КМ (Роман) Глава 5 Кто вы?

Мало времени у Бореслава.

Только Бореслав не торопится. Некуда Бореславу торопиться, знает Бореслав, поспешишь…

…верно, людей насмешишь. Вот вы это тоже знаете, молодцы какие, что старые пословицы знаете, а то сейчас молодежь пошла, и не помнит ничего.

Так что Бореслав все потихонечку-потихонечку, тише едешь…

…правильно, дальше будешь.

А время на осень повернуло. Лето уходит, не век же ему, лету-то быть, так в природе заведено, лето короткое, за ним осень, птицы летят, лес желтеет, а там и зима лютая на порог стучится. Как говорят, лето-припасиха…

…не знаете?

Лето-припасиха, зима-прибериха, вот как говорят. А это что значит? А то и значит, надо к зиме подготовиться, жирок нагулять, запасы на зиму, у Бореслава во-он какие запасы, на всю зиму хватит, может, и до весны чего останется. Весна-то, она тоже не лыком шита, не медом намазана, пока снег сойдет, пока травушка-муравушка проклюнется, тоже ведь кормиться чем-то надо.

Так что Бореслав зимой не пропадет, можете не волноваться даже за Бореслава. И сам Бореслав крепок, и дом у Бореслава что надо, крепкий дом, знатный дом, стены вон какие толстенные, бревенчатые, мхом проконопаченные, и полы в три слоя, и шкуры звериные на полу постелены, и печь ы большом зале выложена, и спальня огорожена, шкурами устлана, и в кровати теплым-тепло, как под шкуры спрячешься, так всю зиму проспишь, проглядишь сладкие сны. А зима ох до-о-о-лгая, по полгода ходит-бродит по полям, по лесам зимушка-зима.

А к зимушке подготовиться надо. Вот Бореслав и готовится, дом свой утепляет, жирок нагуливает, вот и сейчас благоверная Бореслава, милая сердцу Рада, пирогов напекла, вот теперь всей семьей ужинать будут. Во главе стола Бореслав сидит, подле благоверная Бореслава, Рада, сердцу милая, Бореславу под стать, дородная, в платье белом, бисером расшитом, и сын старший, Радомир, отцу подмога, и Световея, милая очам и сердцу, дочка Бореславова на выданье, выискал ей Бореслав жениха, соседского сына. И меньшие, Ждан да Зван, уж где Ждан, где Зван, никто не разберет. А дальше меньшого портрет стоит, Колосвета, в том году зима лютая его унесла.

Аминь.

 

Поднимается Бореслав на чердак.

А чердак детям ходить не велено.

Да никому туда ходить не велено, туда и самому Бореславу идти страшно, да как не страшно, там же этот…

Этот самый…

Как его…

А Бореслав и не знает, как его, имени его не знает, а может, и нет у него имени никакого. Вот что страшно-то будет. У всего в этом мире имя есть, у солнца красного имя есть — солнце красное, у лета красного имя есть — лето красное, у земли-матушки имя есть — земля, у дома имя есть — дом, у хлеба имя есть, да не одно, и каравай, и лепешка, и по-всякому, ржаной хлебушко — калачу дедушко. Про людей и говорить нечего, как родился человек, так в церкви белокаменной его окрестят, имя дадут. Вот Бореслава Бореславом назвали, благоверную Бореслава — Радой, сердцу милой, сына старшего Радомиром назвали, дочурку старшую, красавицу на выданье — Световеей, близняшек — Жданом да Званом, а меньшого самого, которого зима прибрала, Колосветом звали. Вот так, даже у мертвых и у тех имена есть.

Да что у мертвых, уж на что смерть саму все проклинают, ненавидят люди смерть — и то имя ей дали, Смерть. Уж на что зиму лютую не любит никто, и то имя ей дали — Зимушка-Зима. И ночку темную Ночью прозвали, и зверя лютого зверем лютым.

