы, голова, два уха. Можете с ним раскланяться, ничто не обходится так дешево и не ценится так дорого, как вежливость. Кто сказал? Не знаете? Потом в книгах посмотрите…

Это Гардис. Терпеливо сидит над ящиком, перебирает коды в замке, один не подходит, второй, третий… подошел. Гардис открывает ящик, вытаскивает провода, экраны, модемы, нате вам, получите-распишитесь, первая компьютерная сеть.

Так что ничего…

А?

Ну погуляйте, погуляйте здесь еще. Может, чего откроете… Я что, возражаю, что ли…

Стук в дверь.

Вот так. Ближе к рассвету. Иван Петрович еще хочет бормотнуть про себя, кого черт принес, пошли все на фиг. Не бормочет, смотрит в комнату Хатона, пропахшую не пойми чем, видит, что самого Хатона нет.

— Иду, иду!

Распахивает дверь, ну только посмей уже уйти…

Входит Хатон, вернее, то, что было Хатоном, неловко стирает с лица потоки крови, поправляет остатки курточки, кстати, курточку на молнии тоже Хатон открыл, если что.

— Ни фига се, это ты где так?

— Люди… люди…

Иван Петрович переводит дух, хорошо хоть люди, а то доходится Хатон за тридевять земель, отметелит его кто-нибудь в темноте, неважно, кто…

— Там, что ли, в темноте чего не поделили?

— Не-е… люди… тут…

А что так? Евреев, вроде, не лупят уже, да и на еврея ты и близко не похож…

— Машина… машина…

— Отродясь у тебя машины не было, окстись… сам машину открыл, сам на своих двоих топаешь, сапожник ты наш без сапог…

— Столько этих… аварии… это самое…

Иван Петрович кивает, ясное дело, сколько уже народу в автомобилях погибло, а виноват кто? Не-е, народ себя винить не любит, народ изобретателя виноватым сделает, ни одной целой косточки на нем не оставит. Это ещё полбеды, в древности и похуже было, когда какой-нибудь сын вельможи пострадает, потом изобретателя на костер.

— Салфетку… салфетку…

— Какую, на фиг, салфетку, айда, в кухню, перевяжем… горюшко ты мое, Ника завтра придет, запричитает…

Хатон выбирается из комнаты, прислушивается к голосам. Голоса в зале, это всегда не к добру, как бы прошмыгнуть незаметно, а то начнется, а-а-а, Хатоша, да посиди с нами, да что как неродные, ой, а автограф можно, а Хатон не знает, как писать автографы…

Сегодня хочется не быть. Затаиться, лежать тихо-тихо, еще лучше — не дышать, не спугнуть самого себя…

— А-а, Хатоша!

Началось.

— Да что как неродные-то!

Гости, большие, шумные, Хатон как всегда не различает лиц, имен, голосов, как люди вообще отличают друг друга, как-то у них это получается…

— Здрасст…

— Кто это вас отделал так?

Хатон разводит руками, хочет спрятать лицо, хочет сам спрятаться, знать бы еще, как…

— Над чем работаете?

— Да… над всем… помаленьку…

— Загадочный вы наш… как всегда темните…

— Вот что, Хатоша… Ближе к делу давай… — Иван Петрович подтягивается к Хатону, нескладному, долговязому, — человечка одного обучить надо.

— Чему… обучить?

— Чему-чему, уму-разуму. Вот, Максик, сыночек Сид Сидыча, а это Хатон, познакомьтесь… Ну вот, Хатош, ты сегодня в темноту пойдешь, его с собой сводишь, покажешь, как там ящики открывать.

Хатон даже не говорит, что не собирался идти ни в какую темноту. И что ящики так просто не открывают, там над одним ящиком годами можно биться, если не веками. И откуда люди думают, что стоит пустить открывателя в темноту, перед ним все ящики сами распахнутся, попрут оттуда вечные двигатели и машины времени…

— Вот и славненько, покажешь ему там все… Только ты это, туда, где оружие, не води, еще подорветесь там на чем-нибудь…

Хатон взвивается.

— Я что, оружие открываю?

— Уймись, уймись, что ты, в самом деле… что за человек, на драной козе не объедешь, вот всегда такой…

— А зачем его на драной козе объезжать? — Максик хохочет, все хохочут, Хатон растягивает губы в вымученной улыбке.

Самое большое несчастье, которое постигло человека,

  — это изобретение печатного станка.

Бенджамин Дизраэли

Темнота расступается.

Как-то нехотя, настороженно, темнота вообще чужих не любит. Своих она тоже не любит, да для темноты нет своих, темнота она сама себе чужая.

— …а еще такой анекдот… Вам не мешает перо на моей шляпе? А ничего, я его обрезал, теперь мне все видно… — говорит Максик.

Хатон кивает, Хатон всегда кивает, когда ему что-то говорят. К чему здесь анекдоты, к чему здесь Максик, к чему здесь все…

— А вы какие фильмы смотрите?

Хатон сжимает зубы. Началось.

— Не смотрю.

— А что так?

— А так.

— Да ну, круто, этот, Человек-таракан, он по облакам ходит, как по земле, там этот весь мир захватил, у него станция военная в небе… в последней серии… и…

Харон сжимает зубы. Темнота не любит, когда говорят, темнота, она пугливая, ящики пугаются человечьих голосов… И эти тоже пугаются, пушистые какие-то, разбегаются с писком…

— А это кто, мыши?

— Не…

— А кто?

