Генератор ненависти

Посвящаю двум людям: Райво Штулбергу, тому самому  капеллану Райво, который всегда помогает выбраться из литературного затыка и даёт отличные советы, и Григорию Кабанову, чьи бескорыстные поддержка и похвала заставили меня вновь взяться за перо.

-1-

Пожалуй, одно из самых угнетающих открытий юности – это осознание того, что, преодолев одни жизненные трудности, ты сразу же наткнёшься на новые. Злой рок войдёт во вкус и начнёт швырять тебе в лицо всё новые и новые испытания, а ты будешь барахтаться, захлёбываться и ловить ртом воздух, пока… Впрочем, до этого мы ещё доберёмся. А пока что представьте меня таким, каким я был тогда – молодым, затравленным, сбитым с толку. За плечами – сгоревший отчий дом, разрушенный родной город, погибшие друзья. А впереди маячит что-то непонятное, будто в дыме от пожарища. Словом, фундамент для трансформации личности был готов, но болезненная процедура оставалась пока впереди.

***

С чего всё началось? С одной из опустошённых планет вывезли около трёх тысяч беженцев. Началась война – война поистине космических масштабов. Много пугающего было в ней: неизвестный противник, инопланетные болезни, полнейшая непредсказуемость того, что может случиться в будущем. А в центре всего этого – мы, лишённые дома и замученные до такой степени, что нам уже всё равно, что будет дальше. Мы стали винтиками в огромном механизме, который двигал военными действиями. Масштабы были просто потрясающими, и неудивительно – пусть я тогда ещё не видел своими глазами инопланетные орды, зато смог судить об их размерах, глядя на количество войск Доминиона. Армию, подобную той, думаю, создадут ещё не скоро.

Беженцы влились в войска. Старших отправили работать по профессиям, нас же, молодёжь, сграбастали комбатанты. Вояки хитро воспользовались тем, что мы, оторванные от дома и совершенно дезориентированные, не имели никаких планов и не успели закрепиться на новых местах. Ну и, конечно, ловко сыграли на наших мальчишеских чувствах – хотите, мол, служить в элитных частях, ребята? Ну какой подросток откажется от такого?

Однако приёмная комиссия моего рвения не оценила. Напрасно я хвастался, что работал в бригаде по ликвидации биологической угрозы, напрасно распинался о своих боевых подвигах – мне выдали характеристику: «Физическая форма: посредственная, интеллектуальные способности: посредственные» и дали пинка под зад. Забавно, что через два года меня, недавно прошедшего реабилитацию после психоза и восстановления утраченных частей тела, вдруг признали идеальным кандидатом в мобильную пехоту. Вот такая у нас комиссия.

Ну, а пока что я оказался в каких-то там «Колониальных войсках перехвата». Что это за зверь такой – я тогда не знал. Да не хотел знать: всё равно самые «лучшие» войска я уже проворонил. Одно лишь утешало: в эту клоаку угодил не только я, но и мои старые друзья. Сначала в «перехватчики» загремел я, а затем вдруг в одной обойме со мной оказался Скай – и это было в высшей степени странно, ведь у него-то «интеллектуальные способности» были какими угодно, только не «посредственными». Видимо, комиссии не понравилось его тщедушное тело. Позже Скай рассказывал, что его хотели отрядить в научный состав, но он заартачился и стал требовать назначения в боевую часть. И вот этот очкарик (правда, к тому времени зрение ему уже выправили) оказался, как и я, в «Колониальных войсках перехвата». И завершил наше трио ещё один старый приятель – бывший спортсмен Коул, который попросту пронюхал, куда нас перевели, и попросился туда же.

И это было хорошо – мы, одинокие, остро нуждались друг в друге и во взаимной поддержке. Так что, оказавшись снова в «банде», мы бесстрашно восприняли новое назначение и грядущие перемены в жизни.

Впрочем, начиналось всё неплохо. Нас укомплектовали  в отряды, усадили на корабли и отправили на некую базу «Прототип-18». Её грозный внешний вид наталкивал на мысли о военном объекте. Однако, несмотря на свой облик, «Прототип-18» имел самое мирное предназначение – мобильная колония. В будущем именно такие агрегаты будут покорять новые планеты, и в истории Земного Доминиона начнётся новый колониальный бум. Но пока что это были испытательные образцы, пусть и с определённой практической задачей.

 «Прототип-18» насчитывал шесть комплексов – шесть куполов, под которыми гнездились маленькие экосистемы. Прямо как плоские планеты на спине у гигантской черепахи, разве что без слонов. С высоты это зрелище завораживает: под каждым куполом – свой миниатюрный материк и своё море. «Прототип-18» нёс настоящее семя жизни.

Нас отправили под третий купол. По прибытии наше разочарование только подтвердилось – «Колониальным войскам перехвата» была уготована роль стражей порядка, этаких овчарок на закрытом пастбище. В своей прежней жизни я уже хлебнул пастушьего ремесла, и меня просто воротило при мысли о том, что снова придётся на кого-то орать и пинать под зад.

Впрочем, моё мнение изменилось, едва я увидел автомобили в гараже – быстрые, норовистые, с мощными двигателями. Это были настоящие боевые автомобили, на которых ездил «Пустынный спецназ» — подразделение, загонявшее «одичавшие» колонии обратно под пяту Земного Доминиона. Нам ещё предстояло узнать, что наши «Колониальные войска перехвата» являются родным детищем «Пустынного спецназа». Но это пока что было засекречено.

Итак, для чего нужны такие машины под куполом, где городов – раз, два и обчёлся? Нам начали заливать, что это, дескать, для поддержания порядка на дорогах и перехвата лихачей. Зелёные новобранцы поверили. Я же… Почти год назад, когда у меня на родине строили бомбоубежища, офицер-бригадир сказал, что это на случай природных катастроф. Видимо, «природные катастрофы» в его понимании означали бомбардировку инопланетными войсками… Так что с тех пор я воякам не верил – хорошо знал их любовь к вранью и секретам. Гоняться за лихачами на боевых машинах со встроенными пулемётами? Хотел бы я на это посмотреть. Но разве так уж плохо ездить на быстрых автомобилях в перерывах между нудной зубрёжкой? Так что я держал рот на замке и старался усвоить всё, чему меня. Трудные времена прививают терпение.

-2-

Тогда, в силу юношеского эгоцентризма мне казалось, будто меня преследует злой рок: куда бы я ни попал, там всегда начиналась анархия, хаос и разрушение. Словом, если сбежал из одного ада, то обязательно угодишь в другой. Каждый раз находили «виновных», и среди тех виновных нередко оказывался я. Скажу вам, это сильно бьёт по нервам, и даже тот, кто не страдает комплексом вины, рано или поздно обзаведётся им в таких условиях.

Но в те годы я попросту не понимал, что идёт крупномасштабная война с незнакомым противником, и потому в районе военных действий может случиться всё что угодно. И тебя не минёт чаша сия. Космос – злое существо, из его тёмных недр не может придти ничего хорошего. Не на моей памяти.

Кромешный ад длиной в два года начинался обстоятельно, с размахом, будто некий сатанинский праздник. Но, как и всё самое страшное в моей жизни, начинался этот спектакль тихо, без всяких признаков беды. Жизнь в городке протекала размеренно, каждый делал своё дело и в ус не дул.

***

Но вот наступило утро среды.

— Да что у него там под капотом? – выругался Скай.

Он прибавил скорости, машина заревела. Преследуемый нами автомобиль тоже поднажал. Я уже отказался от идеи орать в мегафон угрозы, к ним всё равно не прислушивались. Машина марки «H&H» неслась напролом, игнорируя встречное движение и пешеходов. И мы, ещё больше пугая народ сиреной, гнали следом.

Скай покосился на пистолет, что я держал на коленях.

— Сейчас выедем на проспект Хэ́лфорда, — сказал он. – Там машин поменьше.

Я кивнул, поняв, к чему он клонит. На широком проспекте имелось больше простора, и Скаю не придётся отчаянно вихлять между машинами – хотя бы настолько, чтобы я успел прострелить колесо преследуемому автомобилю.

Когда мы выскочили на широкую шестиполосную дорогу, беглец втопил железку в пол и попытался оторваться. Но наш автомобиль, почуяв свободу, азартно зарычал и стремительно набрал скорость. От машин «Степного спецназа» ещё никто не уходил.

Я высунулся в окно с пистолетом наизготовку. Беглец отчаянно вилял, но из-за скорости не мог вписаться ни в один поворот. Мужик явно сбрендил – давил на газ и гнал, не разбирая дороги. А нам только оставалось гадать, чего же такого он натворил, раз так старается уйти.

Я выстрелил; пистолет отозвался тугой отдачей. В обшивке преследуемой машины появилась дыра от пули – мимо. Я твёрже упёрся ногами, чтобы не мотало, прицелился и снова нажал на курок. И в этот раз попал. Покрышка буквально взорвалась, автомобиль подпрыгнул и начал вилять, оставляя на асфальте чёрные следы. Однако безумный водитель выровнял-таки машину и даже умудрился влететь в поворот, воспользовавшись заносом.

Мы нырнули за ним. Он снова рванул во весь опор – ну, по крайней мере, первые десять метров – а потом потерял управление и вмазался в один из домов. Да так, что проломил стену и скрылся внутри, подняв облако пыли.

Несколько секунд мы со Скаем смотрели на это, разинув рты, а потом выскочили из машины с пистолетами наготове. Осторожно, мелкими шажками подошли к преследуемому автомобилю, держа его на мушке. Но это оказались излишним – незадачливый водитель лежал подбородком на руле и не шевелился. Я попытался нащупать пульс у него на шее. Ничего. В помятой машине сидел уже не человек, а стокилограммовая отбивная.

— Всё, — сказал я. – Даже «скорая» не нужна. Вызывай труповозку.

***

Я ждал нагоняя за то, что мы допустили ущерб материальной собственности и не смогли повязать преступника. Но наш шеф, полковник Гленн Ти́птон, проявил внезапную лояльность и махнул на это рукой: «Не вы же его в стену впечатали, в конце концов». Впрочем, таким добреньким он был неспроста. Едва мы со Скаем вздохнули с облегчением, как он вызвал нас в кабинет для личной беседы.

Мы вошли, закрыли и дверь и уселись перед ним, как первоклашки: спина прямая, ладошки на коленях. Типтон посмотрел на нас с лёгким удивлением:

— Вы чего это?

— Ничего, — заверили его мы.

— Кхм. – он снова покосился на нас, а затем перевёл взгляд на экран компьютера. – Вы ведь, ребята, были ликвидаторами до того, как пришли к нам? У меня записано.

— Ага, — подтвердил Скай, а я согласно закивал.

— Проконсультироваться надо, — обронил Типтон и опять уткнулся в компьютер.

— С нами? – спросил я. – В городе ведь есть ликвидационная бригада. Зачем с нами?

— Да эти… — Типтон отмахнулся. – Теоретики. В глаза ничего не видели, только учебники читали.

Он закурил, злостно пренебрегая всеми запретами.

— А вот вы, – Типтон указал на нас. – Калачи тёртые. И выжигали сами, и повоевать успели. Да-да, всё это записано.

«Всё-то вы знаете и помните, — со злостью подумал я. – Да только всё равно запихнули нас в легавые»

— Результаты вскрытия пришли, — сказал Типтон и развернул экран компьютера к нам. – На этого вашего дурака, который со стеной поцеловался.

Текста было много, вчитываться не хотелось, так что я снова перевёл взгляд на шефа. Тот пыхнул сигаретой, выражая неодобрение моей ленью.

— Злокачественная опухоль мозга, — пояснил он. – Росла, росла, вот он и свихнулся.

— А мы тут причём? – спросил я.

Типтон со смаком потянулся и закряхтел.

— Этот мужик был из новоприбывших, — сказал он. – Раньше был военным, потом его перевели к нам, на гражданскую специальность. Его брат, кстати, тоже бывший солдат. Работает в ликвидационном отряде, прямо как вы раньше.

Он подмигнул мне. Я продолжал хлопать глазами, пытаясь уследить за ходом его мыслей. Типтон, если его не остановить, закрутит свою идею так, что сам потом не разберётся.

— Так вот, эти двое братьев действительно воевали, не просто кантовались, — продолжил Типтон. -  Оба перенесли заражение, долго лечились…

Он стряхнул пепел, а потом вдруг яростно затушил сигарету.

— В общем, опухоль в голове у этого гонщика – последствия заражения инопланетным вирусом. То есть он вроде бы и лечился, и незаразен… — Типтон попытался припомнить медицинский термин, но не преуспел. – Короче, никого заразить он не мог, но сам страдает.

— Ага, — произнёс я, намекая, что пора бы перейти к сути.

— Ликвидаторы твердят в один голос, будто опасности нет, — сказал Типтон. – Но у них опыта ноль, ни одного выхода на задание не было. Так что мне интересно, что об этом думаете вы, стреляные воробьи.

Скай, как всегда, промолчал и свалил разговор с шефом на меня. Он всегда так делал – общаться с людьми ему было трудно. Отдуваться пришлось мне.

— Труп надо кремировать, — сказал я. – И срочно, без всяких там проволочек.

— И всё? – Типтон поднял бровь.

Я усмехнулся:

— А ещё заставить всех, кто находился в непосредственной близости от заражённого, пройти дезинфекцию. По правде говоря, я бы вообще каждого жителя обрызгал, да по два раза – но кто на такое согласится?

Однако Типтон задумался над этим предложением, причём настолько серьёзно, что я даже забеспокоился.

— Ну, а если не так экстремально? – он испытующе посмотрел на меня.

— Тогда можно устроить дезинфекцию при помощи нашей системы климат-контроля, — сказал я. – Дождь из раствора, покроем всю территорию. Хотя эффективность всё равно будет не та...

— Дождь из раствора? – Типтон хрипло засмеялся. – Эх и вонять тут будет! Но мысль здравая, здравая...

Он ткнул в меня пальцем:

— Вот что! Ты у меня будешь проверяющим! Навестишь завтра ликвидаторов и лично проследишь за тем, чтобы процедура дезинфекции была выполнена как следует!

