Илья Ильич

После выхода на пенсию Илья Ильич полгода валялся на диване, пялился в телек и жрал чипсы. Иногда вставал для обхода друзей-приятелей и снова заваливался на бок лечить пивом лютое похмелье. Много курил и мало двигался, располнел, появилась одышка. На выходные к нему заглядывала бухгалтер Лидия Викторовна, стирала, мыла полы и оставалась ночевать. В будние дни событий не происходило. Два раза приходила дочь, просила денег. Илья Ильич денег ей не дал. Один раз пришла внучка. Ей он денег дал, но немного. Было скучно. Кололо в левом боку. Телевизионные каналы изумляли тупостью и вгоняли в уныние. Илья Ильич сказал:

— За что вам, говнам, деньги платят? — и выключил телевизор.

Нашёл в «Одноклассниках» тётку, которая девочкой ему очень нравилась. Поржал, отправил открытку с амурчиком. Спровоцировал срач в «Фейсбуке». Разложил «Косынку». Погонял стрелялку, посмотрел порнушку. Сыграл в шахматы со знакомым партнёром из Австралии. Как всегда проиграв, обматерил его в личке. Проверил счета за коммуналку, сверил тарифы, написал жалобу на сайте энергетической компании. Взял с полки «Час Быка» Ефремова, полистал в середине.

— Нудятина, — зевнул Илья Ильич.

Он захлопнул книгу и тут, к немалому изумлению Ильи Ильича, из переплёта выскочил засохший стебелёк, травинка с едва заметным голубым лепесточком. Цветик-семицветик.

— Твою мать, вот ты где! — сказал Илья Ильич.

Кряхтя, он поднял с линолеума былинку, которая по семейной легенде сыграла драматическую роль в судьбе погибшего на фронте деда Ильи Ильича. А отец Ильи Ильича хранил доставшуюся ему реликвию и рассказывал сыну историю, которая по малолетству казалась маленькому тогда Илье страшной сказкой и персонажи этой сказки были куда несчастней трёх поросят, гадких утят и семерых козлят вместе взятых. Лишь став взрослее Илья понял, что все участники этой истории вполне реальные люди, а один из них — дядя Валя Катаев — даже изредка захаживал к отцу Ильи Ильича. Но Илья Ильич старший давно скончался, пропал из виду известный писатель, затерялся при переездах цветик-семицветик, а мрачная легенда смешалась в памяти с литературной выдумкой.

— И что мне с тобой делать? — не успел Илья Ильич озвучить этот риторический вопрос, как в прихожей задребезжал старый телефонный аппарат.

Матюгнувшись, Илья Ильич бережно положил цветик-семицветик на клавиатуру компьютера и прошёл к телефону.

— Да! — раздражённо произнёс он, сняв трубку.

— Ничего не делай, Илюша! — крикнули ему в ухо. — Самое главное — ничего пока не делай.

— Кто это?

— Не узнал? Это дядя Валя Катаев.

— Так ты же умер году в восьмидесятом, — насмешливо сказал Илья Ильич.

— В восемьдесят шестом, — поправили его. — Но это не важно. Ты главное цветочек не трожь. Слышишь? Не трожь цветочек, Илюша, или я тебя зубами зарежу!

Илья Ильич грохнул телефонную трубку обратно на аппарат, бросился в комнату и вырвал штекер веб-камеры из компьютера. Потом он плотно задёрнул все шторы в квартире. Потом отключил мобильный телефон, а после, секунду подумав, извлёк из него аккумулятор. И только тогда Илья Ильич почувствовал, что рубашка у него на спине мокрая от пота и колени дрожат. Он выпил таблетку атеналола и закурил. «Зубами зарежу». Илья Ильич хорошо помнил, что дядя Валя очень любил эту дурацкую фразу из старого фильма.

— Снять с оплаты тебя давно надо, — сказал Илья Ильич старому телефону. — Сволочь.

Цветик-семицветик манил единственным лепестком. Илья Ильич уселся перед компьютером, переложил травинку с клавиатуры на системны блок и забил в поисковике: «Валентин Катаев, Цветик-семицветик». И ничего нового не узнал. Чтобы освежить в памяти он бегло просмотрел содержание сказки. Ну, всё правильно: девочка заполучила артефакт, исполняющий желания. Количество желаний было ограничено семью позициями. Шесть желаний были профуканы, седьмым девочка избавила от хромоты мальчугана, с которым и побежала играть. Очень хорошая сказка с понятной моралью. Только вот он волшебный цветок и последний лепесток у него не оторван.

В дверь позвонили. Илья Ильич метнулся в кладовку и, захватив тяжеленный разводной ключ, прокрался в прихожую.

— Кто там? — спросил он, притаившись сбоку от дверного косяка.

— В сети пока ещё нет нужной вам информации, — ответили ему. — Впустите меня. Будет нехорошо, если меня здесь увидят.