Хатон пожимает плечами, чёрт их пойми…

— Так давно ходите, и не знаете?

Так и хочется развернуться, заорать, я какого черта все знать должен… И как назло ни одного ящика, который можно легко… не-ет, про открыть даже не заикайтесь, открытие так с ходу не делается. А хотя бы какой-нибудь ящик, который уже начали потихоньку взламывать, там ящик открыли, в нем еще один, его открыли — там коробка, в коробке сундук, в сундуке шкатулка, в шкатулке…

…вот-вот, не надо про Кощееву смерть… 

Или хотя бы ящик, на котором уже кто-нибудь (Хатон, больше некому) нацарапал какие-нибудь формулы, расчеты, помучаешься над ними месяцок, глядишь, откроешь…

Тут надо загнуть умную речь, знать бы еще, как загибать умные речи.

— Ну… можно тут целыми годами ходить, не открыть ничего, если не знать, как подступиться… вот стоят коробки, мы даже не знаем толком, из какой научной области… химия, физика, математика, астрономия…

— В школе все задолбало…

Хатон кивает, да, возможно, не знаю, в школу не хожу.

— Так что бывает, люди над одной коробкой годами бьются…

— А эту можно? — Максик показывает на ярко раскрашенный ящик.

Хатон пожимает плечами, у меня-то что спрашиваешь, я, что ли, хозяин всего этого склада, что хочешь, то и открывай. Спохватывается, задним числом смотрит на коробку, нет ли черепа со скрещенными костями. Это значит, или сам пострадаешь, если откроешь, или еще кто пострадает где-нибудь в какой-нибудь Японии… Нагасаки слышали?

Нет, черепов нет. Костей тоже.

Максик открывает ящик. Вот так. Просто.

— А вы говорили, годами.

Хатон не понимает. С ума он сошел, что ли. Очень похоже. Коробушка-то простенькая, над ней уже кто только не работал, кибернетики те же. Как бы потом с каким-нибудь Касперским объясняться не пришлось, может, он тут недооткрывал, оставил, вечерком придет, а-а-а-а, какая сволочь открыла…

— Крутя-а-ак… во-о-обще, тут игрушки, блин, ты смотри, смотри, вон этот бежит, а в него стрелять надо, ай-й-й, черрр-т…

Хатон не успевает спросить, с каких это пор они стали на Ты. Хатон вообще ничего не успевает спросить, Максик перегибается через коробку, падает внутрь.

— Ты там живой, нет? — Хатон пытается острить, острота получается какая-то жалкая.

Смотрит в коробку, еще не понимает…

Смотрит…

Еще протягивает руку, еще пытается дотянуться до дна той бездны, которая открывается там, в ящике…

— …а раньше такое бывало?

— Да… как бы…

— Да или нет? — следователь хмурится.

Хатон снова пожимает плечами, разве можно здесь отвечать однозначно…

— Да… со мной нет.

— Ну спасибо вам… вот здесь распишитесь, с моих слов записано верно… И вот здесь еще… сами понимаете, врать нехорошо… Подтверждаю достоверность вышесказанного.

Хатон не понимает, может он идти, или еще нет, Хатон вообще не понимает, что случилось…

— Все, все, свободны…спасибо.

Хатон выходит в сумерки, здесь уже не светло, но еще не темно, может, можно что-то нашарить, здесь много ящиков стоят нераскрытых, которые можно раскрыть…

— Парень, ты куда сыночка-то хозяйского дел, а?

— Да никуда я его…

— Ты че, попутал чего-то?

Рушится мир.

Визг тормозов, надрывается сирена, крутые кулаки исчезают. Кто-то подхватывает Хатона, бросает в  машину, давай, живей, гони…

— Крепенько они тебя… — кивает Иван Петрович, — Это теперь тебе где-нибудь затихариться надо, не отстанет… за сыночка-то за своего…

Я просто изобретаю, а потом жду,

пока появится человек,

которому нужно то, что я изобрел.

Р. Бакминстер Фуллер

А чего вам в городе не сидится-то?

Понимаю, понимаю. Что там город какой-то, там все открыто уже в городе этом на тридцать три раза. И вообще шум, гам, грязь, правда что, начинаешь понимать Хатона, который вот так от людей уходит… в никуда.

Можете пооткрывать что-нибудь. Время сейчас хорошее. Да, бывают дни хорошие для открытий и не очень. С погодой как-то связано, или с магнитным полем, или я не знаю, с чем.

Ну, когда-нибудь откроем, с чем связано.

А пока… да что вы от одного ящика к другому бегаете, этот не открыли, к тому пошли? Так дела не делаются. Вот, на Хатона посмотрите, выискал себе коробку, и сидит над ней, колдует. Хатон поумнее нас будет, выискал коробку, которую уже кто-то открывал. Кто-то. Когда-то. А что, бывают такие, придут, откроют что-нибудь, повертят-повертят в руках и бросят. Может, не поняли, что к чему. Может, не нужно. Может, дотащить не смогли до города. А то открыть, это полбеды, а вот как вы самолет или субмарину до города дотащите? То-то же. Вот так откроет кто-нибудь, потом в город прискачет, а-а-а, открытие, а-аа-а, деньги нужны, в город привезти… люди настораживаются, а что за открытие, а сколько прибыли с него будет, а как далеко ехать, а-а, не, не надо, это же в какую даль переть…

И все.

И лежит коробка, вроде бы открытая, и вроде бы нет.