авторы — М.Фомальгаут, К.Чихунов и В.Гуляева
Глава шестая
За дверью бункера
Низкое рассветное Солнце, отражаясь от снежной равнины чистейшей белизны, слепило глаза. Но Егор знал, что продлится это совсем не долго. Уже через четверть часа в своём стремительном движении вверх оно приблизится к зениту, а весь световой день займёт всего несколько часов. А поэтому, чтобы успеть до темноты, нужно торопиться. Три человека выходят из бункера, осторожно оглядываются по сторонам.
— А вас как звать, милая барышня? – прищуривается мужчина средних лет.
— Вика.
— И много на поверхность хаживали?
— Да не, третий раз.
— У-у-у, салага… ничего, тяжело в ученье, легко в бою. Кто сказал? Не помните? И я не помню, мы академий не кончали…
— А вас как?
— А меня Палычем все зовут…
— Давно наружу ходите?
— Да всю жизнь, сколько себя помню уже…
Егор пытается сострить:
— Что, все сорок лет так и ходите?
— Навроде того… Вы ребятушки поосторожнее, я за вас башкой отвечаю, за безопасность вашу… Туда давайте, — показывает командир оттопыренным указательным пальцем меховой рукавицы, отнимая бинокль от глаз. — Вперёд ребятишки, засветло успеем домой.
Весело заскрипел снег под снегоступами, помогающими преодолевать глубокие сугробы, здание, занесённое почти по крышу, приближалось. Чёрные глазницы пустых оконных проёмов смотрели на белый мир уныло и тоскливо.
— Под снегом может оказаться до десятка этажей, — напутствовал молодёжь Палыч. — Смотрите в оба и прикрывайте друг друга.
Снежная равнина не являлась безжизненной пустыней, при внимательном рассмотрении, опытный взгляд мог прочесть на её поверхности множество следов.
Вот крупные отпечатки лап снежного леопарда преследующего свою добычу, вот совсем маленькие отметены оставленные конечностями мелких грызунов. Изредка попадаются следы гигантского медведя — сильного и опасного животного, но не он считается грозой этих мест.
Крысы — вот настоящий бич заснеженных территорий. Достаточно осторожные, чтобы избегать открытых пространств и достаточно умные, чтобы не попадаться в силки и капканы, они нападают небольшими стаями из укрытий, и от их смертоносных зубов нет спасения.
— Пошли, — командует Палыч. — Держимся вместе, при опасности не паниковать, стрелять только наверняка. Как всегда, основная цель поиска — книги.
Группа проникает в здание через окно и начинает бесконечный спуск по подъездной лестнице. Лучи электрических фонариков выхватывают из темноты прямоугольники дверей, но за большинством из них помещения до потолка засыпаны снегом. Лишь в некоторых оказывается свободно, и исследователи изучают следы давно сгинувшего мира.
Остатки мебели и предметов обихода вызывают чувство сожаления и тоски по навсегда ушедшей эпохе. Люди осторожно касаются их руками, словно пытаясь уловить отголоски, доносящиеся из глубины веков. Уже несколько поколений их предков родились и выросли в подземном городе, но острота переживаний, очевидно, продолжает передаваться его жителям на уровне генетической памяти.
Обитатели бункера вынужденные сдерживать свою рождаемость из-за перенаселения, отчаянно нуждались в расширении территории. Но внешний мир, оказался слишком не гостеприимным. В минувшей эпохе люди умели строить города даже в вечной мерзлоте, но эти знания были утрачены. На их поиски отправлялись всё новые и новые группы. С риском для жизни они исследовали здания, чудом уцелевшие после катастрофы.
Сдавленный вскрик Вики из соседней комнаты заставил мужчин броситься к ней. Девушка стояла у большой кровати, закрыв ладонями лицо. Среди одеял заиндевевшим холмиком выделялось тело женщины прижимающей к себе ребёнка. Низкая температура сохранила тела нетленными, как будто трагедия произошла совсем недавно, а не много десятилетий назад.
На прикроватной тумбочке виднелась небольшая книжная стопка, и Палыч очень осторожно переложил полдесятка рассыпающихся томов в свой мешок. Егор увёл Вику, обняв её за плечи.
Ещё несколько лестничных пролётов вывели их к железной двери в подвал, оборудованный под бункер. Несмотря на открытый замок, она долго сопротивлялась заржавевшими петлями, и сдвинуть её с места удалось не сразу. А когда исследователи шагнули в глубь просторного помещения, даже видавшему виды Палычу стало не по себе.
Сотни человеческих трупов поодиночке и группами сидели и лежали повсюду. Закутанные в тёплую одежду и прижавшись, друг к другу, тела расположились вокруг давно угасших костров.
— Что это? — спросил Егор только для того, что бы нарушить тишину, которая казалось, готова была поглотить не вписывающихся в общую картину людей.
— Похоже, они пытались пережить катастрофу в укрытии, но холод оказался сильнее, — сделал вывод Палыч.
Егор покосился на Вику и понял, что девушка находится в состоянии близком к шоку.
Никто не испытывал желания находиться дальше в заледеневшем склепе, где, казалось, сам воздух насыщен запахом смерти.
— Пошли наверх, — велел старший.
После бесконечного подъёма путешественники, наконец, снова оказались на свежем воздухе. За это время Солнце уже миновало зенит и неуклонно опускалось к линии горизонта; тени стали длиннее, мороз крепчал.
— На сегодня ещё один объект, ребятки, — Палыч указывал на верхушку большой серой трубы торчащей из снега в нескольких километрах к востоку. — Здесь располагался крупный завод, в котельной под трубой может сохраниться техническая документация.
Когда исследователи достигли щербатой бетонной поверхности, снег уже раскрасился в кровь закатными лучами. По ржавым металлическим лесенкам они поднялись на гребень конструкции и заглянули вниз.
— Метров двадцать, — прикинул Егор.
— Скобы выглядят ненадёжными, — заметил Палыч. — Нужно привязать верёвку для подстраховки.
Труба вывела их огромную топку похожую на мрачный и холодный склеп. Щербатый кирпич стен местами высыпался оранжевым крошевом и смешался с чёрной золой. Каждый шаг поднимал клубы пепла, он висел в воздухе и никак не хотел оседать.
— А вон выход, — указала Вика лучом фонаря на заслонку печи с раскрытыми двойными створками. Выход из топки оказался велик настолько, что пройти сквозь него можно было, лишь слегка пригнувшись.
Оказавшись в здании котельной с высоким потолком, путешественники осмотрелись по сторонам, от полного заполнения снегом помещение спасло отсутствие крупных окон. Под маленькими слуховыми окошками под самой крышей, он собрался в причудливые белые колонны.
— Рассредоточиться, — велел Палыч. — Ищем книги и всё, что может оказаться полезным.
— Что это!? — воскликнула Вика, но все и так уже догадались, что должен означать этот шорох, исходящий от стен.
Крысы — безжалостные и чертовски умные существа. Избегая открытых пространств, они строили целые подземные города, а их туннели тянулись повсюду. Они могли оказаться практически в любом месте в самый неожиданный момент, а перед их зубами не могла устоять даже сталь.
Жители подземного убежища для защиты от этой напасти, на внешних стенах своего жилища устанавливали ультразвуковые генераторы направленного действия. Их постоянно приходилось перемещать с места на место, так как крысы всё время атаковали стены в разных местах. Пока этот метод помогал, но уверенности в его эффективности в будущем не было.
— Назад! — как можно тише прошептал Палыч, поднимая на ходу длинный обрезок металлической трубы. Но крысы, похоже, почуяли людей уже давно, с мерзким, душераздирающим визгом, они быстро наполняли котельную, падая из чёрных отверстий в кирпичных стенах.
— Наверх, быстро! — закричал Палыч, пытаясь заклинить створки топки трубой изнутри.
Крысы не стали биться в железную заслонку. Пошатнувшиеся кирпичи ветхой кладки показали, что сопротивляться мощным ударам стены смогут очень недолго.
— Чтоб вы сдохли твари! — выругался Палыч, бросаясь к лестнице. Его план — сдерживать врага в узком отверстии топки с треском провалился.
— Я больше не могу! — взмолилась обессиленная Вика, когда молодые люди едва достигли середины трубы. Когда Егор забрал у неё автомат и вещмешок то понял, что его собственные силы тоже на исходе.
— Держись, ещё немного, — тем не менее, пытался он подбадривать спутницу.
Они держались за верёвку, стараясь ступать на скобы как можно тише. Последние отчаянно шатались в раскрошенных кирпичах, и то, что ни одна из них не вывалилась из стены, уже являлось настоящим чудом.
Егор подумал, что если хоть одна скоба покинет своё место, у него уже не хватит сил удержаться на верёвке, и он полетит на съедение крысам.
Но бесконечный подъём всё же закончился и молодые люди из последних сил уцепились за край трубы, пытаясь отдышаться. Палыч прошёл только полпути, а крысы пробив кирпичную стену, ловко карабкались за ним по внутренней поверхности трубы.
— Огонь! — закричал Егор и первым открыл стрельбу по грызунам. — Палыча не задень.
Несмотря на далеко не юный возраст, Палыч справился с задачей куда быстрее Егора и Вики.