Илья Ильич осторожно заглянул в дверной глазок. Он увидел труп однорукого человека с аккуратной дырочкой во лбу. Труп был несвежий, иссохший, в пролежнях и нетерпеливо переминался с ноги на ногу. «Нипочём не открою» - подумал Илья Ильич.

- Да не бойтесь! – с лёгким раздражением воскликнул труп. – Ну, хотите я вам пистолет дам? С серебряными пулями. В случае чего пристрелите меня.

Он вынул откуда-то из-за пояса здоровенный пистолетище, показал и снова спрятал. В голосе его звучал юмор и это, как ни странно, успокаивало. Совершенно утратив способность соображать, Илья Ильич открыл дверь и, прихрамывая, однорукий вошёл. В квартире сразу запахло.

— Нарбут, Владимир Иванович, — представился труп глухим голосом.

— Милости просим, — ответил Илья Ильич, содрогаясь нутром.

Они расположились в креслах как два приятеля, встретившихся для дружеской беседы. Илью Ильича так и подмывало брякнуть что-нибудь типа: «Чайку не желаете?». Он немного успокоился и по мере того, как мелкая ледяная дрожь оставляла его кишки, разглядывал гостя. Нарбут был одет в неплохо сохранившиеся галифе и парадный френч, на ногах были высокие сапоги. В его движениях сквозила вальяжная уверенность, и Илья Ильич почувствовал себя неловко в домашнем халате и с разводным ключом в руках. Наконец, он сунул железяку под кресло и приготовился слушать.

— Илья Ильич, — торжественно произнёс Владимир Нарбут. — Скажите, пожалуйста, что вы собираетесь делать с цветком?

— Пока я могу сказать только, — Илья Ильич нервно хихикнул, — что не собираюсь немедленно вопить «лети-лети, лепесток».

Нарбут удовлетворённо кивнул и прикрыл мёртвые глаза, как бы давая собеседнику собраться с мыслями. Тогда Илья Ильич, потирая лысину, тщательно, в деталях стал припоминать отцову байку.

А дело якобы было так. Примерно сто лет назад развесёлая компания молодых богемствующих литераторов забавлялась спиритическим сеансом. Мода на подобное времяпровождение уже прошла, но, нюхнув кокаину, друзья решили — а почему бы и нет? И вот им так повезло (не повезло?), что оказался среди них действительно мощный медиум, очевидно даже не догадывающийся о своих способностях, но явилась к ним некая инфернальная сущность. Подробности визита крайне противоречивы, даже образ демона каждый участник события описывал по-разному: старуха, маленький мальчик без глаз, классический чёрт с рогами, юная дева в прозрачных одеждах, человек верхом на свинье и дракон о семи головах. Сеанс был прерван появлением домработницы, которая со словами: «Шли бы вы по домам, господа хорошие, Владимиру Ивановичу дохтур допоздна велел не засиживаться!», включила электрическое освещение. Морок спал с молодых людей, демон исчез, но на столе остался лежать артефакт — цветок с семью лепестками. Цветок, исполняющий желания.

Надо сказать, что собравшиеся в тот вечер на квартире Владимира Ивановича Нарбута были людьми в высшей мере благородными, великодушными и бескорыстными. Чистейшей воды альтруисты, юноши со взором горящим. Поэтому никому и в голову не пришло желать чего-нибудь для себя лично. Нет, друзья решили осчастливить всё человечество. И вот тут выяснилось, что это самое всеобщее счастье каждый из присутствующих представляет по-своему. Не вызвал разногласия тезис о необходимости мгновенного избавления от болезней, нищеты, социального неравенства, насилия и любой формы эксплуатации. Единогласно решили избавить человечество от старости, пускай, дескать, каждый живёт молодым, сколько отмеряно, а после быстренько без мучений и маразма помирает. Но вот механизм осуществления задуманных ништяков, вызвал ожесточённейшую дискуссию.

Спорили до самого утра, да так и не выработали модель социального и политического устройства нового дивного общества. В результате пришли к паллиативному компромиссу, в итоге и погубившем светлые наивные души.

По всей видимости, Илья Ильич старший относился к этой легенде как к первоначальному варианту сказки Катаева и не придавал ей особого значения. Иначе вряд ли стал рассказывать ребёнку о событиях, имеющих мистический подтекст. В его интерпретации это была поучительная история на тему несбыточности мечтаний о благе всеобщем, единомоментном и равнопорционном. И о том, что с инфернальными сущностями шутки плохи, поэтому от всего мистического лучше держаться подальше.

Итак: Валентин Катаев, Юрий Олеша, Владимир Нарбут, Михаил Булгаков, Даниил Андреев, Эдуард Багрицкий придумали каждый по своему миру и, оторвав по лепестку, воплотили соответственно, каждый свой. И каждый в свой же и удалились. Но вот только в каждом из миров остались тени оригиналов, обречённых на жалкое существование, лишённые души, воли, жизненной энергии.

— Так всё это правда? — спросил Илья Ильич.

— У вас действительно есть сомнения? — ядовито осведомился Нарбут.