И он, радостный, уткнулся в компьютер. А Скай, чёртов мерзавец, улыбался, довольный, что избежал дополнительных обязанностей.

***

Итак, я обнаружил, что местные государственные учреждения имеют странную иерархию: наш шеф Типтон стоит во главе и может приказывать всем, начиная от пожарных и заканчивая ликвидаторами. Словом, наши «Колониальные войска перехвата», скрывающиеся под маской полиции, оказались гигантской рукой, крепко стиснувшей в кулаке все шесть колоний на «Прототипе-18». А я, в свою очередь, взял на себя роль наблюдателя, под чьим присмотром ликвидаторы должны были провести глобальную процедуру дезинфекции.

В штаб-квартире ликвидационной бригады меня встретили не слишком приветливо, хотя открытой конфронтации не возникло. Пара человек смотрела с неприязнью: им не нравилось, что сюда прислали восемнадцатилетнего недоросля, да ещё и рядового. Но некий Фредери́к Мо́ррисон – мужчина с пластырем на подбородке – спровадил этих нелюбезных типов вон и задавил конфликт в зародыше.

— Они просто не любят детей, — сострил он. – Пойдёмте.

Вместе с почётным эскортом меня проводили на задний двор (по пути ненавязчиво демонстрируя чистоту и порядок в штаб-квартире) и усадили на заднее сиденье комфортабельного автомобиля – в таких возят всевозможных проверяющих и прочих важных шишек. Забавно было ощутить себя большой птицей в свои восемнадцать лет.

Первые минуты поездки прошли в молчании, но затем Моррисон, сидевший рядом, вдруг подал голос:

— Сеньор Груос, могу я спросить кое-что?

— Разумеется.

Он помялся, обдумывая слова, и сказал:

— Тот человек, которого вы вчера преследовали – это мой брат.

— Мои соболезнования, — отозвался я.

— Да, благодарю… Могу я спросить: он сказал что-нибудь перед смертью?

— Нет, — я покачал головой. – Он был уже мёртв, когда мы его нашли.

Моррисон понурился. Я выдержал тактичную паузу и спросил:

— Вы знаете, почему он так?

— Мы поссорились, — сказал он. – Не то что бы сильно, но пару резких слов всё же сказали. Я понятия не имел, что он болен. Если бы знал, то, конечно, был бы помягче.

Наша автоколонна подъехала к комплексу климат-контроля; миновав КПП, мы припарковали машины на стоянке и уже пешим ходом направились к дождевым установкам.

Там снова началась игра в «большую шишку на инспекции»: мне опять устроили экскурсию, а после с издевательскими ухмылочками предложили лично проверить дезинфекционный раствор в цистернах. Донельзя раздражённый этой клоунадой, я всё же отцедил из цистерн пару капель, понюхал их, растёр на пальцах и заявил с важным видом: «Неплохая смесь». Снисходительные улыбки с лиц сопровождающих исчезли, уступив место неприязненным взглядам. Что мне и требовалось.

После моего маленького перформанса цистерны отправили на заправку установок. В 12:00, как и было обещано городскими властями, пошёл дождь. Плотные струи обрушились с неба и забарабанили по крышам и земле. Улицы наполнились резким химическим запахом. Подавая пример, я вышел из-под навеса и встал под ливнем, как истукан, хотя вчера целых два раза прошёл процедуру обеззараживания. Немного поколебавшись, все остальные вышли вслед за мной.

— Не бойтесь, — улыбнулся я им из-под струй дождя. – Одежда высыхает быстро.

Видели бы вы эти взгляды… В последний раз так на меня смотрела учительница в школе, когда я взорвал петарду у неё под носом.

Пока мы обсыхали после дождя, рядом со мной снова нарисовался Моррисон.

— Так вы – ликвидатор со стажем? – поинтересовался он светским тоном.

— Да, — отозвался я, стряхивая с одежды осадок от раствора.

— Планета 5A5, если не ошибаюсь? – Моррисон щёлкнул пальцами. – Там появились первые ликвидационные отряды. Вы оттуда?

— Да, — снова подтвердил я.

— Ого, — он кивнул с уважением. – Винсенте… не возражаете, если я стану называть вас по имени? Винсенте, вы не могли бы выслушать мою просьбу?

— Если о покрытии каких-то грешков… — начал я, но Моррисон тут же заверил:

— Нет-нет, вопрос не в этом. Видите ли, наша главная проблема сейчас – это нехватка опытных кадров, — он помедлил, подбирая слова. – Если вас не затруднит передать мою просьбу полковнику Типтону, то скажите ему, что нам нужен консультант с практическим опытом.

Такой запрос меня весьма озадачил. Тем не менее, я передал Типтону слова Моррисона… и тотчас же пострадал за свою порядочность.

— Ха! – Типтон отмахнулся. – Очнулись! Я сам уже собирался к ним кого-нибудь отправить.

И тут он очень нехорошо посмотрел на меня. Я беспомощно оглянулся на дверь… и смирился.

— Груос, я назначаю вас консультантом, — объявил Типтон с праздничным видом. – В нагрузку к текущим обязанностям.

Увидев, как вытянулось моё лицо, он поспешно добавил:

— С дополнительным окладом, разумеется. Да ладно, Груос, чего раскис? Работать консультантом – это же курорт! Кормят на халяву, а ответственности никакой… Пользуйся!

И ведь он, черти б его драли, был уверен, что оказал мне услугу. Я же, выйдя из его кабинета, только и мог, что ругаться шёпотом и пинать стены.

***

Выгода от щедрого жеста Типтона заключалась лишь в том, что я, возвращаясь со службы, объедался не только постылым пайком, но и купленным на дополнительное жалование вредным фаст-фудом. В результате я разжирел на целых два килограмма и, что хуже, от переутомления переедал всё больше и больше.

Обетованный Типтоном «курорт» предстал очередной каторгой, где от меня требовали непонятно что и в непонятные сроки. Всё было сделано старым армейским способом, то есть чёрт знает как: сначала меня попёрли из ликвидаторов, а затем вдруг заставили горбатиться на них же, совмещая всё это с работой полицейского.

Меня отрядили главным на некий мутный проект, где армейская организация проявила себя во всей красе: сплошь секреты, сжатые сроки, а посреди всего этого – я, с нулевым допуском и неясными приказами. Ну как тут не начать переедать? Впрочем, Моррисон оказался весьма любезен и помог мне разобраться со многими вопросами. Он взял на себя вопросы логистики и всего, что требовало допуска к секретным данным. Я же вплотную занялся своими задачами: планированием, стратегией и тактикой. Можете себе представить, какая это мука в условиях информационного вакуума.

«Груос, обозначьте возможные очаги заражения». Какие ещё очаги? Откуда им взяться? Какие условия? Какие критерии? Ответ один: «Выполнять, пока под трибунал не отправили!». И я допоздна разъезжаю по городу, отыскивая уязвимые места по выдуманным мной же признакам. Получилось? «Отлично, Груос, а теперь составьте план действий ликвидационной бригады в случае активации этих очагов. И да, будьте добры составить список необходимого оборудования. Что значит “Нужен доступ к данным”? Это секрет, солдат! Выполнять! Мне плевать, как!».

            Так я и сидел над мутными цифрами, пока на помощь не пришёл Моррисон и не скорректировал мои расчёты. Его, как я подозревал, назначили моим теневым наблюдателем и, если необходимо, помощником в щекотливых вопросах. Однако отдам ему должное: Моррисон был доброжелателен, дело своё знал,  и работалось с ним очень легко.

Что же касалось всего остального… Работа была адской, я жутко уставал. Но хуже всего было осознание того, что грядёт нечто паршивое и притом весьма масштабное – неспроста же мне приказывали строить все эти планы. И я, продолжая объедаться от стресса, начал откладывать на чёрный день провизию, патроны и деньги. В тот период я был похож на хомяка, который готовится к зиме – толстел и закапывал припасы у себя в норе.

***

Но ожирению и последующему сердечному приступу не суждено было воплотиться в жизнь. Вязкие будни разлетелись в клочья, разорванные одним-единственным выстрелом – тем самым выстрелом, которым Фредерик Моррисон разнёс себе череп.

Я отправился в его квартиру и как полицейский, и как ликвидатор. Патрульные и вышколенные мной юнцы из бригады очистки уже эвакуировали жителей из дома, поставили оцепление и провели первую дезинфекцию. Меня заставили напялить костюм химзащиты, и вместе со следователями я вошёл в квартиру с символическим номером «666».

Моррисон сидел за письменным столом; под креслом натекла большая лужа крови. Рядом на полу валялся пистолет – настоящая боевая зверюга, не дамский пугач. Моррисон выстрелил из него себе в рот, и теперь то, что осталось от его головы, едва удерживалось на шее.

Но и без этого на Моррисона было страшно смотреть: лицо в чёрных язвах, глаза пожелтели и закатились, рот искривлён в судороге. От трупа исходила хорошо знакомая мне вонь – смрад разложения и жжённой резины. Моррисон пал жертвой инопланетной чумы, которая когда-то выкосила мой родной город.

Я жестом подозвал медика из бригады очистки:

— Выявили источник вируса?

— Какой-то странный рецидив, — прогудел медик из-под респиратора. – Он долгое время был носителем, в неопасной норме. А теперь вдруг вирус активировался.

Я покосился на труп. С языка были готовы сорваться ругательства в адрес врачей, проворонивших двух потенциально опасных индивидов.

— Среди жителей города – нет, вообще всей базы – есть люди, ранее подвергавшиеся заражению? – спросил я.

Медик замялся:

— Ну… видите ли, информация о жителях колонии засекречена…

— Ах, «засекречена»?! – я злобно оскалился. – Ну так делай запрос, дорогой!

И на сей раз начальство не стало кочевряжиться. Ответ на запрос пришёл моментально: из двадцати четырёх тысяч человек на «Прототипе-18» только девять ранее подвергались заражению, но уже прошли курс лечения и были признаны неопасными.

Мой сердитый лай дошёл до командных верхов, и «охота на ведьм» развернулась с потрясающей масштабностью, а главное — скоростью. К местам проживания невезучих граждан выехали правительственные автомобили. Одному Богу известно, что мог подумать человек, когда его, не дав даже собраться, выдёргивали из дома, запихивали в машину и везли неизвестно когда.

Впрочем, нет худа без добра. Паранойя вокруг заражённых подняла на уши ликвидаторов и наши «Колониальные войска перехвата», все отряды были приведены в полную готовность. Это и сыграло нам на руку при дальнейших событиях.

***

Итак, тот самый вечер, когда в закатном небе появилась огромная тень… Так уж сложилось в моей жизни, что всё самое худшее приходит откуда-то свысока. Гигантская клякса расползлась на куполе, как чудовищная амёба. Внизу, словно муравьи, копошились мы – под вой сирен и хор испуганных голосов.

Отряды ликвидаторов и перехватчиков были рассредоточены по отмеченным мной же возможным очагам заражения – практически по всему городу. Такая развёртка помогла нам сэкономить драгоценные часы – едва лишь поступил сигнал тревоги, как началась эвакуация. Даже ещё до того, как город накрыла гигантская тень, автобусы с гражданскими уже мчались к платформам-переходникам, где их переправляли в несущую часть «Прототипа-18».

Поскольку наш городок был ближе к переходникам, чем все остальные, нам удалось эвакуировать почти всех жителей. Что же касалось прочих населённых пунктов… Там спасательные работы не были организованы столь же тщательно, как у нас. В некоторых местах вспыхнула сильнейшая паника, эвакуация застопорилась. Согласно официальным отсчётам, за те полтора часа, что минули от сигнала тревоги до проникновения враждебного организма под купол, удалось эвакуировать 67% гражданского населения. Все прочие по-прежнему оставались в центре событий.

Чтобы не стемнело, в центре управления остановили искусственное солнце. Оранжевый диск завис над горизонтом; наш маленький мирок погрузился в вечные сумерки. Позже эту дату с пафосом окрестили «Днём, когда остановилось солнце». Красивое название, конечно, но слишком уж романтичное, не отражающее всей грязи и страха того дня.

А бояться было чего. Сущее светопреставление – на закатном небе расползается гигантское уродливое пятно, прямо-таки сошествие нечистой силы. И, когда эта тварь умудрилась проесть своей кислотой сверхпрочный купол, поднялся жуткий ветер. Впрочем, этот ураган из уходящего в брешь воздуха быстро прервался – сначала инопланетная мерзость заткнула дыру своей тушей, а затем, когда она всё-таки исхитрилась пролезть внутрь, купол «регенерировал» – слава технологиям Земного Доминиона. Брешь затянулась вслед за тварью, а та продолжила свой полёт, нисколько не смущённая резким переходом из вакуума в кислородную атмосферу.

Теперь оно маслянисто поблёскивало в солнечных лучах – тошнотворно извивающееся не то облако, не то сгусток чернил. Оно стремительно теряло высоту. Земля огласилась испуганными воплями, однако существо, похоже, нами совсем не интересовалось. Заложив крутой вираж, тварь взяла курс на запад, а там, после внушительного разгона, обрушилась в море. Волны поднялись высотой с небоскрёб, по всей территории под куполом прошёл короткий, но проливной дождь из солёной воды.

Следующий акт этого дьявольского представления начался спустя два часа. «Они пришли из моря» – так я хотел когда-то озаглавить свои мемуары. В тот час, под остановившимся солнцем, из-под солёных волн на берег вылезли порождения инопланетной мглы – злые, быстрые и невероятно умные. Сущая чума – уничтожали всё живое, до чего могли добраться. Позже один из историков назвал их «апостолами». Они были вестниками с далёких звёзд, что явились подготовить этот мир к пришествию некоего существа – ещё не рождённого ребёнка, которого вынашивала в своём чреве Тёмная мать, покоящаяся на дне моря.

