Воспоминания Ундервуда

       Когда приходится подолгу топтаться на одном месте, ожидая, к тому же сам не зная чего, существа словоохотливые и энергичные начинают своё ожидание с того, что оглядываются в поисках собеседника и восклицают: "Вы слышали, завтра опять похолодает!" или "Правительство вновь поднимает цены на хлеб… это форменное безобразие!", "А вы слышали, что..." При всей восклицательности этих восклицаний, они мало трогают самих восклицающих. Они ищут того, кто поможет им пережить томительное ожидание.

       Если повезёт и в очереди найдётся такой же словоохотливый фрукт с экстравертной сущностью, то остальная очередь в своём сухом интровертном остатке будет вынуждена слушать их увлечённое щебетание. Она узнает всё о их близких и родственниках, о соседях и учителях их детей, если у них нет детей и родственников, то придётся послушать о знакомых и знакомых этих знакомых...

       Вот и Ундервуд, оказавшись на свалке вещей и событий, не мог долго молчать. Его тошнило от постных физиономий рассорившихся Шарнира и Дамского Корсета, злило молчание, устремлённое в свою узину, Сякухати. Он то и дело взбрыкивал клавишами и елозил кареткой. И снова, и снова принимался выяснять:

   — Э-э, — тянул он свою волынку, — так видел кто-нибудь, наконец, этого непонятного старика? Какой он, этот Старьёвщик Время? Он, должно быть, немец. Или англичанин?

   — Не-ет, — возразил остов тонкой узкогорлой Вазы, — он китаец.

   — Ну, что вы, как можно, — вмешался молчаливый Кусунгобу, — он из страны Восходящего Солнца.

   — У него левый глаз китайца, а правый — выдает его тибетское происхождение, — заметило Первое Восхождение на Вершину Мира.

   — Глупцы, вы его никогда не видели и не можете увидеть, ведь он ездит на улитке. Вы же всегда на много мер забегаете вперёд, а потом живёте одними воспоминаниями, — вставила Сякухати.

       Оскорблённые "глупцы" умолкли, насмешливо рисуя в своём воображении старика, едущего верхом на улитке.

       Ундервуд не умел рисовать, но слово "воспоминание" застряло в нём. Поэтому он нервно чакнул и отбил начало строки. Подумал мгновение и записал вдруг на клочке забившегося в клавиши холодного воздуха. Это вдруг гласило:

      "Воспоминания Проспера Додсона, секретаря из юридической конторы мистера Хьюита. 1915 год. Ноябрь".

       Растерялся от собственной смелости и огляделся. Очередь озадаченно молчала, ожидая продолжения.

   — Ну же! — воскликнула разочарованно Ваза. — Признаться, я бы с удовольствием почитала бы что-нибудь этакое… мм… романтическое.

   — Неет, — Первое Восхождение на Вершину Мира придвинулось ближе, — покорение! Экспедишн! Эксплоре! Трэвел!

   — Драму, — холодно пожелал японский кинжал Кусунгобу.

       А Ундервуд уже не слышал их. Он чакал и чакал, выдавая ворох знаков в секунду, которые с любопытством ловили его собеседники. Начало показалось им похожим на дневник.

      "Не имея возможности писать каждый день, я вменил себе в правило записывать события хотя бы за месяц. Итак, ноябрь. Унылый месяц, холодный и сырой, с дымящими от сырых дров каминами и плохо натопленными комнатами, с отсыревшим постельным бельём в номере, и смог, смог, мерзкий смог. Из того ноября мне запомнился всего лишь один день. О нём и пишу.

      Контора, куда мне удалось устроиться на работу с таким трудом и всего лишь жалким секретарём, на самом деле для меня означает меблированную комнату ближе к службе на две остановки метро, чем прежняя, гарантированный завтрак из двух яиц и неплохого кофе, весьма сомнительную вероятность ленча и не каждый день обед. Ну что ж, это совсем неплохо, когда ты уже собрался съезжать с квартиры, не имея никакого шанса её оплатить".