Он картинно развёл своими полутора руками, демонстрируя себя во всей красе. На мгновенье Илья Ильич усомнился в реальности происходящего. Он сидит у себя дома и запросто беседует с человеком, расстрелянным в тридцать восьмом году на пересылке «Дальстроя». Вот только мерзкий запах, наполнивший квартиру, был почти осязаем, галлюцинации так не смердят. Пахло от Нарбута отвратительно, но это был не трупный запах, а вонь прелого тряпья и свежей крови.

— Почему я должен вам верить? — агрессивно спросил Илья Ильич. — Если бы Катаев не позвонил то я, скорее всего, опять бы засунул цветок в книжку, и думать про него забыл. Для меня это было всего лишь памятью о детстве.

— Никак такого не могло произойти! — уверил его Нарбут. — Вы даже себе не представляете, насколько мощные эманации происходят в ноосфере после извлечения цветка из хранилища.

— «Час Быка» Ефремова хранилище?

— Текст, обладающий могучим защитным потенциалом, — кивнул Нарбут. Он разволновался, и из простреленного лба у него засочилась сукровица. — А вы сняли защиту. Катаев сразу почуял цветочек. Выполз из своего логова в надежде поживиться. Ему нужен цветок, а вы, Илья Ильич, ему совсем не нужны. И он вас зарежет зубами, если встанете у него на пути. Заметьте — «зарежет зубами» — это не фигура речи. Поэтому, если вы, разумеется, не против, я призову своих друзей. С ними у нас больше шансов обеспечить вам надёжную охрану.

— Призываете, — равнодушно махнул рукой Илья Ильич. — Всех призывайте. Хоть чёрта, хоть дьявола. Хоть Вия, хоть Дракулу.

— А вот про чёрта с дьяволом я бы попросил воздержаться, — строго сказал Нарбут. — Особенно при Булгакове. А при Катаеве не вздумайте поминать Дракулу.

Затем он тяжко поднялся из кресла и прошёл к окну. Отдёрнул портьеру, за которой уже стояли трупы поэтов.

— Вы... вы сколько времени там были? — ошарашенно спросил Илья Ильич.

— А мы только что сию минуту возникли, — насмешливо ответил труп щуплого человека в хорошо сохранившемся костюме и с дымящейся папиросой в зубах. — Явились из небытия.

Илья Ильич узнал в курильщике Юрия Олешу.

— Так уж из небытия, — добродушно рассмеялся атлетического телосложения покойник с печальными бодлеровскими глазами. — Позвольте представиться. Багрицкий Эдуард Григорьевич, Председатель Земного шара.

— Это же Хлебников был Председатель Земного шара, — удивился Илья Ильич.

— Здесь он, а там я, — туманно пояснил Багрицкий. — А это вот Михаил Афанасьевич Булгаков и Даниил Леонидович Андреев.

Андреев и Булгаков церемонно раскланялись с Ильёй Ильичом. Выглядели они плохо. Булгаков, облачённый во фрак, был полупрозрачен, а Андреев и вовсе походил на классическое привидение — туманное антропоморфное облако, в котором изредка проступали черты лица трагического мистика.

— Вы, Юрий Карлович, не точно цитируете, — сказал Булгаков. — Там у меня так...

— Друзья, — прервал его Нарбут. — Позвольте напомнить — мы собрались не на литературную вечеринку, сейчас не время для цитирования. Нам необходимо в кратчайший срок выработать стратегию защиты миров цветка.

— А чего там вырабатывать, — небрежно произнёс Олеша. — Кто призвал Катаева, тот пусть и отдувается. Поединок!

— Какой такой поединок?! — возмутился Илья Ильич, мигом сообразивший, что речь идёт именно о нём. Поединки он недолюбливал с детства. Нет, бокс посмотреть это одно, но вот самому — нет уж, увольте.

— Поединок, — задумчиво повторил Нарбут и переглянулся с другими покойниками.

Илья Ильич успел заметить, что Булгаков одобрительно кивнул, а из облака Андреева на миг высунулась рука и, сделав утвердительный жест, снова исчезла. Багрицкий же скривился, но возражать не стал.

— Вы же защищать меня собирались! — уже напрямую к Нарбуту обратился Илья Ильич.

— Непременно, непременно, — заверил его Нарбут. — Вот только, согласно Правилам, защита наша должна быть, я бы сказал, консультативного свойства. Активно вмешиваться мы не имеем права.

— Каким ещё правилам? — нараспев простонал Илья Ильич. Он сидел в кресле, обхватив себя руками за плечи и медленно раскачивался. За окном дзинькнул трамвай и Илья Ильич затравленно вздрогнул. Он был близок к истерике. — Кто их устанавливал?

— Древним Правилам, которые само собой придумали не мы, но которые обязаны неукоснительно соблюдать, — голос Даниила Андреева реверберировал и раздавался сразу со всех сторон. Как в храме во время богослужения. Как в кинозале с «Dolby Digital». — И вы, уважаемый, также будете им следовать. Если конечно собираетесь уцелеть в схватке с претендентом на последний лепесток цветика-семицветка.