Мы, перехватчики, встретили их первыми. Нам позволили отступить лишь два часа спустя, когда стало ясно, что сдержать эти прозвища невозможно. Но никто не пришёл за нами, укрепившимися в одном из тихих районов. Вместо этого, после бесконечных сорока минут ожидания, нам пришла радиограмма. Голос генерала Никса обратился к нам своим привычным, хорошо поставленным басом:

— Бойцы войск перехвата. Сейчас, когда судьба всех шести колоний на «Прототипе-18» поставлена под угрозу, единственное, что мы можем предпринять – это отсоединить третий комплекс от базы. Это решение далось мне нелегко, но иначе поступить нельзя. Воины! Под куполом остались люди, они нуждаются в вас. Я не могу больше приказывать, могу лишь попросить: защитите их! Вы – последний рубеж защиты от беспощадного противника, что вторгся на нашу землю.

Генерал выдержал паузу, словно предоставляя нам возможность в полной мере прочувствовать безнадёжность своего положения.

— Мы не бросаем вас! – продолжил он, подпуская в голос побольше басовых частот. – К вам отправляются отряды из добровольцев, которые решили остаться и помочь вам в выполнении вашей задачи. Мы снабдим вас всем продовольствием и боеприпасами, что у нас есть. Вы отправляетесь в далёкий космос, бойцы. Но помните: мы вернёмся за вами! Обязательно вернёмся.

И вот повисло молчание. Я ждал негодующих воплей и ругательств, поскольку сам был очень зол. Но все молчали. Казалось, они были неспособны переварить эту информацию, поверить в неё. Один лишь Коул как-то отреагировал. Он повернулся ко мне и сказал:

— Надеюсь, Скай придёт. Ни с кем другим я в машину не сяду.

В этих словах не было ничего особенного, однако в начавшемся хаосе они были такими прагматичными, такими твёрдыми. Словно поручень, за который хватаешься, когда кружится голова. А разумность, чёрт бы её побрал, в следующие два года под куполом стала дороже золота.

Интерлюдия

Я написал много, однако сейчас наступил такой момент, когда необходимо сшить лоскуты в единое полотно. Труднее всего было вспомнить и отобрать именно те эпизоды, которые имеют значение для развернувшейся истории. Теперь, много лет спустя, я собираю мозаику из фрагментов, о которых раньше и подумать не мог.

Итак, пробежимся по моей коллекции исторических книг. Недавно я приобрёл интересный экземпляр: «Продавший душу и тело». Любопытная подборка материалов о приснопамятных братьях Моррисон: об Уоррене, который разбился, когда мы со Скаем гнались за ним, и о застрелившемся Фредерике. Во второй главе книги приведена запись допроса обоих братьев – единственных бойцов, что вернулись живыми с военной операции. Цитирую отрывок:

Дознаватель:Уоррен, как бы вы описали обстановку на поле боя?

Уоррен Моррисон:Стабильная… до какого-то момента. Затем всё пошло наперекосяк.

Дознаватель:Что произошло?

Уоррен Моррисон:Они пришли из моря. Неизвестный противник, с невероятным численным перевесом. Они были одинаково враждебно настроены и к нам, и к Аэрдос.

Дознаватель:Как вы спаслись – единственные из тридцати человек?

Уоррен Моррисон:Не знаю. Я потерял сознание. Меня вытащил брат.

Дознаватель:Тогда что скажете вы, Фредерик?

Фредерик Моррисон:Мне трудно это объяснить.

Дознаватель: Попробуйте.

Фредерик Моррисон:В конце появилось ещё одно существо, тоже из моря. Но оно было огромным, крупнее всех остальных. Просто всплыло на поверхность воды и поднялось в воздух, без каких-либо затруднений. Как облако.

Дознаватель:Оно тоже было враждебным?

Фредерик Моррисон: Не знаю. Но, когда оно приблизилось… Оно летело очень низко. Кажется, я потерял сознание.

Дознаватель: «Кажется»?

Фредерик Моррисон:… Думаю, я бредил. Иначе это не объяснить.

Дознаватель:Объяснить что?

Фредерик Моррисон:Я… Я разговаривал с ним.

Дознаватель: О чём?

Фредерик Моррисон:Что-то о рождении детей.

Дознаватель: Что именно?

Фредерик Моррисон:Не могу объяснить… Оно не объяснялось ни словами, ни образами. Я попросту не могу ни понять, ни повторить.

Дознаватель:Что случилось дальше?

Фредерик Моррисон:Не знаю. Когда я пришёл в себя, то вокруг уже не было никого живого, только трупы. Из нашего отряда уцелел только мой брат. Я забрал его с собой к точке сбора.

Интересно: братья встретились с теми же полчищами злобных тварей и тем же облакоподобным существом, что позже явились к нам под купол. Почему я уверен, что это те же самые пришельцы? А потому, что Фредерик на допросе был не до конца откровенен. Может, он не понимал всего того, что говорила ему Тёмная Мать – именно так мы впоследствии назовём похожую на облако тварь – однако разговор он помнил и понимал достаточно, чтобы осознавать, что он натворил. Откуда я это знаю? Дело в том, что Фредерик написал не одно, а целых два предсмертных письма. Первое предназначалось публике. Второе же, отправленное по сети – лично мне. Я бережно храню его распечатку все эти годы:

Винсенте,

Кремируйте моё тело как можно скорее. Обратите особое внимание на тех, кто ранее подвергался, как и я с братом, заражению. Обязательно допросите их о том, как они были инфицированы.

Я обманывал себя и других всё это время. То, что произошло со мной  – расплата за пренебрежение обещанием, которое я дал некому существу. Оно гарантировало жизнь мне и моему брату, однако его требования слишком отвратительны и аморальны, чтобы я их выполнял. Я отказался, и вирус, поразивший меня – наказание. Если бы Уоррен был жив, его бы постигла та же участь.

Мы можем оказаться не единственными, Винсенте.

Выходит, Фредерик вполне отдавал себе отчёт в том, что заключил сделку с неким инопланетным существом и отдал себя вместе с братом в качестве залога. Однако то, о чём его просило то существо, оставалось для меня тайной вплоть до публикации скандальной книги «Чужие дети» –  объёмного труда, где исследуется возможность появления потомства от человека и инопланетного организма. Досужие помыслы и шуточки по поводу того, как могут спариваться человек и пришелец, я оставлю всяким недоюмористам, а сам приведу цитату из книги:

Те организмы, которые люди окрестили «Тёмными Матерями», обладают универсальной репродуктивной системой. Способность считывать ДНК второго родителя и выстраивать с его помощью генотип будущего ребёнка может служить объяснением того факта, что у этого семейства ксеноморфов самцы отсутствуют как таковые.

Другим, не менее любопытным фактом, является то, что Тёмные Матери  заключают некий пакт со вторым родителем – если, конечно, тот является представителем разумного вида. Условия рознятся, однако в случае их нарушения всегда следуют санкции – в основном, смерть. «Казнь» чаще всего осуществляется при помощи различных вирусов – в том числе, и «трупной заразы» Аэрдос. Помещённый в организм второго родителя, вирус пребывает в пассивном состоянии, и в случае нарушения пакта активируется при помощи «маяка». «Маяк», в данном случае – инородное образование в мозгу второго родителя, также созданное Тёмной Матерью.

Здесь можно победно щёлкнуть пальцами. Вскрытие обнаружило странную опухоль в мозгу Уоррена Моррисона. И, если бы его брат Фредерик не вышиб себе мозги, то, думаю, в его голове мы бы тоже нашли тот самый «маяк». И снова занятный фрагмент из «Чужих детей»:

У «маяков» две роли: активатор вируса и сигнальный огонь, на который летит Тёмная Мать, почувствовав приближение родов. В этом они похожи на некоторых птиц, которые подбрасывают свои яйца в чужие гнёзда. Внедрение своего отпрыска в родную среду второго родителя является одним из требований заключённого пакта, а также залогом выживания новорождённого.

Получается, что Фредерик Моррисон, спасая себя и своего брата, заключил сделку с инопланетной тварью и согласился стать родителем нового чудовища. Думаю, это и стало причиной его последующей ссоры с братом – тот, узнав тайну, впал в истерику, прыгнул в машину и погнал куда глаза глядят.

Кстати, я подозреваю, что вся эта беготня с поиском очагов заражения, подготовкой к возможной эпидемии и прочей чушью являлась инициативой самого Фредерика. Возможно, он надеялся предотвратить таким образом вторжение, подняв на уши все войсковые части. Иначе я просто не могу представить, за что ещё Тёмная Мать активировала в нём вирус. В любом случае, Фредерик застрелился, так никому ничего и не рассказав.

Однако Тёмная Мать всё же пришла и принесла в своей утробе дитя – плод их порочного союза. И, поскольку Фредерик своим письмом назначил меня кем-то вроде преемника, забота о новорождённом легла на мои плёчи. Впрочем, я оказался ужасным отчимом. Я сжёг их обоих – и мамашу, и её выродка. Лично. К чёртовой матери.

-3-

Два года под куполом. Что может произойти за два года? Ну, начнём с того, что только за одну минуту ты можешь скопытиться шестьдесят раз минимум. Чего уж там семьсот тридцать дней...

Наша безымянная республика (хотя, скорее, военный диктат на огрызках военного коммунизма) протянула ровно два месяца, после чего появились центробежные тенденции. Общая угроза нас отнюдь не сплотила. Недовольные тем, что все боеприпасы и продовольствие находятся в безраздельном владении перехватчиков, гражданское население подняло бунт. Несколько фракций откололись от нас и начали активную борьбу за стратегически важные пункты вроде фабрик, электростанций и установок климат-контроля. Что ещё хуже, ощутимая часть ликвидаторов и перехватчиков присоединилась к ним. Этой сепарации предшествовал кровавый налёт, когда дезертиры убили часовых и угнали несколько грузовиков с припасами.

Итак, возьмём карту подкупольной территории и разделим материк на три части. Западный регион, причём с большим охватом водного пространства, принадлежит Тёмной Матери и её «апостолам». Они часто предпринимают вылазки, охотясь на людей. Некоторых живьём уволакивают своей королеве и её отпрыску.

Восточная часть – наша. Общество сгруппировано вокруг гигантской кучи припасов, на которой гордо восседаем мы, перехватчики. Тут-то и выяснилась наша роль: свора злых собак, что будет держать в своём подчинении глупых овец. Директивы «Колониальных войск перехвата» держались в тайне вплоть до новой волны колонизации. Когда с «Прототипов» (в том числе и с нашего) на поверхность планет начали опускать мини-колонии под куполами, Земной Доминион опубликовал приказы. Благочестивая формулировка «Поддерживать порядок, укреплять в людях лояльность своему делу» подразумевала жёсткий контроль и неустанный пригляд за колонистами. Во время первой волны экспансии, когда множество колоний оказалось оторваны от Земного Доминиона, лишь малая их часть сохранила лояльность космической сверхдержаве. Прочие либо объявляли о независимости, либо «дичали» и деградировали под грузом обстоятельств и суровых условий. Если это случалось, «Пустынный спецназ» огнём и мечом насаждал утраченные порядки. Мы же, «Колониальные войска перехвата», рождённые от этого самого «Пустынного спецназа», являлись карательным органом, который давил все поползновения к независимости в зародыше. И, как это ни иронично, мы начали выполнять своё предназначение ещё до публикации директив.

Но вернёмся к нашему злополучному мирку под куполом. Последняя, третья фракция, владеет северной частью материка. Там расположились сепаратисты, не желающие признавать нашу власть. Стычки на границах владений кровавы, но редки. Сил для настоящей войны не хватает обеим фракциям – с запада поджимают инопланетные твари. Впрочем, желания объединиться не возникает.

На них нападают чаще. Мы ни разу не пришли на помощь. Почему? Нам это выгодно – пока сепаратисты и инопланетные твари рвут друг друга, они не трогают нас. А ещё мы их ненавидим. Всех до единого. И поверьте, причин этому сотни, начиная от убийства часовых – ни в чём не повинных людей. Проклятый садист Марк Чепмен, которого я когда-то тяжело ранил, но убить так и не смог, теперь орёт во всеуслышание о военном произволе, грабежах и казнях в нашем стане. Хуже всего, что вопли этого жирдяя с удовольствием подхватывают журналисты. Но правда в том, что мы не ПРОВОДИЛИ КАЗНИ, пока группа сепаратистов не напала на склад и не убила двух часовых. И только после этого мы начали расстреливать преступников.

Нет, я не стану врать о том, что я чист. Однако следует понять, что кровью запятнали себя все до единого. Мне приходилось убивать, и убивать многих. На моей совести двести шестнадцать трупов. Раскаиваюсь ли я? Нет. Я по-прежнему ненавижу тех, кого отправил в преисподнюю. И ненавижу я их именно за то, что они ВЫНУЖДАЛИ нас убивать их. Неужели вы думаете, что нам хотелось уничтожать своих же? Неужели вы думаете, что мы не пытались решить всё мирным путём? Но по ту сторону стояли новоиспечённые лидеры, властолюбивые и жадные люди, и сотни людей, опьянённых свободой грабить, насиловать и убивать, раболепно смотрели им в рот. И с каких это пор они стали жертвами?

Ночь. Один редких, но кровавых налётов сепаратистов. Колона из автомобилей прорывает наш хлипкий заслон. Их цель – небольшой посёлок, где живут семьи защитников заставы. Короткий бой, сопротивление сломлено. Мужчин и детей убивают, женщин связывают и забрасывают, как скот, в машины. Опустошив склад, налётчики несутся обратно к границе. Но там их настигает подкрепление – мы.

Я вместе со Скаем – он, как всегда, за рулём. Мы подрезаем один из вражеских автомобилей и после короткой перестрелки убиваем водителя с его напарником. С заднего сиденья выскакивает хрупкая девушка – вся в саже, одежда рваная. Губы дрожат.

— Помогите! – пищит она. – Они чуть меня не убили!

Скай опускает автомат, отворачивается от неё, оглядываясь в поисках новой угрозы. И в этот же миг личико девушки искажается кошмарным садистким весельем – она выхватывает пистолет и стреляет Скаю в спину.

Ей удалось удрать. Водитель их машины во время перестрелки вылез наружу, где мы его и пристрелили. Его место было свободно, даже дверь осталась открытой; этой бестии только и надо было, что сигануть внутрь и надавить на газ – даже двигатель ещё работал. Я, конечно, стрелял вслед, но что толку?