А у этого, на чердаке который, и имени нет.

Вот страшно-то.

А чего страшно, у страха глаза велики, всю жизнь бояться будешь, так и не сделаешь ничего. Торопиться тоже не надо, ну да правда бабка говорила, не торопись, но поспешай.

Вот и не торопится Бореслав.

Но поспешает.

Поднимается на чердак Бореслав, лестница под Бореславом поскрипывает… а, да нет, не сломается, видели бы вы, какие лестницы в доме-то у Бореслава, всем лестницам лестницы, ну окромя этой, которая у черного хода, на ту и правда лучше не подниматься, да и вообще снести её пора. А так-то дом у Бореслава добротный, что есть, то есть.

Вот поднимается Бореслав наверх, корчажку с кашей несет, каша с мясом, сам бы ел. А вот, не ест Бореслав сам, этому несет…

Этому…

У него и имени-то и нет.

Вон он, на полу лежит, на ложе из медвежьих шкур, жуткий, страшный, Бореслав его вчера по кусочкам собирал. Буквально собирал, в кузнице ковал, руки, ноги, голову, в голову еще мозги вставлял, хотя этому-то мозги не вправишь, что не дано, то не дано.

Скажете, не бывает так, чтобы человека из железа выковать?

Верно.

Не бывает.

А вот случилось. Чисто как в сказках страшных, как какой-нибудь мастер чудище из железа выковал, и пошло чудище-юдище по свету убивать добрых людей. Бореслав тоже раньше думал, так только в сказках бывает, в жизни не придется чудищ делать.

А вот пришлось.

Страшный он получился. Да он и был страшный на картинке-то. Бореслав же все по правилам делает, по картинке, вот как на картинке этот страшный нарисован был — ножки-спички, ручки-спички, глазища здоровые, говорят, у кого глаза большие, у того в душе черт сидит.

А он черт и есть, этот-то… вон он, сидит, глазами зыркает, смотрит. Уж сколько Бореслав детей малых пугал, на чердак не ходите, чудо-юдо там, и самого Бореслава в детстве пугали, а-а, по чердакам по темноте не шастай, там чудо-юдо прячется. Потом-то уже подрастут дети малые, поймут уже, что нет никакого чуда-юда, и не было никогда.

Нет.

И не было никогда.

А вот есть.

Сидит чудо-юдо, глазами большими смотрит. Страшное чудо-юдо.

Входит Бореслав, кланяется, говорит вежливо, как учили:

— Вечера тебе доброго, дорогой гость.

Гость кивает.

— С-спасибо. Большое… спасибо.

Вот так, даже не знает гость, как отвечать надо, и тебе вечера доброго, дорогой хозяин. Ну не человек гость, не человек, что ж делать-то.

— Угощайся, гость дорогой.

Гость дорогой наклоняется над корчагой, тут же выпрямляется.

— Но я… я есть не могу. Я же…

— Можешь, ешь давай, зря, что ли, тебе эти мокросхемы делал…

И то правда, зря, что ли, Бореслав этого по кусочкам собирал, зря, что ли, в кузнице ковал, зря, что ли, делал, чтобы гость зерно ел.

Пробует гость дорогой. Еще. Еще пробует.

Отодвигается от корчаги.

— Спасибо. Большое… спасибо.

Удивляется Бореслав.

— А это кому оставил?

Первый раз видит Бореслав, чтобы еду на тарелке оставили, где это видано — еду оставлять, как дед старый говорил — самую силу.

Гость дорогой проводит ладонью по горлу, показывает, что сыт. Да и то правда, гость-то — тонюсенький, как спичка, куда ему есть-то, некуда ему есть.

И все равно Бореслав головой качает, где это видано, еду оставлять, кто из меньших еду бы оставил, Бореслав бы ему за шиворот вывалил.

Оно и ясно, чужак в доме.

— А… где я нахожусь?

Это чужак спрашивает.