— Да чем же, собственно, мне опасен Катаев? — спросил Илья Ильич. — Дядя Валя меня любил, я на коленях у него сидел.

— Дядя Валя, — ехидно передразнил Олеша и засмеялся. Он беспрерывно затягивался папиросой, но она не сгорала, а дым клубился лишь вокруг автора «Трёх толстяков», не расползаясь по комнате.

— Он уже не дядя Валя, — жестко сказал Булгаков.

— Он теперь исполин духа, — непонятно пояснил Нарбут. — Закуклившийся.

— Теперь у него желания абсолютные, — добавил Багрицкий. — Он как в «Розе мира» у Даниила Леонидовича демоном станет. Гагтунгром.

— Читал, — равнодушно кивнул Илья Ильич. — Ну и пускай он там в своём мире развлекается как хочет. Хоть Гагтунгром, хоть Карлсоном.

— Так это и есть мир Катаева, — сказал Нарбут. — Это ваш мир. Неужели вы ещё не поняли? И Катаев, обретя всемогущество, так этот мир переиначит, что кровавыми слезами умоетесь. Калигула с Гитлером ангелами покажутся.

Илья Ильич ощутил чувство беспомощности, как тогда, морозной сибирской ночью, когда он, молодой ещё сотрудник прокопьевского УГРО гнался за беглым рецидивистом и, перемахнув с разбега высокую ограду, повис на стальном штыре, зацепившись воротником шинели. И висел, уподобившись буратине, дергая ногами, силясь поднять руку с наганом и стрельнуть в бандита, который подошёл, пристально глянул Илье Ильичу в глаза, затянутые слезами и кровавой пеленой, да и сдёрнул незадачливого опера на грязный утоптанный снег. Долго ещё хрипел Илья Ильич, не в силах вздохнуть полной грудью, ворочался непослушным телом, а в глазах двоилась сутулая спина в заношенной телогрейке.

— О внучке подумай, пенсионер, — сказал Олеша. — Ей за что пропадать? Такая девушка хорошая, стихи пишет.

— А в других мирах? В ваших. Меня там нет? — обречённо спросил Илья Ильич.

Поэты переглянулись, и Нарбут ответил, тщательно подбирая слова:

— Важнее понять, Илья Ильич, что там нет цветика-самицветика. Он единичный для всех миров и сейчас вы его единственный полноправный владелец.

— Да, не расстраивайтесь вы так, — весело сказал Багрицкий. — Подумаешь, драка. Драка вещь хорошая, бодрит.

— Как же, помню, — сказал Илья Ильич. — Нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на Кронштадтский лёд.

Багрицкий смутился, а Булгаков возмущённо заговорил:

— Нет, почему же обязательно сабли? Вы вправе требовать любое оружие. Пистолеты, автоматы, хоть гранатомёты. Известен прецедент, когда Поединок был устроен по принципу «кто кого перепьёт». Но не советую, тут у Катаева явное преимущество.

— Главное, вам совершенно не обязательно рисковать собственной шкурой, — сказал Олеша. — Обычно делают так — ваш ментальный образ проецируется в физическую оболочку конкретного персонажа. Желаете драться на мечах — внедрим вас королю Артуру в башку, на пистолетах — к вашим услугам воплощение Пушкина, отменный стрелок был. Можете собрать армию и выступить в роли Македонского, а если пожелаете — сделаем вас Покрышкиным, посадим в «Аэрокобру» и добро пожаловать в воздушный бой. Но и противник, имейте в виду, примет тогда облик Эриха Хартманна.

— Брюс Ли! — воскликнул Илья Ильич. — Хочу быть Брюсом Ли, драться на кулаках, полный контакт, двенадцать раундов.

Багрицкий неприлично заржал, Андреев испарился, как будто дальнейшее стало ему неинтересно, Булгаков недовольно сморщился. Олеша вышел за портьеру, а Нарбут сказал:

— На всякий случай запомните — он не сможет войти, пока вы сами не откроете ему дверь. Но если откроете, войдёт без приглашения!

И поэты исчезли. Медленно затухал голос Юрия Олеши: «Брюс Ли или Брюс Уиллис. «Уиллис» Одиссей или пророк Моисей. «Моисей» Микеланджело или Саши Пушкина "Анджело"?". Илья Ильич остался один. Чертовщина. Трупаки среди бела дня расхаживают. Зомбоапокалипсис, мать его. Дверь не открывать, вампиров не поминать. Лукьяненковщина какая-то! Хрен вам, господа поэты. Пусть приходит, поглядим кто кого. Илья Ильич вскочил и упруго прошёлся по комнате. Он давно не испытывал такой бодрости. Резко запахло камфарой. В зеркале серванта Илья Ильич увидел своё отражение — на него смотрел Брюс Ли, кумир молодости, гений рукопашного боя. С голым торсом и знаменитым шрамом на плече, как всегда готовый к бою за правое дело.