Скай выжил, но с простреленным позвоночником остался парализованным ниже спины. Больше на выезды его не брали, отныне он занимался работой в тылу. Ослабший, неспособный даже в туалет сходить самостоятельно, Скай впал в глубокую депрессию. На моей памяти он дважды пытался покончить с собой, но каждый раз мы его спасали. У меня есть основания полагать, что имела место и третья попытка… Скай страдал, по-настоящему мучился, и ни я, ни Коул не могли ему помочь. Так он и жил все два года – измученный, с втоптанным в грязь достоинством.

Ту стерву я всё-таки достал. Правда, произошло это по чистой случайности. Во время погони я засандалил по одной из машин из гранатомёта, и, когда подошёл проверить, то обнаружил внутри ту самую нимфу. Тяжело раненная, она предпринимала слабые попытки покинуть горящий автомобиль и слабо стенала своим фирменным беззащитным голоском:

— Помогите… Помогите...

Меня она, само собой не узнала. Но я всё помнил.

— Помнишь парня, которому ты выстрелила в спину? – спросил я, и, не дожидаясь ответа, добавил:

— Он выжил. Даже в спину выстрелить нормально не можешь.

И я ушёл, оставив её гореть заживо во взорванном автомобиле. Она громко кричала. Но кошмары меня не мучили.

И такое было в порядке вещей. Однажды границу перешли мы – тогда началась крупная операция по срыву вражеского рейда.

Наша автоколонна врывается на заставу сепаратистов, крошит всё в капусту из пулемётов. Дальше – зачистка зданий. Я врываюсь в один из криво сколоченных сарайчиков. Внутри – разбитые бутылки, вонь самопального алкоголя. Пол замаран кровью. А на столе лежит девушка – голая, вся в побоях. Мёртвые глаза смотрят в потолок. Тело ещё тёплое.

Рядом в полумраке возня – это «защитник» заставы, что только что здесь развлекался, судорожно ищет автомат. Но оружие, как и одежду, он куда-то закинул в пылу страсти. Отчаявшись, он кидается на меня с толстой цепью, замахиваясь ей, как плетью. Этой же цепью я его и удавил. Слишком легко ему было бы умереть от пули.

Нетрудно догадаться, как всё это действует на психику. Изменения неизбежны. Сначала обычное людское отчаяние, риторические вопросы типа: «ах, ну почему все такие жестокие?». Затем внутри начинает что-то гореть. И, чем больше ты испытываешь боли, тем сильнее это нечто разгорается. Ты вдруг становишься несчастным, не можешь спать по ночам, что-то довлеет над тобой… И вдруг кипящая смола переливает через край. Нет, это не травма и не срыв. Это анестезия. Выздоровление.

И вот тогда всё меняется. Боль становится импульсом жизни. Боль и ненависть – ток, что сокращает мышцы и заставляет сердце биться. Боль не убивает, она делает сильнее. Я перевоплотился – пусть не в ницшеанского сверхчеловека, но в дышащую яростью машину. В генератор ненависти.

Что-то внутри меня начало тлеть в тот день, когда Скай получил пулю в спину. Тогда я осознал, что доверять нельзя никому. И когда, месяцем позже, я волок за собой кричащего, с окровавленным лицом, Коула, то уже не верил ни во что хорошее. Коул в конце концов остался без глаза. Ему, возможно, повезло больше, чем Скаю – всё-таки он остался в обойме, а не сел в инвалидную коляску.

Всё это располагало к чёрному нигилизму, и вскоре я оказался ввергнут в бездну жалости к себе. Все эти мыслишки: «Почему всё так плохо? За что? Я не заслужил этого!» разлагают личность, как наркотики разъедают мозг наркомана. Это сказывалось на сне, и без того нездоровом, на самочувствии, на характере… Не знаю, насколько близок я был к психологическому коллапсу, но внезапно всё стало иначе.

Озарение пришло холодным утром. Я ехал на службу по пустым городским улицам. Было рано, люди всё ещё спали в своих квартирах. Из динамиков трещала музыка – бесплодная попытка воскресить силу духа. Мозг, ещё не до конца проснувшийся, лениво философствовал – о людях, об истории, о последних событиях. Снова жалобная мысль: «Почему всё так плохо?». И вот внезапно рождается ответ – неимоверно, до боли чёткий, острый, как нож: «Из-за нас». Не из-за инопланетных хищников и их королевы. Из-за нас – злобных, недалёких кретинов. Мы продолжаем доказывать друг другу какие-то глупые принципы. Делаем друг другу подлости. Обрекаем себя на несчастья и делаем несчастными других. Мы не хотим объединиться и вместе сражаться против общей угрозы. Мы не хотим хотя бы просто хорошо друг к другу относиться. Беспросветная тупизна, беспричинная жестокость, глупая принципиальность и не менее глупая безынициативность – это и только это делало нас несчастными.

После этого открытия я возненавидел весь род людской. Как оказалось, ключ ко всеобщему благополучию был прост: всего лишь малая толика самого обычного понимания. Но секрет этот, похоже, был столь же недостижим, сколь и прост. Никто ничего не желал понимать – и не потому, что не мог, а потому что не хотел. Каждому хотелось доказать свою правоту – именно свою правоту, а не общую истину. И за это мы страдали.

Но всё это так, мышиная возня. Потому что с запада напирало нечто пострашнее, одинаково яростно налегая на обе фракции. После затяжных боёв с «апостолами» схватки с соседями представлялись дракой в песочнице. Убивать людей было легко. А вот нелюдей… Вскоре в наших краях объявилось нечто, что стало последней деталью для моей машины ненависти.

***

Свой первый визит в город сынишка Фредерика Моррисона нанёс спустя два дня после рождения. Этому предшествовали штормы на море, локальные землетрясения и особенно агрессивное поведение «апостолов». А затем, под лучи вечно закатного солнца, на берег вылезло отвратительное нечто. «Апостолы» почтительно кружили вокруг него, как свита.

В те дни перехватчики были заняты возведением баррикад, организацией обороны и наведением внутреннего порядка. Нам, спешно строящим своё миниатюрное государство, было не до инопланетных уродцев. Тем не менее, наблюдатели, разместившиеся на крышах высотных зданий, пристально следили за ними. Поступил доклад о том, что неопознанное существо в сопровождении «апостолов» движется в сторону одной из больниц. Но, поскольку днём раньше мы опустошили там все склады, никто уже не беспокоился. Однако следующий доклад получился несколько тревожным: тварь вместе со своими миньонами залезла в морг, находящийся на территории больницы.

Я давно заметил – у пришельцев странная тяга к человеческим трупам. И если они, не дай Боже, найдут хоть один – ночные кошмары и психозы нам гарантированы. Чего я, однако не знал, так это того, что тело застрелившегося Фредерика Моррисона не кремировали, хотя на этом настаивали и я, и он в своей предсмертной записке. Впрочем, сдаётся мне, если бы сынишка не нашёл трупа папаши, то забрал бы себе чей-нибудь другой.

Затем «апостолы» начали нападать на наши заставы. Их набеги отличались цикличностью – раз в три дня. Погибших или раненых твари уносили с собой. Если никого поймать не удавалось, они принимались штурмовать укрепления заново, каждый раз всё яростнее. И так до тех пор, пока им опять не попадался кто-нибудь из людей. Нами в буквальном смысле питались – ведь мы оказались единственным источником белка на всём материке. Если человечиной подкрепиться не удавалось, то «апостолы», бывало, перебивались каннибализмом. Но такое случалось редко. Наше мясо нравилось им больше.

Спустя несколько недель мы повстречались с инопланетным ребёнком Фредерика Моррисона. Стычка случилась на одной из окраинных застав, на территории города. Нам навязали ненавистный уличный бой. В плену бетонных джунглей наши автомобили не могли гонять столь же резво, как на открытых пространствах. «Апостолы» до поры этого не понимали, а сейчас вдруг обнаружили сию тактическую хитрость. Что и неудивительно – сегодня с ними был вожак.

Мы могли бы и не заметить его, но кто-то обратил внимание на странную тень, отбрасываемую одним из зданий, и посмотрел наверх. Вслед за его воплем подняли головы и мы.

На тот момент это было самое отвратительное существо, что я когда-либо видел. Правда, в тот день оно предстало передо мной в виде силуэта – чёрная фигура на фоне тусклого солнечного диска. Но я с первых же мгновений запомнил эту рогатую тень.

Он стоял там, наверху, и командовал боем. Командовал, наблюдал и учился. Позже мы узнаем, что это для него «апостолы» уводили в плен стольких людей. Увидим и его жертв – тщательно препарированных и разложенных на мельчайшие детали. И сами ещё не раз станем для него пищей и подопытными животными. Он, сам рождённый от человека, очень любил человечину.

Ну, а пока мы видели лишь очередную тварь, которую нужно прикончить. В сторону здания было сделано несколько залпов из ракетниц, но существо с удивительной для своих габаритов лёгкостью спрыгнуло и дало дёру. «Апостолы» растерялись на миг, но потом, яростно теснимые нами, устремились вслед за хозяином.

С тех пор неведомый урод не подставлялся под выстрелы. Но в каждом бою, когда «апостолы» были особенно хитры, мы знали, что он где-то рядом – наблюдает и командует. Он появлялся, лишь будучи полностью уверенным в своей безопасности. А посылаемые им твари, между тем, продолжали похищать людей.

***

Несколько недель спустя на наш патруль напали. У нас было три машины; я ехал во главе. Местность была открытая, но от того не становилось легче – вместо пустых зданий «Апостолы» затаились под землёй. Они применили новую тактику: дождались, пока мы заедем поглубже, вырвались из подземных нор и взяли нас в плотное кольцо. Сквозь эту стену плоти реально прорваться, если давить одновременно на газ и гашетку. Но трупы «апостолов» амортизируют удары и выстрелы, и ты в конечном итоге рискуешь завязнуть. Что и случилось с нами.

Когда твари запрыгнули на наши машины и принялись рвать двери, мне сразу стало понятно, что этим налётом руководит тот самый монстр, которого мы тогда увидали на крыше – сын Фредерика Моррисона, как мы выясним позже. Только под его командованием «апостолы» могли применить подобные хитрости – сами по себе они были довольно тупы.

Среди шести человек, отправившихся в патруль, я был самим старшим. Остальные, что находились под моим началом, являлись добровольцами из гражданских. Они ещё только набирали опыт. Я их жалел, считал себя ответственным за них. Поэтому решил поступить так же, как незадолго до того поступил мой командир, лейтенант Бёртон.

Я передал команды по рации, а затем, обвешавшись оружием, выпрыгнул из машины. Могу сказать, что я был великолепен. Любой, кто бросается в самую гущу «апостолов», не протягивает дольше десяти секунд. Меня же хватило на целых четыре минуты – ровно настолько, чтобы пробить гранатами брешь в груде вражеских тел и позволить машинам вырваться из оцепления. И даже после их отъезда я смог продержаться ещё немного, пока не кончилась взрывчатка.

Не стану врать – умирать я не собирался. И был во всём этом кураже малодушный расчёт на то, что «апостолы», как это часто бывает, не станут меня убивать, а возьмут живьём. Что ж, я не прогадал. Правда, шрамы от зубов видны на теле до сих пор.

Меня, схватив за руки и ноги, уволокли вглубь прерии. Рядом неизменно маячила рогатая тень.

-4-

Как я не рехнулся? Можно много рассказывать о стальной воле, о крепких нервах… Но, когда я оказался в логове инопланетного отпрыска, спасли меня отнюдь не они.

То, что я видел… Котлованы с горами трупов. Обглоданные человеческие тела. Жертвы странных хирургических операций, которые проводило «звёздное дитя» — некоторые были ещё живы. И, наконец, он сам – плод порочного союза между человеком и тварью из космических глубин.

«Апостолы», подчиняясь его беззвучным указаниям, затащили меня в полуразрушенный сарай и приковали цепями. Под командованием хозяина они становились на удивление умелыми и проворными, умудряясь орудовать передними лапами, как руками.

Мы находились на одной из заброшенных ферм к северо-западу от города. Растения давно высохли, здания пришли в упадок – некоторые были просто захламлены, другие – разрушены и перестроены тварями на свой, только им ведомый лад. На заднем дворе у трупной ямы копошились «апостолы». Их чавканье отчётливо слышалось в мёртвой тишине.

Я полулежал, истекая кровью, и угрюмо озирался по сторонам. Потом ко мне подошёл ОН.

Закатное солнце загородила огромная тень. Донёсшийся голос при всех своих непривычных частотах был на удивление человеческим:

— Пожертвовать собой – это благородно. Но этих людей снова отправят в патруль.

Я сфокусировал взгляд. Делать этого не стоило. Сквозь навеянную отчаянием апатию пробился новый импульс страха – короткий, но очень мощный. К горлу даже подступила тошнота, чего раньше не случалось.

Огромное непропорциональное тело, то ли тёмно-бурое, то ли чёрное. Редкостный урод – словно человеческий торс насадили на бесформенное нечто с крабовыми ножками. У него имелись две мощные, похожие на клешни конечности, а ниже плеч, на боках росли небольшие рудиментарные ручки. Огромные глаза без зрачков, широкий рот щерится частоколом острых зубов. И в то же время это лицо – до ужаса человеческое.

Но отвратительней всего – это сгусток плоти с правой стороны тела. Это самый настоящий человеческий труп, вросший в плоть урода. Я узнал это покрытое язвами, скривившееся в предсмертной судороге лицо – таким я в последний раз видел Фредерика Моррисона.

Завороженный отвратительным зрелищем, я пропустил слова урода мимо ушей и кивнул на труп:

— Это ещё что?

Урод бросил короткий взгляд на мёртвое лицо Моррисона.

— Мой родитель, — ответил он с детской наивностью.

— И зачем он тебе?

— Моё первое вместилище, — сказал выродок. – То, что придало мне форму после рождения. Я бы многое узнал от него, будь он жив.

— Ну и какой тебе толк от него, если он мёртвый? – апатично поинтересовался я.

— Он мой родитель, — отозвался урод. – Я люблю своих родителей.

