* * *
В избе громко трещит невидимый сверчок. Образа в углу тускло светят окладами. Громадный Спас Нерукотворный старого письма до того тёмен и страшен, что я отвожу поскорее взгляд. Перед ним веточка берёзы – от Троицы принесли. Огонёк лампадки дрожит, еле теплится. Бабушка тяжело поднимается, затворяет окно. Прошу:
- Ба, открой, дышать нечем.
Глядит на меня белёсыми глазами, словно из-под водицы, шепчет строго:
- Чего не спишь, сердешный? Нельзя оставлять окошки-то, нельзя. Русальная неделя.
- Светло очень, - жалуюсь. – Не спится. А что за неделя, ба? Расскажи?
- Да некогда мне, внучок, пряжи вон сколько...
Садится у холодной печки на лавку. Тёмные, морщинистые руки сучат тонкую нитку. Любуюсь, как споро у неё выходит. Пальцы в узелках, словно на память, и бабушка подолгу держит их зимой в снегу – «от ритрита, милок, первое средство». У меня гладкие, белые, а так ловко не выйдет, я уж пробовал.
Разглядываю карточки на стенах: моя там есть, свадебная родителей, дяди Коли с семьёй. Фотографии большие – ба плохо видит. Думаю, почти совсем не видит, да нам не говорит. На столе вчерашний хлеб под полотенцем. Заутро бабушка испечёт свежий, духовитый. Я шумно глотаю: скорей бы.
Сон не идет, душно, и на улице белым-бело. Гулять бы, да мал я ещё, ни за что не пустят. Скучно. Я ною:
- Ба, а, ба, расскажи про русалку!
Она вздыхает, беззвучно шевелит губами. Думаю - нипочём не станет. Но бабушка говорит, поокивая:
- Мне дед, Степан Степаныч, сказывал... да ты не видал его, он до войны ещё помер... Слушай и не перебивай. Летом, когда ночами светло, ходит по деревне девица невиданной красы - мавка. Коли встретишь, не смотри на неё, внучок, глаз от земли не подымай, а лучше беги прочь что есть духу. Краса та обманная, нечеловечья. Говорят, кто не утерпел и глянул, без разума сами за ней на погибель идут. Бродит мавка по дворам, заглядывает в окна, стучит тихонько, плачет. Но отворять ей нельзя, никак нельзя. Уведёт за собой, и опомниться не успеешь.
- А от чего она такая злая, ба? - тяну простыню повыше, страшно.
- Так не злая она, - старуха качает головой. – Сказывали люди, будто жила она здесь, по соседству. И жених у ней был, да накануне свадьбы бросил. Она и утопилась с горя - страшный грех, милок. На русальей неделе то было. Холодно ей, неспокойно. Ходит, ищет любимого, а найти не может. Уж скольких за собой утянула...
- Так выходит, он виноват? – мне грустно.
- Как тут скажешь, кто виноват. Давно её не видели, а всё одно – и окошки запираем, и к воде не ходим.
- Ба, а как её звали?
- Кого? - бабушка поднимает голову, щурится. – Мавку-то? Никак, нет у нечести имени. А при жизни, дед говорил, Настясьей. Знаешь, что по-гречески значит? То-то. Христово Воскресенье. Спи, сердешный, спи. Это все стариковы сказки.
Смотрю за окно на белое небо. И чудится мне, что вот-вот мелькнет за окном тень, и стукнут в стекло тонкие бледные пальцы...
* * *
Я не был здесь лет пятнадцать... точно, пятнадцать будет в августе. Как бабу Зою схоронили, в Ключи не ездили. И далеко, и дорога тяжелая, разбитая, и кому огородом-хозяйством заниматься, когда единственный отпуск в году? Скот продали, кур и гусей на мясо. Участок соседи выкупили, остался дом и крошечный садик. Мама хотела всё продать, отец не дал. Родина все-таки. Он раз-другой приезжал сюда один, меня звал, но институт же, долги, переэкзаменовки. А потом и вовсе не до Ключей стало.