   — Фу-у, дохляк какой-то! — прошипела Ваза. — Чувствую, с двумя яйцами в день и без обеда, не дождаться мне никакой романтики. И для него это ещё совсем неплохо. Это отвратительно, молодой человек...

      "В конторе нас сидит пять человек. Две машинистки, Грейс и Уинифрид, два курьера, Бен и Чарли, и я. Представив меня, хозяин, мистер Хьюит понадеялся, что мы будем дружны. Я же в этом отношении был настроен скептически, поскольку по части всяческих знакомств большой бука. Когда мне кто-нибудь надоедал своим обществом, мне всегда хотелось воскликнуть: "Пошёл уже вон, дурак!" Но, понятное дело, сдерживался. От сдерживания меня начинало здорово пучить — от злости на самого себя и того, кем это чувство было вызвано.

      Так вот здесь я увидел как раз прекрасный образчик того типа людей, от которого старался держаться подальше. Бен, что-то около тридцати двух лет, вялого телосложения, с зализанным бриолиновым пробором, хлопнул меня по плечу и хакнул в ухо:

   — Ха! Меня зовут, Бен, дружище.

       Я возненавидел его сразу, но сказал, что рад знакомству. Перевёл взгляд на второго джентльмена и понял, что в этом случае всё обстоит немного лучше. И точно. Чарли лишь меланхолично кивнул:

   — Чарли.

       А моё внимание уже полностью переключилось на машинистку с очень обычным именем Грейс. Подстриженная под мальчика, худющая и плоская, как палка, в своём платье-мешке, перевязанном тонким ремешком. Завораживала её манера переплетать ноги дважды. Она закинула ногу на ногу и ещё умудрилась завести носок одной ноги за щиколотку другой. Эта странная конструкция из двух длинных ног в туфельках на пряжках и заставила меня обратить внимание на неё. Уинифрид же была такая Уинифрид, что я тут же отвёл взгляд, едва кивнув. Сдобная, с изюмовой родинкой на губе, с поиском мужчины её мечты во взгляде. Такие особы, на них только взгляни, как они уже начинают готовиться к свадьбе..."

   — А эта, со стрижкой под мальчика, хороша! — задумчиво сказало Первое Восхождение на Вершину Мира.

      "День прошёл тихо и скучно. Грейс и Уинифрид стучали по машинкам, не отрываясь от своих отчётов. Мне же пришлось бегать по этажам, собирая документы к отправке — Бен и Чарли ехидно посмеивались, объясняя, что я ещё не представляю, какая работа мне досталась. Я же посматривал на треугольное личико Грейс, она искоса приподнимала ресницы, но продолжала стучать по клавишам машинки. Получалось, что она вовсе и не смотрела на меня, а следила за текстом отчёта.

       Когда мы, следуя обычаю, вышли в курилку, Бен, выпустив колечко дыма мне в нос, сказал:

   — Как вы, Проспер, относитесь к традициям?

   — Ммм, — промычал я нечто невразумительное.

       Потому как говорить, что ты относишься к традициям положительно, было не модно, а сказать, что мне плевать на них, было бы странным, оказавшись впервые в конторе, в которой ты собрался задержаться хотя бы до оплаты текущих долгов.

   — Так вот, — хохотнул Бен, — по традиции новичок угощает старичков виски.

   — Хмм, — подтвердил существование традиции Чарли, дружелюбно ухмыльнувшись.

       Поэтому по окончании рабочего дня, в семь вечера, когда только хлопнула дверь за хозяином, мистером Хьюитом, весьма довольным, что его работники ревностно борются с дневным заданием даже сверхурочно, я отправился в бар на другой стороне улицы. И вернулся с двумя пакетами сандвичей со сносной ветчиной и приблизительной свежести лососиной, двумя бутылками виски, шампанским и льдом.