Я бы засмеялся, если мог. Урод следил за мной с неподдельным интересом. Даже голову набок склонил, как человек.

— Ну и что? – я звякнул цепями. – Живьём сожрёшь? Или сначала препарируешь, как тех, в стойле?

Монстр окинул меня равнодушным взглядом.

— Серьёзных ран нет, — констатировал он. – Тогда я пойду, дел ещё много. Позже поговорим.

И он ушёл, часто перебирая своими крабовыми ножками. «Апостолы», пирующие у трупной ямы, тревожно вскинули головы, а затем побежали вслед за хозяином. Урод и его стая покинули ферму.

Я остался один. Первой мыслью было: «Вот ведь кретины!». Я немедленно попытался освободиться. Но вскоре пришлось признать, что в охране я попросту не нуждался, ибо сбежать не имел никакой возможности. От стены к рукам тянулась толстая цепь, скреплённая самым обычным висячим замком – крепким, как чёрт знает что. Я его так и не сломал.

Это, конечно, вовсе не означало, что я сдался. Напротив, все эти долгие часы, что прошли от полудня до вечера, ваш покорный слуга провёл в бесплодных попытках расшатать болт, на котором держалась цепь. Но это больше смахивало на метания волка в клетке.

В условиях вечного заката трудно сказать, сколько минуло времени. Коммуникатор у меня, само собой, отняли, чтоб не вызвал подмогу, так что часами я не располагал. Однако руки были уже покрыты кровавыми мозолями, я выдохся, а чёртова цепь сидела всё так же крепко. Так что, подобно многим до меня, я бы неминуемо очутился на столе для препарирования, если бы не один ликвидатор.

Парнишка появился внезапно – тощий, грязный, в рваной униформе. Как он освободился и почему был жив – не знаю, могу лишь предполагать. Может, над ним проводили эксперименты. Может, о нём попросту забыли или ослабили надзор. Не знаю. Главное, что он оказался там и был свободен от цепей.

Ликвидатор передвигался мелкими шажками и затравленно озирался по сторонам. К груди он прижимал, словно сокровище, компактный огнемётный ранец. Пульверизатор на шланге волочился за ним.

— Эй! – заорал я, как сумасшедший, и загремел цепью. – Иди сюда! Помоги снять замок!

А парень всё шаркал ногами, ни на что не обращая внимания. Занятый своими мыслями, он продолжал семенить по растрескавшейся земле. И вдруг – чудо: запутался ногой в шланге, идущем к пульверизатору, и уронил ранец. Тот, радостно булькая, покатился прочь и замер в нескольких шагах от меня.

Губы парня задрожали, как у плаксивого ребёнка. Рваными шагами он подошёл к обронённому имуществу, сел рядом и принялся бестолково заталкивать выскочивший конец шланга обратно в гнездо. После нескольких неудачных попыток ликвидатор разрыдался.

— Ну, ты! – рявкнул я, пытаясь привести его в чувство. – Очнись, чтоб тебя! Они скоро вернутся!

Плакса вновь проигнорировал мои слова. Он потратил ещё около минуты, пытаясь собрать воедино огнемёт, а потом с досадой швырнул шланг на землю. Повсхлипывав пару секунд, парень вытащил из-за пазухи нож. Длинное лезвие на миг поймало солнечный отблеск. Ликвидатор посмотрел на него, вздохнул – и перерезал себе горло.

Я впал в такой ступор, что не смог издать ни звука. Только ошалело наблюдал за предсмертными конвульсиями. Единственная польза от этого суицида заключалась в том, что нож, выпавший из мёртвых пальцев, лежал достаточно близко, чтобы я мог дотянуться до него ногой. На протяжении следующих трёх часов я ковырял этим ножом болт в стене. Ценой сломанного лезвия мне удалось-таки расшатать проклятую железку настолько, чтобы вырвать её из бетона – потянув при этом спину.

Ликвидатор-самоубийца к этому времени уже остыл. Я собрал его огнемёт – тот, как ни парадоксально, оказался вполне исправен, и бак был наполовину полон.

Драгоценные мгновения, отведённые на побег, я потратил на поиск живых людей. Но нашёл лишь мёртвые тела – аккуратно вскрытые и разложенные по тканям и органам. Впрочем, мой альтруизм всё же воздался: в раскуроченном хлеву был припаркован боевой автомобиль. Пусть он, подобно трупам в доме, был препарирован – без дверей, капота и пулемётов – он всё же был на ходу, а большего и не требовалось.

И нашёл я его, чтоб он треснул, вовремя. Ибо космический выродок со своей свитой уже возвращался. Они появились на дороге поодаль – стая скачущих тварей и высокая тень над ними. Я в это время, чертыхаясь, пытался раскочегарить машину без ключа.

Мне удалось замкнуть провода, мотор заработал. Я пустил автомобиль прямо в огонь. Двигатель ревел, как берсерк перед атакой, и я, кажется, кричал вместе с ним. Машина врезалась в гущу вражьих тел, раскидала их в стороны. Один из «апостолов» запрыгнул на крышу и сунул морду в салон. Острые зубы впились мне в сгиб локтя левой руки. Повинуясь импульсу боли, я рефлекторно рванул руль; автомобиль занесло, и тварь по инерции улетела куда-то в сторону, всё ещё сжимая в зубах кусок моей плоти.

Та ещё была поездка… Но я вырвался. Машина, свободная от дверей и оружия, гнала ещё быстрее, чем обычно. Все они – и свора хищников, и их уродливый хозяин – остались далеко позади.

Я продолжал исступлённо нестись по шоссе, не обращая внимания на боль и льющуюся ручьём кровь. Из ступора меня вывела ожившая рация – пожалуй, единственный уцелевший прибор из электронной начинки автомобиля. Я застыл в предвкушении, ожидая услышать кого-нибудь из патрульных. Вместо этого прозвучал знакомый, слегка дребезжащий голос:

— Эй, перехватчик. Куда едешь? На ваших машинах стоят маяки, ты ведь знаешь. Я вижу, где ты. И мы тебя найдём. Не сбежишь.

Температура внутри меня достигла критической точки. Слишком многое пришлось вынести, что промолчать. Котёл с кипящей смолой, наконец, опрокинулся, и ярость выжгла боль, усталость, страх. Я ударил по тормозам; машина с визгом пролетела несколько метров по асфальту. Окровавленными пальцами я схватил рацию и заорал:

— Ну так приходи! Приходи, я жду! С пламенным нетерпением, мать твою, жду!

При слове «пламенным» я пнул бак огнемёта. Повисла тишина. Крупная капля крови сорвалась с моей руки и с отчётливым стуком упала на пол.

— Я убью тебя, — мой голос, обычно высокий, стал похож на волчий рык. – Разорву. Своими руками. За всех, кого ты погубил. И, клянусь, тебе будет больно.

Моя сорванная глотка исторгла сумасшедший крик:

— ОЧЕНЬ БОЛЬНО! – и я грохнул рацию на место.

Ответа так и не последовало. Но я очень надеялся, что мои слова дошли до адресата. Потому что я собирался претворить их в жизнь.

-5-

Нас кидала судьба прямиком на флажки

Рвали в клочья загонщиков пули

Но всегда смерть свою мы встречали в клыки

Чтобы нас, не дай Бог, не надули

Те, кто волею слаб и чьи души легки

Не подходят и близко к лесам

Там отчаянной воли слепые щенки

Страх внушают откормленным псам

Жан Сагаде́ев

Мне часто пытались вменить, будто я превратился в зверя. Те, до кого не дотянулись мои длинные руки, потом выли в унисон о моих зверствах. Правда, всем этим крикунам я могу припомнить куда бо́льшие грехи – и не один десяток трупов. Впрочем, их можно понять: правосудие они могут обмануть. Меня же… Преступлений я не забываю.

Что ж, в тот день, когда я сбежал от космического выродка, я действительно стал зверем. Всё это напоминало ритуал. То, что я кричал в рацию, стало клятвой. Машина стала кровавым алтарём. И моя плоть – жертва для церемонии перевоплощения. Когда я отсёк себе левую руку, моя человечность ушла вместе с ней.

Сгиб локтя – там, где меня укусил «апостол» — почернел и воспалился. Я знал, что будет дальше: заражение перекинется с руки на тело, наберёт силу – и я буду долго умирать в лихорадке. А путь до базы предстоял неблизкий. Хотя не думаю, что там бы мне оказали квалифицированную помощь. Поэтому я сделал всё то же, что сделали бы и они – положил руку на крышу машины, замахнулся сломанным ножом. Так что можете не рассказывать мне о боли. Я честен: моя ненависть жжётся в обе стороны. Прежде чем ударить другого, я бью себя. Я не жалею других, потому что и себя не жалею. И, думаю, только поэтому я остался чист перед самим собой.

Как бы ни ветвилась судьба, сколь ни была бы близкой смерть, мне выпал удел пережить болевой шок. Я смог очнуться. И после долгой поездки я вернулся в родной стан – весь в крови, с обожжённой культёй вместо левой руки.

Полагалось лечиться в покое. Но вместо отдыха мне достались только обезболивающие таблетки и скандалы – цена за возможность остаться в ударном отряде. Первые два дня я ругался с Типтоном на чём свет стоит. Он уже всё решил и не собирался сажать калеку за руль боевой машины. Однако я был неумолим и победил. Не в последнюю очередь потому, что на заставу снова напали сепаратисты.

Пока снаружи гремели выстрелы и звенела сталь, я не собирался отсиживаться. Пусть одной руки уже не было, но оставалась ещё и вторая. Так что я, не колеблясь, вышел с оружием наготове. Мой первый противник злорадно улыбался – в калеке он учуял лёгкую мишень. Как же он кричал…

Среди гущи сражающихся людей особенно выделялся один – вопил громче всех, бил подло и насмерть, нападал со спины. На лице читался подлинный восторг, ему очень нравилось то, что он делал. Так что наша встреча была неминуемой. Правда, он всё-таки смог улизнуть с остальными, когда начал проигрывать. Тем самым он продлил свою жизнь на пятнадцать минут – пока мы не догнали их на своих машинах. Я оставил за собой право прикончить этого любителя ножей. Один на один он оказался так себе. Его голову мы отправили в стан сепаратистов с уцелевшими налётчиками. Это – и несколько жестоких карательных рейдов, возглавленных мной – успокоило наших буйных соседей надолго. Я же сохранил место перехватчика.

Но дальше всё пошло ещё круче. Когда сепаратистская фракция испуганно забилась под камень, мы вплотную занялись инопланетными отбросами. Своего обещания я не забыл. И уже спустя неделю после моего побега начались наши знаменитые налёты на «апостольские» логова, после наречённые прессой «нападениями железных зверей». Я всегда был в авангарде, моя машина неслась впереди всех. И пламя моего огнемёта стало нашим флагом.

Не знаю, почему мы не устроили столь жесткой расправы раньше. Возможно, нам мешала грызня с сепаратистами. Возможно, до поры мы были заняты внутренними проблемами на своей территории. А может, просто не было никого достаточно злобного, способного начать войну по-настоящему. Но вот пришёл я. Я рвался в бой, сражался без перерыва, и за мной, словно в воздушную яму, затягивало и других бойцов. Эти люди, что обычно отсиживались за баррикадами, внезапно стали клыками своры «железных зверей», сожравших в итоге и Тёмную Мать, и её выродка.

Со мной был одноглазый Коул – неустрашим, как всегда. Мы, дуэт инвалидов, считались лучшими бойцами из всех «железных зверей». Впрочем, здоровые тоже не отставали. Чего стоил один лишь Грег по кличке «Кабан» — так его прозвали за пронзительный визг, издаваемый движком его мотоцикла. Он и его подразделение мотоциклистов, казалось, были обречены на верную смерть в первые же дни. Но «байкеры», как выяснилось, сеяли хаос не хуже нас, перехватчиков, и при этом умудрялись оставаться в живых. Кабан всегда был в самой гуще – нарезал круги, давил, стрелял, выжигал. Наверное, злее него был только я.

Война набрала обороты. Не в последнюю очередь от того, что мы, перехватчики, давили всё сильней и яростней. В нас пробудилась сила. Думаю, мои люди просто поняли, что нет хуже чудовищ, чем они.

***

Когда захваченная нами территория стала слишком большой, потребовались дополнительные источники воды и фабрики продовольствия. Всё это мы отобрали у соседей-сепаратистов. К тому времени мы настолько их запугали, что объекты достались нам практически без боя. Я не стал зверствовать и позволил убежать тем, кто хотел. В результате мы без крови получили требуемое и, что немаловажно, увеличили вероятность того, что сепаратисты пойдут на попятную и начнут мирные переговоры.

Но стоило мыслить глобальнее. Все эти драки были всего лишь полумерой, в то время как мы нуждались в настоящем, сильном ударе. Прежними темпами война растянулась бы ещё на два года, и, думаю, в конце концов мы бы попросту истощили людские ресурсы и проиграли.

Понимал это и Типтон, превратившийся в нашего военного диктатора – наверное, самого либерального из всех. Когда я заявился к нему со своим планом, он не стал выпучивать глаза и отправлять меня в карцер для свихнувшихся. Вместо этого он грустно посмотрел на меня и спросил:

— А оно того стоит?

— Приблизит победу на год минимум, — заверил я.

Типтон задумался и принялся потрошить сигаретную пачку.

— Что будет с климатом? – поинтересовался он. – Речь идёт о целом море, Винсент.

— Ребята из экологической команды говорят, что ничего серьёзного, — ответил я. – Температура регулируется искусственным солнцем, испарённая вода тоже никуда не денется – уйдёт в накопители и вернётся в наши установки. Если хотите, можно потом устроить хороший ливень и всё восстановить.

Типтон усмехнулся, решив, будто я пытаюсь его подбодрить.

— Да уж, ты на полумеры не размениваешься, — резюмировал он. – Хотя и выбора-то у нас нет.

Он махнул рукой:

— Ладно, будь по-твоему. Я отдам нужные распоряжения. А ты начинай планировать операцию.

***

Так, с разрешения Типтона в наших самопальных лабораториях началось строительство серии баллистических ракет. Здесь я вновь убедился в чудовищности рода людского – кто ещё способен смастерить на коленке действующее оружие массового поражения?