Хотел бы я сказать, что вспоминал о деревне моего детства длинными зимними вечерами, но чего врать-то? Я не думал о ней до вчерашнего дня, когда жена выставила меня за дверь. Не в буквальном смысле: я вернулся с работы и обнаружил, что замки поменяны. По телефону она ответила, что наши отношения зашли в тупик и необходимо отдохнуть друг от друга. Очевидно, она рассчитывала на отдых в квартире.
Я ночевал в машине, утешая себя тем, что поступил благородно и покинул супругу – пусть и не по своей воле – как джентльмен: в одной смене белья и без зубной щётки. В тридцать сон на заднем сидении оказался не так легок и приятен, как в восемнадцать. И наутро мне пришла мысль съездить в Ключи. Тем более, я действительно нуждался в отдыхе. Начальник явно собирался напомнить мне, что заявление на отпуск подаётся за две недели, но лишь взглянув на меня, поставил размашистое «Согласовано. Иванов А.С.».
И вот я здесь, спасибо навигатору. Сперва самоуверенно решил, что справлюсь без его указаний, но пятнадцать лет – не шутка, особенно если ты впервые едешь куда-то как водитель. Я не узнавал дороги, места казались незнакомыми. Я чуть ни пропустил поворот, но всё-таки добрался до деревни.
Смеркается. Еду медленно – я не помню номер дома и надеюсь, что смогу узнать наш забор. Проезжать пришлось дважды и безрезультатно. Я останавливаюсь напротив белого кирпичного здания с вывеской «Промтовары». На крыльце сидит девчонка лет двенадцати и грызёт семечки. Опускаю стекло и спрашиваю:
- Эй, послушай, не знаешь, где тут Крыловы жили?
Она мотает головой и сплёвывает на землю. Пытаюсь прикинуть: от старого магазина до бабы Зои было пять домов. Или шесть? Даю задний ход.
Неужели это здесь?.. Забор покосился, местами зияют дыры. Начало июня, но трава такая высокая, что не видно дорожки к калитке. А, может, её и нет. Пробираюсь через заросли, нужно завтра же всё выкосить. Дом кажется мне крошечным, он будто съёжился, втянулся в землю. Дверь заперта, но я запускаю руку под вторую ступеньку крыльца и вынимаю ключ, пролежавший там годы. Сердце сжимается – сколько всего в этом, грусти и радости, воспоминаний сколько, и не вместить всего, переливается через край, и приходится – перед собой, прежде всего, - делать вид, что это от пыли чешется в носу, а вовсе не от непрошенных слёз.
Внутри сыро, воздух затхлый, но я радуюсь, что стёкла целы и никаких следов непрошенных гостей. Открываю окна, впускаю вечернюю свежесть. Проверяю: электричества, конечно же, нет, но, возможно, нужно просто вкрутить пробки. Здесь всё так же, как пятнадцать лет назад, только под толстым слоем пыли – за мной остаются следы. Нужно устраиваться на ночь, а с утра приниматься за работу. Мальчишкой я спал на печке, но сейчас она, пожалуй, мне коротковата, ложусь на лавке.
Мне жёстко и душно, на окнах нет занавесок, и в комнате слишком светло. Сейчас ночёвка в машине не кажется мне такой уж плохой идеей. Поднимаюсь, разминаю затёкшую спину. Хочется на воздух. Вспоминаю, что недалеко было озеро, и решаю сходить посмотреть, не заросло ли оно.
На удивление, я с лёгкостью нахожу нужную тропу, она петляет в высокой траве, забирая от последнего забора на север, к лесу. Она широкая, должно быть, деревенские часто ходили к озеру, хотя вода в этих местах не прогревалась до начала июля. Ещё на подходе я слышу плеск и тихий смех и уже собираюсь повернуть обратно – я надеялся на одиночество, хотя бы потому, что плавок, понятное дело, не взял, - а ноги сами несут вперёд. Всё дело в чудесном смехе, серебристым колокольчиком звенящем в белой ночной тишине.