Илья-Брюс Ильич-Ли скользнул навстречу дверному звонку, расчётливым движением распахнул дверь, перетекая в стойку ко-котсу-дачи. На площадке стоял Кассиус Клей. Совсем молодой, ещё на пороге большого мастерства, ещё не достигший мировой славы. Ну, с этим я быстро, подумал Илья Ильич, но тут Катаев-Кассиус усмехнулся уголком рта, и в голове у Ильи Ильича что-то громко хлюпнуло, в глазах стало темно, руки-ноги налились тягучим свинцом, точно как в тот раз, когда он висел на заборе. И он вспомнил — аневризма. Брюс Ли умер от аневризмы. Как же это оказывается больно!

Илья Ильич громко чихнул и открыл глаза. Юрий Карлович Олеша держал у него перед носом дымящуюся папиросу, но она почему-то нестерпимо воняла нашатырным спиртом. Илья Ильич сел на полу, ещё не веря, что жуткая боль в голове и леденящий страх смерти уже прошли, а над ним стоят трупы поэтов.

— Очухался, дуэлянт? — насмешливо спросил Олеша.

— Что это было? — вопросом ответил Илья Ильич.

Ему не ответили. Им были недовольны. Он не оправдал надежд и вообще оказался недостоин оказанного ему доверия. Теперь его игнорировали. Поэты были заняты беседой, а Илья Ильич переполз в кресло и уселся счастливый уже тем обстоятельством, что больше не испытывает адской головной боли. Он жестом попросил у Олеши закурить и тот сунул ему пачку «Герцеговины».

— Поединок, поединок! — негодовал Багрицкий. — Знал я, что добром это не кончится, да возражать не стал. Вас разве переспоришь?

— Да, опять перехитрил нас Валентин, — с каким-то мрачным удовлетворением сказал Нарбут.

— Всегда, сука, хитровыделанный был, — согласился Олеша.

— А ты ему вечно в рот смотрел, — язвительно добавил Багрицкий.

— Я?! — возмутился Олеша. — Да ты сам ему эклеры от Вольфа и Беранже таскал. Дзюбин ты, а не Багрицкий!

— Стыдно, господа, — одёрнул друзей Нарбут. — Стыдно.

Булгаков же хихикал, явно наслаждаясь ситуацией.

Илья Ильич вдруг совершенно ясно понял, что присутствует он при каких-то очень давних разборках поэтов, где переплелись взаимные симпатии и неприязни, зависть к чужому таланту и неудовлетворённость собственным творчеством, кровные обиды и досужие вымыслы, слухи, сплетни и явная клевета. И что лишь эти замшелые события столетней давности по-настоящему занимают поэтов, а нынешняя ситуация с цветиком-семицветиком — всего лишь игра, как в лото или фанты.

— Действительно стыдно, — сказал Катаев. — Могли бы сразу догадаться, что я легко ускорю время до момента смертельного приступа у этого бедолаги-каратиста.

Вальяжно развалившись на диване, Валентин Петрович Катаев поигрывал холёными пальцами медалью Героя Социалистического Труда, прицепленной к лацкану белоснежного двубортного пиджака. Брюки на Валентине Петровиче были серые, чесучовые, а штиблеты — лаковые. Илья Ильич сразу же узнал хитрые глаза, высокий с залысинами лоб, нос с горбинкой — в целом, дядя Валя выглядел даже лучше чем во время их последней встречи.

— Что же ты, Илюша, — продолжил Катаев, и тон его не предвещал собравшимся ничего хорошего. — Я велел тебе на попе ровно сидеть, а ты вон чего выдумал: по квартире скакать, ногами дрыгать. В твоём-то возрасте?

Илья Ильич промолчал, тогда Катаев обратился к поэтам:

— Не надоело вам? Всегда я вас переигрывал и на этот раз вы ничего нового не придумали. Потому что дураки и бездари.

— Потому что ты, животное, себя любишь больше, чем мы, вместе взятые, любим вместе взятые миры цветка, — зло прошипел Олеша.

— Потому что мы эти миры уже видеть не можем, — мрачно добавил Нарбут.

Катаев захохотал:

— Что? Так быстро приелось всеобщее благо?

Поэты смущенно молчали, а Илья Ильич попросил:

— А расскажите мне о ваших мирах.

Но снова никто не проронил ни слова, лишь Катаев продолжал:

— Не расскажут они, Илюша. Постесняются. По их вине мир распался на шесть составляющих, но составляющие эти похожи как капли воды и неполноценны. А попросту говоря убоги. Если не вдаваться в нюансы — блуд, обжорство, извращения. Безделие и скука. Пресыщение и суицид.

— Лучше блуд и обжорство, чем газовые камеры, телевидение и напалм, — угрюмо возразил Нарбут.

— Я не настроен философствовать, — проронил Катаев.

— Дядя Валя, — спросил тогда Илья Ильич, — а как получилось, что цветик-семицветик только в этом мире сохранился?