Может, оборудования и сырья имелось немного, зато в нашем распоряжении оказались светлые умы инженеров, не успевших два года назад эвакуироваться из-под купола. Я никого в жизни так не баловал (кроме, разве что жены и детей), как эту команду яйцеголовых – выполнял любой их каприз, совал голову тигру в пасть, лишь бы достать требуемое. А добывать приходилось многое… Ни в жизнь не забуду рейда на склад стройматериалов за огнеупорным пластиком. Тогда я чуть не лишился второй руки и по возвращению вшил в свою кожаную куртку металлические пластины. В дальнейшем это оказалось одним из самых мудрых решений, что я принимал.

При нашей горячей поддержке, спустя несколько месяцев, строительство было завершено. На складах выстроились в ряд пять ракет – каждая весом в 12 тонн. Дело оставалось за стартовыми площадками.

Примерно в это же время у фракции пришельцев появилась воздушная разведка. Выродок Тёмной Матери тоже вовсю готовился к войне. В налётах на логова тварей мы не раз замечали новых, непохожих на прежних, «апостолов». Это служило дополнительным стимулом к действиям. Либо мы, либо они.

Отпрыск Фредерика Моррисона учился быстро, но, слава Богу, исключительно эмпирическим путём. Поэтому он так и не понял, что же мы строим. Однако пристально наблюдал – до тех пор, пока мы не начали отстреливать «летунов». Теперь, для контроля за воздушным пространством пришлось создать отдельные отряды и вооружить их крупнокалиберными винтовками.

К счастью или нет, но в результате долгих боевых действий обе наших фракции оказались колоссами на глиняных ногах. Мы начинали испытывать демографический кризис, а они столкнулись с проблемами питания. «Апостолы» по-прежнему похищали людей, однако их добыча в последнее время стала столь скудной, что каннибализм в стаях достиг своего пика. Апостолы жрали раненных, стариков, трупы или просто тех, кто послабей. Самки поедали своих детёнышей. Мы откровенно злорадствовали, поскольку и у нас с людьми становилось негусто. Конечно, в экстремальных условиях вспыхивали сильные чувства, люди женились, у них рождались дети – но этого было недостаточно. В месяц мы теряли до двадцати человек. Поэтому войну нужно было прекратить как можно скорее.

Перед нашей «стаей железных зверей» встала последняя, самая главная задача – выявление. Оружие у нас имелось, дело оставалось за целями. И нам во что бы то ни стало требовалось определить местоположение Тёмной Матери и её выродка.

-6-

Операция «Найти и уничтожить» началась на двадцатый месяц заточения под куполом. К тому времени мы отвоевали себе весь город и потеряли почти половину людей.

Стояло утро, но, поскольку солнце остановилось многие месяцы назад, ранние часы ничем не отличались от полуденных или вечерних. Царила прохлада, воздух был, как всегда, свеж. В те мгновения мне было даже… хорошо.

Нас, как всегда перед выездом, провожали друзья и родственники. Коул о чём-то вполголоса разговаривал со своей молодой женой Авелин. К Грегу пришла младшая сестра, принесла ему свёрток с едой. Проводить нас явился ещё один «женатик» – Скай со своей бывшей сиделкой Офелией. Не спрашивайте меня, как он умудрился её окрутить.

Я же собирался в одиночестве – личную жизнь, в отличие от друзей, я не обустроил, а родственников не имел. Однако вскоре ко мне подкатил Скай с супругой, а чуть позже заявился и Коул.

— Я уже знаю: где бряцает железо, там и Винсент, — Офелия хихикнула.

Скай посмотрел на мою бронированную куртку с уважением:

— И не тяжело?

Я осклабился:

— С рукой было тяжелее.

Мой юмор уже не раз ставил людей в тупик. Но, к счастью, и Скай, и Офелия давно знали мою несдержанность и не восприняли эти слова всерьёз.

— Это ещё что, он себя ещё и оружием обвешивает, — сказал Скай Офелии. Та вновь издала кокетливое «хи-хи».

Настала пора выдвигаться. Я разделил нашу «стаю» на четыре отряда и, разложив маршруты веером на карте, разослал их в разные точки. Для себя я выбрал средний, чтобы, в случае чего, иметь возможность одинаково быстро добраться до любого места столкновения. По правде говоря, я надеялся, что столкнусь с космическим выродком лично, но, как всегда, пролетел мимо кассы.

Мы разъехались по четырём разным дорогам, уходя всё дальше в нейтральную территорию. Моя колонна мчалась прямо на солнце. Я усадил за руль Коула, а сам развалился на пассажирском сидении и предался ленивым размышлениям. Мне даже удалось заснуть. Но затем Коул заскучал и издал монструозное «АПЧХИ!!!», от которого задребезжало бронестекло и затряслись сидения. Во сне «апостол» как раз отгрызал мне вторую руку. Одновременно с чихом Коула в сновидении бухнул взрыв, и я подпрыгнул, шарахнувшись головой о потолок.

Коул захихикал. Будь у меня левая рука на месте, врезал бы ему по морде. Вместо этого я кинул в него термосом, что Авелин дала ему в дорогу. Железка, столкнувшись чугунным лбом Коула, издала весёлое «бум». Коула это рассмешило ещё сильнее.

— Да ладно, не дуйся, — сказал он. – Сам говоришь, что нельзя спать на работе.

— Я планировал, — огрызнулся я и уставился на дорогу.

Коул издал лошадиное ржание, которое считал смехом.

Как бы мне ни хотелось заехать ему в ухо, впоследствии пришлось признать, что Коул был прав. Может, он сам того не знал, однако разбудил он меня вовремя. По крайней мере, вызов по рации не застал меня врасплох.

— Эй, вожак, — позвал меня ленивый голос Кабана. Грег с одинаковой интонацией поздравлял с днём рождения и объявлял о похоронах. – Тут апостолы частят, помногу.

— Что значит «частят»? – переспросил я.

— Ну, бегают вдалеке, зырят, — отозвался он неопределённо. – Будто засаду готовят.

Будь я спросонья, сразу же заорал бы и послал все отряды Грегу в помощь. И завалил бы всю операцию. Однако шестерёнки в голове уже успели разогнаться, так что на нитке между ушами, заменявшей мозг, могло уместиться мыслей побольше, чем одна.

— Когда они готовят засаду, их не видно и не слышно, — сказал я. – Не дрейфь, Кабан. Нас отвлекают.

— А ты уверен? – спросил Грег всё тем же равнодушным тоном.

— Уверен, — отрезал я. – Да и потом, кому будет хуже, если на тебя устроят засаду: тебе или им?

— Ты крутой, шеф. Хочу быть таким же, когда вырасту, — сказал Кабан и отключился.

Спустя пятнадцать минут на Кабана и его банду напали. Но атака, как я и ожидал, кончилась, не успев начаться. Зато на парней, что находились северней нас, обрушился настоящий шквал. В принципе, вражеская тактика была хороша: отвлечь три отряда и разгромить четвёртый. Затем отвлечь два отряда и уничтожить третий… И так далее. Но такими ухищрениями выродок лишь выдал своё присутствие. И я тут же ринулся в атаку.

Наши автомобили покрыли расстояние за пять минут, мотоциклисты – и того меньше. Мы явились на помощь четвёртому отряду, и вскоре наши пулемёты кричали в унисон. Клянусь, машины иногда буксовали в насыпавших гильзах. Капот нашего с Коулом автомобиля стал белым – в цвет вражеских кишок. Уши заложило от треска и грохота. Нас окружали вновь и вновь, и каждый раз мы прорывали оцепление. Это напоминало борьбу с морскими волнами. Наши небольшие поисковые отряды, собиравшиеся с расчётом на мобильность, были попросту не готовы к крупному бою.

Вскоре пять машин оказались выведены из строя, а баланс так и не сдвинулся в положительную сторону. Стояло ясно, что пора менять тактику. Я дал команду на рассредоточение.

Наши отряды разлетелись в разные стороны, а стая инопланетных тварей предстала перед нелёгким выбором, за кем же погнаться. На победу я не рассчитывал, однако надеялся, что вражеский командир догадается отступить. Брать нас на измор было чревато собственным истощением. Похоже, эта мысль всё-таки посетила его уродливую башку, и обошлось без крайних мер. В битве был сделан перерыв.

Потери составили пятнадцать человек. Не стану лицемерить и говорить, будто их гибель не была напрасной, однако признаю, что мы вырвались малой ценой, когда как могло быть куда хуже. И, самое главное – мы преуспели в выявлении. Я знал, где эта тварь – пусть не с точностью до сантиметра, но всё же достаточно, чтобы пустить ракеты.

Теперь уже не было нужды в легионах вооружённых солдат. В следующие часы ответственность ложилась лишь на одного человека – меня. Не скажу, что это решение далось легко. И не скажу, что его поддержали с энтузиазмом. Но все были согласны, что сотням нет нужды гибнуть там, где может умереть только один.

Итак, я остался посреди прерии с машиной, грудой оружия, рацией и поверхностными познаниями в артиллерии. Но, как не раз показывала история, дурак с ракетными арсеналом может наворотить больше, чем умный человек с пустыми руками.

***

Когда Типтон год назад собирался уволить меня из перехватчиков, основным его аргументом было то, что я якобы неспособен управлять машиной с одной рукой. Но он оказался неправ – экстремальная езда давалась мне по-прежнему легко.

Однако сейчас я не выписывал никаких кульбитов. Напротив, мой автомобиль ехал медленно и мягко – гнать было уже некуда. Я знал, где находится цель, и впервые мои руки (ну, или рука) оказались достаточно длинны, чтобы не бросаться в рукопашную. Этими мгновениями хотелось насладиться сполна.

Машина остановилась на возвышенности, откуда отлично просматривалась равнина. Далёкий горизонт ощерился зубами высотных домов – это был один из городов, ныне не принадлежащих людям.

Я уселся на капот автомобиля, приложил бинокль к глазам. В обманчивой тишине шелестела сухая трава. Равнина и город казались пустыми; но в десятикратном увеличении было видно, как среди зданий снуют серые тела.

На бескрайнем небесном полотне, тронутом закатным румянцем, кружили чёрные точки – летучие твари, «воздушный патруль». Я улыбнулся им благодушной улыбкой мясника.

— Скай, как слышно? – я поднёс рацию к губам.

— Сносно, — ответил Скай.

— Вот и славно, — я снова приставил бинокль к глазам, зажав рацию между колен. – Готов к пуску?

— Только скажи.

— Пеленгуешь мой сигнал?

— Да.

Я помедлил, сверяясь с разметкой бинокля.

— 4-4-14, Скай. Выжигай дотла.

— Ключ на старт, — отозвался Скай. Что-то щёлкнуло. – Пуск. Ты бы спрятался, Винсент.

Я послушно сел в машину и закрыл дверь. Ракеты появились через двадцать секунд: два чёрных метеора, неуловимые тени в небе. Потом земля дрогнула и зашлась в тряске. От вспышки едва не выжгло глаза; горизонт превратился в сплошную белую линию, здания утонули в пламени. Взрывная волна раскатилась по равнине, мощным толчком расшвыривая пыль и траву. По лобовому стеклу машины застучали горячие комья земли.

Когда всё улеглось, мне открылся объятый пожаром горизонт и выжженная до черноты равнина. Сажа медленно оседала на капоте.

— Эй, — голос Ская вывел меня из прострации. Я вздрогнул и отвёл взгляд от горящего города. – Винсент, не молчи. Если ты сгорел, Коул меня с дерьмом съест.

— Всё хорошо, Скай, — хрипло ответил я. – Ты просто умница.

«Воздушный патруль» подобрался ближе. Теперь они кружили над машиной, опускаясь всё ниже. Одна из тварей спикировала. Она грохнулась на капот автомобиля бесформенным пятном, поджала крылья и ткнулась рылом в лобовое стекло. Злобные красные глазки в упор смотрели на меня. Ни визга, ни слюней, ни царапанья – молчание, лишь белые зубы скалятся в подобии усмешки. Скудное сознание твари находилось сейчас в чужом владении. Её глаза сейчас были глазами другого существа, находящегося за несколько километров от меня. Инопланетный выродок был ещё жив.

***

Возмездие оказалось жестоким. Поредевшие в адском огне легионы выбирались из горящих зданий, бежали по заволоченным дымом улицам. Они неслись по чёрной, покрытой пеплом земле – с опалёнными до мяса шкурами, исторгая хриплые вопли из обожжённых глоток. Израненные, мчались во весь опор; некоторые, не выдержав гонки, падали замертво, прямо на бегу.

Но даже сейчас их – горящих заживо и умирающих – было много, и злость их не унималась огнём. Обугленные полчища стремительно пересекали равнину, оставляя за собой  шлейф из мёртвых тел. Их решимость не ведала границ, ничто не могло её потушить. Только смерть. Или я.

Генератор ненависти зарычал в унисон с двигателем. Колёса бешено завращались, разбрасывая землю; машина сорвалась с места с диким рёвом. Если бы твари умели читать, то последнее, что они увидели бы перед поцелуем с бампером – это надпись на капоте: «Тяжёлый металл».

Я врезался в гущу горелых тел. Они встретили меня яростно, со всем своим диким напором, тупой звериной злобой. Но что это могло противопоставить моей ненависти? Может, это и звучит слишком претенциозно, но вам следует понять одну вещь: даже в пылу сильных чувств я никогда не действовал без расчёта. Можно сказать, что я лукавил. Однако моя ненависть была подлинной. И что может сравниться с ней силой, когда она подкреплена целенаправленностью, пулемётами и массой в полтора тоннами металла?

В прериях дожидались команды мои «железные звери». И, когда я спустил их с цепи, вся равнина огласилась рёвом моторов. Оставляя за собой пыльные шлейфы, автомобили мчались навстречу обугленной стае. Мотоциклисты неслись следом, выжимая из двигателей всё возможное.

Стена плоти столкнулась со стеной металла. В воздух, словно адский салют, взлетели куски костей и мяса; кровь обрушилась с неба густым ливнем. Повсюду был огонь.

