Скорбная грязь беззвучных ночей. Язвы на непорочной плоти выбитых окон. Равнодушный чёрный паук отчаяния. Вязкая струя холодного кашля. Критическая масса очагов давления. Двойственная природа расчленённого смеха. Замкнутая в себе, ограниченная свобода творчества. Отброшенные ценности. Открытое пространство за больной спиной. Щетина правильного мнения. Дырявые моральные установки. Пылающее уродство абсолютной истины. Стремление к лишению жизни, к массовому насилию и террору вырывается из тайников злых душ, захватывает власть. Власть эта ничем не скованна, и зловещее колесо жестокости, всячески оправдываемой, стремительно вращается.
Право на жизнь легко отнимается, и смертельный приговор в скором времени приводится в исполнение. Убийства должны совершаться как можно быстрее. Ритуал казни занимает очень мало времени. Смерть ставится на конвейер, почти полностью автоматизированный. Технические приспособления служат для совершенствования акта лишения жизни, для надёжного убийства. Гильотина – идеальный механизм для сплошного потока непрекращающихся казней, безотказное устройство верного и практически безболезненного уничтожения людей. Падающее вниз лезвие отсекает несчастные головы. Одна голова за другой отделяются от тел. Лучшего орудия, кажется, придумать невозможно.
Через закрытое окно с высоты я вижу работу гильотины, наблюдаю нескончаемые безжалостные акты лишения бытия. Массовый страх владеет всем многочисленным обществом. Совершаемые палачами, повелителями покорных гильотин убийства оправдывают, им придают едва ли не сакральный смысл. Суды действуют очень быстро, и чаще всего осуждённого ждёт именно смерть. Бесконечную, каждодневную череду убийств объясняют необходимостью сих деяний для прогресса, строительства безоблачного завтрашнего дня. Обвинить человека могут в чём угодно, за любую провинность гражданин может стать убиенным. Мне страшно выходить наружу, ибо мою вину в чём-то, неведомом мне, каждый способен при желании разглядеть, найти малейший изъян, дающий право на суровое наказание вплоть до самого страшного. Я вынужден оставаться под защитой стен, лишённый свежего наружного воздуха, настоящего солнечного света.
На свой страх и риск я всё же одеваюсь и выхожу наружу. По тихим улицам иду, не останавливаясь. В киоске покупаю газету. На многих страницах напечатаны списки тех, кто был казнён за последние дни. В неприметном безлюдном месте встречаю человека. Но нет, это вовсе не человек. Он выглядит, как человек, ничем от остальных не отличающийся. На самом деле это неразумная машина, многосоставный, хитроумно сконструированный неизвестным творцом автомат, имитирующий человека. Он продаёт мне одну таблетку. Она небольшая, имеет белый цвет. Я кладу таблетку в карман. Затем отправляюсь в обратный путь.
Дома я помещаю таблетку (а таблетка эта необычна) в рот, затем запиваю водой и проглатываю. Её действия не приходится долго ждать. Вскоре всё, что окружает меня, исчезает, теряя форму и малейшие признаки контура. Пространство и время соприкасаются друг с другом, вступая в химическую реакцию, в которой оба данных элемента растворяют друг друга до полного исчезновения.
Неровная мыльная поверхность вскипает, и ужасающие демоны покидают её, победоносно расправляя перепончатые крылья, раскрывая рты, полные хищных зубов. Пламя играет само с собой в весёлые и странные игры, уродующие кожу. Уголь сыпется с противоположной мембраны, состоящей из скользящих параллельно друг другу линий. Слабоумие овладевает разрозненными участками мозга.
Воля неизмеримо сильнее разума, и я иду через кривой тёмный лабиринт, изредка спотыкаясь. Лабиринт начинает сжиматься, доставляя физические страдания и ментальные мучения. Но затем он вновь успокаивается. Я дохожу до конца лабиринта, до слепящего белого света. Белый свет обволакивает меня неощутимой плотной пеленой, не сковывающей движений. Затем на смену ему приходит настоящее пиршество переливающихся, играющих цветов и оттенков.
Два толстых безликих близнеца, одетых в одинаковые невыразительные белые одежды, хладнокровно и методично наносят мне удары острыми мясницкими тесаками. Я пытаюсь защититься, но тело моё меня почти не слушается. Болезненные глубокие раны исторгают алые ручейки. Ран становится всё больше. Я падаю и уже не могу подняться. Лишённые лиц, не испытывающие никаких эмоций, возможно, даже не способные мыслить, двое близнецов продолжают совершать акт моей казни. Предсмертный ужас проходит через всё тело, и умелые, даже красивые, грациозные удары приближают неминуемую кончину. Вот удар тесака разрубает мою шею. Кровь взлетает вверх, рот мой открывается и таким остаётся. Глаза стекленеют. Ещё несколько ударов нарушают органическую целостность головы и черепа, рассекая их. Близнецы без лиц сделали то, что должны были сделать. И весь мир сжимается в агонизирующую и подверженную саморазрушению плотную точку.
