Без семи минут двенадцать

Я принёс ещё хвороста, и стал кормить проголодавшийся костёр. Тот жадно набрасывался на тонкие сухие ветки и весело хрустел. Проглотив первый пучок, и получив второй, огонь довольно заурчал. Или это мой живот? Пока я ходил за дровами, кабанчик на вертеле запёкся, покрылся хрустящей корочкой. Жир, капающий в костёр, шипел, распространяя запахи. Федя и Андрей спорили. Как обычно, вечно голодный Андрей требовал накормить его без промедления:

− Режь его! Сколько можно ждать?

−  Да сырой он внутри. Как горелым завоняет – пора! Вон – сухарики погрызи.

− Я уже полведра сухариков сожрал.

− Саш, плесни этому проглоту водки, разнылся – сил нет!

− Отвяжитесь, не буду я пить!

− Капризный, как балерина!

− Вы от водки всё забываете, а я, наоборот – вспоминаю, что не надо.

− Да ладно, от одного стакана ты ничего не вспомнишь, так, подобреешь чуть-чуть.

− Эх. Давай. Уговорил.

Я налил Андрею водки, тот выпил, добрый Федя протянул ему горбушку, натёртую чесноком. Ребята замолчали, и стало слышно, как совсем недалеко от костра стрекочут цикады, а в чаще глухо заухала пролетающая сова. Опять капнул жир с кабанчика, зашипел, да одними ароматами не наешься. Тут и я не выдержал:

− Ребят, без семи минут двенадцать, а ужина всё нет и нет!

− Ещё один песню людоеда запел.

Андрей вздрогнул:

− Без семи минут двенадцать?

В его голосе чувствовался ужас неизбежно, как поезд, приближающегося воспоминания.

Андрей посмотрел куда-то вдаль, и воспоминания хлынули потоком:

«Праздновал я свой день рождения. Сначала напарились в бане, наорались в караоке, а потом со скуки рванули на охоту. Дурь, конечно. Январь месяц – какая охота? Нормальные звери – спят, а кто не спит – тот голоден и зол. Ну и охотников изо всей оравы − только мы с Федей. Я по глупости за хворостом для костра пошёл, угли – в машине лежали. Но я был не в себе, ничего не соображал тогда. Шёл, шёл, да и угодил ногой в капкан. Мясо разорвало, боль адская, слёзы льются градом, кричу – а вместо крика хриплое сипение из горла вырывается, будто котёл с ухой клокочет. Хорошо ещё, с собой ружьё прихватил. Да только в ружье один патрон остался. Лежу и думаю: выстрелить или не выстрелить? Выстрелю – услышат меня. Да сообразят ли, в какую сторону идти? Найдут ли? А если не найдут? А волк придёт голодный и злой – анекдотами задабривать буду? Мда, вопрос не из простых. Боль начала пульсировать. И тут еще и мёрзнуть стал, мороз под тридцать. Чувствую, сознание вот-вот потеряю, и  вдруг вышел из темноты человек какой−то, лесник вроде, лица не видно, бородой заросло до самых глаз. Разжал он окровавленную ржавую пасть капкана, схватил меня, повалил на плечо, и потащил как мешок с картошкой. По дороге я несколько раз терял сознание. Когда я очнулся, то оказался на твёрдой деревянной лавке в жарко натопленной избе.

Шею нестерпимо щипало: пот катился и катился. Печь в избе жарила нещадно, но еще сильнее пропекало меня изнутри, кожа стала как масло. Лесник поменял мокрую тряпку на лбу, дал выпить горькой травяной настойки. Когда лихорадка отступила, я смог сесть. Глянул – нога цела, слава Богу, перебинтована и обмазана сверху глиной – не глиной, мазью – не мазью. Воняло жутко. Но боль как рукой сняло.

− Сколько я провалялся?

− Почти сутки.

− Где справедливость? У меня день рождения, а я угодил в капкан, а остальные празднуют, как ни в чём не бывало, отмечают мой день рождения, а я, может, умер давно. Замёрз в этом чёртовом лесу. Подох как собака.

Лесник осмотрел меня, поправил подушку, и только тогда спокойно произнёс:

− Нет справедливости. Нет никакой справедливости в этом мире. Есть только равновесие.

− Как так?

Лесник из кармана вязаного жилета вытащил часы, открыл крышку и постучал по стальному корпусу ногтем, приложил к уху. Часы послушно потикали, и лесник вернул часы в карман.

− Смотри. Фея поколдовала, превратила тыкву в карету. Равновесие нарушено. Надо восстанавливать. Пробило двенадцать – и карета должна превратиться обратно в тыкву. Фея этим заниматься не будет. Она так, предупредила и полетела по своим волшебным делам.