Озерцо в низине между двух холмов – будто меж ладоней, - такое, как я помню с детства: темно-синее, чистое и глубокое. Я останавливаюсь на пригорке и смотрю вниз: на мостках сидит кто-то. Обнажённая девушка глядит в воду, я вижу, как клонится её белокурая голова, как длинные волосы почти касаются озёрной глади. Сердце колет больно и сладко, и представляется, что я сплю. Вода мерцает под белым небом, узкая песчаная кромка берега тускло светится, фарфоровая незнакомка кажется мороком, отражённым светом. Нездешнее льётся в меня с каждым вдохом, я чувствую, как легко дышится, как расправляются плечи.
Метёлки высокой травы касаются моих пальцев, ветер оглаживает небритые щёки, и вдруг мне становится стыдно, будто я подсмотрел нечто, охраняемое от чужих глаз. Я уже хочу уйти, но тут девушка поднимает голову и смотрит на меня, её глаза чернеют на белом лице. Я ожидаю смущения, визга, попыток прикрыться, но она только улыбается и машет мне рукой. Теперь уже я смущён. А незнакомка поднимается - лунно светится точёное тело, - вытягивается в струну и ныряет с тихим плеском.
Я смотрю, заворожённый, как круги расходятся по тёмной воде. Проходит не меньше минуты, девушки не видно. У меня перехватывает дыхание, потеют ладони, я сбегаю с пригорка. Гладь воды зеркально ровная, на моём лбу испарина: девушке давно пора вынырнуть. Я сдираю рубашку и трясущимися руками расстёгиваю брюки. Озеро по-прежнему обращено ко мне незрячим оком, я вдыхаю поглубже и ныряю, подняв целый фонтан брызг.
* * *
С криком просыпаюсь на грязном полу. Во сне я упал с лавки и пребольно ударился плечом. В окно заглядывает радостное солнце, я слышу птичий щебет, где-то вдалеке кукарекает петух. Значит, я не ходил на озеро, и мне всё приснилось? Разочарованно вздыхаю, почёсывая наливающийся синяк.
В животе урчит, и я вспоминаю, что не взял с собой еды. Иду во двор, надеясь, что колодец не засыпало со временем. Вода чистая и сладкая, я с удовольствием умываюсь, полощу рот. Решаю сходить в «Промтовары», купить всё необходимое на ближайшие две недели, а за продуктами можно заглянуть к соседям: уверен, никто в деревне не откажется продать немного молока и яиц.
Магазин закрыт, на двери висит написанное от руки объявление, кривые буквы наползают друг на друга, будто играют в чехарду: «Уехала в горат. Буду зафтра», - у меня глаза выкатились на лоб. Должно быть, вчерашняя девчонка постаралась. Попеняв себе, что не позаботился о покупках заранее, я решаю съездить в райцентр и там же позавтракать.
Уже по дороге я вспоминаю, что так и не проверил, есть ли в доме инструменты. Не полагаясь на авось, я возвращаюсь с новенькой косой, а ещё топором, пилой, двумя вёдрами краски, набором кистей, шваброй и большим пакетом разной химии. Решив не хвататься за всё сразу, я первым делом выкашиваю траву вокруг дома. Я не косил более пятнадцати лет, мне и в голову не пришло позаботиться о перчатках, поэтому, когда я заканчиваю, на дворе ночь, а на моих руках кровавые мозоли, такие, что и взглянуть страшно. Но это странным образом успокаивает меня, я вдруг понимаю, что ни разу не вспоминал о жене.