— Ходу, ходу! — прохрипел он, тяжело дыша, и бросил вниз две гранаты. За двумя приглушёнными хлопками послышался пронзительный многоголосый визг полный боли. Люди отошли от трубы на сотню метров, когда несколько серых теней заметалось на её гребне.
— Они не бросятся за нами? — испуганно всхлипнула Вика. Девушка держалась из последних сил.
— Вряд ли, — не совсем уверенно заявил Палыч. — Они редко преследуют добычу по открытой местности.
К счастью он оказался прав.
Несколько километров до дома они преодолели уже почти в полной темноте. Но и ночь продлится недолго. Пройдёт всего несколько часов и рассвет снова запылает над искалеченным миром.
Громко и пронзительно закричала в небе ночная птица. Гигантский двухметровый орёл кружил над людьми, но вероятно решив, что добыча слишком сложна для него, улетел в поисках более лёгкой жертвы.
Звери и птицы после катастрофы заметно увеличились в размерах. Учёные говорили, что в этом виновата понизившаяся сила тяжести, но точных причин они конечно знать не могли.
Наконец маленький отряд достиг приземистой металлической башенки, торчащей прямо из снега. Сооружение ощетинилось стволами пулемётов и автоматических пушек, но гостеприимно раздвинуло тяжёлые двери перед троицей путешественников.
— Оружие сдавай, — кивнул человек у входа, — Палыч, я стесняюсь спросить, ты ножичек брал?
— Было дело.
— И где?
— Да где, где… от крысищи отбивался, там и оставил… в ней…
— Ты у меня щас за ножичком этим обратно пойдешь, чучелко! Мы так вообще оружия не досчитаемся, у нас тут что, оружейный завод, блин… Ладно, мыться идите…
Бли-ин, мыло у них такое вонючее, — прошептала Вика.
А ты чего хочешь, голуба, у нас тут парфюмерных фабрик нетути… как их… Лореаль Паришь…
Егор видел, как дрожали руки Вики, когда она разряжала автомат.
— Уйду с этой работы, — всхлипнула девушка, — не могу так больше.
— Ты это серьёзно говоришь, уйду? – Палыч настораживается, — или так? И-и, не вздумай даже, я сам такой был… первый раз вышел, со старичком одним… Он меня все наставлял, хороший мужик был… из прошлого знал столько, это… встаёт заря во мгле холодной… и это… Я вам пишу, чего же боле… И очи синие бездонные цветут на дальнем берегу… Вот так вот в дом спустились, я вперед хотел идти, он меня за шкирку оттаскивает, и-и-и, не вздумай, даже. Я прям взорвался весь, меня родители и то не били, а тут нате вам, чужой мужик… Ах ты, думаю, да чтоб тебя крысы сожрали… он внутрь заходит, и на пол падает, и тварь вот такущая на него прыгает… как сглазил. Уже и не помню, как до бункера добрался, вообще душа в пятки… И ничего, пообвык…
Выйдя из лифта, Егор оказался в просторном хорошо освещённом коридоре с высоким сводчатым потолком, боковые ответвления меньшего размера уходили по сторонам. Свернув в одно из них, молодой человек, миновав несколько десятков одинаковых дверей, вошёл к себе домой.
Небольшое помещение, напоминающее скорее отсек какого-то судна, а не человеческое жилище имело одну комнату и маленький санузел. Здесь Егор родился и прожил со своей семьёй всю свою жизнь. Родители находились на работе и молодой человек, упав на кровать, начал проваливаться в сон, когда сигнал коммуникатора выдернул его из череды красочных сменяющих друг друга видений.
— Егор, — лицо Палыча имело крайне встревоженное выражение. — Срочно беги в штаб, у нас произошла беда. Реактор…
Глава седьмая
Каюшка
— Ты дура, что ли? — фыркает Афира.
Каюшка кивает. Каюшка и так знает, что она дура, все девки как девки, все пацаны как пацаны, а она — дура.
— Ты на весы когда последний раз вставала?
— А что? — Каюшка хлопает глазами.
— А то… Ноет она, что никто не берет её, кто тебя такую вообще возьмёт…
Делать нечего, Каюшка встает на весы, стрелка бешено уносится куда-то вправо, вправо…
— И чё? — спрашивает Афира.
Каюшке стыдно сказать, и чё, Афира сама подходит, смотрит, фыркает.
— Ой, ну ты даешь вообще… девяносто пять кило… красавица, блин… неземной красоты… А ну слазь.
Каюшка слезает, закусывает губы, чтобы не разреветься, ну сама виновата, знает, что за собой не следит, только нечего этим неследит Каюшке в нос тыкать…
Афира встает на весы, торжественно объявляет:
— Вот, сто десять и пять! Учись, дурёха… айда уже жрать, может, за месяцок наберешь как надо… а то кому ты такая сдалась на хрен…
Итак, дорогие наши рабы, сегодня мы будем учиться раскрывать в себе внутреннего раба.
Это прекрасно, дорогие рабы, что природа создала нас разными, разделила на бездумных рабов и думающих господ. К сожалению, в наше развратное время все больше рабов забывает свое истинное предназначение — служить господам. Рабы пускаются во все тяжкие, учатся читать и писать, некоторые даже поступают в университеты.
Но ведь природа создала раба совсем не для этого! Рабы играют не свойственную им роль, а потом удивляются, отчего они так несчастны. Раб учится думать, решать задачи, изобретать что-то новое, а потом спрашивает себя — чего же мне не хватает?
А ведь главное предназначение раба — найти своего господина и прислуживать ему. К сожалению, все больше рабов не могут найти своих господ. Раб старается во всем подражать господину, учится, водит машины и самолеты, а потом спрашивает — почему же я один?
Причина проста: господину не нужен раб, который умнее него, господин увидит такого раба, испугается и убежит. Поэтому даже если вам выпало несчастье по глупой молодости чему-то научиться — при встрече с господином притворитесь беспробудно тупым. Можете пускать слюни и улыбаться, как идиот.
Но как же раскрыть своего внутреннего раба — первозданного, беспробудно глупого, с радостью терпящего побои от господина? Сегодня мы с вами подробно рассмотрим, как этого достичь…
— Ай-й-й, пусти-пусти-пусти!
Каюшка визжит, вырывается, здоровый верзила прижимает её к себе, выхватывает из-за пазухи нож, хочет вонзить в Каюшкино горло…
— Пустиии-ии-и!
Каюшка вырывается, бежит к гетто на своих коротеньких ножках, падает, поднимается, снова семенит. Детина остается где-то там, там, почему-то не бежит за ней…
— Чего там? — фыркает Афира, огромная, ленивая, жирная, из-под заплывших щек поблескивают щелочки глаз.
— Ужас такой… привязался какой-то… зарезать хотел…
— Ты дура, что ли? Значит, понравилась ему, чего непонятно-то… бли-ин, меня бы кто в переулке зарезал, я бы от счастья умерла…
Десятый день восхождения.
Подниматься стало легче. Как-то подозрительно легче. Вроде бы должны были до смерти устать за неделю с лишним пути, а вот нет же, уже не тянет упасть вниз, уже прижимает к скале…
Егор задирает голову, смотрит в темноту ночи, пытается разглядеть там, за туманом Другую Землю. Иногда мелькает что-то, и не поймешь, то ли Другая Земля, то ли мираж…
Итак, дорогие мои, сегодня мы поговорим о самом великом счастье, о котором только может мечтать раб. О самом значительном событии в жизни раба, ради которого он родился на свет, ради которого он живет все эти годы.
БЫТЬ СЪЕДЕННЫМ СВОИМ ГОСПОДИНОМ!
Наверняка вы уже не раз и не два задумывались об этом величайшем событии, наверняка представляли себя в красном одеянии цвета мяса и крови. Наверняка вы видели, как на алтарь поднимаются счастливые рабы, готовые выполнить свое предназначение. Наверняка вы уже закрывали глаза в тот волнующий миг, когда топор жреца опускался на горло раба.
Однако, счастье не приходит само, за него, дорогие мои рабы, нужно бороться. А то бывает, приходят ко мне рабы и начинают ныть, аа-а-а, почему я такой несчастный, всех берут на заклание, а меня не беру-ут.
Посмотрите на себя внимательно, дорогие рабы, достойны ли вы быть съеденными? Прежде всего проверьте свой вес, если он меньше ста килограммов — об алтаре и красной накидке можно не мечтать. Потом — часто ли вы ходили на кастинги рабов, часто ли ищуще заглядывали в глаза господам? Часто ли прикидывались полными дурачками и пускали слюни?
Третья неделя восхождения.
Если это можно назвать восхождением. Люди идут по скале, иду по отвесной скале, толкают-волокут корзины-повозки с рабами, рабов беречь надо, не гонять, чтоб не отощали.
Егор переводит дух, оглядывается назад, где еле виднеется родная земля. Снова смотрит вперед, где за туманом просвечивает что-то огромное, неизведанное…
Егор мешкает, нога проваливается в пустоту, черт, расщелина, еще бы ногу вытащить… а чёрта с два вытащишь, не вытаскивается, зажало…
— Эй, подождите, я…
Не слышат. Уходят, скрипят повозки, исчезают люди в тумане, отстал Егор, крепко отстал. Тут бы заорать посильнее, не умеет Егор орать, тут хоть глотку сорви, хрен услышат…
— Э-э-э-эй!