-7-

У «апостолов», чьи хрупкие тела вынуждены были противостоять нашим бронированным машинам, имелось только два способа борьбы: либо перевернуть автомобиль, как черепаху, либо, пользуясь недочётами конструкции, выдрать двери и сожрать водителя.

Много лет я так и объяснял свою тогдашнюю аварию: «апостолы» опрокинули мою машину, и дальше я вёл бой на своих двоих. Но всё это время я лгал – лгал, потому что боялся признаться и себе, и другим, что моя беспечность стоила жизни пяти бойцам. Что ж, раз этот рассказ – моя исповедь, то я хочу быть честным до конца. И, обличая врагов, я ничего не скрою о себе.

Правда в том, что я перевернулся сам – закономерный результат быстрой езды по дымным улицам. Колесо наскакивает на какой-нибудь обломок – и вот ты уже летишь кувырком. Падение, конечно, вышло жёстким, но я был пристёгнут, так что сильно не расшибся. Однако машина смотрела брюхом вверх. Я был один, а «апостолов» — много.

Два экипажа, заметив моё фиаско, подоспели на помощь. Но автомобиль в уличных боях превращается в неуклюжее существо, уязвимое для любых атак. Земной Доминион в таких случаях посылал в населённые пункты мобильных пехотинцев в специальной броне. У нас же выбор был куда скуднее: либо голая шкура, либо машина. Поэтому я и запретил мотоциклистам въезжать в посёлок.

Единственным залогом выживания здесь было движение. И я, и ребята нарушили это правила – и пощады нам не дали. Твари блокировали машины, вырвали двери… Как и все «железные звери», мы сопротивлялись яростно, беспощадно. Но в живых остался только я – только потому, что стрелял тварям в спину, пока те рвали на куски моих друзей.

Не такой судьбы я желал для них. Никто из них не заслужил роль приманки. Можно, конечно, убеждать себя, что так сложились обстоятельства, однако я знал, знаю и буду знать,  что гибель этих пяти человек только на моей совести и больше ничей.

Но негласное правило жизни гласит: вину перед мёртвыми не искупишь. И, если ты остался жив, то живи дальше. Подчиняясь этой философии, я продолжил свой бой. И никто – повторю: никто – из этих тварей не успел насладиться своим победным пиром. Я разнёс их всех на куски, никого не оставил в живых. Когда стихли последние выстрелы, когда в клубах дыма никто больше не метался и не визжал, я вновь оказался в мире, который вскоре станет привычным для меня: запах гари, огонь, кровь. Прямо как два года назад, когда горел мой родной город, а я стоял с огнемётом в руках.

Вызвать помощь я так и не решился. Терпеть не могу поговорку «Что ни делается – к лучшему», но в тот раз всё сложилось именно так, как надо. В одиночку, без машины, я был сильнее, чем могло показаться.

Давно замечено, что в глобальных катастрофах всегда выживают мыши и тараканы. Так вот, я оказался тем самым тараканом, что заползает в самые узкие щели и прячется от бушующей стихии. Это, конечно, только в сравнении – на самом деле и на мою долю выпадали противники, хотя большая часть «апостолов» пыталась сейчас выпотрошить машины перехватчиков к северу отсюда. Мне же доставались редкие экземпляры, которые сразу же знакомились с горячим свинцом. «Апостолы» не так уж и страшны, если не подпускать их близко.

За попытку рискнуть и сунуться в город пришлось отвечать не только мне; пережившие бомбёжку твари по-прежнему сопротивлялись. Их, увы, было всё ещё достаточно, чтобы убивать нас. И, поскольку взять меня в плен не удалось, космический выродок со своей сворой отыгрался на другом парне – очередном бедняге, которого, словно сардину из консервной банки, выдрали из машины. Уроду позарез требовалось знать, что это за новое оружие – огонь с небес. И потому людей брали живьём.

Нам удалось отследить маяк того парня, пусть и недолго. Потом пеленг оборвался, однако примерный район поисков был уже обозначен. Лелея призрачную надежду на спасение пленника, я отказался от орд ревущих машин и принял решение в пользу себя одного. Перехватчики, налетающие всей сворой, заметны издалека. Я же мог подойти с другой стороны, к тому же был один – а значит, и время незаметного передвижения тоже увеличивалось. И ещё – там, где был пленник, был и ОН. Спугнуть его (а уж тем более упустить) я никак не мог позволить. Так что я остался один в городе – однорукий, бряцающий железом рыцарь ржавого возмездия.

 «Звери» оцепили посёлок. Теперь уже никто не мог уйти незамеченным. Сбежать от нас было невозможно. И поэтому я смеялся, когда шёл на дело. Да, смеялся – пусть большего сделать пока и не мог.

***

Тот, кто видел город после бомбёжки, поймёт меня сразу. Вспомнит сгоревшие дома, дым. Вспомнит пепел на ветру. Вспомнит тот невыносимый жар.

В этом филиале ада я был один – сосуд мировой боли, сплошные кровь, пот и усталость. Здесь каждый шаг как подвиг, ведь бронированная куртка гнёт к земле, а на плечах ещё килограмм двадцать оружия. Респиратора нет, дым лезет в ноздри. Голова болит, как с сильного похмелья. Но силы ещё есть.

Я перебирался с обломка на обломок, карабкался. Прыгал, падал, вставал и снова прыгал. Моё кряхтение и бряцанье куртки не мог заглушить даже мощный рёв пожара. Когда ты весь в металле, ни о какой маскировке не может идти и речи. Но Бог с ними, пусть меня заметят. И пусть решат, что я – очередная заблудшая душа.

Победа была наша. Я знал это, чувствовал нутром. Мы обошли всех в гонке вооружений. Небо принадлежало нам. И не было такого места, куда бы мы не смогли ударить.

Наш ракетный удар разметал вражеские боевые порядки; разрозненные группки «апостолов» уже не несли той угрозы, что раньше. Легионы смерти превратились в стаю замученных, полуживых зверей. И их лидер сейчас прятался за горелыми телами своих миньонов, коротая последние часы. Может, он и признал бы поражение. Только пощады ему всё равно бы не дали.

Меня заметили. В дыму замелькали тени, ветер донёс вместе с рёвом пожара цоканье когтей. Кто-то тяжело задышал у меня за спиной.

Они прыгнули с трёх сторон. Пламя огнемёта встретило их раскалённым залпом – настолько горячее, что даже их звериная ярость шипела и плавилась. Неважно, сколько пришло врагов. Огнемёт всё равно не спросит.

Я продолжал идти, создавая новые пожарища в горящем городе. Короткие залпы выкуривали зверей из засад, превращали их в живые факелы. Когда бак огнемёта опустел, я бросил его и снял с плеча многозарядный гранатомёт. У меня ещё имелось что сказать. И аргументы были просто взрывными.

За те два часа, что мои ботинки топтали горячий асфальт, я истребил противников больше, чем за последнюю неделю. Когда враги ослаблены и разрозненны, а ты с головы до ног увешан оружием, то их численность уже не имеет значения. Важно лишь, чтобы тебе хватило боеприпасов. Это стало одним из моих правил на долгие годы вперёд – патронов должно быть много.

Дым густел, жар усиливался. Я заходил всё глубже – слишком усталый, чтобы колебаться и испытывать страх. Я собирался сделать то, что должен был сделать. Будет ли жив тот парень, буду ли жив я – неважно. Существенно лишь наше дело. И если космический выродок убьёт пленника, то этим лишь сделает свою смерть мучительней. Я об этом позабочусь.

***

Я по-прежнему считаю, что нет противника страшнее человека. «Апостолы» были злы и не боялись смерти, но и мы обладали теми же качествами. И, если в скудных звериных мозгах не было ни капли понимания своего предназначения, то люди знали всё без чужих приказов. И им не требовалось говорить, что нужно делать. Этого космический выродок не понимал, за что и поплатился.

Покойный Роджер Янг был слаб телом и здоровьем, но, на мой взгляд, разница между тощим и мускулистым заключается лишь в том, что последний станет для «апостола» более сочным обедом. А вот решимость и полная беспощадность к самому себе – вещь, по разрушительности сравнимая с атомной бомбой.

Угодив в плен, Роджер решил всё с самого начала. Некоторые из нас, когда их окружали, пускали себе пулю в лоб. Однако Янг стреляться не стал, а заготовил несколько гранат – из тех, что по размеру не крупнее зажигалки. Он знал, куда его отведут, и как он распорядится своими запасами.

Я услышал, как он подорвал себя. Грохот взрывов разнёсся на несколько кварталов вокруг. Я пошёл на этот звук. Хоть мы с Янгом никогда и не общались, но в тот день между нами всё же имелось родство: готовность умереть, стремление довести всё до конца… и ветер в карманах. К тому моменту, как я добрался до места кровавой развязки, у меня оставались лишь одна граната в гранатомёте и половина автоматного рожка. Последней очередью я скосил обгорелого «апостола», который хрипел и харкал собственные внутренности. На этом противники закончились. Теперь в городе нас было только двое.

От Роджера Янга ничего не осталось – разве что сажа на асфальте и несколько обгорелых лоскутов одежды. Но в своей последней попытке прикончить врага он смог всё-таки лишить инопланетного выродка одной из действующих рук. Конечность валялась неподалёку и всё ещё отвратительно извивалась, как отброшенная крабом клешня. Я пнул её и пошёл дальше.

Ещё до того, как за пеленой дыма замаячил рогатый силуэт, я услышал частый перестук коротеньких ножек. Я зашаркал следом, как подыхающий волк. Усталые ноги гудели и подчинялись с трудом, но я беспощадно подгонял себя вперёд, собирая в кулак оставшиеся силёнки. Чёртова куртка, звякающая при каждом шаге, давила на плечи.

Я набрал в грудь воздуха и свистнул – пронзительно и мощно, как не получалось никогда раньше. Эхо раскатилось по задымленной улице. Урод остановился и оглянулся через плечо. Я выстрелил.

Если люди могут умереть от косоглазия, то я имел все шансы на подобный конец. Так стреляют, наверное, только слепые. Ничего особенного, на самом деле, но, когда наступает решающий момент, любое отклонение может стать роковым. И я не промазал лишь чудом – снаряд увело куда-то влево, но он всё же угодил в цель.

Взрыв, облако дыма. Шкура у этого урода, конечно, была каменной – иначе как он умудрился выжить после наших с Янгом взрывных шуток? Но граната есть граната, и своё дело она сделала. Может, я этого и не планировал, однако столь неудачное попадание всё же лишило урода второй действующей конечности.

Полуклешня-полурука монстра разлетелась в клочья, оставив после себя судорожно подёргивающуюся культю. Урод засеменил куда-то вбок, как настоящий краб, скребя брюхом по асфальту. Я наблюдал – вдруг сдохнет? Но нет, даже крови не пролил ни капли. И, что самое странное, за всё это время выродок не издал ни звука – ни крика, ни стона. Только пыхтел, как паровоз. Хотя и я после своего пешего вояжа дышал так же.

Наступила немая сцена. Мы молча стояли друг напротив друга. Урод смотрел, не мигая; рудиментарные ручки на его торсе судорожно сжимали и разжимали короткие пальцы.

— И что теперь? – проскрипел он.

Чтоб мне провалиться, если я знал, что ответить. Будь в запасе ещё хоть пуля, то даже не стал бы языком чесать – выстрелил бы в эту рожу, и всё. Я скривился и бросил бесполезный теперь гранатомёт. Монстр проследил за этим движением удивлённо, но, поняв, в чём дело, расплылся в торжествующем оскале. Мне тут же захотелось пнуть его прямо в эти зубищи – с размаху, выбить одним ударом.

Мы сверлили друг друга взглядом, как ковбои в вестерне; разве что револьверов ни у кого не было. Ситуация сложилась идиотская – драться надо, но нечем.

Выродок соображал быстро. Пусть он и не читал ничего вроде «Искусства войны», но природной смекалкой постиг все необходимые премудрости. И, как и полагалось в подобной ситуации, он попытался меня заболтать.

— Боишься? – урод улыбнулся почти ласково.

Рога-антенны на его уродливой голове зашевелились – он искал «апостолов» в зоне досягаемости. Но если рядом кто-то был, он бы уже пришёл.

Ответа с моей стороны не последовало. Я не был напуган, скорее растерян – и искал способы спровадить эту образину на тот свет. Ну, а ещё было интересно, к каким доводам он прибегнет, лишь бы я этого не делал. Не пощады же станет просить.

Урод оказался на редкость нахален:

— Раз уж ты безоружен… Я могу тебя отпустить. Тебе везёт уже во второй раз, заметь.

Настроения на смех не было, однако меня пробрал хохот. Такая детская непосредственность заслуживает аплодисментов.

Урод склонил рогатую башку чуть вбок. Снова жест, взбесивший меня – как и внимательный, изучающий взгляд коричневых глаз. Уже тогда, подспудно, я догадался о природе этих существ. Проникнуть, изучить. А затем поглотить, как эта тварь поглотила труп Фредерика Моррисона. Как и любой прирождённый убийца, он просто не видит иных вариантов.

— Я знаю, что ты смог убедить тех людей, что живут к северу от вас, на мир… — начал урод.

— Намекаешь, чтобы я тебя отпустил? – я осклабился. – Забыл обо всём и отпустил, да?

Теперь настал его черёд скалиться.

— Ты не понял, детёныш, — пророкотал он низким голосом. – Я намекаю на то, что выбор у нас небогатый: либо ты приказываешь своим слугам уйти, и я сохраняю тебе жизнь, либо я беру тебя в заложники. Вскрою тебя так, чтобы ты уже не мог ни ходить, ни говорить. И ваши врачи тебя не заштопают. Умирать ты будешь долго.

Эти слова сплющились, как пули о бронежилет, не оказав никакого эффекта. Слишком уж много я слышал подобных речей от тех, кого загонял в угол. Чего они только ни говорили, чем только ни угрожали...

Я вытащил из кармана куртки кастет и поудобнее пристроил его в кулаке.