— В доме моем, гость дорогой.

Здесь бы гостю похвалить дом чужой, да хозяина поблагодарить, за кров, за хлеб, за соль. Только это человек благодарит, чужак благодарить не будет.

Так-то.

— А… кто я?

Удивляется Бореслав.

— Как кто, ты же…

И осекается Бореслав, сам толком не знает, кто такой в доме его.

— Ты… этот… чужой ты. Нездешний ты.

— Нездешний — а чей?

— Да чей… ничей ты… чужой, неприкаянный. Есть вот такие, рода своего не помнят, дома своего не помнят, памяти своей, и то не помнят, от них-то все беды и пошли, от них-то беда и нагрянет!

Сердится Бореслав, гневается Бореслав, ух, страшен в гневе Бореслав, как грохнет кулаком Бореслав, так труха с потолка летит, меньшие все по углам прячутся, и то правда, меньшие старшого бояться должны.

— Беда? От меня?

— От тебя, конечно, от кого ж еще-то. Ну и от этих еще, которые там, незнамо где… распродали все как есть, а работать кто будет?

Снова сердится Бореслав.

— А вы… кто?

Это чужой спрашивает. У которого и имени нет. Где у добрых людей имя, у него написано — Кэ-Мэ, что за имя такое, нешто это имя — Кэ-Мэ?

И близко не имя.

— А я твой враг злейший, — Бореслав говорит, — еще когда поклялся башку твою снести, душу твою темную вытрясти, да нет у тебя башки, да и души нет, вот незадача-то…

Пугается чужой, прячется за кадушками, чисто как крыса прячется.

- Не боись, не трону… добрый я. До трех раз прощают, а ты единожды провинился, когда род свой предал, и тело свое предал, не пойми, чем стал…

Ладно.

Негоже гостя дорогого ругать. Гостю дорогому нужно еды поднести, да дом показать, большой у Бореслава дом, знатный, крепкий, и семья у Бореслава большая, крепкая. Вот Бореслав, вот благоверная Бореслава, Рада, вот Световея очи потупила перед гостем, вот Ждан да Зван в воинов играют, славные будут воины, а вот и Колосвета портрет, нету Колосвета, зима лютая прибрала.

— Так его же можно воскресить.

Это гость дорогой говорит.

— Что говоришь такое, где это видано, чтобы мертвые воскресали.

— Но ведь мы можем… — гость припоминает, щелкает пальцами, — делали же как-то… отматывали время назад… копировали сознание…

Сердится Бореслав.

— И-и, ты мне это брось, сознание копировать, выдумал тоже!

— Но… почему?

— А по кочану, да по капусте, в жизни так не делали, деды наши, прадеды так не делали, где это видано, извращение какое, еще детей в свои извращения впутывать будешь…

— Вы не признаете прогресс?

Это гость.

— Какой прогресс, еще нам этой ереси не хватало, что вы там напридумывали… как деды наши жили, прадеды жили, с сотворения мира…

Гость думает чего-то себе на уме, глаза пустые. Говорит:

— Противоречите сами себе. Вы же созданы в результате генетической модификации.

Гневается Бореслав. Ох, гневается, это ж надо ж было такое про Бореслава сказать-то, а уж когда Бореслав гневается, тут только держись, все разбегаются. Вот и гость дорогой прочь из дому кинулся, и со двора прочь, чтоб духу его здесь не было, супостата окаянного.

А там и горожане этого безымянного увидели, переполошились. Шуточка ли дело, ни с того ни с сего вылезло чудо-юдо страшное, ручки-ножки как спички, глазищи вот такенные, вообще не пойми, что. Ребятишки бегут, камней понабрали в чудище-юдище бросать, тут и взрослые подоспели, кто уже и топор несет, кто и вилы…

А этот-то безымянный что?

А ничего.