Лицо лесника потемнело. Он пощупал часы сквозь вязаное полотно жилета.

− Но в любом ремесле бывают загвоздки и закавыки, будь они неладны.

Он задумался. Затем протянул руку:

− Будем знакомы: Гилеан Шестнадцатый.

− Андрей, очень приятно! Спасибо, что вытащили меня из капкана.

− Пустяки. Когда-то это была моя работа: возвращать равновесие. Я и сейчас иногда подрабатываю, так сказать. Весь день люди и феи чудачат, а в полночь я всё возвращаю на свои места. Бывает, что часы проказничают. Редко, но метко.

− А как часы могут в таком деле помешать?

− Как? Остановились часы, время возвращать равновесие прошло, и надо ждать до следующей полночи.

− Ну и что? Какая разница?

− Я тоже поначалу так думал. А потом случай был, и я понял, какая разница.

− И что произошло?

− Слыхал, что на Крещение в полночь вся вода становится святой? Ты, наверное, решил, раз я Золушке платье излохматил в самый ответственный момент, что я только из хорошего в плохое всё превращаю, да? А вот и не угадал. Я создаю равновесие между Добром и Злом, в обе стороны, так сказать. Но я отвлёкся. Люди грешили-грешили, а моя задача – в полночь девятнадцатого января сделать воду святой, дать возможность покаяться да очиститься. А часы мои забарахлили, будь они неладны! Я опоздал. И всё – ждать следующей полночи. Ох-ох-ох, сколько людей в тот год погибло в пучине греха, ужас просто! И это ещё не всё: превратил я воду в святую в следующую ночь, да опять впросак попал: это же Бабушкин День! Пришли к Бабе Яге гости со всех концов земли, Горынычи да Кощеи, а она им святой воды поднесла. Очень неудобно получилось.

Гилеан побагровел от стыда, закрыл лицо руками. Я потёр уши, попросил воды. Он мне ещё горькой настойки принёс. Я залпом осушил стакан. Так, чистый самогон, что ли?

− Вы здесь на отдыхе?

− Почти. Хм, да что ходить вокруг да около, выгнали меня в три шеи. Сначала сказали, что в отпуск на месяц, но потом притихли, как жабы перед засухой. В общем, живу я здесь полгода уже.

− А почему мне всё это рассказали? Разве это не нарушает равновесия?

− Нарушает. Но я, думаешь, зря тебе настоечку подливаю и подливаю, а?

Гилеан подмигнул, затем вытащил часы:

− Ну вот, без семи минут двенадцать, ещё стаканчик, и в полночь равновесие восстановится.

Он поднёс ещё настойки, я покорно выпил. В моей голове затуманилось, зашумело, но я всё помнил. И я помнил, какими приёмчиками пользовался Гилеан. Я так напугался, что язык проглотил, молчу, только сижу и моргаю. Достоверно у меня получилось изобразить потерю памяти, ещё как достоверно. Оклемался, и домой почесал, как чумной».

Андрей приумолк. Фёдор первый очухался:

− А нам ты зачем это рассказал, скотина? Нам что, теперь всю жизнь бояться, ждать: пронесёт – не пронесёт?

− Федь, расслабься, пара стаканов – и ты всё забудешь. А я – не забуду. Что мне делать – я не знаю. Я так устал.

Фёдор разлил водку по стаканам, мы хряпнули, и принялись зубами разрывать нежное мясо кабанчика. Андрей уминал голяшку с волчьим аппетитом, а Федя с полным ртом принялся рассказывать про свою жену, как будто ничего не произошло:

− Моя жена меня «котиком» дома называет. И вот вчера на даче она мне и говорит: «Котик, послушай, в диване кто-то скребётся – может, у нас мыши завелись?». Я её и спрашиваю: «Ты мне мышей предлагаешь ловить?». Федя затрясся от хохота. Но ни мне, ни Андрею было не до смеха.

 Андрей посмотрел на часы:

− Полпервого.

− И что?

− Ничего, Федь, всё хорошо. Ещё одну полночь проскочил.

Федя посмотрел на друга с недоумением, махнул рукой, и принялся опять балагурить. Андрей, не сказав ни слова, продолжил поглощать нежное кабанье мясо. А я так и застыл с лопаткой в руках и с равнодушием смотрел, как жир капает на пыльные истоптанные ботинки.

Похожие статьи:

Рассказы → Стигфоссен

Рассказы → Кротовая нора

Рассказы → Охотничьи байки

Статьи → Креативные неандертальцы во время ледникового периода пользовались аэросанями!