Чёрта с два.
Что-то массивное приближается сзади, переступает огромными ножищами. Егор пытается выдернуть ногу, не может, ах ты ж долбанный на хрен…
— Ты чего?
— А?
Женский голос. Вот так. Внезапно.
— Ты чего тут?
— Нога, блин, застряла…
Что-то массивное неуклюже наклоняется, наваливается на камни всей тушей, камни раздвигаются…
— Ага… спасибо, — Егор растирает ногу, вроде не сломал.
— Да не за что.
Егор спохватывается.
— Ты из этих, что ли?
— Ну… а то…
— Девка была что надо, — кивает Мак, — персик, цыпочка… попка такая… — Мак обводит в воздухе руками два огромных полушария, — ляжки, блин, вам и не снились…
Егор сглатывает слюну, мог бы и заткнуться, что за манера хвастать…
— Грудки… размер восьмой, не меньше…
— Гонишь, — фыркает Томат.
— Да не гоню, было… девка вообще… Людкой звали…
— И чего ты… один её?
— Чего один, куда мне одному… впятером скинулись, девочку купили… ну сначала как положено, всё при всём… — Мак целует кончики пальцев.
Егор сглатывает слюну, если Мак ещё что про девочку скажет, Егор Мака самого сожрёт, не посмотрит, что из господ…
Арабелла сладко потягивается, напоследок впивается губами в Егора.
— Ну… айда на ужин найдем чего-нибудь…
— Не мешало бы.
Егор выбирается из палатки, ждет, пока Арабелла почистит пёрышки. Да, надо бы на ужин чего-нибудь. Интересно, хватит этих ужинов до конца пути или нет…
Арабелла выходит, торопится за Егором на бойню, глотает слюну, перешучивается с Егором, давай живее, а то и тебя слопаю…
— Этого вон возьмем, ты смотри, какой хоро-шенький, — Арабелла смотрит на мясистого здоровяка, — а?
Егор чувствует укол ревности. Сам не понимает, почему.
— Не… давай девочку.
— Я те дам девочку, я тебя заревную за девочку!
— А я тебя за мальчика заревную… и вообще, куда нам на двоих столько, давай присобачимся к кому-нибудь… вскладчину человечка возьмем…
Человечки пускают слюни, тупо смотрят на Егора, тянут мясистые руки, выбери меня, выбери меня…
— А-й-й-й-й! пусти-пусти-пусти-и-и-и-и!
Все оборачиваются туда. В конец бойни отбивается от стражников девчонка, пусти-пусти-пусти…
Егор узнаёт.
Вздрагивает.
Ах ты ж долбанный на хрен…
— Вон. Её берем.
— Ты чего, она бешеная…
— Девка, ты чего?
— Не хочу… чтобы меня е-е-ели, не хочу-у-у!
— Во дура, ей счастье выпало, она не хочет…
— Да не бойся, — Егор кивает, — не будем есть.
Арабелла с завистью смотрит на Егора, ловко обманул…
— Вроде уснула… — шепчет Арабелла.
— Ну.
— Так давай… резать. Ну не на алтаре получится, не торжественно, и фиг с ним…
— Не надо, — Егор распаковывает нехитрые припасы, — вон, мясо осталось какое-то… сгодится.
— Ты чего… а эта? Смотри, какая…
Егор мотает головой.
— Не хочу…
Какой-то там день пути, не поймешь какой по счету. Егор не знает. у старейшин надо спросить, они знают.
Дорога идет вниз. Вот теперь без сомнений — вниз.
Приближается чужая земля.
— Ну ты же понимаешь… это ненормально.
Егор кивает. Арабелла. Тихая. Тактичная. Другая бы тут вообще наорала, а отец бы по стенке размазал, если бы Егор такое отцу сказал. А тут ничего, увещевает так вежливо…
— Ну ты понимаешь… это все есть, конечно… извращения всякие… там рабов не есть, рабами не помыкать… но это же ненормально… господин ты, черт возьми, или не господин? Или безранговое существо?
— Н-не знаю, — Егор мотает головой.
— Ты чё… я с извращенцем-то связываться не буду, еще не хватало, дети выродками окажутся…
Выродками… Егор вздрагивает, как от затрещины.
К сожалению, в наш безнравственный век все больше господ боятся взять инициативу в свои руки, перерезать горло рабу. Виной тому неправильное воспитание и всякие антиобщественные идеи о равенстве и братстве. В таком случае раб должен взять инициативу в свои руки и сам перерезать себе…
— Чего… он тебя не съел? — спрашивает Афира.
— Нет еще.
— А может, с ним… что-то не так? Ненормальный какой?
— Н-не знаю…
— Ты смотри… а то можно и старейшинам нажаловаться, они тебе в два счета нормального хозяина найдут… или хозяйку…
— Да какое повернуть, какое назад, вы хоть башкой своей думаете, как мы людям там в глаза смотреть будем? — Егор срывается, что-то прорывает внутри, хлещет через край, — на хрена шли вообще тогда, если повернем?
— А ты как хочешь, расплющиться здесь на хрен?
Егор и сам чувствует, что скоро расплющится на хрен, тело кажется чужим, нестерпимо тяжелым…
— Пусти-пусти-пусти-и-и-и!
Крик. Оттуда. Из тумана. Ну ясное дело, все подъели, взялись за Каюшку, долго же её Егор оберегал… вроде отощала, вроде не должны её трогать, а тут на тебе…
Егор бежит в темноту подступающей ночи, вытаскивает кольт.
— А ну вот пшли! Моя девка!
— Чего твоя, парень, не по-людски это, тут жрать нечего, а ты… все себе…
Егор прижимает к себе Каюшку, отступает, поводит кольтом.
— Не смей… не смей трогать… пошли…
Уводит в туман, убегают, если здесь вообще можно убегать, в этой тяжести… ничего, Каюшка уже и бегать научилась…
— Мы туда… на новую землю? — спрашивает Каюшка.
— Ну…
— А там что… жизнь?
— Да… — шепчет Егор, — там должна быть жизнь…
"… Чёрная звезда явила свой зловещий лик, и то, что было целым, раскололось надвое. Почти всё живое погибло в первые минуты, для тех, кто выжил, существование превратилось в ад на Земле..."
Закончив цитировать «Книгу Великого Разлома», учитель исподлобья оглядел класс в поисках очередной жертвы. Десяток мальчиков и девочек вжали головы в плечи в надежде, что педагог обойдёт их своим вниманием.
«Только не меня, только не меня», думал Егор.
— Егор, — остановился учитель у его парты, потрясая толстым фолиантом в обложке из коричневой кожи. — Расскажи нам, что произошло в Судный день?
Мальчик вздрогнул и неуверенно поднялся на ноги. Всю ночь они с отцом спасали свой скудный урожай крошечной фермы от слепой лабиринтной саранчи. Он почти не слышал речи учителя, глаза закрывались, мысли путались, отчаянно хотелось спать.
— Струна… — начал за него учитель.
— Струна, — тупо повторил Егор.
— Разрезала…
— Разрезала.
— Что?
— Что, — обречённо молвил мальчик.
Молодой человек, я стесняюсь спросить, вы вообще готовились или нет?
— Г-готовился, — Егор посмотрел на Любку за первой партой, вот ведь, вчера представлял себе, как будет отвечать без запинки, и Любка на него посмотрит, как на отличника Игнашева смотрит, и скажет, как ему, ну ты даёшь вообще…
— Готовились, так отвечайте. Что струна разрезала? Сыр? Колбасу? Хлебушек нарезала?
Класс фыркает, а громче всех Любка, оказывается, ржёт она, как лошадь, гы-ы-гы-гы…
Землю струна разрезала, горюшко вы моё! Книгу Великого Разлома не судбьа открыть было? Или это ниже твоего достоинства, книжки читать? Ой, на второй год ты у меня останешься, как пить дать… Отец у тебя вроде как пил сильно? Вот у таких и рождаются потом…
…идиоты, — подсказывает Любка.
Егор выбежал из кабинета, хлопая дверью, главное, не разрыдаться при всех…
Проснувшись, Егор резко сел, сбрасывая одеяло, он всегда просыпался в этой части сна. Событие, пережитое в детстве, переросло в кошмар, преследующий его всю жизнь. Понимая, что уже не уснёт, мужчина аккуратно выбрался из палатки, стараясь не разбудить своих товарищей.
Ночь, тёмная и холодная, встречала его небом полным звёзд. Справа и слева гигантскими далёкими горами возвышались разделённые части когда-то целого мира. Под ногами, в слабом свете чужих солнц, тускло поблёскивал застывший лавовый мост — единственное связующее звено между половинками некогда расколотой Земли.
Что знал Егор о Великом Разломе? Тоже, что и целые поколения рождённых в бункере людей, передающих историю из уст в уста.
В катастрофе обвиняли некую Струну — очень длинную, чрезвычайно тонкую и необыкновенно прочную штуку, которую Егор представлял себе только с большим трудом. Странствуя сквозь время и пространство, эта структура однажды встретилась с Землёй и разрезала её надвое.
Учитель говорил, что чёрта с два у неё бы это получилось, если бы не Чёрное солнце, вошедшее в тот момент в нашу систему. Эта загадочная блуждающая звезда и наше собственное светило, растащили свежеразрезанную Землю силой своего притяжения. Раскалённая магма планеты шлейфом потянулась за расходящимися полушариями, постепенно застывая в вулканическую перемычку между ними.
