Гермафродит. Роман. Глава 1

Сон, всего лишь сон.
Такой непроглядной, чёрной тучи он никогда в жизни не видел. Тьма клубилась, наползала передовыми отрядами, накатывалась единым фронтом. Обыкновенные тучи распахиваются, от самых продолжительных, непримиримых ливней веет надеждой.
Эта – надвигалась клубами сажи, и просвета нет. Угольная туча, можно запачкаться об её край, задохнуться под ватным оползнем.
Апокалиптическое беззвучие сна напоминало не произнесённую вслух угрозу. То есть угрозу настоящую. Безжизненная констатация, приговор. «Да, тебе не показалось, поздно и некуда бежать».
Бутон-биг-Надир суеверен. К чему такой сон? Какие беды предвещает? Всё, что могло, уже случилось: континент Морская Звезда необитаем – покинут и намагничен ужасом.
Даже разросшийся Архи-Сад, – которого, по словам Беста, «не коснулся дьявол», – где не обнаружено виселиц, опустел. Жутко, невыносимо. Воздух стал другой и тишина другая.
Когда изгнанники вернутся, будет там густой лес... Мозаика тропинок, развороченная корнями деревьев сай... Мох застелет борцовскую площадку, обнимет берега пруда... На кострище и месте поленницы, хранящей свежий запах морских коряг и «можжевелового мёда», вырастут цветы метаморфозы, они любят такие места.
Когда – изгнанники вернутся? Если – вернутся.


Дорогущий цокки-голубь мирно сопел у Буро на локте.
Обидно. В прекраснейшем месте, в прекраснейшую ночь проснуться с угольной пылью, запорошившей веки. Во рту пересохло.
Да пропади она пропадом эта земля! Тем более что дроидами возвращено голубое небо! Стаи драконов играют с людьми, дразнят, уносятся прочь. Кувыркаются, фыркают... Облачный рынок, приютивший Биг-Буро, похож на землю больше, чем сама Морская Звезда. Цветник!
Название – рынка Рахат-Лукум, говорящее название. Пристанище сладких баев.
Старый облачный рынок под тяжестью обитателей и лет опускался всё ниже к земле. Его прежняя специфика – масштабная готовка лакомств для кругов, неосведомлённых в изысках, постепенно перетекла на Краснобай, в ряд Оу-Вау. Лукум остался жилым рынком для супер-оу-вау баев, где на маленьких кухоньках варят уникальное, где друг перед дружкой хвосты распушают: «Глянь, что сварганил от скуки, нынче с утречка... Да-да, этот набор чайных серебряных ложечек, и есть сам десерт! Попробуй что ли...»
На Лукуме такая фишка – модели всякие съедобные, только по запаху и отличишь настоящую ложечку от мармеладной.


Технари, конструировавшие для сладких баев разные печи, кастрюльки, поддоны, формочки, дегустировали роскошь и обживали рынок заодно. Они же привнесли главное в его конструкцию – распылили «витраж», препятствующий похищениям. Высокий-превысокий купол голубее неба. Ячейки преломляют свет вокруг солнечного диска разноцветными тонкими лучиками.
Рахат-Лукум стал безопасен, густонаселен и окончательно великолепен. Деревеньки вплотную, дома впритык, разделённые тут кустами, там клумбами и лужайками, расположились в форме запятой. Её огибает широкая, мощёная плитами дорога, отделяя недоступную, зеркальную область Там. На Лукуме Буро досталось лучшее место – близко к раме, в хвосте запятой. Через сад на обе дороги ведут калитки.
Рахат-Лукум навещает рынок визитёр Ниагара, как по расписанию, через день. Лафа: на одном живи, лясы точи заумные с соседями, люди они спокойные и непростые, старые хищники, на визитёре развлекайся. Там устроен великолепный водный аттракцион, игры весёлые, рисковые.
Чего ещё желать?


Опустевший, неузнаваемый, растерзанный Южный Рынок, как осиновый кол, вбит в сердце. Буро держался до последнего, не улетал.
Ряды, оглохшие мёртвой тишиной, пыль, не тронутая следами. Шатры, разодранные от верхушки до пола.
За каждым... За любым... Готовься увидеть до дрожи тошнотворный, вопросительный знак виселицы. Никогда не пустой. Есть она – есть и тот, кто на ней. Никогда не живой.