А того. Ручонку-то свою тощую протянул, и…

И сердце у Бореслава захолонуло, вот жуть-то, так вот и зашибет кого силой нездешней, мало ли какие силы темные ему помогают.

А нет.

Не зашиб.

Вон чего сделал, вокруг себя треугольник очертил, и сидит себе, и камни до него не долетают, и вилами его не возьмешь.

А кто-то уже огня тащит, и хворосту тащат, да побольше, жечь супостата будут.

А тут Бореслав выходит. Уж на что мужики в городе крепкие, Бореслав покрепче мужиков будет, косая сажень в плече.

— А ну разойдись!

И сын соседский, которого Бореслав в женихи Световее своей выискал, на этого безымянного показывает:

— Ворог же… ворог.

И то правда, ворог, бить надо ворога, что ж делать-то…

Спохватывается Бореслав.

Орет.

— Гость это! Гость!

И то правда. Если в дом пришел, значит, гость, а гостя трогать нельзя.

Безымянный к дому идет, устраивается в прихожей, кивает:

— Спасибо… большое спасибо.

Вот так.

Спасибо — и все.

Не выдерживает Бореслав, говорит Бореслав, вот так, в лоб:

— Я ж тебе жизнь спас.

Спасибо. Большое спасибо.

Хочет Бореслав сказать, что спасибо в карман не положишь, да на хлеб не намажешь — не говорит. Не успевает. Чужой сам понимает, надо же, еще понимает что-то.

— Чем я могу отблагодарить вас?

Да как чем, известно чем… Краденое-то возвращать надо.

Вздрагивает чужой.

— Я у вас… что-то украл?

Срывает с себя халат, поспешно протягивает Бореславу, Бореслав руками машет, халат надень, не про халат я говорил, да надень ты, срам прикрой, да и нет у тебя никакого сраму, не поймешь, ни мужик, ни баба, ни того, ни того у тебя нет…

— А что я украл?

— А то сам не помнишь.

— Не помню… честное слово, не помню. Слушайте, хоть сейчас бы вернул, что взял, не помню я…

— Чего не помнишь, штуку одну…

— Штуку? Корчагу? Горшок? Ухват? Шкуру?

— Хорош придуриваться-то. Штуку… которая время переводит.

— Часы?

— Да чего часы, компас этот…

— Компас?

— Ну не компас, ну как его там… Ты спер.

— Прошу… прощения. Честное слово… я не помню, как это было… но прошу прощения. Я… не хотел.

— Чего, хотел, не хотел, воротить надо.

— Надо. А… где этот компас?

— Где-где, у хозяина твоего, у этого… который в городе живет.

— Здесь есть город?

— Ну, не здесь… там… — Бореслав показывает куда-то, сам не знает, куда, где он, город этот.

— А как туда добраться?

— Я почем знаю, как туда добраться, ты как-то добирался, тебе и флаг в руки! Вон, на машине на своей катился же как-то, черт тя пойми, как…

— У меня есть машина?

— Вон, в сараюшке стоит, уж сам с ней разберешься… и штуку вернешь, которой время переключать…

— Х-хорошо. Пойду я… штуку искать.

— Тю-ю, куда на ночь глядя поперся-то? Хошь, чтобы звери тебя заели? Кто ж по ночам-то что делает? Где это видано, чтобы добрый человек чего делал аки тать в нощи?

— Так я же, получается, должен украсть… а когда еще красть, как не ночью?