— Сейчас у тебя уже никого нет в заложниках, — сказал я. – И единственное, что удерживает меня от того, чтобы не свистнуть своих ребят – это то, что я сам хочу тебя убить.

Урод злобно ощерился и прорычал:

— Значит, будем по-плохому.

— Есть два варианта того, чем всё это может закончиться, — согласился я. – И в обоих ты подохнешь.

Выродок зашипел, брызгая коричневой слюной, и рванулся ко мне всем телом. Я бросился навстречу. Из сорванной глотки вырвался рёв, какого я прежде не издавал. В тот момент мне не было страшно – рвался, как собака с цепи, и жаждал убить.

Я добрался до противника в два прыжка; прыгнул, не заботясь ни о каких финтах. Монстр издал злорадное «кха-а-ах!» и обхватил меня липкими лапами. Наши взгляды встретились на миг. На лице урода читалось неописуемое торжество. Широкая пасть раскрылась, обнажив жемчужно-белые клыки.

— Жри! – я запихал кулак ему прямо в глотку.

Монстр заклокотал, радость на его морде сменилась паникой. Он конвульсивно сжал челюсти; зубы заскрежетали о металлические пластины на моём рукаве. А я заталкивал руку ему в глотку – глубже и глубже, по самое плечо. Теперь урод уже не мог сомкнуть челюсти, хотя и старался. Мышцы на его шее напряглись до предела, рудиментарные ручки безуспешно пытались порвать мою бронированную железом куртку.

Я вновь заорал – исторг хриплый, яростный крик берсерка – и мощным движением руки порвал скользкую горячую плоть. Урод конвульсивно сжал челюсти, и его зубы сломались о металл. Кровь хлынула плотным горячим потоком – до отвращения красная, как у человека. Выродок ослабил хватку; я грохнулся на асфальт и поспешно отполз прочь.

Урод метался из стороны в сторону, хрипя и булькая. Рудиментарные ручки беспомощно трепыхались, из широкой пасти водопадом низвергалась кровь. В какой-то момент ноги перестали его держать. Монстр плюхнулся наземь, продолжая сотрясаться в судорогах.

Мне даже не пришлось прыгать; я просто подошёл поближе. Урод поднял на меня взгляд, полный отчаяния, страха и боли – в тот же миг мой кастет вышиб ему несколько зубов и сломал челюсть. Никакого смысла этот удар не нёс – я просто отвёл душу и утвердил своё право на победу.

— Твоя мамаша на очереди, — сказал я, склонившись к уродливому лицу.

Не знаю, слышал ли он меня, или же агония поглотила его полностью. Неважно. Он сдох спустя несколько секунд, навсегда замерев с нелепой гримасой и вываленным языком.

Я сунул кастет в карман, стряхнул кровь с рукава, и взял рацию, чтобы вызвать Коула.

***

После нехитрых махинаций с мачете, одолженным Кабаном, голова космического выродка перекочевала в пустой ящик из-под патронов. На базе её упрячут в холодильник и оставят до прибытия войск Земного Доминиона – доказательство моей… нет, нашей победы.

Тело же мы бросили на месте. Дюжие молодцы Кабана перевернули мой автомобиль обратно на колёса, и мы покинули город. Остановив машину на всё том же холме, я снова уселся на капот, вооружившись биноклем.

Прошёл не один час, прежде чем со стороны моря пришла скорбная процессия инопланетных тварей. Немногочисленные «апостолы» из другого, далёкого логова – они пересекли равнину, скрылись среди заволочённых дымом городских улиц. Мы терпеливо ждали.

Чопорную, почти пасторальную тишину апокалипсического пейзажа нарушил странный шум. Похожий на тягучий перезвон тяжёлых колоколов, он набирал силу и громкость. Звук становился всё выше и выше, пока не превратился в пронзительный, режущий уши вой нескольких десятков звериных глоток.

Неспособные более пугаться чего-либо, мы с апатией слушали эту инопланетную молитву за усопших. Это уже не могло нас впечатлить. Если они хотели петь панихиды по себе, то имели на это и повод, и право. В тот день колокол звонил не по нам.

Впрочем, этот пронзительный вой всё равно трудно забыть. Он был настолько громок, что его слышали все, кто находился под куполом. Некоторые из сумасшедших – те, кого пристрелить не поднялась рука – внезапно присмирели и на несколько месяцев впали в апатию. Некоторые даже попытались покончить с собой. Мы же, здоровые и озлобленные, просто ждали.

Не прекращая выть, процессия из «апостолов» вынырнула из дыма, почтительно неся на тщедушных спинах огромное мёртвое тело – своего бывшего хозяина. Золочённые солнечным светом, тёмные фигуры устремились к голому горизонту – к морю, что лежало за ним.

Мы поехали следом, держась на почтительном расстоянии. Никто из «апостолов», выполняя свой «последний долг», так и не заметил «хвоста». В их головах сейчас не было ничего, кроме единственного приказа, и, думаю, даже ядерный взрыв не заставил бы их пробудиться.

Я до сих пор не помню, сколько времени нам потребовалось, чтобы добраться до моря. Некоторые говорили, что около трёх часов, но даже если это и так, то я не заметил. Это шествие казалось бесконечным – «апостолы» не меняли скорости и не переставали выть, лишь изредка делая перерыв, чтобы сделать новый вдох. Все эти мгновения слились в одно. Помню лишь, как ныли ноги да крутило желудок, бунтовавший против горстей обезболивающих таблеток и литров чёрного кофе.

Звери спустились по каменистому склону на пустынный пляж, к водной глади, окрашенной закатным солнцем. Только здесь прекратился их вой – когда они почти торжественно ступили в лижущие песок морские волны. Не сбавляя темпа, они продолжили идти и один за другим скрывались под водой. Безобразный труп выродка, убитого мной, какое-то время ещё виднелся на поверхности, пока волны не сомкнулись и над ним.

Последние круги на воде обозначили район ракетного удара. Я забрался на крышу автомобиля, чтобы лучше видеть, передал команду по рации. До сих пор помню координаты: 19-04-14. Шесть цифр. Три ракеты. И этого хватило, чтобы разверзся местный ад.

***

Когда первые две ракеты, начинённые простой горючей смесью, несколькими часами ранее обрушились на городок Раккун, это было генеральной репетицей. То, что по нажатию кнопки вылетело из ракетных шахт, оборачивало воду огнём, могло поджечь даже море. Гидроактивная взрывчатка – то, чем уничтожают планеты.

            Три оглушительных взрыва. Три взрывных волны. Яркий свет, способный выжечь сетчатку. И горизонт, разверзшийся адским пожаром – от края до края. В море не осталось воды. Одно лишь пламя – неестественное, жадное и сильное. Сплошной адский котёл.

Сквозь далёкий рёв огня прорвался вопль на высоких частотах – внезапный и пронзительный, непохожий на вой «апостолов» до этого. От него вибрировали кости и ныли зубы. Звон в моих ушах не прекращался ещё долго.

Через пелену пожара, в закатное небо, из глубин горящего моря  поднялось огромное нечто. Тёмное и извивающееся, объятое огнём, оно кружило в вышине, словно живое облако. Тёмная Мать в агонии металась по небу и исторгала предсмертный вопль. Она вытягивалась змеёй и вновь сжималась в комок, выписывала самые невероятные виражи. А затем, словно почувствовав приближение смерти, устремилась в свой последний полёт – как будто надеялась вырваться в космос из-под купола.

Она пронеслась над нами, роняя тлеющие куски, пересекла воздушное пространство над материком и, под эхо собственного вопля, развеялась в прах где-то там, вдалеке. После неё остался лишь пепельный снегопад.

И больше ничего. Я стоял на крыше своего автомобиля, сжимая рацию в руке, и смотрел, как зачарованный на море огня, на заволочённое пеплом и дымом небо. Дело рук моих – снова смерть и огромный пожар. Я не был способен сотворить большего.

Я вновь плевался пеплом.

-8-

Искусственное солнце вновь обрело своё движение.  К тому времени, как пепел в воздухе развеялся, светило уже почти скрылось за горизонтом. Наконец-то пришла ночь, такая непривычная после двух лет скудного сумеречного солнца. Больше не было нужды поддерживать вечную прохладу, дабы «апостолы» размножались не так интенсивно. Теперь можно было жить прежней жизнью.

В ту ночь было много выпито, много съедено, было спето немало песен. Меня и других «железных зверей» подбрасывали на руках, угощали, чествовали. Правда, я заснул мертвецким сном в первый же час празднества, подкошенный адской усталостью и бутылкой ядрёного самогона, которую мне вручил Кабан.

Когда же утром я очнулся среди пьяных товарищей, то застал прекрасный рассвет, утреннюю свежесть (если не считать веющего от Коула перегара) и необыкновенное чувство лёгкости – и в теле, и в душе. В тот же день я подал Типтону заявление на отпуск. Он не сказал ни слова против.

За неимением орденов мне подарили крошечный домик в гидропоническом комплексе, где раньше обитали ботаники. Там я и прожил последние полтора месяца: читал книги, слушал музыку, пестовал сад в меру своих скромных сил. Я редко показывался снаружи; впрочем, друзья всё же заходили в гости. Порой меня навещали и перехватчики в поисках совета – они всё ещё добивали остатки «апостольских» стай.

Ну, а затем выяснилось, что мы более не одиноки в космосе. Нашу мини-колонию, безмятежно дрейфующую в вакууме, нашла Космическая Кавалерия Земного Доминиона. Делегацию, отправившуюся под купол, возглавлял генерал Никс собственной персоной. Он был весьма чопорен и считал, что выполнил своё обещание.

Потом не раз говорили, будто нас искали целых два года. Не верю. Думаю, первые полтора года поиски вообще не велись. Но сейчас, конечно, Никс раздувал щёки, словно именно он победил всех врагов. Мне просто не хватало сил терпеть выражение отеческой гордости на его лице. А ведь ещё предстояло координироваться с ним в вопросах церемонии награждения… К счастью, вскоре прибыл старый знакомый – капеллан Райво, который взял хлопоты по подготовке на себя, и общаться мне пришлось по большей части с ним.

Вечером, за два дня до церемонии, мы неспешно прогуливались по сумеречным улицам.

— После того, что ты тут устроил, тебе прямая дорога в мобильную пехоту, — сказал Райво.

Я покосился на культю левой руки. Да уж, там мне будут рады.

— Когда проходила комиссия, меня не приняли, — ответил я. – Даже Коула не взяли.

Райво закурил суррогатную сигарету, ещё одну протянул мне. Я не стал отказываться, поддерживая солидарность. Ароматический дым таинственным образом успокаивал.

— Боевые заслуги тоже считаются, — сказал Райво. – Боевые части буквально дерутся за ветеранов, особенно таких отчаянных, как вы.

— И твоя часть тоже?

— А как же, — он кивнул. – Поэтому я и прилетел. Как смотришь на службу в мобильной пехоте?

Я признался:

— На самом деле я хотел бы вообще уйти из армии. Знаю, знаю, не получится.

— У нас так издавна: солдат единожды – солдат на всю жизнь, — ответил Райво, и, готов поклясться, в его голосе проскользнула тоска. – В этом, конечно, есть свой резон: опытного бойца убить труднее, и свою работу он делает лучше. Сам видишь, какие нынче времена. Овечки уже не в цене. А вот цепные собаки...

Он замолчал, задумавшись о своём. В тишине мы пересекли улицу, свернули за угол и вышли на проспект Хэлфорда. Догорающее солнце теперь светило нам прямо в глаза.

— Что скажешь, Винсент? – спросил Райво. – Я могу похлопотать, если надо. Хочешь перевестись в мобильную пехоту?

У него был особый талант – Райво умел находить индивидуальный подход к своей пастве. Мне, к примеру, он не втюхивал религиозных догматов, а взывал к человеческой сознательности. Впрочем, его умиротворяющая аура святоши действовала и на меня. Рядом с капелланом мыслилось на удивление ясно и спокойно.

— Разумеется, отче, — сказал я.

***

Во время подготовки к церемонии выяснилось, что за два года командная верхушка перехватчиков, как, впрочем, и весь личный состав, изрядно поредела. Иными словами, мне внезапно пришлось принимать рапорты от командующих отрядами. Думаю, этого можно было избежать, однако здесь явно не обошлось без тайного протекционизма Типтона. Он в очередной раз считал, будто оказывает мне услугу.

В парадной форме с подшитым левым рукавом, в берете и начищенных ботинках, я стоял перед рядами перехватчиков, а их командиры бодро чеканили рапорты. Я уверенно козырял им. А после, печатая шаг, промаршировал к Никсу и доложился лично.

Когда были сказаны все речи, и каждый, в том числе ваш покорный слуга, получил свою медаль, генерал дал команду на марш. Десятки пар сапог загрохотали в унисон по асфальту. Из тех, кто в тот день шагал по проспекту, осталось мало настоящих перехватчиков. Среди бойцов маршировали те, кто добровольно пошёл на войну с врагом – даже старики и юнцы, никогда раньше не державшие оружия в руках. А возглавлял этот парад скособоченный, однорукий калека, только и умевший в своей жизни, что сжигать и убивать. Сим победивши.

Эпилог

Когда-то давно строка из одной военной песни заставила меня расплакаться. «… и чем больше мы теряем, мы становимся сильней». Я плачу всякий раз, когда слышу её. Потому что понимаю, что это правда. Утрата семьи, утрата дома. Утрата собственной плоти. Может быть, и правда: что не убьёт нас, сделает сильнее. Ведь, в конце концов, терять становится нечего.

И всё сводится к одному: кровь за кровь, смерть за смерть. У каждого человека есть яма, из которой он может выбраться только сам. У каждого есть свой ад, где мосты сожжены, а обратной дороги нет. Так какой же смысл стенать о прекращении мучений, подобно прокуратору Иудеи Понтию Пилату? Ежели ты молишь о яде, прокуратор, так пей же.

Ещё не раз надо мной сойдутся тучи. Ещё не раз Смерть положит мне руку на плечо. Когда голодной пастью скалится тьма, когда бежать уже некуда, когда нет ни выбора, ни силы, ни желания – тогда я завожу свой генератор ненависти. И горе тем, кто сочтёт меня врагом.