       Надежды мои, что Уинифрид, пожиравшая меня взглядом весь день, окажется пуританкой и покинет наше собрание, не оправдались. Грейс же сидела на краешке своего стула, сплетя нервно ноги, и потягивала умопомрачительный мундштук дюймов пятнадцать длиной.

   — Что будут пить дамы? — спросил я, откупоривая шампанское.

   — Виски со льдом, — хрипло ответила флегматичная Грейс, и я ещё больше увяз в симпатии к ней.

       Шампанское пожелала Уинифрид. Бен и Чарли получили свой виски.

       Не прошло и тридцати минут, как Уинифрид набралась. Она стала непрерывно хихикать и всё время говорила "мы с Проспером" — "мы с Проспером пойдём в театр", "мы с Проспером словно родились под одной звездой". Это было отвратительно.

      Грейс же лишь улыбалась томно, а её обведённые чёрным глаза косили отчего-то на Чарли, сидевшего справа, и это томное косоглазие всё больше бесило меня. Бен стал как-то агрессивно оттирать меня в угол, и я подумал было, что он неровно дышит к Грейс и заметил моё внимание к ней.

      Каково же было моё удивление, когда он положил руку на колено Уинифрид, а та оттолкнула его, посмотрев в мою сторону.

      "Ребята, тут я пас", — подумал я и взял шляпу.

      Моя старая федора, как мне казалось, была мне к лицу. И я повернулся к Грейс, чтобы продемонстрировать ей это.

   — Как? Проспер, вы уже уходите?! — от выпитого у Уинифрид вместо "уходите" вышло "уодите".

   — Да, мне, к сожалению, пора, — ответил я, глядя на Грейс.

       Тут двери открылись, и все замерли как в немой сцене. На пороге стояла брюнетка в норковом манто. Её взгляд пробежал по всем участвующим в традиции лицам и остановился на мне.

   — Добрый вечер, миссис Хьюит, — отмер первым, как ни странно, Чарли.

      Его меланхоличное лицо очень изменилось. Оно словно порозовело от удовольствия. Взгляд получил некую определённость, которая до этого отсутствовала. Голова приняла элегантный наклон, этакий — свысока и одновременно покорный. Такая метаморфоза меня удивила. И я по привычке посмотрел на Грейс.

      Её длинные ноги отчего-то оказались сплетены всего на один раз, и в этом я уловил её напряжение. Томность из глаз улетучилась, и её место заняло… раздражение. Нда. В нём она была ещё великолепней. И всё это великолепие теперь смотрело на брюнетку с модной стрижкой "паж".

   — Добрый вечер, Чарльз. Мистер Хьюит, мальчики, у себя? — спросила брюнетка губками с непрорисованными по-модному уголками.

   — Мистер Хьюит уже ушёл, миссис Хьюит, мне очень жаль, что вы разминулись, — проворковал совершенно приторным голосом Чарли, подойдя к брюнетке, — вы на машине? Разрешите, я вас провожу?

      Брюнетка же лениво разглядывала меня.

   — Это вы новенький? — спросила она.- Рэд рассказывал мне о вас за ленчем. Ах, Чарльз, оставьте! Пожалуй, меня проводит мистер как вас там?

      Чарли побледнел и попытался вернуть себе прежнюю флегматичную физиономию. А я видел, как глаза Грейс сузились от злости по-кошачьи. Брюнетка же, увидев, что я мешкаю, мстительно усмехнулась, глядя отчего-то на Грейс и погладив Чарли по руке:

   — Впрочем, он такой бука! Проводите же меня до машины, Чарльз!

       Нежно воркуя, они удалились. И я увидел, как Грейс накинула своё премилое беличье манто.

   — Я провожу вас, Грейс, — взлетел я к вершинам своих надежд.

   — Не трудитесь, Проспер, — флегматично скривила губы она.

       Я вышел было за ней, но увидел, как подъехал автомобиль хозяина и Грейс села в него. Круг замкнулся. Поражённый догадкой, я вернулся в контору. Налил себе виски и выпил. Налил и выпил ещё. Бен, окончательно рассорившись с Уинифрид, ушёл, хлопнув раздражённо дверью.