— Не-е, брат, наше дело правое, мы уж по-честному, при свете дня… так что давай, ложись спать-почивать, утро вечера мудренее, а там и поедешь с утреца, благоверная моя тебе хлебца напечет…

А там пора и ко сну отходить, еще не к такому — на всю зиму, а все-таки ко сну. Вот и месяц над городом повис, в окна заглядывает, вот и огоньки в домах гаснут, и огонь в очаге гаснет, спать ложится. Вот и на молитву все собираются, а то как же без молитвы-то, без молитвы и сна не будет, а если и будет, то такой сон, что лучше бы никакого не было. Вот и молятся все, дай нам хлеба поболе, да глада помене. Ну и обереги на окна вешают, чтобы силы чужие в дом не забрались. Да чего тут вешать, когда вот она, сила темная, пробралась в дом, вон подле детей на коленях стоит, молитву читает, слов не знает, все-то его поправлять надо, не побольше хлеба, а поболе, не поменьше хлеба, а помене. Меньшим своим за такое Бореслав бы и подзатыльника не пожалел, а тут какой подзатыльник, такому подзатыльник дашь, он на куски и развалится, хлюпик, ножки-спички, ручки-спички…

А там и спать.

Сны видеть.

Бореслав над кроватью гостя дорогого оберег вешает, гостя от дурных снов уберечь, а гость-то оступился в жизни, душа у него не на месте, да и нет у него никакой души, тем паче уберечь надо. Правда, тех, у кого души нет, и вовсе велено убивать таких, мать-сыра-земля таких не носит, и убивать велит. Только вот как убивать-то, когда этот-то без души у тебя в доме оказался, гость дорогой, не велит солнце красное и мать-сыра-земля гостя дорогого обижать.

Вот и что тут делать, как тут быть, когда у гостя дорогого души нет.

Надо бы в книгах святых посмотреть, только это завтра уже, утро вечера мудренее, верно старики говорят.

Ночь пришла, ходит-бродит по улицам, и зима с ней холодная, подкрадывается, снегом белым дома укрывает.

Спать пора.

 

А вот и утро светлое, и солнышко красное. Люди в домах встали, печи затопили, пирогов напекли, молитвы прочитали. Ну, спервоначалу молитвы, потом и печи, и пироги. Такую молитву прочитали, какую всегда, ну и дети малые еще одну молитву прочитали, жи-ши-пи-ши-с-и. Бореслав детей за прописи посадил, это закорючки такие писать надо. Зван да Ждан разыгрались, Бореслав им шлепаков навешал, ибо нечего, прописи писать надо, как деды наши писали, и прадеды писали, и с самого сотворения мира прописи писали.

Этот-то безымянный с детьми играть стал, в прописи тыкать, это вот, говорит, А, это вот, говорит, Бэ. Бореслав его от детей прогнал, нечего меньших забавлять, А и Бэ сидели на трубе, вишь, прописи у детей, потом играться будешь. Да и вообще, мало ли, еще дурному чему детей научишь, дети же…

Ну да.

Этот.

Безымянный.

Безымянному пирогов в дорогу напекли, Световея, дочка Бореславова на выданье штаны да рубаху гостю сшила меховые, да бисером расшила, руны-обереги вышила. И что за гость-то, что за человек-то, не человек, не пойми, что. Надо же на дорожку сесть, а тот и не знает, что сесть надо, все торопится, куда торопиться-то, поспешишь…

…верно, людей насмешишь. Он и не знает, что так говорят.

Поклонился всем гость дорогой, хоть это сообразил, что поклониться надо.

Большое спасибо за все… Обязуюсь достать компас… который не компас.

И что поцеловаться трижды надо, тоже про то не знает. Ну, да и ладно, как можно целовать того, у кого души нет…

Уехал гость дорогой, скатертью дорожка. И нехорошо как-то в доме стало, не как бывает пусто, когда гости шумные уйдут, а по-другому как-то нехорошо, так нехорошо было, когда горница загорелась, и еще когда меньшого, Колосвета, зима злючая прибрала.

Благоверная сор из дома выметает, тоже, видно, чует, что в доме нечисто. Световея пыль вытирает, дети меньшие над прописями сидят.

Идет в дом Бореслав, о тапки гостевы спотыкается, кто ж тапки так оставляет, их же надо в угол повесить, правильно бабка говорила, тапки вечером бросишь, они за тобой всю ночь бегать будут.

Эх…