Катаев печально улыбнулся.

— Потому что этот мир изначальный. Когда пришло время отрывать лепестки и загадывать желания, я единственный решил выждать. Им не терпелось, они выхватывали друг у друга цветок, торопились, выкрикивали желания. Я один сумел сохранить хладнокровие, успел понять — счастья для всех не бывает, оно может быть только личным, интимным, для себя. И я спокойно наблюдал, как мои друзья уходят в свои бредовые миры, оставляя вместо себя лишь тени, подобия личностей. Только Андреев что-то заподозрил, он был умнее нас всех. Но и он удалился в свои Шаданакары, а после его тень мучительно восстанавливала ментальную связь с оригиналом, страдала видениями, интерпретировать которые не хватало ни знаний, ни опыта. А я оторвал шестой лепесток, загадав сокровенное. Но тоже не скажу что, потому как дурак молодой был. Но и цветок с последним лепестком остался у меня, шанс всё исправить. Глобально.

— Он всё врёт, — быстро сказал Булгаков, но Илья Ильич не слушал.

— А зачем же ты цветок деду на хранение отдал? — спросил он.

— Так соблазн, соблазн-то какой?! — ответил Катаев. — И выбросить жалко, и воспользоваться страшно. Обдумать надо было, осмотреться, понять какие изменения произошли после нашего эксперимента. Вот Илюхе и отдал, я в нём уверен был, он мне сильно был благодарен. А он его в Ефремова спрятал да и погиб на фронте. Я ведь там потом и искал, думал при нём цветочек. Ох, как я искал! Землю носом рыл, кровь мешками проливал. А вы со мной в игры забавляться вздумали?

Катаев сильно разволновался, высокий лоб покрылся испариной, он всё теребил медальку на груди, но сидел теперь ровно, чуть набычившись и поджав ноги, словно готовился к прыжку.

— А теперь отдайте мне цветок, — надменно произнёс Катаев. — Илья Ильич, попрошу.

Илья Ильич потянулся за светиком-семицветиком, но тут раздался потусторонний голос Даниила Андреева:

— Илья Ильич, не отдавай.

— Не надо, — присоединился к просьбе Нарбут.

— Ни за что не отдавайте! — крикнул Булгаков. — Пусть сам подойдёт и возьмёт, если сможет.

— Хрен ему, — зло прошипел Багрицкий.

— Но как же Правила? — горестно спросил Илья Ильич. — Я же проиграл в Поединке.

— Да кому они нужны, такие правила? — насмешливо воскликнул Олеша. —Правило одно — всегда побеждает тот, кто меняет правила по ходу игры. Это закон. Но для этого надо быть Наполеоном, Цезарем или, на худой конец, Сталиным. А у нашего пенсионера, кажись, кишка тонка.

Илья Ильич подумал, что этот вздорный едкий человечек, безусловно, прав. Так всегда и было. Во все времена. Победителей не судят, как бы они попирали мораль и нравственность по дороге к победе. Тамерлан, Атилла, Чингис-Хан. Ганнибал, Гай Марий, Помпей. Безжалостные убийцы и садисты, им ставили памятники. А Илья Ильич всю свою жизнь только и делал, что следовал правилам придуманным другими. Соблюдал закон и охранял закон. Пока другие попирали закон ими же для себя и установленный. Он и на пенсию ушёл, когда понял, что одних преступников охраняет от других преступников. И он выдохся в этой гонке.

— Всё, хватит, — сказал тогда Илья Ильич. — Я честно попытался, но у меня ничего не вышло.

— И теперь вы умываете руки? — печально спросил Булгаков. — Вот так просто? Я, признаться, разочарован.

Илья Ильич молчал.

— Ну, тогда мы сами, — сказал Нарбут.

Они быстро, словно сговорились заранее, обступили Катаева, Нарбут упёрся ему коленом в грудь, не давая подняться, а Багрицкий, с явным наслаждением, сильно ударил Героя Социалистического Труда по лицу.

— Так не честно! — закричал Катаев. — Мы же договаривались.

Но бывшие друзья принялись за него всерьёз: Булгаков душил двумя руками за горло, Нарбут давил коленом, Багрицкий бил и снова бил в нос, в лоб, по глазам, Олеша держал ноги, а сверху, над всем этим ужасом парил Даниил Андреев и отовсюду звучал его голос:

— Кадык ему пережми, в висок бей, под ложечку дави...

Они очень сильно его ненавидели.

— Зубами зарежу! — взвизгнул Катаев и демоническим усилием вскочил, стряхивая с себя убийц.

Они посыпались как кегли, с грохотом, но Катаев и сам не удержал равновесие, упал на четвереньки. Спина его нечеловечески выгнулась, из разбитого рта показались огромные клыки. Он завыл.