       Уинифрид с бокалом шампанского в руке обернулась ко мне, хихикнула и сказала:

   — Бен такой придурок...

       Помнится, мы с ней долго обсуждали вопрос о святости традиций. Нас забавляло сходство по многим вопросам.

       И мы перебрались к Уинни. О, Господи. Уинни. И это говорю я...

       Проснувшись и не сразу сообразив, где я, я вздрогнул. Мне показалось, что я всё ещё сплю, потому что в неясном лунном свете увидел перед глазами два белых Монблана. А за ними сияла улыбка пьяной Джоконды. Голова трещала по швам, а спавшая Джоконда рядом сказала вдруг отчётливо: "Пупсик". Я стал одеваться..."

   — Вот вам и восхождение, — озадаченно произнесла Ваза, — но Джоконда — это так романтично.

   — Нет, — мрачно проговорил Кусунгобу. — пьяная Джоконда — это драма. Я безутешен.

       Слушатели заспорили. Каждый пытался представить пьяную Джоконду. Но у Вазы она несколько отличалась от той, что виделась Японскому Кинжалу, и мнения разошлись. Воцарилось молчание.

       Однако ненадолго. И Ундервуд чакнул кареткой:

   — "Из воспоминаний Чарльза Кемминга, клерка юридической конторы мистера Хьюита. 1915 год. Ноябрь"

       Ундервуд сухо отбил строку:

      "Этот день вспоминается мне как дурной сон. Не люблю работать. И дождь. Холодный, мелкий, он шёл весь день. Новичок Проспер к концу дня был похож на Пьеро, так мы его все достали. Хотя я заметил, что Грейс со своими безумными ногами доставила ему ещё больше хлопот — он искал её взглядом из любой точки конторы, где бы ни находился. Да, Грейс она такая. Как дешёвый кофе. Иногда, и не пил бы его — горько, как хина, а всё равно цедишь галлонами весь день. И попробуй, лиши тебя кофе. Тогда только виски. Но так можно и спиться. Поэтому — кофе. И Грейс. Однако иногда хочется выкурить дорогую сигару и выпить недурного виски. А это уже Джулия Хьюит. Однако Джулия Хьюит требовала более трепетного отношения к собственной персоне.

     Я знал, что нравлюсь Грейс, знал, что никогда не женюсь на ней, так же как знал, что она и не хочет этого. Эта птичка искала более комфортабельную жизнь, чем я мог предложить ей. Впрочем, и я тоже.

      В тот вечер я проводил Джулию Хьюит до машины, и мы договорились о встрече. Джулия очаровательно дулась на меня — она где-то там увидела нас с Грейс, и я понял, что её неудавшийся финт с простаком Проспером — лишь желание наказать меня. Я умолял Джулию простить меня, целовал ей пальцы и твердил, что это всё оттого, что сильно скучаю по ней.

     Я долго улыбался вслед отъезжающей машине, подозревая, что Джулия будет смотреть на меня. И когда авто скрылось за поворотом, сонно пошевелил челюстью, которую свело от дурацкой улыбки основательно. Некоторое время размышлял — а не вернуться ли мне назад, но увидел с другой стороны улицы, как Грейс села в автомобиль мистера Хьюита. Я, помнится, здорово испугался, что старик Хьюит видел нас с Джулией. Но мы все знали, что старик в курсе, что красотка Джу ему изменяет направо и налево. И молчал. Так-то иметь молодую жену. Кроме того, он не скучал. И при всяком удобном случае упоминал, что из-за его чрезвычайной загруженности и плохого самочувствия вынужден приглашать Грейс печатать под диктовку дома.

      Итак я пошёл домой. Надо сказать, меня сильно развезло от выпитого, выкуренного, кроме того те сандвичи с лососиной я есть не стал и был теперь голоден. Вернулся домой я далеко за полночь. Вошёл, не зажигая свет, — витрина казино напротив заливала мертвенным неоном комнату, каждые три минуты принимаясь нервно дёргаться.