Я так устал, что нет сил поужинать. Еле волоча ноги, иду в дом и ложусь на лавку, глаза слипаются. В раскрытое окно дует тёплый июньский ветер, несёт запах воды и трав. Кладу руки израненными ладонями вверх, дремота подступает ко мне как тёмная вода. Издалека слышу звонкий смех, он повторяется, но уже гораздо ближе, и что-то стукает в оконное стекло. Я подскакиваю на лавке, сон как рукой сняло. Может, показалось?..
Возле дома кто-то ходит, медленно, осторожно ступает, но я отчётливо слышу шорох скошенной травы. Встаю и выглядываю в сад: между деревьями белеет фигурка. Светловолосая незнакомка тихо смеётся и, придерживая полы длинной сорочки, идёт прочь. Мне не нужно гадать, куда она направляется. Снова этот сон! Не помня себя от волнения, я спешу за ней.
Бегу по знакомой тропе, сердце колотится в горле. Девушка уже на мостках, стягивает через голову длинную сорочку, оставаясь обнажённой. Я вижу мягкие округлости грудей, впалый живот, аккуратный треугольник светлых волос и чувствую, как жар заливает лицо. Она замечает меня, склоняет голову и манит пальцем. Я не чувствую под собой ног.
Волосы незнакомки сияющим водопадом спадают до бёдер. Помня, что это сон, протягиваю руку, касаюсь шёлковой пряди. Девушка смотрит на меня, не мигая, в черных глазах не видно отражений. Она отклоняется немного, и я подаюсь следом. Незнакомка смеётся, скалит острые жемчужные зубки. Смех хрустальным колокольчиком рассыпается над водой, осколки застревают в моём сердце.
Девушка берёт мои руки и по очереди целует. Её пальцы холодные и влажные, прикосновения ледяных губ заставляют меня вздрагивать. Но кожа ладоней горит, и на них ни царапинки. Меня окутывает истома, в голове жарко, тепло разливается внизу живота, перед глазами плывёт.
- Ты – русалка? – шепчу я, тянусь губами к бледному рту.
Незнакомка улыбается и с неожиданной силой тащит меня за руки к воде. Её глаза становятся огромными, они – будто два омута – затягивают всё глубже, у меня кружится голова. Пытаюсь вывернуть запястья, но стылые пальцы держат крепко, не вырваться. Я кричу... и просыпаюсь.
На этот раз я не упал. Я лежу на спине, глядя в потолок, и пытаюсь выровнять дыхание. Сердце бешено колотится, я снова и снова говорю себе, что это был лишь сон. Тру лицо, потом ошалело смотрю на ладони: там, где ещё вечером были кровавые мозоли, сейчас гладкая розовая кожа. Не могу удержать нервный смешок.
Как могли руки так быстро зажить? Может, это всё деревенская вода и свежий воздух?.. Не русалка же поцеловала! Вспоминаю о холодных губам, и волоски на теле встают дыбом, тянет в паху. Я и думать забыл, как ледяные руки стиснули мои запястья и потащили в воду, теперь это лишь эхо, отзвук другого, давнего сна, который уже из памяти-то стёрся. Перед глазами – обнажённая девушка с чёрными глазами на бледном лице. Просовываю руку в штаны, ощущая себя торжествующе-порочным: мне случалось прелюбодействовать за годы супружества, и не только в сердце своём, но чтобы так накрывало!..
Отдышавшись, понимаю, что трусы у меня одни, а водопровод на улице. Но это, скорее, веселит: сейчас мне и море по колено. Приведя себя в порядок, завтракаю вчерашним хлебом и решаю дойти до магазина, вдруг на этот раз повезёт.
Замок с «Промтоваров» исчез, безграмотное объявление тоже, и я толкаю тяжёлую железную дверь. Должно быть, в крошечных сенях кто-то прячет машину времени, потому что, если здание перестроили, то внутри всё осталось так, как я помню, даже запах прежний – отсыревшего хозяйственного мыла. Я шагнул в прошлое, к пустым прилавкам, к весам с гирьками, к неприветливому взгляду продавщицы...
