Вова

Мать неустанно повторяла «Володенька родился в рубашке». О том, что это была тельняшка, он узнал позже. Третий год, бывший старшина-сверхсрочник Владимир, отмечал своё второе рождение. В боку болел порез от штык-ножа, в правой груди давал о себе знать минометный осколок. Серые очи служаки на небритом лице глядели прямо и тоскливо. Служба в одной из африканских стран заставила посмотреть Вову на мир другими глазами.

Заедая водочку комком слипшихся пельменей, старшина включил видеомагнитофон. Место встречи с любимым сериалом изменить было нельзя. Зажёванная заезженная плёнка жила своей жизнью. За потерявшимся звуком исчезало изображение, но память, судорожно носившаяся по черному континенту, с лихвой заменяла художественный вымысел братьев Вайнеров.

Мать с отчимом прислали поздравительную открытку. Под шикарной пальмой лежала ежиха в купальнике. Над кучей бананов, яблок и грибов красовалась надпись «В сбербанке денег накопила, путевку в Африку купила».

– А-а в Африке горы вот такой вышины,– допивая первую бутылку, Владимир вспомнил слова из детской песни. Перед глазами, словно мираж возникла пустыня. Песчаная буря поглотила землю до горизонта. На зубах хрустел песок. Раскаленный ствол автомата обжигал пальцы. Мышцы ног не справлялись с сыпучей преградой. Барханы казались непреодолимой горной грядой.– А-ах, крокодилы, бегемоты. А-ах, обезьяны, кашалоты…

Представив медсестру из госпиталя ООН, с которой у Вовы был роман, он вздрогнул. Столько, сколько пообещал Владимир девушке, не смог бы выполнить даже барон Мюнхгаузен. Затем были две бедуинки, нервные братья которых требовали за сестер калым в виде двух верблюдов. После санчасти контракт Вова продлевать не стал и, бросив на изнуряющий жаркий ветер слова, скрылся по-английски.

Хамсим-пятидесятидневник гнал по небу облака впереди приближающегося урагана. Вова знал законы племен и надеялся только на бескрайние просторы России.

Погожий весенний день стучался в окно пением птиц и гаммами пианиста Сидорова. С соседями Вове везло. Снизу его квартиру подпирали два атланта-алкаша: поручик Ржевский и Наташа из Ростова. Сверху на голову гадил еще один анекдотический персонаж, из квартиры которого постоянно звучали записи съездов КПСС. Бурные аплодисменты раздавались даже по ночам.

Сионист П…доров, как прозвало товарищество жильца напротив, готовился к конкурсу «Золотая скрипка Воронежа». Почему злодей вместо смычкового инструмента мучил пианино, знала только консьержка.

При обсуждении квартиросъёмщиками поведения музыканта, Анна Степановна трясла головой и хитро улыбалась. Её поведение наводило на мысль о сговоре. Ибо после недельной репетиции в кардиологии оказались четверо пенсионеров, в инфекционном – двое.

Причем, последний, из седьмой квартиры, утверждал, что дристал от сказочной фортепианной увертюры. Один из дежуривших ночью юмористов написал в истории болезни «Аллергия на Баха».  

– Ассалом алейкум, Вова,– на пороге стояли три женщины. Судя по стоптанным галошам и выцветшей парандже, дамы пришли издалека. Из одной амбразуры, словно пулемёт, торчал мясистый нос. Из другой – большое волосатое ухо. Запахло дустом и хозяйственным мылом.

Как Вова оказался у двери, он не помнил. Голова гудела, за щекой, перекатываясь с моста на мост, жил пельмень. Владимир пытался укусить скользкий колбасный шарик, но каждый раз прикусывал язык. Где-то на первом этаже слышались вопли верблюда. Скрежет лифта менял интонацию животного. От грома приближавшейся кабинки парнокопытный замолкал, и по подъезду неслось адское соло.

Один из парчовых минаретов, всхлипывая, запричитал:

– Обещаль парварда, шуба, газель и жинитца,– от девичьих рыданий притих даже дромедар. Лишь только слова консьержки эхом звучали в панельных стенах:

– Ты на кого, с…, плюнул?  

