Слышу шаги за спиной.
Жду.
Я уже знаю, что будет.
Хорошо знаю.
— Закурить не найдется?
Оборачиваюсь. Делаю вид, что ничего не происходит.
— Не курю.
— А какого черта ты не куришь, когда все курят? Не, вы смотрите, какой выис…
Не договаривает. Спускаю крючок. Здоровый детина вздрагивает, валится на меня, еле успеваю увернуться.
Контрольный выстрел в голову.
Ночь молчит. Ночь, она такая, не выдаст, не скажет.
Прислушиваюсь. Тут, главное, не спугнуть, не встревожить хоть одним неосторожным словом или движением.
Не спугиваю.
И все-таки не сразу слышу мелодию. Слышу, когда она уже вовсю звенит в моей голове, разрастается, грохочет, яростно, живо, победно.
Слушаю.
И тоже не сразу спохватываюсь, что нечего слушать, некогда, некогда, надо записывать, скорей, скорей, пока есть что записывать…
Скорее.
Дрожащими рукам вывожу ноты, до-диез, си-бемоль, от волнения уже не помню нот, записываю по октавам, а-бэ-цэ-дэ, как учил первый мой педагог, который еще говорил, что меня учить, только портить, все равно ничего хорошего из меня не выйдет.
Мелодия обрывается. Черт, не успел. Ладно, сам виноват, раньше надо было телиться. Домысливаю, домучиваю мелодию, как могу. Сойдет.
Бегу домой. Во весь дух. И не столько боюсь, что заловят, это фигня, что заловят, а вот мелодию растерять, хоть драгоценную каплю, хоть полтона – вот чего никогда себе не прощу.
Не раздеваюсь, не разуваюсь, пусть Марта сколько хочет ругается, бросаюсь за пианино, наигрываю мотив, да, да, есть, он, схвачен, пойман, жив…
Марта обнимет меня. Крепко. До боли.
— Я за тебя боюсь.
— Да что ты, в самом деле. Ну, освищет публика, так мне не привыкать…
— Да я не про то. А то, что ты делаешь…
Закрываю ей рот своими губами, вспоминаю какие-то присказки, выпьем за поцелуй, который придумал мужчина, чтобы закрыть рот женщине.
— Ч-ш, забыла, что ли, об этом ни слова никому…
— Да никому, никому…
Закрываю дверь, выхожу в темноту ночи, где меня уже ждет экипаж.
Молюсь, чтобы мою Марту никто не тронул.
По крайней мере, до этого вечера мои молитвы помогали.
Овации.
Люди бросают на сцену цветы, какая-то женщина выбегает с охапкой роз, галантно целую ей руку. Держу дистанцию, только жарких объятий мне не хватало. Пожилой господин в первом ряду прожигает меня взглядом, задним числом догадываюсь, что вижу её супруга.
Кое-как выдерживаю восторги толпы, кое-как удаляюсь за кулисы, кто-то умоляет автограф на память, спасибо хоть не было сегодня полоумных барышень, которые начнут уверять, что у них от меня ребенок, спрятанный на стороне…
— Вы арестованы.
— А?
— Вы арестованы.
Не понимаю. Ошибка какая-то. Да какая здесь может быть ошибка, можно подумать, мне все будет сходить с рук. До последнего.
Смотрю на полицейского. Еле выжимаю из себя:
— Ошибка какая-то.
Перевожу взгляд с пузатого констебля на его поджарого помощника. Сейчас, главное, убедить самого себя, что я тут не при чем, и вообще…
— Вы вчера убили человека, — кивает помощник полицейского.
— Полный бред. Что вы говорите такое…
— Я видел. Вчера. В переулке.
— Еще что вам приснилось? – добавляю чуть мягче, — пока меня подозреваете, настоящий злодей уйдет…
— Вы были там… — повторяет поджарый, как зачарованный.
Хочу спросить – чем докажете. Вместо этого ляпаю не к месту и не ко времени:
— Чего ради мне его убивать?
— Вы из него мелодию тянули.
Даже не подаю виду, что перед глазами промелькнула вся жизнь.
— Повторите.
— Вы из него… тянули мелодию, — тянет поджарый уже неуверенно.
— Вы… вы что, пьяны?
— Вы вытягиваете свою гениальную музыку… из убитых людей…
— Интересная легенда. Такого слуха еще не слышал. Так господа, все-таки, чем могу быть полезен?
— Собственно… — помощник уже собирается ретироваться, тут же набрасывается на меня с криком:
— Это он, он! Он продал душу дьяволу, он тянет музыку из людей!
Констебль хватает своего напарника, оглушает дубинкой. Испуганно смотрит на меня.
— Простите…
— Гнусная клевета, — киваю.
И это правда. Потому что душу дьяволу я не продавал.
Возвращаюсь домой. Как всегда по дороге молюсь, чтобы с Мартой ничего не случилось. Как всегда, молюсь не за себя – за Марту.
Храни, Пречистая Дева…
— Приехали, сэр…
Выхожу из экипажа, ступаю в уличную слякоть, ворон вспархивает с ворот. Одинокое окно светится в мансарде…
Открываю дверь.