     Я пошёл к окну, чтобы задёрнуть портьеры. И вздрогнул. Справа от меня, по стене, минуя чёрные остовы кресла и дивана, вслед за моей тенью плыла тень.

     Я с ужасом понял, что нахожусь сейчас как раз напротив зеркала на противоположной стене. И медленно повернул голову.

     Размытый силуэт проступал в глубине зеркала. Он стоял теперь за моей спиной, если судить по тому, что я видел в зеркале. Я обернулся. Никого.

     И опять перевёл взгляд на зеркало, боясь лишний раз шевельнуться. Мне казалось, что я слышу, как хрустят позвонки в моей шее. Сердце будто стучало на той стороне улицы, и я слышал его через приоткрытую форточку. Но хуже всего было то, что я увидел в зеркале, посмотрев в него во второй раз.

     Это был она. Грейс. Вообще нельзя сказать, что она была. Потому что таким образом нельзя быть.

     Тень задрожала, поплыла. Подтянулась ногами к голове, слилась с ней, дрыгнулась головой-мячом в потолок, нырнула в муть зеркала. Лицо, посмотревшее на меня оттуда, принадлежало Грейс.

      Я глупо хихикнул и осёкся. Мой смех в жуткой тишине с тяжёлым гулом неоновой витрины, с этим висевшим неподвижно лицом в зеркале испугал меня ещё больше. А лицо Грейс сморщилось, как если бы смяли лист бумаги.

      Я же в оцепенении переваривал слова, всплывшие в моём мозгу: "Она мёртва. Совсем". Помотал головой и выдавил из себя:

   — Что случилось… дорогая?

      Но лицо Грейс стало таять. Пока не исчезло совсем.

      Я выбежал в коридор, схватил шляпу и вышел на улицу. Оставаться дома один я был не в силах. К тому же Грейс… Я должен узнать, что всё это значило..."

   — Знаете, а я ведь до сих пор помню её. Её стол стоял напротив моего, — проговорил Ундервуд. — Худая, с нервно сплетёнными странным образом длинными ногами, вечно потягивающая свой мундштук. Глаза у неё были очень грустные. У этого недотёпы Проспера не было ни единого шанса. Вот мой хозяин Чарли, другое дело...

      Ундервуд задумчиво перебирал клавиши:

      "Из воспоминаний Уинифрид Барнз, машинистки из юридической конторы мистера Хьюита. 1915 год. Ноябрь", — прочитал Кусунгобу.

      "В тот день я поняла, что не вхожу в своё любимое платье с гарденией на плече. Безудержно расстроилась и отказалась от завтрака. Весь день ходила злая, перепортила кучу бумаги и получила выговор от мистера Хьюита. От чувства несправедливости я долго плакала в дамской комнате, курила, вспомнив опять бесподобный мундштук Грейс, вот бы мне такой. Вошла Грейс и тоже стала курить, заметив мне: "Ты уже здесь второй час. Мистер Хьюит спрашивал о тебе".

       Тогда я рассказала о своих несчастьях ей, и она не рассмеялась. Это с её стороны можно считать сочувствием, потому что в прошлый раз она хмыкнула и рассказала обо мне Чарли. И теперь тот, каждый раз, как только я испорчу текст, спрашивает участливо, не на диете ли я и что у меня было на завтрак.

       Поэтому, когда я увидела Проспера в тот день, я поняла, что это судьба. Ведь после плохого всегда-всегда случается что-нибудь хорошее. Проспер выглядел очень утомлённым. Круги под глазами и опущенные уголки чувственных губ говорили мне о частом недоедании и лишениях. Едва наши глаза встретились, как я была уже уверена, что могу и должна помочь ему. Но я видела, что Проспер не сводит глаз с Грейс. Я, конечно, говорила себе, что "Уинни — ты лучшая. Не падай духом, и Проспер увидит твой чистый взгляд, полный любви, он всё поймёт, он отвергнет эту прожженную красотку Грейс и обратит свой взор, как ты думаешь к кому? К тебе!".

