Беззвучные отголоски полузабытой любви. Странное, неясное наслаждение, смешанное с мучительными переживаниями. Игра текучих, непостоянных эмоций. Упоительные грёзы и неожиданное столкновение с чужой грубостью. Непослушные предметы. Пространство свободы, ограниченное колючей проволокой. Запредельный шаг агонизирующей мысли. Запертая внутри души колоссальная энергия, энергия духа, крайне противоречивая, лишённая чёткой формы. Радость волнующейся сладострастной плоти. Пыль пройденных дорог остаётся на ботинках. Горячая почва обжигает ладони.
Поверхность грязного низкого стола неизвестного назначения. Короткий карандаш. Строчки на покорной бумаге, начертанные серым грифелем. Тихо включенное радио. Играет незнакомая мелодия, не вызывающая сердечного отклика. На бумаге выражены далеко не все мысли. Мысли переполняют рассудок. Дойдёт ли сие письмо до адресата? В мире существует множество вопросов, на которые мы не можем найти ответы. Усталость и желание спать.
Чередующиеся дни и ночи. Таинственные звёздные чертежи. Лунный свет. Надоедливая еда и дешёвые удобства. Тщетные поиски гармонии и независимости. Всё новые и новые проекты. Равнины, горы и холмы. Наблюдательные окна. Судьбоносные решения. Пылающие свечи. Неисчислимое число по-разному интерпретируемых конструкций реальности. Мёртвые крысы на раскалённом, потрескавшемся асфальте. Колонны опасных кочевых муравьёв. Запах бензина. Пилигримы в чёрных монашеских одеждах. Иссушенные тела – показатель аскетизма. Я с раннего детства думал, что аскетизм мне чужд. Наверное, я был прав. Редкие тюрьмы, где томятся десятки и сотни заточённых за самые разные преступления.
Гостиница, в которой почти нет постояльцев. Я лежу на узкой тахте и смотрю в потолок. Его сложно различить в ночной темноте, заполняющей комнату. Уже очень поздний час. Бессонница одолевает меня. Она – моя частая спутница. Недалеко от гостиницы находится огромная, смердящая свалка. На ней водятся большие птицы редкого вида. Мне недавно предлагали вместе с другими добровольцами отправиться на охоту на этих удивительных тварей. Обещали за это неплохо заплатить. Но я отказался, ибо не было у меня желания охотиться.
Заброшенный в чужие земли, я молил судьбу быть благосклонной ко мне. Она слышала мои просьбы и одаривала меня радостью и мучениями. Всё, что окружало меня, было непостоянным да самой крайней степени, до последней возможной черты. Навязчивые воспоминания, прилипающие к сознанию. Куда, куда от них деться? Как их преодолеть? Я вёл с ними тихую войну, но они раз за разом побеждали. Я проклинал не раз застрявшие в памяти лица. Однажды, охваченный ураганом дикого гнева, в заброшенном доме я молотил кулаками зеркальное стекло, изрезав в итоге кисти рук. И всё же нельзя сказать, чтобы я был полностью кем-то или чем-то повержен. Но бытие моё время от времени бывало сильно отравлено ядом неизвестного точно происхождения.
Летящая мимо меня туча маленьких розовых бабочек. Я заворожено смотрю на неё. Что-то невероятное, безумно притягательное есть в этих крылатых созданиях. Туча быстро удаляется, становясь всё меньше, превращаясь в точку, потом и вовсе исчезая. Сердце моё бешено бьётся. Переплетения противоречивых часов и минут.
Размеренный шум многочисленных работающих механизмов, которые расположены под землёй и на земле. Машины, функционирующие без участия людей, управляемые совокупностью программ, искусственным интеллектом, извлекают из природы заложенный в ней потенциал. Что несут они человечеству? Благо или, напротив, зло, опасность? Скорее всего, и то, и другое. Техника уже давно, наверное, развивается автономно от людской цивилизации, по собственным законам, согласуясь с собственной логикой. Жара обжигает меня. Я ищу тень, бегу прочь от обширных технических комплексов.
Мёртвая, выжженная пустыня, на земле которой часто можно встретить человеческие скелеты, остовы автомобилей и сломанных роботов. Широкое озеро с голубой водой, окружённое сочной зеленью травы. Над озером медленно летит летательный аппарат сферической формы, принадлежащий, судя по яркому логотипу, какой-то корпорации. Белые пушистые облака.
Я беседую с пожилыми рыбаками. Они не жалуются на судьбу, они довольны абсолютно всем. Они радуются великолепной природе. Я отчасти завидую им. Рыбачить я не умею. Да и не увлекался я никогда рыбалкой. Так же, как не увлекался и спортивными играми. Но вот спортивная, игровая суть какого-либо дела, предприятия мне всегда нравилась. Ибо я люблю игру. Играют ведь и многие взрослые люди, часто не осознавая этого.
Вид далёкого города. Я рад тому, что вижу город. Вскоре я уже там. Иду по шумной улице. Некоторые прохожие почему-то странно смотрят на меня. Вдруг я слышу пронзительный визг сирены. Полицейская машина. Полицейская машина где-то рядом. Она подъезжает совсем близко, сирена сводит с ума. Вдруг она замолкает. Из остановившегося автомобиля выскакивают несколько стражей порядка с карабинами. Они хватают меня, грубо укладывают лицом вниз. Руки мои вскоре связывают прочными резиновыми жгутами. Затем меня без слов заталкивают внутрь автомобиля. Быстро куда-то везут. Я пытаюсь задавать вопросы, пытаюсь понять, в чём дело, что происходит. Но это не имеет никакого действия. Вскоре меня привозят в полицейский участок.
В душной камере, не понимая ровным счётом ничего, я провёл несколько дней. Один раз мне в вену на руке вкололи ампулу какой-то жидкости. Для чего это было нужно? Ужас, настоящий бытийный ужас, немыслимый страх, охватил меня. Охватил и не желал отпускать.
Затем меня поместили в психиатрическую больницу. Прошло несколько месяцев моего в ней заточения. Меня время от времени заставляли глотать какие-то пилюли. Они были безвкусными. Не ведаю я причин, по которым меня удерживают в этом доме скорби.
Солнечный день. Я бесцельно брожу по своей одиночной палате. Кушетка стоит у стены. Стены стерильно-белые. Одеяние на мне такое же ослепительно белое. Шаги мои измеряют пространство заточения. Вдруг, совершенно неожиданно, я получаю освобождение от всего.
Разум, этот великий инструмент тирании, заражённый неистребимыми тоталитарными притязаниями, погибает. На место разума, на место канонов и чёткой иерархии приходят локальные беспорядки и анархия. Случайность всё смешивает, она заменяет собой метафизику и насильственные основания. Процесс стремительного, радикального изменения – на место знания приходит незнание. Сам смысл слова «знание» меняется. Мышление отныне становится совершенно иным. Всё получает дискретное, прерывное, катастрофическое развитие. Система рассыпается на великое множество осколков, по размеру своему напоминающих жалкие, ничтожные песчинки. Грозная система мертва, и этого уже ничто не сможет изменить.