На безлюдных просторах континента, на побережьях мысов, далеко уходящих в Туманные Моря дроидов, Фортуна ведает, когда началась катастрофа. В обитаемой части материка именно Биг-Буро первым увидел виселицу, в сотне шагов от ворот Южного Рынка.
Он, не пивший запретного, но осведомлённый в отношении его содержания, конечно, подумал, что это шутка. Бутафория.
Однако вокруг виселицы уже толпились люди, и толпились они молча.
Опять-таки, Фавор ведает, насколько это было совпадением, но повешенный был вздёрнут пусть не на верёвке, а на крюке, но за шею, как прежде вешали. Впоследствии жертв непостижимой, разраставшейся эпидемии находили повешенными за руки, за ноги, за рёбра... То есть способами, которые для полудроида не смертельны. Шея и Огненный Круг связаны, но удавка всё-таки опасней вокруг груди. Для шеи опасна тонкая удавка, режущая, и шоковая, болевая.
В любом случае, повешенные оказывались бесповоротно мертвы. На огоньки дроидов они рассыпались сразу, будучи положены на землю.
Кто придумал конструкцию этих виселиц? Зачем, как, когда?
Вопросительные знаки бывали порядочно заглублены, что в землю, что в камень. Тонкие, неустойчивые, понурые. Длинные.
Под ветром они то кивали головой, то качали из стороны в сторону. Раскачивали на крюке тело мертвеца. Восклицательный знак качается на вопросительном знаке. Маленький, короткий вскрик на огромном вопросе... Выгнутый судорогой.
У Буро потемнело в глазах.
«Изумруд, срочно...»
Надо услышать мнение того, кто актуально неразделен с морем.


Сколько его знали на континенте, не производил впечатления существа, знакомого с эмоциями, помимо гневного азарта. Он не изменился.
Степень удивления и серьёзности Злого Господина проявилась в повадке, чисто морской. Он будто и не смотрел на виселицу, на человека... Обходил-обходил вокруг неё и поёживался. Слушал виселицу, как течения боками, кожей... Унюхал море. Обычное, то самое Великое Море, которое покинул час назад.
– Не встречал или я подобного море? Ещё чего! Впервые вижу. Но пахнет им. Да, им.
Немало виселиц они разломают вместе с Буро.
Артефакт. Цельный кусок гнутого дерева, единый с крюком на конце. Обыкновенный артефакт, но секрет в нём, точно в нём. И вообще ни одной зацепки.
После той виселицы случилось небольшое затишье, а затем пошли – одна за одной. Затем – лавина...
Люди покидали континент и не возвращались, Буро держался. Не выдержал. Да и зачем? Что делать на Морской Звезде в одиночестве?
Даже Олив вручил противоядия девяти из десяти рабам и отпустил с миром. Оставшихся, правда, на превращения распродал.


Специального, особенного раба тоже продал, но не на превращения...
Долгожданный штришок, украсивший для Биг-Буро очередное, – которое по счёту? – изгнанничество, достался ему от Олива: цокки-гермафродит.
Таковых на превращения не пускают, они сами по себе ценятся на уровне живых артефактов. Гермафродит, значит автоматически – из высшего сословия. Из богатых, такие с рабовладельцем обычно договаривались. Этот не договорился, он был парализован на язык, и его кредиторы суровы.
Олив небрежно так, в свою пользу округлив, отдал за гермафродита долги. Припугнул недовольных. Особо ретивого кредитора в присутствии остальных на пирамидке превратил в «сахарный-каскад», разбил и раздал как угощение... Брали! Хозяйскими коктейлями запивали, не рискуя через соломинку цедить, подозрительность проявлять. Подмешана ядовитая оливка или нет, гнев демона хуже.
Гермафродит вместе со всеми, не живой, не мёртвый, запивал тающую на языке частичку своего кредитора...
Олив улыбался, клычки скалил. Необычным акцентом порой удваивая слог, спрашивал, вкусно ли:
– Д-добавить медовую нотку?.. Запретным не желаете побало-оваться? Горло прополоснуть? Оу?..
Язык отходил благодаря сахару и чистой воде, – шаманийское лекарство, – но немоту не прогонял.
Растопив онемение языка, ног ему Олив не расковал, редкую игрушку оставил себе.