Люди знали о Струне задолго до её прихода и успели подготовиться. Бункеры — города, рассчитанные на десятки тысяч человек, каждый строились повсеместно. Построить можно было и больше, но многие предпочитали не верить в серьёзность угрозы, и когда пришла беда, места в убежищах хватило очень не многим. Как и на космических кораблях — ковчегах, ушедших в бескрайний космос в поисках лучшего мира.
Первые десятилетия искалеченную планету сотрясали непрекращающиеся землетрясения и многочисленные вулканы. Но постепенно Земля успокоилась, словно привыкая к своему новому обличаю.
Егор и несколько его спутников находились в дороге уже много дней. Целью их путешествия являлось южное полушарие, укрытое от глаз серебристой туманной дымкой.
Подземный город, где он родился и вырос, являлся домом ещё для пятидесяти тысяч человек. Полностью автоматизированные, самовосстанавливающиеся системы жизнеобеспечения, позволяли людям существовать в относительно благоприятных условиях. Но, как известно, нет ничего вечного.
Однажды ядерный реактор — сердце колонии, выработал свой ресурс. Перейдя в режим аварийного питания, он предупредил людей, что у них остался один год до полного отключения автоматики.
К слову сказать, все попытки отыскать другие подземные поселения успехом не увенчались. То ли их уже не существовало, то ли они просто не желали идти на контакт.
Жители бункера уже очень давно пытались освоить поверхность планеты, но северное полушарие после катастрофы полностью обледенело и не годилось для жизни. Возникла острая необходимость послать разведчиков на вторую половину Земли и разведать тамошние климатические условия. Егору в числе нескольких добровольцев, предстояло выполнить эту миссию.
Гигантский каменный мост длиной в двенадцать тысяч километров, не отличался разнообразием пейзажа. Неровные бугристые возвышения застывшей магмы, да нагромождения льда — остатки погибших водоёмов, вот и все достопримечательности этого безжизненного мира. За долгие годы ни один зелёный росток так и не смог зацепиться за твёрдую вулканическую поверхность. Уцелевшие виды животных и птиц не посещали эти края в связи с отсутствием пищи.
Сила тяжести в этом месте была значительно меньше, чем на северном полушарии, что заметно облегчало движение, а вот атмосфера оказалась более разреженной. Изменённая гравитация, низкий уровень кислорода, жуткий холод, вымотали людей, и Егору, как лидеру группы, приходилось прилагать максимум усилий для сохранения дисциплины.
Люди уже потеряли счёт времени, когда дорога начала подниматься вверх, и это означало, что магматический мост под ногами стал расширяться. Южное полушарие неуклонно росло, приближаясь, но по непонятной причине происходило чрезмерное увеличение силы тяжести. С каждым дневным переходом двигаться становилось всё тяжелее и тяжелее.
Однажды утром, попутчики Егора отказались идти дальше.
— Мы возвращаемся домой, — заявил ему высокий и жилистый Антон, выражая общее мнение.
— Вы не имеете права, — пытался убедить товарищей Егор. — Наш долг перед согражданами обязывает идти нас дальше.
— К черту долг, — заявил ещё кто-то. — Мы еле волочим ноги. Ещё неделя и от нас останутся только высохшие трупы.
— Вы не можете так поступить, жизни пятидесяти тысяч человек зависят от нас...
Егор смотрел вслед уходящим, желание броситься следом было неимоверным, и ему приходилось сдерживать себя из последних сил.
Когда беглецы скрылись в зыбком мареве, мужчина взвалил рюкзак на ослабевшие плечи и упрямо побрёл вперёд. Умом Егор понимал, что дальнейший путь не имел смысла, но и повернуть назад он уже не мог. Он ни за что не посмел бы отнять последнюю надежду у тех, кто его ждал.
Между тем начала появляться первая растительность. Мелкая трава соседствовала с тонким стелющимся кустарником, собирающимся в небольшие скопления.
Остатки сил быстро покидали путника, и остановившись на очередной привал, Егор понял, что больше не сможет подняться на ноги. Мысль о скорой смерти уже не выглядела такой пугающей, как раньше.
Шелест кустарника привлёк внимание обессиленного человека, и перед ним предстала жуткая тварь, которую не в силах породить даже самое больное сознание.
Существо походило на гигантскую черепаху, только с несравненно более плоским телом. Сильные когтистые лапы торчали в стороны, работая подобно вёслам. Тварь не стояла на конечностях, а тащила своё туловище по земле. Голова на короткой кривой шее лежала на плоском корпусе, глядя вперед.
Монстр открыл узкую пасть, усеянную множеством мелких острых зубов, и издал жуткий вой, от которого кровь стыла в жилах.
Приглядевшись, Егор заметил, что на спине существа сидит несколько десятков мелких зверьков размером с ладонь. Такие же плоские, как и крупная особь, но значительно более проворные, они как по команде бросились вперёд...
— Он пришёл, — сказала она. — Ты слышишь, он пришёл!
— Я слышу тебя, — ответил он. — И нечего так кричать.
— И что ты собираешься делать?
— Я не знаю.
— Что? Ты заварил эту кашу, ты убедил меня принять участие в этом сомнительном деле, и сейчас ты не знаешь, что тебе делать!?
— Но я действительно не знаю, — признался он. — Меня всегда влекли эти существа. Я пытался понять их сущность, определить, что ими движет, но так и не преуспел в этом деле. И сейчас я вынужден признать, что пришёл к тому, с чего начал — Хомо остаются для меня тайной.
Я никогда не пойму, почему они упорно продолжают идти к цели, зная, что никогда её не достигнут. Зачем они сохраняют надежду даже тогда, когда у них не остаётся ни малейшего шанса на успех. Ради чего они с такой отчаянной храбростью жертвуют собой ради других.
— Быть может потому, что они Хомо, — предположила она.
— Может быть.
— Я считаю, что пора заканчивать твой эксперимент, исправь свою ошибку.
— Я не могу, ты не хуже меня знаешь, что в этой части Вселенной время течёт только в одну сторону, вперёд — это закон.
— Может, пришло время его изменить?
Мелкие твари атаковали Егора, когда вспышка белого света погасила его сознание. А когда он снова открыл глаза, то увидел, что находится посреди бескрайнего космоса, окружённый звездами со всех сторон.
Прямо перед ним расположилась Земля целая и невредимая, как на старых картинках, с синевой вод и зеленью лесов под молочно-белыми облаками.
Егор с необычайной ясностью осознал, что границы его чувственного восприятия расширились до невероятных пределов. Он видел тысячи звёзд и планет, близких и далёких, безжизненных и населённых разумными существами. Он ощутил непреодолимое стремление заглянуть, как можно дальше, и понял, что теперь пространство и время подвластны ему.
Исчезая в потоке ослепительного света, он быстрее мысли рванулся за видимую границу Вселенной, куда неизведанными тайнами его манили новые горизонты.
Глава восьмая
Существо
Он полз, набивая брюшные мешки жирными сороконожками. Они пищали, упирались лапками, но мощные желваки заталкивали их за щеку, а там проталкивали дальше — в боковую часть пищевода, которая служила накопителем пищи в голодное время. Сейчас было как раз такое время. Откуда-то из-за большой воды вновь несся холодный вихрь и скоро гладь его маленького озерка замерзнет и он не сможет пробираться к ней.
А она была сейчас большой, круглой – она носила их детей.
Плоское существо около метра длинной ползло на брюхе по растрескавшейся земле, выуживая из щелей тонкими длинными пальцами копошащихся многоножек, чем-то похожих на доисторических артроплевр, только на много меньше размером. А может это были их детеныши, недаром они водились в щелях поближе к воде. Существо медленно отталкивалось задними ластоподобными конечностями, периодически выгибая спину, чтобы запустить ладошку с длинными пальцами поглубже в разлом, но потом неизменно опадало обратно на землю и ползло дальше. Тяжелеющие брюшные мешки замедляли существо всё больше. В какой-то момент его круглые глазки закрылись боковыми мембранами и оно затихло. Так продолжалось не долго – оно лишь передохнуло, но курс его сменился. Теперь оно ползло от растрескавшегося плато к небольшому озерцу за его пределами.
Там, рядом с идеально круглым проёмом в земле, заполненным водой, уже встречались слабые, но жесткие папоротники. Существо не раз пробовало отгрызть хотя бы один из стеблей, но боковые резцы лишь снимали несколько мелких листьев и верхний слой с тонких жестких усиков. Да и к тому же на вкус они были такими горькими, что все внутренности существа тут же скручивало в узел и оно после еще долго лежало на берегу, вытянув тонкую длинную шею в сторону воды. Шершавый язык то и дело лениво смачивал тупую морду слюной, оканчивающуюся двумя широкими ноздрями, и оно лежало дальше, пытаясь понять, что творится внутри него. Сердце, скрытое жестким костным наростом, в такие моменты стучало так сильно, что оно ощущало его даже в кончиках корявых плоских пальцев ласт.