Крик режет тишину ночи.
Бросаюсь туда, наверх, еще не понимаю, что случилось, только чувствую…
— Марта!
Марта зовет меня по имени. Громко. Отчаянно.
Распахиваю дверцу мансарды, вижу темную тень, которая прижимает Марту к полу. Бью вешалкой. Раз. Другой. Третий. Тень оседает, падает с хрипом.
— Марта? Он…
Марта не отвечает, трясется в рыданиях. Лампадой подсвечиваю лицо убитого, я уже не сомневаюсь – убитого.
Узнаю.
— Дэн…
— Он хотел убить… убить меня… он орал что-то про мелодию… последнюю мелодию…
Холодеет в груди. Про последнюю мелодию так, в открытую не говорят.
Или жертвам можно признаваться…
Хлопаю себя по лбу. Спохватываюсь. Прислушиваюсь к мелодии. Вернее – к мелодиям. Дэн убил столько, сколько мне и не снилось, у него этой музыки как….
Он сказал, ему одна мелодия осталась…
Мотаю головой, помолчи, помолчи, умоляю, а то сделаю с тобой то, чего не сделал этот кретин… И вообще дай мне на чем писать, дай-дай-дай, хоть ручку, хоть чего, хоть перо гусиное, мда-а, у писателя были перья, но не было крыльев…
Записываю.
Уже знаю – буду писать до рассвета, а потом еще нужно будет убрать тело, на Марту рассчитывать не приходится, она к этому трупу не прикоснется…
Рассвет.
Голова разрывается от боли, кое-как закрываю труп ковром, кое-как доволакиваю себя до постели. Что хотите делайте со мной, не могу я убрать сейчас Дэна, не могу.
— Йенс…
Голос Марты сквозь сон. Чувствую, не могу ответить…
— А?
— А тебе сколько мелодий осталось… до…
— Вздрагиваю. Зачем спросила, зачем-зачем-зачем…
Проваливаюсь в сон. Теперь просто необходимо отоспаться, разложить по полочкам то, что услышал сегодня.
Все-таки краем глаза смотрю, сколько мелодий мне осталось до…
Бешено колотится сердце.
Одна мелодия.
Одна…
Первый раз я не хотел убивать.
Видит бог – не хотел.
Он сам набросился на меня с ножом в переулке, когда я возвращался от учителя. Даже плохо помню, каким я был тогда, днем вкалывал у отца в подмастерьях, вечерами брал скрипку, шел к старому скрипачу, который играл в барах…
Ну что, малец, гони денежку.
Сам не помню, как ударил его, как его собственный нож вонзился ему в грудь. Сам не помню, как стоял над убитым, кинулся первым делом проверять скрипку, как она там в футляре.
А потом пришла мелодия.
Не пришла, нет. Нахлынула. Со всей силы. Помню, как стоял над убитым, как дрожащими руками записывал мелодию огрызком карандаша… И нужно было бежать, и не было сил бежать…
— Малец? Ты чего?
Старый скрипач первый раз смотрит на меня как следует. Раньше все больше орал, тебя учить, только портить, один хрен ничего путного не выйдет…
Чувствую, не могу сдержаться. Рыдания сотрясают тело, плачу, уткнувшись в потертый пиджак музыканта, голос отца в памяти, ты мужик или не мужик, чего как девчонка нюни развесил…
— Чего ты… убил кого?
— А вы… откуда…
— У меня тоже так было. Когда первый раз.
Не верю себе. И надо бежать куда глаза глядят, и ноги приросли к полу.
— Покажи хоть, что вчера написал-то…
— А?
— Музыку, говорю, покажи…
Еле вытаскиваю страницы. Скрипач прищуривается.
— Талантище… Это ты этого прирезал… Потрошителя?
— А что…
— Сегодня в газетах писали… Нашли его мертвого…. Дай-ка сыграну, чего ты там написал… а ты не играй сегодня, нервы себе все вымотаешь…
Просыпаюсь.
В лучах рассвета первым делом вижу, что тела нет.
Нет.
Кубарем скатываюсь с лестницы, задним числом спохватываюсь, что они уже могут ждать меня внизу, люди в мундирах, готовят наручники…
Марта сидит у камина, закутавшись в плед.
— Марта… он…
— В колодце. За домом.
Даже не говорю Марте, чем она рисковала. Прижимаю её к себе, маленькую, теплую, родную…
Проверь себя. Вопросы по теме.
В каком году композиторы окончательно убедились, что в шепоте ручья, шорохе ветра, бликах луны и стуке дождя музыки больше не осталось, её высосали всю?
Когда было обнаружено, что музыку можно получать из людей, которых убиваешь?
Кто был автором этого открытия?
Назовите сторонников «Мертвых мелодий»
Назовите противников «Мертвых мелодий»
Назовите композиторов, которые были казнены за свои мелодии.
Перечислите страны, в которых была введена смертная казнь за мертвые мелодии.
Перечислите страны, в которых мертвые мелодии были легализованы.