На меня смотрит девушка лет двадцати, одетая в белое открытое платье. Её длинные светлые волосы забраны в конский хвост, перекинутый на грудь, тёмные глаза ярко выделяются на бескровном лице. Сходство с незнакомкой из сна поразительно, я неосознанно отступаю, пока ни врезаюсь лопатками в дверь. Девушка лопает большой пузырь жевательной резинки и спрашивает:
- Чего хотели-то?
Я трясу головой, прогоняя наваждение, - наверное, со стороны это выглядит странно. Абсолютная копия... Может, я видел её где-то, вот она мне и приснилась? Собираюсь с мыслями, глядя, как надувается следующий пузырь. Выдавливаю жалкое:
- Здравствуйте, мне бы перчатки.
Девушка улыбается, продолжая вяло водить челюстями.
- Садовые? Это можно, - наклоняется – я вижу худую спину, - достаёт из-под прилавка пару. – Ещё чего?
- Нет, спасибо, это всё, - хлопаю себя по карманам и вспоминаю, что оставил кошелёк в машине. – Прошу прощения, денег не взял, сейчас сбегаю...
- Да ладно, - снисходительно отвечает продавщица, - потом занесёте. Вы ж у Крыловых, так? Траву косили вокруг дома. Вы им кем приходитесь?
Вот и разгадка. Наверное, я её мельком видел вчера,
- Я и есть Крылов, - улыбаюсь. - Здесь моя бабушка жила, Зоя Ивановна, отец родился. Я последний раз мальчишкой приезжал. Меня Вадим зовут.
- А я Настя. Вы на лето к нам? – она кокетливо перебирает прядки.
- Всё может быть, - о чём я? Какое лето? Но я пленён её красотой, даже простоватые манеры кажутся мне очаровательными. - Пока только на две недели, в отпуск... а дальше видно будет.
- У нас хорошо, тихо, воздух, витамины. Смотрите, понравится – насовсем останетесь.
Девушка цепляет жвачку длинными ноготками и вытягивает в нитку. Видит выражение моего лица и разражается звонким смехом. Его я, определённо, уже слышал. Настя отправляет резинку в корзину – по крайней мере, я надеюсь, из-за прилавка мне не видно, куда – и говорит:
- Ну, заходите ещё. Вечерком можно на озеро сходить, - и подмигивает мне.
Сам не помню, как оказываюсь возле своего дома, сжимая в руках пару садовых перчаток. Мне сладко и будто тревожно немного, чувствую себя влюблённым подростком. В голове звучит голос Насти, только теперь он похож на музыку.
Нужно чем-то занять себя в ожидании вечера, благо дел в доме невпроворот: проверить проводку, починить водопровод, вымести, наконец, пыль... Поначалу я то и дело поглядываю на часы, но потом круговерть забот затягивает меня, и я прихожу в себя лишь поздним вечером, понимая, что не прерывался даже на перекус. Хлопаю себя по урчащему животу и не могу сдержать радость: всего пара дней, и от моей небольшой, но выразительной трудовой мозоли мало что осталось.
Спина ноет, ног почти не чувствую, я по-настоящему выжат, но решаю не ложиться даже ненадолго, опасаясь уснуть, – сегодня меня на озере ждёт настоящая красавица из плоти и крови, а не из ночных грёз. Отряхиваю брюки, надеваю чистую майку. У меня по-прежнему нет плавок, но теперь это нисколько не смущает. Бросаю взгляд в угол над столом, где тускло светят окладами старинные образа, и выхожу под ночное северное небо.
Тропинка в высокой траве точно такая, как я помню, будто я на самом деле дважды ходил здесь. Тёмное озерцо в ладонях холмов отражает редкие облака, на стеклянной глади ни морщинки. Вижу мостки и не могу сдержать улыбку: девушка сидит там, опустив стопы в воду. Она замечает меня и манит рукой. Я вижу всё то же белое платье, открытые плечики, светлые волосы, и чувствую, как внизу живота разливается тепло. Я даже щиплю себя за руку, желая убедиться, что это не сон.