Существо любило это ощущение, хотя и не понимало его природы. Сейчас оно не стало пытаться вновь унести с собой кусок длинного уса, преградившего ему путь спутанной косой. Оно спешило вернуться в воду. Многоножки уже совсем перестали копаться внутри него – видимо, задохнулись. И все же они еще окажут ему услугу – вход, ведущий в воздушный подземный мешок, был довольно глубоко, и существу приходилось долго цепляться за всё те же жесткие усики, уходящие глубоко вниз и там крепнущие. Сейчас его ноша была довольно тяжелой и оно, набрав побольше воздуха в подшейный пузырь, нырнуло. Жабры не всегда спасали на такой глубине, то и дело забиваясь черными легкими хлопьями, которые поднимались откуда-то из глубины. Приходилось долго чистить их, расцарапывая острыми ногтями. Жабры сочились и зудели, но заживали и всё повторялось вновь.
Он вынырнул уже совсем изможденным и, поведя ушками-трубочками на макушке, выбралось на черный острый камень. Его самка лежала на груде мелких косточек и рожек многоножек от прошлых трапез и мирно сопела, едва покачиваясь на животе.
— Ммммыыммм… ммммыыыым… — позвало существо и любовно ткнуло спящую в бок.
Самка открыла глаза и что-то промычала в ответ, перекатываясь поближе к своему кормильцу. Оба знали, что дети вот-вот должны появиться и ждали этого с нетерпением. Первый выводок погиб – двое маленьких ползунов попали в воду до того как их жабры открылись и утонули. Горе – родители вернулись с полными мешками еды, но было уже слишком поздно. В это раз этого не повторится – они учились на своих ошибках.
Около получаса ушло на то, чтобы отрыгнуть всю добычу, а после он устало перекатил её поближе к куче, чтобы она могла поесть. А потом он спал. Долго спал.
Прошло уже много времени с тех пор, как самка родила. Её мертвое тело он вытащил из пещеры в воду и утопил. Что-то странное поселилось внутри него в этот момент, где-то в том месте, где постоянно стучало. Малыши просто разорвали её в этот раз – их было трое. Они росли быстро на том, что он им приносил. И в этот раз он решил взять мальков с собой, но оставить их в воде у самого берега.
Он действовал быстро, то и дело оглядываясь на воду – пока по ней шли круги, можно было не беспокоиться. Вниз, в пещеру, пришлось забирать их по одному, постоянно придерживая и давя своим телом – мальки были слишком легкими, чтобы спускаться самостоятельно.
Последнего малька он видел снизу – тот лежал на воде мордой вверх, чего никогда не делал сам самец, в самом центре озерка и смотрел. Смотрел на странный серый купол, укрывающий их растрескавшееся плато с озерком и длинными жесткими усами растений. Самец всплыл и распластался рядом. Он никогда не видел ничего подобного и ему сильно захотелось, чтобы это увидела его мертвая самка.
Всего однажды он спускался туда, вглубь, в черноту его озерка. Там было слишком темно и только он собирался повернуть обратно, как голубоватое свечение стало медленно проступать на сужающихся стенах и интерес стал сильнее страха. Он спускался всё глубже и глубже, сковыривая со скал копошащихся светящихся существ, пока не добрался до узкого отверстия, в которое едва ли мог протиснуться. Пришлось освободить наполовину свой дыхательный мешок и он продолжил спуск вниз. Ему становилось все жарче, словно вода становилось горячее, но вряд ли он это понимал – он просто плыл вниз, спускаясь все глубже.
Становилось труднее дышать, даже двигаться стало тяжело, когда внезапно в глаза бросилось что-то яркое. Оно горело и нагревало воду вокруг себя, выпуская тонкие яркие ручейки. И тут за ласту его что-то схватило. Черное, длинное, оплелось вокруг конечности, и он царапал его до тех пор, пока червь не отступил. Глаза совсем привыкли к полутьме и существо с ужасом поняло, что тут целые заросли этих непонятных живых трубок. Они колыхались в унисон, иногда выпуская клубы черного дыма, который тут же оседал крупными хлопьями на дно. Тогда он возвращался быстрее, чем спустился, и больше никогда туда не возвращался.
Сейчас он смотрел вверх, плывя рядом со своим мальком, и было что-то необычное в этой высоте.
Глаз выхватил из всего этого многообразия странную точку, которая прорезала купол и все увеличивалась, испуская точно такой же огонь, который он видел тогда на дне.
Точка росла и вытягивалась, такого самец еще не видел и решил, что это может им угрожать.
Он несколько раз дернул малька за ласту и они поспешили скрыться в глубине своего озера.
Им не суждено было увидеть как за пределами их плато села игла космического корабля искрящегося металлического цвета.
10 000 лет спустя
Баллоны оттягивают спину.
Это ничего.
Главное, начало пути. Здесь труднее всего. Потому что стреляют. И потому что нужно карабкаться вверх, вертикально вверх, выше, выше, выше. Как в той сказке, мамка в детстве читала, посадил Джек бобовый стебель, вырос стебель до самого неба, полез Джек по стеблю…
Лезу. По стеблю. В народе его так и называют — стеблем. Или столпом. Или еще как, даже не скажу, как, впрочем, и не хуже меня знаете…
Еще не стреляют. Даже странно, что не стреляют, что у нас сегодня с патрулем, заснули, что ли…
А нет, вот, палят, стреляют, ага, пробудились. Замираю вжимаюсь в стебель, сливаюсь с ним. Здесь еще можно слиться со стеблем, здесь, где он зеленоватый, покрытый какой-то порослью, а вот что будет дальше, когда он станет серым, более того — красноватым, там, вверху…
Притихли. Жду, когда луч прожектора соскользнет с меня, уйди уже, уйди, пшел вон, пшел, пшел, пшел…
Уходит. Ползу дальше, нда-а, недооценил свои силы, это в кружке так просто всё, забрался на стену, на столб, еще на куда, альпеншток, кошки, лучше гор могут быть только горы…
Это не горы.
Это другое. Страшное. Беспощадное. Уводящее в бесконечность.
Опять стреляют, опять вжимаюсь в ствол. Жду.
Вчера в газетах писали, что на Той Стороне жрут детей. Это значит — на Той Стороне всё хорошо.
Я уже знаю, если кто-то клянет ту сторону, значит, там всё хорошо. Я-то знаю, старики читают газеты, охают, ахают, ох-ах, в той Стороне людям есть нечего, траву едят, ох-ах, пропадет та сторона…
Дальше лезть труднее. Много труднее. Это мне не кружок, кто быстрее на крышу залезет, это мне не масленичные гулянья, кто на столб залезет, сапоги достанет, это мне…
Перевожу дух. Сейчас бы вернуться. Никаких вернуться, вперед, вперед, что-то подсказывает мне, что второго шанса уже не будет. Они не дадут. Не позволят.
Ползу. Здесь трудно дышать, я знал, что здесь будет трудно дышать, не зря взял баллоны, не зря. Но еще рано для баллонов. Еще можно вдыхать разреженный воздух и не задыхаться.
Ухожу один. Знающие люди говорили, в одиночку туда не ходят, только стаями, стаями, да где её соберешь, эту стаю, нет больше таких дураков, чтобы туда идти. То есть нет, дураки-то есть, и немало, а вот туда идти не хотят… Старики по газетам читают, охают, ахают, ах, ох, ты посмотри, в столице открыть новый маркет, тонны зерна, шоколада, фруктов порадуют покупателей… Ты им только что благим матом не орешь, какие зерна, какие, на хрен, фрукты, только что стояли в очереди за талонами на талоны, хлеба третий день нету… Нет, не верят, не понимают, да ты посмотри, да в газетах же пишут, газета для старичья — это святое, тут хоть весь мир гори, а если в газете написано — всё хорошо, значит, всё хорошо.
Карабкаюсь вверх. Здесь уже трудно дышать, надеваю маску, вдыхаю живительный кислород, кружится голова, кружится весь мир вокруг. Держусь. Сейчас если упаду, шансов уже не будет…
Здесь холодно. Это я знал, что будет холодно, но не настолкьо. Ладно, поздно уже бежать домой за тёплым шарфом.
Пытаюсь представить себе, как они выглядят. Они. Там. Конечно не так, как их рисуют в газетах, уродливые, плоские, сплющенные, бокоглазые…
Если в газетах пишут про Ту Сторону что-то плохое, значит, там хорошо.
Ползу. Про себя отмечаю, что ползти стало легче, много легче, моя родная земля уже не тянет меня к себе, не тащит…
Перевожу дух.
Вспомнить бы ещё хоть пару слов из их лексикона… хэ, это, вроде, привет, гу-дэ — здрассте, ба, — до свидания, во-та — сколько времени… или это тоже все неправда, очередная выдумка наших газет…
Ползу. Вот теперь можно на четвереньках ползти, когда столб притягивает меня к себе. Слабёхонько притягивает, ну да ничего.
Там хорошо.
Это я знаю.
Если у нас всё плохо, где-то должно быть хорошо. Просто обязано быть.
Прижимаю к себе чертежи. Если кто-то узнает, что я их скопировал, мне хана. Да мне и так уже хана, сбежал с чертежами, передать туда, где живут нормальные люди на нормальной земле.
Дорога тянет вниз. Думаю, сколько я был в пути, дней, месяцев, лет, говорят, здесь время идет как-то по-другому, пока здесь проходит две минуты, там, на земле пройдет две тысячи лет… Хотя случается и наоборот, бывает, путник с одной стороны на другую пробирается годами.