В каком году в нашей стране запретили мертвые мелодии?
Укажите свою позицию по данному вопросу. Обоснуйте.
Марта…
Их было много. Март. Ночных бабочек, подобранных в кабаре, служанок, нанятых незнамо где, случайных прохожих, добрый-господин-три-дня-не-ела-помогите. Марту я тоже нашел в кабаре. Тоже хотел как других, неожиданно, на рассвете, собирался потихоньку угостить цианидом…
Собираюсь четвертый год.
Уже знаю – н смогу.
Поднимаюсь на крыльцо, как всегда молюсь, чтобы с Мартой ничего не случилось.
Чтобы её никто не убил...
— А ты чего мне не сказал, что тебе одна мелодия осталась?
Земля уходит из-под ног.
— Откуда знаешь?
— Подсмотрела у тебя… в записях.
— Сколько раз просил, записи мои не разглядывать.
— Сколько раз просила записи свои не разбрасывать.
Киваю. Осталось, ну дальше что.
— Так чего же ты…
— А ты думаешь, так просто человека кокнуть? Пошел, застрелил кого попало, да?
— Почему кого попало. Ты же меня…
— Чего?
Кажется, посмотрел на неё страшно, сжалась вся.
— Ты же меня хотел… убить…
— Смеешься?
— А зачем тогда с улицы взял? Любовь с первого взгляда, так, что ли?
— Да, так.
— Ври больше.
Вру больше. Обнимаю Марту, снова вспоминаю золотые чьи-то слова, выпьем за поцелуй, который придумал мужчина, чтобы закрыть рот женщине…
Одна мелодия.
Набатом звучит в голове – одна мелодия. Одна-единственная мелодия, мелодийка, мелодиечка, и…
Нет.
Даже не думай.
Думать не смей.
Кутаюсь в плащ не по сезону, какого черта вообще его надел, правильно, Марту не слушал. Проклинаю все. Хватит, хватит, пропади оно все. Чтобы я еще хоть раз за ноты взялся, да ни в жизнь, буду играть, что есть, и вообще…
— А-а, сколько лет, сколько зим!
Смотрю на выскочившего из темноты прохожего. Пытаюсь вспомнить. Не могу.
— Ты, говорят, в большие люди выбился?
Сверлю его глазами, уйди, уйди, уйди, тебя еще только мне не хватало.
— Что новенького сочинил?
— Хватит уже… завязал я.
— Да я не про пить спрашиваю, а сочинил что?
— Да бросил я сочинять, что непонятно-то?
— Ты чего? Рехнулся, что ли? Я-то тебя в театр позвать хотел, театр я свой открыл, слыхал? Давай, напишешь чего-нибудь новенького, и на сцену… о-ох, от слушателей отбоя не будет. А уж от слушательниц…
— Да завязал я, понимаешь!
— Не понимает. И никогда не поймет. Что нам стоит написать музыку. Каких жертв…
— Да ты что, талант в зем…
— Уйди!
Еле сдерживаюсь, чтобы не прирезать его. Отталкиваю.
Человек в темноте ночи вытаскивает кольт, выпускает в меня две пули, даже не успеваю крикнуть, какого черта.
Только сейчас вижу в его зрачках сияющий скрипичный ключ, считаю ноты, вижу, до завершения осталась одна…
Прихожу в себя.
Задним числом думаю про себя, неужели не получилось, неужели кто-то спас меня в последнюю минуту…
— Как вы… ничего?
Незнакомое лицо участливо склоняется надо мной.
— Да ничего вроде… жив…
— Отлично. Я уж думал, вы и не очнетесь.
Пытаюсь встать. Не получается. Мое тело как будто мне не принадлежит, падаю, не падается, повисаю в воздухе.
— Осторожнее, осторожнее, — незнакомец подхватывает меня, помогает встать, — ничего… это с непривычки…
Вспоминаю.
— Меня же убили.
— Убили.
— А я…
— Я вас сыграл.
— Что, простите?
— Я вас сыграл. Снова.
Смотрю на скрипку на столе, на ноты, распятые на пюпитре, читаю мелодию, еще не дочитываю, уже понимаю – это я.
— …ну вы понимаете… Только сейчас настало время, когда мы можем действительно сыграть человека… сыграть заново…
Киваю. Все еще ничего не понимаю из объяснений Эни. Ладно, до меня всегда так доходит…
Только сейчас вспоминаю:
— Марта!
— А?
— Марта… моя Марта…
— Вы знаете её мелодию? Мы её сыграем.
— Нет, нет у неё мелодии… Я не убил её, понимаете, не убил!
В первый момент хочу выброситься в окно, тут же понимаю, что это ничего не изменит.
Эни откашливается:
— Ну… может, не вы… может, кто другой её…
— Вы думаете?
— Ну, конечно. Вы вспомните, она какая была, Марта ваша…
— Ну знате… такое затишье перед грозой, когда вот-вот грянет…
Идем в архив. Эни впереди, я за ним.
Молюсь, чтобы мою Марту кто-нибудь убил…
Может, мои молитвы услышат и на этот раз.