Спускаюсь с пригорка, Настя улыбается мне и говорит:
- Вот и вы, уж думала, не придёте. Ну, что? Купаться давайте, вода-то какая тёплая!
Не дожидаясь меня, она подцепляет подол и стягивает платье через голову.
- Ну, давайте, теперь вы, - девушка хитро улыбается и поворачивается спиной, а я слышу, как кровь стучит в висках.
Дрожащими пальцами расстёгиваю брюки, не в силах оторвать глаз от стройных ног и восхитительно круглых ягодиц. Одежда бесформенной кучей валится на доски. Настя вытягивается в струну и ныряет – прямо как в моём первом сне. Но только сейчас белокурая головка сразу показывается над водой, девушка смеётся и зовёт меня: «Идите, ну же!». Отталкиваясь от мостков, я прыгаю.
Девушка улыбается, глядя, как я фыркаю и отплёвываюсь. Она подплывает ко мне, мы так близко, что я вижу золотистый пушок на её щеках. От предвкушения у меня перехватывает дыхание, в паху ноет.
- Нравится водичка? - голос Насти звучит глуше.
Я киваю, хотя чувствую, как температура мгновенно падает градусов на десять - родники тут, должно быть.
- Я думала, ты побоишься, - девушка протягивает ладонь, переплетает наши пальцы. – Ты смелый, раз в третий раз пришёл. Сам пришёл, своей волей...
Её рука ледяная, там, где она касается меня, начинает ломить кости. Ночное купание больше не кажется мне хорошей идеей, от возбуждения не осталось и следа. Я выдавливаю жалкую улыбку и говорю:
- Ты замёрзла, нам лучше выйти на берег.
- Мне всё время холодно, - качает головой Настя. – Согреешь меня?
Свободной рукой девушка обнимает меня за шею. Её глаза очень близко, я вижу два чёрных омута и тону в них, тону, тону...
Я тону! Судорожно хватая воздух ртом, я пытаюсь отпихнуть девушку, но она сжимает руки всё крепче – я слышу, как трещат кости, - и тянет меня в глубину. Я кричу, зову на помощь. Она впивается губами в мой рот, и я задыхаюсь от гнилостного смрада. Надо мной смыкаются воды, я быстро опускаюсь на дно, надежда тает, как свет над моей головой. Руки покойницы держат крепко, я вижу разложившуюся, зеленоватую под водой кожу, чёрные провалы глазниц, истлевшие клочья волос... Как же холодно!.. Согреешь меня? Согреешь?.. Я закрываю глаза.
* * *
- Да, Леночка, да, представляешь... – Светлана Крылова промокнула глаза платком и переложила трубку к другому уху. – Вот только с опознания. Да, ты права, это всё так ужасно! Экспертиза показала, не был пьян, нет. Говорят, - она понизила голос, - основная версия: самоубийство... А вот. Да, представляешь? Вот ведь как вышло!.. Говорят, в тот же день ушёл, уехал в глушь и утопился. Что ты! Разве я могла знать, что всё так обернётся?.. Развод – это не конец света... Да, да, я тоже так считаю – хорошо, что официально не успели оформить, имущество не делить теперь. Ох, Леночка, если б я знала, что он меня так любит... если бы он мне говорил об этом... – женщина снова приложила платок к глазам. – Может, не лежал бы сейчас в морге, весь вздувшийся и синий... Ты права, натерпелась я с ним, даже умереть по-человечески не мог, будто мне назло! Да, вот она, жизнь, не успеешь оглянуться... Ну, а ты-то как?.. Да!?.. А он что? Не может быть!..
Светлана заметила такси, помахала рукой. Машина остановилась, женщина, прикрыв трубку ладонью, назвала водителю адрес. Дверь захлопнулась, жёлтый автомобиль уносил новоявленную вдову прочь от морга – в новую лучшую жизнь.