– Вот, б…, нашли всё-таки,– полосы на Вовиной тельняшке поползли вниз. В ногах появился мандраж. Увидев в руках одной из дам подписанную им фотографию, хозяин квартиры вздрогнул:

– Зря свои координаты оставил.

Гостья махала карточкой, как веером. На обратной стороне химическим карандашом было написано: «Мой адрес не дом и не улица. Мой адрес Советский Союз».

После получасовой перепалки девушки кинулись к санузлу. Опершись на холодные фаянсовые борта родника, заткнув ладошками слив, они с жадностью хлебали воду.

Шум в ванной, стук верблюда копытом в дверь, бешеные крики соседей «Караул! Тонем!» сдавливали Володину голову, как арбуз.

Он попытался встать. Задел коленом стол. Вздрогнула банка солёных огурцов, из консервы выпрыгнула килька. Томатные брызги, точно капли красного игристого, окропили свежую газету. На лысине Горбачёва появилось еще одно пятно. Потемневшее лицо генсека напоминало молодого Патриса Лумумбу.

В чёрных бусинках рыбы Вове мерещилась застёгнутая чёрным бушлатом африканская ночь. Слизав со стола разлитую водку, десантник глянул на вышедших из ванны барышень.

– Один,– прищурившись, Вова считал девок,– Два,– протерев глаз, он оторопел.

«А теперь Горбатый»,– крикнул телевизор.

В дверном проёме показалась третья женщина. Чёрный ватник с прорезью для глаз впитал в себя столько воды, что тонкие босые ноги слегка подкашивались.

– Матерь божья,– глядя потухшими глазами на огромную лужу, Вова почувствовал, как грусть опоясала его сердце колючей проволокой.– Надо же так попасть на пустом месте. Это теперь надо покупать три куртки, три портсигара…Какие куртки? Куртки я им не обещал, а портсигар на тумбочке,– опомнившись, кому-то сказал Володя.

– Хозяин,– обратилась первая леди.

– Выпьем, закусим, о делах наших скорбных покалякаем,– чёрно-белая Берёзка улыбалась порванным динамиком. Вместо одной ноги у ящика  была воткнута поломанная швабра. Деревянный корпус слегка раскачивался. На экране за большим столом сидела группа людей.– Сядь, Промокашка, сядь, не мелькай…

Девушка посмотрела на потемневший кинескоп, затем на тельняшку, и, присев на пол, спросила:

– Ты чо, нас обмануть хотел?

– Дурилка картонная,– добавил телек.

Зычно икнув, не осознавая, кто с ним говорит, ламповый друг или гостья, Вова снова попытался встать.

– Я ведь тебя зубами загрызу, Володенька,– оказавшись между женщинами и «брехлом», Вова мотал головой, стараясь понять, откуда звук. Нащупав флакон, он выпустил в стакан пару бульков.           

– Не-не, фраерок, полный,– идя на поводу у голоса, Вова налил всклянь.

Как контрольный выстрел из крупнокалиберного пулемёта, прозвучала наигранная на пианино мелодия. Это была последняя капля. Девушки исчезли, оставив после себя изжогу и соседскую дверь, обитую порезанным дерматином.

Поправляя повязанный на шее платок, перед Вовой стоял пианист.

Между белых ног музыканта темнел массивный «скрипичный ключ». Покачиваясь из стороны в сторону, «метроном» шевелил розовыми губами крайней плоти.

– Вам кого? – спросил сосед.

– Слышь, Мендельсон,– Вову штормило. Из налитого стакана выплёскивалась водка,– ты чёнить нормальное сыграть можешь?

 Маэстро слегка покраснел лицом, но тут же взял себя в руки:

– Ноктюрн до-диез минор Шопена подойдёт?

– Давай жопена,– Вова протянул ему стакан,– а потом Мурку.

 Когда, пронизывая души жильцов, по подъезду прокатилось вступление, хор одиноких престарелых сердец радостно подхватил: «Шляпки и жакеты, кольца и браслеты, разве ж я тебе не покупал…».