       На вечеринке я, кажется, немного перебрала. Ещё помню, как Бенджамин уговаривал меня пойти к нему. Но Бенджамин — ещё тот наглец. Считает, что осчастливил меня своим вниманием, и я должна угощать его обедами и покупать ему рубашки.

       Не помню, как мы с Проспером оказались у меня. Помню лишь, что ночью замерзла и потянула простыню на себя. И увидела, как за Проспером закрылась дверь. Вот чёрт! Я чуть не расплакалась от обиды.

       Тут она и появилась.

        Грейс. На полу. Я не поняла, что это такое — с кровати видна была лишь голова — и приподнялась на локте. Сказать, что на меня будто вылили ведро ледяной воды, мало.

        А Грейс стало видно наполовину. Она смотрела на меня и вытягивалась понемногу из досок. А я тянула и тянула на себя простыню. Потом услышала глухой протяжный звук, который никак не прекращался. Оказалось, что его издавала я.

        Грейс тем временем поднялась в полный рост и потянула руки ко мне. Её губы шевелились, будто она что-то говорила. А я всё издавала тот странный звук и никак не могла остановиться.

        Грейс вдруг разозлилась и заметалась по комнате. Челюсти мои заплясали от страха. Помню, я обрадовалась, что перестала выть, но поняла вдруг, что больно тяну себя за кожу на руке, пытаясь доказать себе, что это всё сон, что не может быть, чтобы красотка Грейс была так похожа на мёртвую. Я ещё подумала, что, наверное, будет синяк...

        А Грейс вдруг бросилась в окно и исчезла. Я тут же оказалась возле окна. Долго пыталась увидеть её на слабо освещённой фонарями улице. Потом поняла, что пытаюсь увидеть её… живую. А она ведь… не живая. Нет, не живая. С таким-то лицом. Господи, о чём я?! Лицом! Она ведь из пола… вышла. И в окно ушла.

        Одевшись, я выбежала на улицу и стала искать такси. Чтобы я раньше оказалась на улице в такой час?! Да, никогда! Но оставаться там одна я больше не могла..."

   — Очень странная история, — задумчиво проговорило Первое Восхождение на Вершину Мира, — я уже, признаться, полюбил эту странную молчаливую девочку. И вот она мертва. К тому же никак не успокоится. Что-то её тревожит. Эта глупая курица Уинифрид не поняла, что Грейс хочет ей что-то сказать, но ей простительно. А вот Чарли… Нда...

   — Девчонку убил её хозяин. Как его там, мистер Хьюит? Да, — заявил мрачно Кусунгобу. — А она теперь хочет сказать, кто её убил.

   — Да-а, — протянула задумчиво Ваза, — бедная девочка. Но что же, Ундервуд, было дальше?! Неужели эта история обрывается на полуслове?!

   — Сохранилось ещё одно воспоминание Проспера Додсона, — ответил Ундервуд, подняв клавиши в готовности, — листок из дневника Додсона, два предыдущих воспоминания и это, последнее, были отпечатаны на вашем покорном слуге во время опроса свидетелей в тот печально памятный день. Больше мне, увы, ничего не известно.

   — Что же вы нас мучаете?! Ещё целое воспоминание! — воскликнула Ваза. — Ах, Ундервуд, вы такой зануда! Я бы выплеснула всё известное мне ещё тремя вашими абзацами выше!

   — Ну, право, дружище! — флегматичный Кусунгобу дрожал от нетерпения, что было непривычно для его натуры, и он спешил избавиться от этого странного состояния.

   — Вперёд! Фореве! — кричало в этом хоре Первое Восхождение на Вершину Мира.

        Ундервуд молчал некоторое время. Потом выдал залпом:

        "Воспоминания Проспера Додсона, секретаря юридической конторы мистера Хьюита. 1915 год. Ноябрь".