Так что мне повезло.
Притягивает всё сильнее и сильнее, уже не ползу на четвереньках, хватаюсь за столб, чтобы не свалиться. Баллоны как будто наполнены чугуном, оттягивают плечи, что за хрень… а ну да, притяжение меняется. Кое-как отстегиваю баллоны, кое-как сбрасываю, молюсь, чтобы можно было дышать…
Вдыхаю воздух. Непривычный, какой-то солоноватый, ну да ничего, дышать можно…
Чужая земля тянет и тянет к себе, только бы не выпустить стебель… вонючая поросль оплетает стебель, впивается мне в руки, жалит сквозь одежду, ч-чер-рт…
Не могу держаться, тело будто бы не моё, разжимаю руки, Та Сторона несётся навстречу… Ничего, там подхватят, подберут, спасут, там люди, люди, не то что у нас…
— Просили не занимать.
— Чего-о?
— Не занимать просили.
— И чего теперь, с голоду подыхать, что ли?
— Не знаю я… ваши проблемы…
Гард и Квирд уползают от бесконечной очереди, Гард хочет в отчаянии хочет разорвать талоны, Квирд осаживает его, хорош, хорош…
— Ребятишек, что ли, каких заловить…
— Где их сейчас возьмешь, ребятишек…
— У Ааары, вроде, родились…
— Родились, она сама же их и поела.
Гард смотрит на Квирда, не-ет, Квирд крепковат будет, Гард с ним не справится. А вот Квирд как бы не завалил Гадра, голод-то не тетка…
— А это что?
— Где?
— Да вон же… у столба…
Гард так волнуется, что даже называет столб столбом, а не как-нибудь, от чего даже камни покраснеют.
— Чш-ш, не подходи даже, цапари зацапают.
— Да я тихонько… упало что-то…
— Цапари и упали, расплодились, окаянные, уже с шеста падают.
— Нет… тут другое что… стой…
Гард и Квирд подкрадываются к упавшему, это еще что за жуть, симметричная, не приплюснутая, приподнимается над землей, вот жуть-то…
— Гу-дэ… гу-дэ… хэ….
— Ап! — командует Квирд, оба бросаются на тварь, вонзают клыки, чёрт, у него и панциря нет…
— Горчит что-то…
— Ничего, терпимо…
— В газетах писали, новый маркет в столице открыли…
— А-а-а, ври больше, ты в столице живешь, ты этот маркет видел? То-то же… талоны на талоны на талоны отоварить не можем…
Глава десятая
Две половинки
— Лесли, смотри...
Бортинженер сидел у иллюминатора и смотрел заворожено на что-то в пустоте. Взгляд его не выражал ничего кроме спокойного восторга. Всего лишь.
Ему было всего 28. Он вырос на одной из орбитальных станций Кеплера, а точнее на Луне-8.
Когда-то в книгах он читал о ней – Голубая планета… Земля – так она называлась на их страницах. Моря, океаны, леса, голубое небо. Он читал, как с орбитальных станций были видны облака, скрывающие под собой миллионы светящихся огней городов. Сейчас этого всего не было. И Барнс не знал, как реагировать на то, что сейчас висело в космосе перед их кораблем. Это был уже не их дом, не их колыбель. Да, впрочем, для Барнса Земля никогда домом и не была – он сын Кеплера.
Кеплерийцы поговаривали, что на Земле было теплее, было больше зелени, да и деревья были выше, там люди были тяжелее – совсем чуточку. Но Барнсу не с чем было сравнивать – он там родился, там жил, там рос, учился и работал. А сейчас он смотрит на две половинки некогда целого мира. Вращающийся вокруг своей оси, он больше походил на песочные часы. Такие стояли на главной площади его родного города. Хотя такие песочные часы стояли в центре каждого города. Своей луны у Кеплера не было и светящиеся шпили включались каждую ночь – когда песок часов полностью перетекал в нижнюю часть стеклянного резервуара, обозначая полночь. Так люди вновь вернули себе день и ночь. К кромешной тьме они так и не смогли привыкнуть.
— Лесли, что ты думаешь обо всём этом? – Барнс выдернул один из проводов в углублении пола и продолжил копаться в проводке.
— Что ты имеешь в виду? – напарник пытался выдавить себе в рот из тюбика странного вида массу. Барнс считал это пережитком прошлого, а Лесли это нравилось – он был одним из тех, кто запустил производство еды для астронавтом в таком формате.
— Ну, вообще всё это. Нашу миссию, поиск выживших. Прошло слишком много времени. Ужасно много. Ты думаешь, что кто-то еще жив? Да несколько тысяч лет назад тут был ад! Ты посмотри, что с планетой сейчас! – Барнс оставил своё занятие.
— В отчётах говорится, что бункеры были глубоко. Ты видел оцифровку. Хотя много потеряно, но общую картину мы знаем.
— Как думаешь, Кени справится? Пока от них нет новостей.
— Они хорошие парни, умные, они справятся. Лев сам вызвался лететь на туманную сторону. – Лесли смотрел в иллюминатор, думая о чем-то своём.
— Ну вот, всё готово. Когда посадка? – Барнс поднялся с колен.
— Пора к Кате. Нужно сказать, что связь в порядке.
«Discoverer-1» садился на каменистое плато северного полушария Земли. Поблёскивая хромовыми боками, он разрезал всё ещё слабую атмосферу планеты стальным ножом. Люди готовились к высадке на её поверхность. Судя по данным, собранным их спутником с орбиты, гравитация была в сравнительной норме, дышать можно было, но тяжело.
Поверхность этой части планеты представляла собой теперь скалистую океаниду. Встречались кое-где участки плодородной почвы, но на них произрастали в основном лишайники, мутировавшие хвойные да какие-то грибы. Жизнь на планете определённо была, но людей с орбиты рассмотреть не удалось. Возможно, они были ещё где-то там – внутри, в своих бункерах. Возможно, им удалось выжить, а может и нет.
Это и предстояло выяснить экспедиции «Discoverer-1». Их было всего двадцать человек, включая несколько военных – никто не знал, с чем им придется столкнуться и на Кеплере решили подстраховаться.
Конечно, никто не рассчитывал на успешность этой операции – расстояние было не малое, система переноса могла дать сбой в любую секунду, но выбирать не приходилось.
После катастрофы люди отказались от веры. Веры в том понимании, в котором они её принимали. В ту секунду, когда корабли — колонии получили сообщение с корабля-наблюдателя, Бог перестал существовать. Если бы он был, он бы не допустил гибели своих детей. Но его не было, и людям пришлось в это поверить, как бы они этого не хотели.
Как ни странно, после этого они не перестали верить в самих себя и ученым в конечном итоге, удалось получить образец вещества, из которого состояли так называемые струны. Это послужило толчком в создании ворот переноса. И всё же для экспедиции на Землю нужны были вторые ворота. На их строительство ушло почти две тысячи лет и даже за это время ученые не смогли добиться полной стабильности разрывов. Они так же не могли обосновать это явление. Всё как всегда произошло случайно, в условиях орбитальных лабораторий. Тогда пропала целая орбитальная станция – она просто исчезла, испарилась в одну секунду, а через мгновение подала сигнал SOS в нескольких парсеках от орбиты Кеплера. Механизма ученые так и не поняли, просто воссоздали условия эксперимента и воссоздавали их до сих пор. Ворота, через которые прибыли «Discoverer-1» и «Discoverer-2», находились на орбите Юпитера. Человечество со времён катастрофы питало странные чувства к этой планете. Он тогда стал их щитом и оставался по сей день.
— Как дышится? – Катя стояла на ступенях, ведущих внутрь корабля, глядя на Глеба – здорового парня, бойца спецназа и капитана этой экспедиции. Он первым осмелился снять шлем.
— Тяжеловато, атмосфера слегка разрежена, но жить буду! – и он улыбнулся девушке с рыжими волосами широкой белозубой улыбкой. – Так что мы тут ищем, док?
Остальные, вышедшие из корабля, уже последовали примеру капитана, и шумно вдыхали чистый прохладный воздух. Один из членов экипажа тут же, вытащив наружу несколько чемоданчиков, принялся собирать образцы почвы, а потом и вовсе затопал на окраину плато – сверху он заметил маленькое озерцо и хотел взять пробу воды.
— Эй, Честер! Не отходи от лагеря в одиночку! – Глеб окликнул биолога, но тот лишь отмахнулся:
— Тут одни скалы! Что может случиться! – после этих слов незадачливый ученый споткнулся и упал. – Всё в порядке! Всё в порядке… — Честер поднялся и двинулся дальше.
— Эй, Билли, Виктор! За мной! – Глеб увел свой маленький отряд на разведку, оставив экспедицию готовить оборудование.
— Сообщения от второго корабля были? – Лайонел зашел в тесную радио — рубку и тронул Катю за плечо.
— Вот поэтому я тебя и позвала, — девушка озадаченно смотрела на доктора, — это пришло несколько минут назад. Это Кени… — Катя включила запись.
«… мы падаем! Мы просто несемся вниз! Лай! Всё трещит по швам! Мы летим, словно сквозь молоко – облака слишком плотные! Ни черта не видно! Лай, кажется, мы ошиблись… нас сейчас расплющит! Лайонел…»
Мужчина ещё некоторое время стоял молча, потом спросил:
— Это всё?