Практически без исключений, независимо от хобби и принадлежности к деловой касте, гермафродиты оказывают цокки-услуги, что является основой их благосостояния. Экзотика. Но сверх неё, чем они ценятся? Хороший вопрос по той причине, что гермафродит и темперамент – вещи несовместимые. Это бы и пол беды, но ведь сами их тела – очень усреднённые: гибкие без характерной элегантности, среднего, чаще низкого роста, оба набора гениталий невелики. Гермафродит – нечто обтекаемое, гладкое, ускользающее, и характер их таков.
Биг-Буро спросил в ночь знакомства, утомившись к утру, а сон не шёл к нему без твёрдой земли под ногами:
– Как ты видишь себя, цокки? Парнем или голубкой?
На эсперанто говорят в мужском роде – «он, энке».
– Никак, – был ответ.
Буро улыбнулся:
– Ну, как понимаешь о себе? Вот сейчас уйдёшь, днём, как вспомнишь: где повёл ночь или где провела?
Гермафродит тоже улыбнулся, недоверчиво:
– То есть я могу уйти? – переспросил он.
Буро кивнул:
– Можешь. Прости, раздражает, ты напряжён. Олив всё, не кредитор тебе, и мне ты не должник. Хочешь, приходи, хочешь, нет. Хочешь, назови цену на завтра и послезавтра.


Не назвал. Уходил, возвращался. Отдавался бесплатно, цены не назначал.
Повторялся между ними этот диалог в вариациях до последнего времени, повторился и в наступившее утро.
Энке смотрел в глаза своему покровителю, своему любовнику прямо и прохладно до безнадёжности. Не удалось, ни в какую не удавалось Буро растопить остаточный, непобедимый холодок.
«Где ты, радость моих бёдер? В каких в мыслях, в каких страхах?»
– Ты даёшь мне эту цену твоим именем великодушно, Биг-Буро, господин. Кому досаден, кому я должен, те знают и не смеют ко мне подойти.
– Как же мне надоело это «биг», – вздохнул Буро, – словно камень лежит. Лады, ладно.


Они уже выпили по утреннему коктейлю, не покидая ложа, поделились, сегодня кто, куда. Условились в котором часу вернуться гермафродиту к Биг-Буро, чтоб знающие про их связь не волновались лишку, не знающие продолжали не знать... А Буро всё ещё хотелось сентиментальности, хотелось не овладеть, а обнять, словно с вечера ни разу не обнял.
Как понять его неудовлетворённость? Вроде, по полной программе... Да и сейчас обнимаются.
Обхватив могучий торс Чудовища Моря, благодаря лысой голове и глазам очень старого существа, привлекательного скорей мужской, чем свежей полудроидской красотой, цокки хрустел конфетой. Слоистый, яблочный, чёртов сахарок, нарочно придуман для хруста, как вечный сухарик! В груди Буро, под рёбрами гулко повторялся далёкий от романтизма хруст и взращивал сердитое нетерпение. Такое, когда знаешь, что вот, хоть тресни, а не выйдет по-твоему! Время выйдет, но сахарок не кончится, ач-ча!..
Гермафродит пользовался духами приятного тона, однако, раздражавшими Буро несомненной съедобной ноткой: ваниль, карамель... Нижние тона – переспелый абрикос, разваливающийся от жары. Из сахарка к его поцелуям добавился тон арбуза, так что Буро уже не понимал, он в постели или же за столом.
«Дроиды, ну, зачем этот приторный шлейф и без того сладкому гермафродиту?! Какую хочет замаскировать выдуманную горечь?..»
Буро не был влюблён, не был даже увлечён, но какая-то бесприютность роднила его именно с этим цокки.


За порогом похлопали в ладоши земной манерой. Сахарок победил, к Буро пришли.
Сердитость Биг-Буро разразилась хохотом:
– Оу, Тр-р-роп пожри фортуну мою!
– Что такое? – шепнул цокки, успевший задремать обратно.
– Ач-ча! – ругнулся Буро. – День наступил!
Он направился к двери за пологом. Занавеси и ширмы Буро установил повсюду, не исключая сада.
– Досыпай, мы будем во дворике. Выйдешь через главную дверь.
Гермафродит, тонущий в груде шёлковых одеял, не вставая, поклонился ему. Абсолютно официально, почтительно, прикладывая руку к сердцу, как посторонний цокки-голубь, и Буро снова отметил феноменальную нейтральность его повадки. На слово «ача» энке тоже не отреагировал.
«Не выдаёт себя».
А ведь Буро помнил лицо этого гермафродита, когда Олив перепродавал его! Отсутствие лица. Глаза обречённого смерти. То есть, не знать он не может. Завидная выдержка, подкожный какой-то самоконтроль.
Пришёл, как раз таки, Олив. Прилетел с намагниченной ужасом земли, рассказывать, сколько ещё там прибыло виселиц.
 

Похожие статьи:

Рассказы → Любовь в коммуналке [18+]

Рассказы → Разбуди меня!

Рассказы → Гайди

Рассказы → Мокрый пепел, серый прах [18+]

Рассказы → Малыш