         Все замолчали.

        "Выйдя от Уинифрид, я отправился домой. Это в трёх кварталах от дома миссис Барнз. Брать такси я не стал. И быстрым шагом уже через пятнадцать минут добрался до угла Риджент-стрит с Грейт-Мальборо-стрит. Здесь я остановился и посмотрел на часы, мне хотелось ужасно есть, а ресторанчик возле моего дома закрывался в полночь. Часы показывали два часа ночи. Я понял, что придётся ложиться спать голодным, и прибавил шаг, размышляя, что у меня ещё осталось от завтрака немного ветчины, когда понял, что передо мной кто-то идёт вот уже несколько минут. Потом до меня дошло, что идёт он необычным образом — задом наперёд, то есть шагает ко мне лицом… и не шагает вовсе… и вообще — это женщина. Всё это заняло какие-то секунды, и я посмотрел на ту, что была впереди. А она смотрела на меня.

        Грейс. Я тогда подумал, что она слишком бледна, подумал о том, зачем она взялась меня догонять, ведь она уехала с хозяином, потом увидел, что её платье грязно и порвано, спущен чулок и оборван паж. Я опять поднял на неё глаза и ужаснулся от простой и страшной мысли — что она, похоже, мертва. Так безжизненно было её лицо. А она принялась что-то говорить своими мертвенно бледными губами, такими красивыми при жизни. Я же был потрясён и не слышал ничего. Лишь чуял, как холодно стало и тихо. Она вдруг пошла вперёд и оглянулась. Я крикнул ей:

   — Что случилось, Грейс? Грейс?!

      Откуда-то донёсся тихий плач. И холодок потёк меж лопаток от него. Я шагнул вслед за Грейс. Она дёрнулась вперёд. Опять оглянулась на меня и свернула за угол. Словно звала.

      Так мы прошли с ней два квартала. Совсем в другую сторону от моего дома. Тень Грейс то исчезала, и я в растерянности останавливался, то появлялась и принималась двигаться рывками. Страх понемногу отпустил меня, и я был поглощён странной жалостью к этой посиневшей, жуткой Грейс, к её желанию то ли напугать меня, то ли привести куда-то. Не знаю. Как если бы она пыталась что-то сделать, и не знала, как это делается...

       Наконец, я вошёл вслед за ней в подъезд и остановился возле квартиры на втором этаже.

       Грейс мелькнула перед моим носом, обдав едва заметным запахом будто подвала, тлена и запустения. Вошла в дерево двери и, глядя на меня, теперь стояла в нём, как в дорогой раме. Она словно вросла в него.

       Из-за двери доносился детский плач.

   — Ты хочешь, чтобы я вошёл?

       Она не отвечала, лишь смотрела.

       Как открыть хорошо запертую дверь — это всегда вопрос. Но если с дверью можно особо не церемониться, то всё становится гораздо проще. Но даже в этом случае сразу не придумаешь, чем это сделать. В общем, мне пришлось позвонить к соседям по площадке. Пришлось долго убеждать, что войти в квартиру Грейс поручила мне сама, но кончилось всё тем, что я коротко сказал, что их соседка умерла. Тогда женщина в чепце и пеньюаре взвизгнула, всплеснула руками, а мужчина скептически поджал губы.

   — Как же Бетти?! — вскрикнула вдруг женщина и убежала в квартиру.

      Вернулась она с ключом.

   — Грейс, когда задерживается, всегда просит меня присмотреть за дочерью, — проговорила быстро она, пытаясь вставить ключ в замочную скважину, — Роджер! У меня дрожат руки, ты не мог бы помочь?!

      Тут отмер и Роджер. Быстро открыв дверь, он пропустил нас. Всё это время, когда открылась соседская дверь, когда я разговаривал с соседями, Грейс не было видно. Лишь пройдя за соседкой вглубь небольшой квартирки в крошечную спальню, я увидел Грейс возле детской кроватки. Огромными белёсыми глазами она смотрела, как соседка достала из кровати плачущую девочку около двух лет. И стояла так некоторое время, опустив руки по швам, как солдат, который вдруг понял, что больше он здесь никому не нужен и не знает, что ему теперь делать.