— Нет, там еще шумы, до этого он говорил, что входят в зону облаков, но я подумала… что ты захочешь… что ты должен знать… — Катя сочувственно посмотрела на Лайонела.
— Черт! Кени! Я же тебе говорил! – доктор с силой ударил по металлическому борту корабля и вышел.
Ребята что-то оживлённо обсуждали на площадке перед кораблём, когда Лайонел выскочил из корабля.
Наташа и Хелен сразу замолчали, остальные обернулись в ту сторону, куда были направлены взгляды девушек.
— Лайонел? Что случилось? Лайонел? – один из химиков тронул друга за плечо, Катя уже стояла внизу, рядом с остальными.
— Я пойду за ним… – доктор смотрел в сторону моста-перемычки невидящим взглядом, — я должен. Я обещал матери…
— Да что происходит? Кто-нибудь объяснит, что произошло? Куда он собрался?
Из-за холма вышли Глёб со своими ребятами и, увидев суматоху перед кораблём, поспешил к ним:
— Что такое?
— Я получила… сообщение. Со второго корабля. От Кени… — Катя выламывала пальцы от волнения. – В общем, я думаю, вы тоже должны услышать.
Через шесть часов после получения сообщения с «Discoverer-2», Виктор Лебедев, Лайонел Смитт, Мария Ростова и еще двое из разведывательной экспедиции собирались в путешествие. Глеб долго выбирал, кто может пойти, хотя затея казалась ему гиблой. Третий корабль – разведчик должен был прибыть только через полтора месяца – сменить членов экипажа «Discoverer-1» при успешном выполнении миссии. Каждый был нужен -лишних на корабле не было и все это знали. Но они так же знали, что миссия второго корабля была не менее важной – от их доклада зависела жизнь корабля, который прилетит на смену их экипажу. К тому же Кени Смитт был братом Лайонела. Молодой, амбициозный, независимый… Он хотел быть таким же как брат, таким же важным, и поэтому вызвался капитаном корабля с экспедицией на скрытое полушарие.
— Мария, это не игрушки. Это не сейсмоустойчивый район, даже отсюда видно извергающиеся вулканы и гейзеры! Это не прогулка! Ты это понимаешь? – невысокий всклокоченный парень в очках кружился вокруг худенькой девушки, которая складывала в свой рюкзак инструменты. – Это слишком опасно для… — парень запнулся.
— Для девушки, ты хотел сказать, да, Майлс? Я поэтому туда и иду. Я смогу расставить датчики, смогу отследить толчки и предупредить ребят. Вы стоите на плато, вам ничего не угрожает, я уже успела произвести все замеры. Вы в безопасности.
— Ты мне врешь, ты всегда мне врала,- Майлс нервно перебирал пальцами по камню,- и сюда ты тоже попала, обманув меня.
— Ты ни за что бы меня не отпустил! Ты слишком меня опекаешь! – Мария подошла к парню и заглянула ему в глаза, взяв лицо в ладони. – Майлс, я не пропаду, правда. С нами ведь Виктор, — оба невольно обернулись в сторону здорового детины, который монотонно что-то бубнил себе под нос, — это они без меня пропадут.
— Да, да, конечно. И к тому же, так решил Глеб. Он тут главный. – Майлс отвернулся и пошел в сторону корабля, оставив девушку в полном смятении.
Катя наблюдала за ссорой через иллюминатор корабля. Но все так решили, от решения одного в их условиях ничего не зависело. Сейчас на кону стояла жизнь, по меньшей мере, сорока человек – членов экипажа «Discoverer-2» и их смены.
Нужно было идти.
Когда-то, давным-давно, ещё в детстве, она слушала истории о Голубой планете, которая раньше была домом человечества. Сейчас, в окне иллюминатора, она видела лишь враждебную планету, которая норовила сожрать вновь прибывших вместе с потрохами, пережевать, а потом выплюнуть. Ей не нравилось это спокойствие.
Даже на Кеплере спокойствие не сулило ничего хорошего.
Никогда не сулило…
Между строк
Второй шанс
Гул самолетов высоко в небе, небо дрожит, небу страшно.
Альфие тоже страшно. Тут, главное, не показать, что страшно, тут, главное, не подать виду. Альфия сгоняет со двора детей, скорей, скорей, куд-да вас понесло, что за чертенята непоседливые уродились, все в Джабраила, в отца, такой же, на месте не усидит…
— Скорей, скорей! В погреб, скорей, скорей!
Дети в погреб скорей, скорей, бежать не хотят, что они там в погребе не видели, им бы на воле порезвиться, вон денечек-то какой погожий стоит…
— Скорей! — не унимается Альфия, подгоняет сорванцов, — да что за отродье, чтоб вас шайтан взял!
Отродье нехотя прячется в подпол, маленькая Зухра плачет, а-а, а Алиса там осталась, Альфия припоминает, что за Алиса, откуда Алиса, а-а, кукла эта, Джабраил из столицы младшенькой привез…
Гудит небо, дрожит небо, страшно небу. Ползут по небу крылатые машины, большие, страшые…
— А там чи-во? — спрашивает Мухтади, хватается за юбку Альфии.
— А джинны, — кивает Альфия, — джинны, джинны, у-у-у, налетели, страшные… А кто из погреба вылезет, у-у-у, схватят, унесут…
— А джинна посмотреть ха-цу! — тут же оживляется Мухтади, бежит к выходу, Альфия хлопает сына, не смей, не смей, унесут…
— Я мущщина, — возмущается Мухтади, да что за чертенок такой, весь в отца.
— Какой ты мущщина, от горшка два вершка, дом сначала построй, дерево посади, детей выведи! — Альфия сердится, не столько на сына, сколько на крылатые машины, там, в небе. Теперь уже не только небо дрожит, но и земля, земле тоже страшно, землю терзают снарядами, больно, сильно, отчаянно, хотят добраться до крови земли. Кровь у земли черная, маслянистая, хорошо горит, вот и гоняются за кровью земли все, кто ни попадя…
— А папа де? — спрашивает Зухра, всхлипывает.
— Придет, придет папа, — кивает Альфия, думает про себя, кто бы ей сказал, папа где…
— А щибет принесет?
— Принесет, принесет…
Дрожит земля, горит земля, подожгли её крылатые машины с небес. Альфя прижимает к себе детей, припоминает молитвы, храни, Аллах…
Грохочет земля совсем рядом, разлетаются хрупкие стены подпола, смотрит сверху небо, большое, дрожащее, перепуганное. Зухра заливается слезами, а-а-а, джинны, Альфия хлопает дочь, у-у-у, не реви, а то заберут…
А ведь заберут, думает Альфия, вчера Фархану джинны забрали вместе с домом ихним, а сегодня и Альфию…
Летит на дом что-то большое, черное, приближается…
Что-то происходит.
Исчезают в небе крылатые машины, исчезает что-то большое, черное, что летело к земле. Будто и не было ничего.
— Ма… а чому? — спрашивает Аасим.
Альфия не понимает, что случилось.
— Аллах джиннов прогнал? — спрашивает Зухра.
— Прогнал, дети… прогнал… — Альфия расстилает коврики, даром, что не время для молитвы, возблагодарим Аллаха, уберег…
Грохает что-то в дверь, огромное, страшное, ревет на улице озверевшая толпа.
— Они же нас убьют, — шепчет Иришка.
— Пусть только попробуют, — фыркает Димон, про себя думают, а ведь верно, убьют, не почешутся…
Репортер Дейли какой-то там продолжает вопить, что у него корреспондентская карточка, и потому его убивать нельзя. Можно подумать, кто-то на твою карточку там посмотрит, никто на неё не посмотрит, убьют, не почешутся. Как говорят, бить не по паспорту будут, а по физиономии.
Озверевшая толпа орет какие-то лозунги, не по-русски, не разобрать. Интересно, кто их натравил, да не здесь, а везде, везде, по всему земному шару, в Каире, в Тунисе, в Киеве, в Ливии, теперь вот здесь… Дернул черт взять путевку, ничего не скажешь, дернул черт…
— Дим, я домой хочу, — шепчет Иришка.
— Да ты чего, какое домой, смотри, как весело, — Димон выжимает из себя улыбку, улыбка не получается. Димон тоже хочет домой, хочется зареветь, как в детстве, а-а-а-а, домой хочу, к ма-а-а-амее-е-е-е…
Только здесь это хрен поможет…
Дверь трещит под напором толпы, неужели здесь нет черного хода, только не говорите мне, что его нет, ну почему здесь один выход, почему-почему-почему…
Димон выискивает обломок металлической трубы, думает, сколько сможет продержаться. Загнать бы сейчас сюда тех, кто всю эту кашу заварил, натравить на них озверевшую толпу, посмотрел бы на них Димон со стороны… не посмотрел бы, врагу такого не пожелаешь…
Дверь распахивается, размалеванные парни вваливаются в фойе, корреспондент чего-то там все еще трясет своей карточкой, его сметают с ног, Димон отбивается от кого-то, еще отмечает про себя, что так, наверное, и выглядит смерть…
…все кончается.