Сейчас же молниеносным движением Багрицкий выхватил из-под кресла разводной ключ и наотмашь засадил холодным железом в лоб претенденту на мировое господство. Кровью и костяной крошкой брызнуло на итальянские обои, Катаев икнул, закатил глаза и мордой вниз тяжело рухнул на линолеум. Нарбут вынул пистолет и несколько раз выстрелил в спину Катаеву. Снизу застучали в батарею.

— Соседи, — пояснил Илья Ильич. — Шума не любят.

Илья Ильич пребывал в трансе. Катаев исчез, испарился, только медаль «Серп и Молот» почему-то осталась лежать на вытертом линолеуме. Поэты совершенно теперь спокойно перемещались к портьерам, явно собираясь слинять. «Вот так вот,  — думал Илья Ильич. — Что же вам пережить пришлось, господа хорошие, что эдак запросто вы товарища своего уделали, пусть и бывшего? Как же вас переломали желания-то, сокровенные!».

— Вы куда? — спросил Илья Ильич. — Цветок заберите.

— Это невозможно, Илья Ильич, — сказал Нарбут. — Неужели вы ещё не поняли?

— Да что я всё время догадываться должен?! — закричал Илья Ильич. — Вы же толком ничего не объяснили.

— Мы и не можем ничего толком объяснить, потому что сами не знаем, как развернётся ситуация в этот раз, — голос Андреева впервые приобрёл интонации и звучал теперь как-то теплее, по-домашнему. — Мы же всё это разыгрывали бессчётное количество раз и уже сами не помним многих деталей, нюансов. Это ведь очень нелегко, дражайший Илья Ильич, находиться одновременно в нескольких измерениях, да ещё и в фиксированном временном потоке. Для нас совершенно иначе течёт время, вернее оно совсем не течёт, лишь множатся и множатся вероятности и мы уже сами запутались — кто мы, откуда, но нам теперь точно известно, куда мы идём.

— Куда же? — чисто из вежливости поинтересовался Илья Ильич.

— В небытие, — торжественно произнёс Нарбут. — Мы нарушили Правила. Убив Катаева, мы прервали наконец-то цепь отражённых событий, тянувшихся с начала времён. Но мы рады, что сможем насладиться развоплощением.

— Мы уходим на покой, — сказал Булгаков. — Заслужили. По крайней мере, скоро мы совершенно точно узнаем наверняка, существует ли тот, кого именуют Богом. Всё остальное мы уже постигли и знания эти весьма утомительно. И со следующим претендентом на последний лепесток вам придётся разбираться самому. Прощайте.

Услышав про следующего претендента, Илья Ильич подскочил как ужаленный и вцепился Булгакову в лацканы фрака.

— Ещё один?!

— Ага, — подтвердил Булгаков, отдирая от себя Илью Ильича. Пальцы у него были сильные и холодные.

— Кто же теперь?

— Черубина де Габриак.

— Кто?

— Хромая девочка.

— Почему девочка? Мальчик. Хромой мальчик, мой дед. Это его вылечил Катаев.

— Нет. Это не так. В ту ночь с нами была ещё Лиза Дмитриева. Она публиковала чудесные стихи под романтическим псевдонимом «Черубина де Габриак». И она единственная хотела потратить желание для конкретной помощи конкретному человеку. Вылечить от хромоты вашего дедушку, Илья Ильич. Но Катаев бежал с последним лепестком, а хромота вашего деда непонятным образом перешла на Лизу. Так что Черубина де Габриак имеет все основания претендовать на цветик-семицветик.

Илья Ильич почувствовал, что голова у него пошла кругом от всех этих псевдонимов, претендентов и неисполненных желаний. Елизавета Дмитриева, Черубина де Габриак, да хоть Екатерина Великая,  ему уже всё равно.

— Я устал, я не тот человек, который способен решать судьбу миров, — сказал Илья Ильич. — Отдайте цветок этой вашей Черубине. Или она тоже собирается воплотиться в какую-нибудь Лилит и покончить с этим миром?

— Вот именно, дражайший Илья Ильич, — сказал Нарбут. — Вот именно. Мы понятия не имеем, что у неё на уме. Нельзя нам так рисковать.

— Но я не желаю больше в этом участвовать, — Илья Ильич был непреклонен. — Забирайте цветок себе и делайте что хотите!

— Но вы же в любой момент можете всё это прекратить, — сказал Багрицкий, пожимая плечами.

— Как?

— Так загадайте желание, оторвите лепесток.

— Я протестую, — быстро сказал Олеша. — Он сам должен был догадаться.

Цветик-семицветик лежал на столике перед Ильёй Ильичём, словно насмехаясь. Действительно, почему такое простое решение сразу не пришло ему в голову? «Да потому, что ты просто-напросто боялся», - сказал себе Илья Ильич. Боялся выбора. Легко сказать взять и загадать желание. А что потом с этим желанием делать? Когда-то были мечты, когда-то хотелось всего и сразу. Но теперь всё это в прошлом, с возрастом пришли мудрость, презрение к суете. А желаний осталось совсем мало. «Зачем ты мне теперь? Я же давно ничего не хочу. Никогда не хотел. Только покоя», — думал Илья Ильич, глядя на ненавистный цветок.