       И стала исчезать. Она истаяла вся, только страшное и печальное лицо её ещё висело в изголовье кроватки в темноте комнаты, еле разгоняемой светом, падавшим из крошечной гостиной. Тут соседка нашарила выключатель бра, и Грейс исчезла окончательно.

       Соседка, не знала, как ей поступить с ребёнком. Мужчина мялся и пытался стребовать документы, которых у меня не было с собой.

   — Оставьте до утра девочку у себя, — попросил я, — я сейчас отправлюсь в контору и постараюсь узнать, были ли родственники у Грейс...

       И понял, что даже не знаю фамилии Грейс. Мне стало тоскливо. И я погладил притихшую девчушку по голове. Что я мог сделать для неё? Ничего. Девочка, похоже, испугалась, проснувшись одна ночью, и стала плакать. А Грейс попыталась сделать то последнее, что ей было ещё по силам...

      Я вернулся в контору и застал здесь всех. И обведённое мелом место на дороге перед входом. Пустое место. Тело грузили в карету скорой помощи.

       Десяток предположений пронёсся в моей голове. Грейс убил мистер Хьюит, приревновав к Чарли. Но зачем здесь, на дороге? Грейс убила Джулия Хьюит, приревновав к мужу и Чарли. Но… здесь, на дороге?! Грейс убила Уинифрид, она давно и преданно любила хозяина и не могла простить Грейс за то, что хозяин предпочёл её Уинифрид. Однако… Почему здесь, на дороге?! Хотя именно экзальтированная Уинни могла придумать что-то в этом духе. Но… Уинифрид — ведь такая Уинифрид. Нет! Нет! И ещё раз нет!..

   — Её сбила машина, когда она вернулась в контору и переходила улицу, — сказал Бен, устало взглянув на меня.

       В который раз он повторил сегодня эту фразу? Бедный Бен.

   — Я решил вернуться и проводить Уинифрид домой, — говорил он, — и стоял и курил на улице, глядя, как вы с Уинни садитесь в такси. Вы уехали. И тут Грейс. Я помахал ей рукой… Она улыбнулась в ответ. В это мгновение её и сбил кадиллак.

   — Водитель уехал?! Ты запомнил номер?! — засыпал я его вопросами и тут же осёкся, столкнувшись с его презрительным взглядом.

       Конечно, его уже спрашивали об этом.

   — Чёрный кадиллак. Водитель остановился, и его пришлось приводить в чувство вместе с откуда-то взявшейся Уинифрид. Чарли вызвал полицию и скорую помощь. Только вот я одного не могу понять, как вы все здесь так быстро оказались?! И почему вы все знали, что здесь что-то случилось?! — Бен раздражённо уставился на меня.

       А я отвёл глаза. Рассказать ему всё, что со мной произошло? Нет. Увольте. Этот болван никогда не поверит мне. Пусть ему расскажут другие".

       Знаки перестали вылетать из Ундервуда. И все молчали. Пока Ваза не проговорила:

   — Невероятно.

   — Настолько же невероятно, как я, к примеру, — сказало Первое Восхождение на Вершину Мира, — так почему бы мне не поверить этому Просперу Додсону.

   — Да, — непонятно кому утвердительно ответил Кусунгобу.

       Ундервуд молчал. Чёрные его бока влажно блестели в лучах заходящего солнца. Он будто бы вошёл в своё прошлое, переворошил его и теперь задумался: а хочет ли он выбираться из него. Это были его лучшие времена. У них у всех бывали лучшие времена. Но время их ещё не кончилось. Оно длилось. А было ли оно у них ещё там, впереди, никто не знал. Кроме старика по имени Время. И им ничего не оставалось, как просто ждать.

Похожие статьи:

Видео → В Чечне обнаружен окаменевший Ковчег.