Стремительно. Внезапно. Вот только что какой-то отморозок размахивал над Димоном велосипедной цепью, и все, и нет уже никого, цепь падает у ног Димона, а парень где, а нет парня, только тень от парня а стене, а нет, уже и тени нет. Цепь извивается, вздрагивает, живая, что ли, да где это видано, чтобы цепь живая была. Цепь дергается, тускнеет, тает, вот уже нет никакой цепи, вот уже тень от цепи ложится на линолеум, вот уже и тени нет.
— Обошлось, — шепчет кто-то на русском, вот, блин, никуда от соотечественников не денешься…
Иришка наклоняется над корреспондентом чего-то-тамйс, срывает с себя платок, чтобы перевязать плечо, или где ему там что проломили, Димон чувствует легкий укол ревности.
— А я вот как могу.
— А я вот как…
— Да ну вас, смотрите, я вон чего!
Перебиваем друг друга, показываем наперебой, что у кого получилось.
Радуемся.
— Что еще остается, только радоваться. В кои-то веки нашли, чем развеяться, сколько веков скучали, сколько веков не знали, чем занять вечность…
— Нашли.
Радуемся, переплетаемся, колеблемся, смотрим на отражения самих себя.
— А я смотрите, чего придумал! Во! Землю и небо!
— И чего, у нас у каждого такое…
— Да не-ет… вы вон дальше смотрите…
— Это зачем тебе на земле вода нужна?
— А вот увидите…. Вода… глина…
— Да ну тебя, грязь развел…
— Да вы погодите, сейчас такое будет…
Не хотим годить, мало ли чего он там выдумал, мы сами сейчас выдумаем не хуже…
— Ну что… — человек власти смотрит на нас, прячет в глазах отчаяние, — делать что-то надо.
Киваем. Тихонько думаю, сколько мечтал, чтобы встретиться с ним вот так, лицом к лицу, попросить денег, рассказать, как у нас в институте батареи по пятьдесят лет заменить не могут, и установок хрен допросишься, и вообще…
И понимаю, что ничего этого я ему не скажу.
Не до того сейчас.
Делать надо что-то, ребятки… э-э-э… на вас вся надежда… вы лучше понимаете… что там происходит… в тонких материях…
Вздрагиваю, как от пощечины. Вот терпеть не могу, когда говорят эти словечки про тонкие материи, особенно те, кто ни хрена в этом не понимает, сидит такой весь из себя деловой, рожу в три дня не перецелуешь, и цедит — ну вы там науку у себя делаете… Ладно, не до обид сейчас, мир гибнет.
Хочу сказать, что хорошо понимали, если бы у нас установки были. Тут же спохватываюсь:
— Да… нам бы оборудование…
— Будет, будет, все будет.
Переглядываюсь с остальными, так можно под шумок всего-всего попросить, хоть луну с неба, все равно не поймут там, наверху, что зачем нужно, как миленькие все достанут…
В соседней комнате хрипит радио, сообщает, что с лица земли без вести пропал Австралийский континент…
Переглядываемся. Думаем про себя, успеем ли вообще воспользоваться установками…
— Да ну… надоело уже…
Смотрим на игрушку, сотворенную нами, не верим себе, как она быстро наскучила нам за какие-то несколько миллионов лет.
— Может, они еще чего придумают? — с надеждой говорит кто-то из нас. не знаю его имени. Здесь нет имен. И никогда не было.
— Да нет… сколько веков уже одно и то же, сколько веков…
Смотрим на игрушку, я все еще не верю, что её можно вот так просто взять и разломать, потому что она нам наскучила, потому что ничего нового не будет, не было, нет, и не будет, никогда, никогда, никогда…
— Давайте еще подождем… хоть немножко.
Остальные чуть мерцают в знак согласия, что нам еще остается, целая вечность впереди, можно и подождать.
— Ну что я могу сказать… струны расплетаются.
С ненавистью смотрим на Заморского. Это не происхождение, это фамилия у него такая, Заморский. Выдумал тоже, загнул перед большими людьми про струны, они в жизни не слышали, что это…
— Да не расплетаются, колебания у струн в другую сторону идут, — добавляет кто-то.
Тихонько усмехаюсь про себя, еще один умник нашелся, загнул, у людей власти и так уже мозги в трубочку свернулись, а он еще масла в огонь подливает. Тут же спохватываюсь, что это сказал не кто-нибудь, а я.
Нда-а, только с ума сойти не хватало.
— Собственно, все в мире — это результат колебания космических струн… Таких одномерных складок пространства…
Говорю, сам не понимаю, что говорю. Да можно подумать, кто-то из нас понимает, что говорит. Понимаем, что надо расходиться, надо как-то сворачивать заседание, один хрен все уже носом клюют, ничего мы тут не надумаем…
Распахивается дверь, это еще что за вторжение, русским по белому сказано, не входить… смотрю на ворвавшегося охранника, ну что такое, если хочешь что-нибудь сказать, то промолчи…
— Эвакуация.
Хочет сказать еще что-то, не успевает, рассыпается в прах, растворяется сам в себе.
— Ложи-и-ись!
Не сразу понимаю, что это мне. Когда понимаю, уже падаю на землю, брошенный кем-то из солдат. Кто-то вжимает меня в мокрую глину, полегче ты, дышать-то я чем должен по-твоему, или на хрен надо…
— Жить, что ли, надоело, стреляют, не вишь?
Вижу. Только теперь вижу, только теперь слышу выстрелы. Мозг все еще отказывается верить, что это происходит, это не здесь, это не со мной, это…
Стреляют. Не могу понять, кто, в кого, зачем, они, кажется, сами не могут понять — зачем. По сбивчивым газетным новостям понимаю, что земли осталось слишком мало, а людей — много, дерутся за право продержаться еще год, еще месяц, еще день…
— Ну что, стер?
— Почти…
— Ну чего ты там телишься, мы играть уже хотим!
— Да щас, щас, будете играть… достереть дайте…
Стираю мир. Осторожно, медленно, нехотя. Все еще не поднимается рука стереть его окончательно…
— Уходим, — солдат тащит меня куда-то в никуда, где должно быть убежище, но может, его уже и нет. ухожу, даю себя увести, все равно не понимаю, что происходит здесь, в мире людей. Мне бы хоть понять, что происходит в мире струн, почему они решили разрушить наш мир, вот так, ни с того ни с с сего, как будто он им наскучил…
Как будто…
Ловлю мысль, мысль не ловится, поймаешь тут мысль, когда война вжимает тебя в землю, втаптывает тебя в грязь, смешивает с глиной…
Вижу, как на горизонте растворяется колонна танков, что-то живое, дышащее еще вырывается из гибнущих стальных громадин, бежит куда-то в никуда по пустыне, почему он не видит, куда бежит, ах да, у него растворились глаза, он прижимает руку к исковерканному лицу, тут же отдергивает, искажается гримасой боли.
Выстрелы.
Люди сражаются за последние клочки того, что было землей. Думаю, почему не изменилось притяжение, когда от земли осталось хрен да маленько. Не понимаю. Кажется, здесь уже перестают действовать законы физики…
— Сюда! — солдат показывает на убежище, которое может исчезнуть в любой момент.
Спускаюсь, ловлю мысль за ускользающий хвостик…
Ну, конечно же…
Бегу прочь из убежища, кто-то хватает меня, кто-то пытается удержать, да вы что, жить надоело, не слышу кого-то, бегу навстречу смерти, навстречу выстрелам…
— Стойте! Вы не понимаете…
Они и правда не понимают. Они не слышат меня. Не хотят слышать. Солдат в натовской форме целится в поджарого араба, не успевает выстрелить, трясет в воздухе растворенной до локтя рукой. Араб хочет зарубить натовца, у него растворяется голова, вижу, как кровь хлещет на песок, не долетает до песка, тает…
Кричу. Уже знаю, что меня не слышат, все-таки кричу:
— Им скучно! Скуч-но! Мы им на-до-е-ли! Войнами своим на-до-е-ли! Придумайте что…
Не договариваю, не дают договорить, что-то больно жалит грудь, там, где сердце, не сразу понимаю — пуля, не верю, это не со мной, не со мной…
Пуля исчезает, струнам надоело играть с ней. Мысленно благодарю струны, услышьте нас, услышьте, тут до струн легче докричаться, чем до людей, люди хрен спохватятся…
Нет, все-таки спохватились. Поняли. Все — от мала до велика — бросают ружья, кто-то даже поднимает руки в небо, будто капитулирует непонятно перед кем. Я не вижу, но я знаю, что сейчас на всем земном шаре от северного полюса до южного люди бросили автоматы, смотрят в небо, откуда, как нам кажется, смотрят на нас они…
Нет.
Этого недостаточно.
Вынимаю флейту, про которую не вспоминал уже лет десять. Даже не спрашиваю себя, откуда она оказалась у меня, здесь, сейчас, вроде бы давно уже потерял. Или здесь уже нет понятия потерял, здесь любая вещь появится у тебя в руках, как только ты про нее подумаешь…
Прикладываю к губам.
Мелодия наполняет пустыню, еще робкая, несмелая, еще плохо понимающая, кто она и что она. Голос флейты подхватывает отзвук скрипки, ага, еще кто-то нашел потерянный инструмент…
Смотрим на тех наверху, кто смотрит на нас.
Может, они согласятся подождать еще несколько миллиардов лет…