— Загадайте желание, — сказал Нарбут. — А то это никогда не прекратится. Теперь уже для вас.

— Да, ещё ведь и Гумилёв с Волошиным запросто могут заявиться, — вспомнил Багрицкий. — Так что загадывайте желание, не стесняйтесь.

— Какое? — жалобно спросил Илья Ильич.

— Что для тебя самое важное? — спросил Андреев.

— Это очень простой вопрос, но чтобы на него ответить надо всего лишь решить, в чём смысл жизни, — сказал Олеша.

— Подумайте, Илья Ильич, мало ли на свете несправедливости, которую можно исправить, — сказал Багрицкий. — А у вас ещё и родственники есть, нуждаются, вот бы им жизнь устроить. Друзья, коллеги.

Илья Ильич зажмурился, глубоко вздохнул. Ему было страшно. Ну…

— Идите в жопу! — завизжал Илья Ильич. — Все, все идите в жопу! Не хочу для всех, хочу для себя. Верни мне молодость, ёбаный цветочек, верни мне молодость...

Он дернулся к цветику-семицветику, но под суровым взглядом Нарбута отпрянул, съёжился в кресле и, уткнувшись лицом в колени, обхватив голову руками, обиженно захныкал.

— Ну, что вы как институтка, Илья Ильич, — укоризненно произнёс Булгаков. — Не ожидал от вас. Такой, казалось бы, выдержанный мужчина, в органах служили.

— Молодость ему подавай, — Олеша потушил папиросу в чашке с недопитым кофе. — Тоже мне Килгор Траут выискался. Дориан Грей. Что ты с ней делать будешь, с молодостью, не подумал?

Илья Ильич затих. А ведь и правда. Казалось бы, как славно начать всё сначала. Забыть о болячках, быть сильным и бодрым, как давеча в теле Брюса Ли. Но это же работать надо идти, с нуля карьеру делать. Легенду какую-то придумывать — куда подевался вздорный пенсионер и откуда взялся сей милый юноша. Без денег, без документов, без жилья. Без друзей, без родственников. Никто же не поверит, в психушку сдадут. Никто не поверит и не признает. Один. С опытом прожитых лет, с цинизмом и стариковской жестокостью в молодом теле. С молодёжью ему будет не интересно, со стариками скучно. Это же дикое одиночество на долгие годы.

— Кто-нибудь, останьтесь со мной, — попросил Илья Ильич. — Вот хотя бы вы, Владимир Иванович.

— Нет уж, не простите, — усмехнулся Нарбут. — У меня весьма скверные воспоминания об этом мире. Знаете, это очень неприятно, когда тебя расстреливают. Да и не может никто из нас остаться. Прощайте.

— Прощайте, Илья Ильич, — хором сказали поэты.

Илья Ильич встал, чтобы попрощаться, но к нему подскочил Олеша, обнял за плечи.

— Напишите книгу! — жарко зашептал ему в ухо автор «Трёх толстяков». — Заклинаю вас, напишите книгу. Это наилучший выход из ситуации, всё остальное — цугцванг. Бросьте, я знаю, что вы не литератор. Загадайте желание: создать величайшее произведение, роман, который повернёт историю, даст новую мораль, новые гуманитарные ценности. У меня не вышло написать, так пускай у вас получится! Ах, Илья Ильич, если бы вы знали, какое это счастье — писать книги. Ну, а дать человечеству стратегический ориентир, взамен устаревших: это ли не цель?

— Да я в жизни ничего кроме протоколов не писал! — воскликнул Илья Ильич, но было поздно, его уже никто не слушал.

Поэты уходили в небытие, осыпались пеплом истлевших страниц, растворялись в памяти зыбким сполохом. Но гадкие чудеса оставались, проклятый цветок так и лежал домокловым мечом перед измученным пенсионером, требовал выбора. И понял тогда Илья Ильич, что какой бы выбор он ни сделал, всё равно окажется в дураках. И сказал себе – да будет так. И совсем не удивился, когда запиликал его мобильник с вынутым аккумулятором. Звонила внучка.

— Дам я тебе денег, дам, — сказал Илья Ильич. — Приходи. И матери своей, которая дочь моя передай — тоже пусть приходит.

Он отложил телефон и, небрежно подхватив цветик-семицветик, оторвал лепесток.

***

Наступило утро. Илья Ильич закрыл файл с рукописью. Видения исчезли. Он написал гениальный роман. За окном шёл снег и орала кошка. Илья Ильич открыл холодильник, взял бутылку пива, сковырнул пробку старой ржавой открывашкой. Лёг на диван. Включил телевизор. Прилизанный моложавый диктор бормотал о преимуществах разведения кенгуру за полярным кругом. И можно было спокойно помирать. Но может быть ещё придёт Черубина де Габриак. Или Гумилёв с Волошиным.

Похожие статьи:

Рассказы → Пограничник

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → Властитель Ночи [18+]