Это рассказ о неточных совпадениях, о недосовпадениях. Бывает, что идешь по улице и вдалеке видишь человека. Ошибочно, не разглядев, принимаешь его за своего знакомого, с которым уже давно не пересекался. Присмотревшись, понимаешь, что, да, это не он, ошибся. А потом, спустя пару часов, вдруг видишь настоящего знакомого… Что это? В воздухе витает некое предчувствие встречи, и то, что ты сначала ошибся – это как бы первый звоночек, типа, внимание, приготовься, сейчас будет настоящая встреча?..
Или это просто то, что сидит в твоей голове пытается материализоваться, но с первого раза не получается, только со второго. А если событие (человек) не очень важны, то до второго раза, до настоящей материализации, не доходит. Такие «одноразовые» примеры у меня тоже были. Например, когда учился в институте и приезжал на выходные в свой город, то иногда казалось, что вижу своих институтских знакомых у себя на родине. Смотришь издалека – вон идет сокурсник из параллельной группы. И как-то в голове ничего не щелкает сначала – только потом вдруг понимаешь, что НИКАК НЕ МОЖЕТ он здесь идти. Присматриваешься – конечно, не он! Через пару часов я, естественно не встречал никакого сокурсника на улице… Правда, задержка в голове – от первого взгляда до осознания ошибки – очень смущала.
Недосовпадения – это лишнее подтверждение многогранности мира, это некие полутона: не черное и не белое. Это то, что рвет шаблоны и учит смотреть на мир шире и непредвзято относиться к жизни.
Хотя и пояснения мои – тоже полутона, не имеющие прямого отношения к рассказу, ибо рассказ, все равно, немного о другом.
* * *
На улице было холодно и сыро. Дождь кончился, оставив после себя лужи, мокрые ветки и ощущение бесприютности и потерянности себя в этом царстве холодной осени. После дождя стало казаться еще холоднее. Он ускорил шаг, потому что начал замерзать. До родительского дома идти было совсем недалеко, но всегда почему-то очень утомительно и долго.
Вот, наконец, знакомый подъезд с разбитой и облупленной дверью. Ручка двери была погнута от удара о стену и браться за нее было неудобно, особенно, в толстых перчатках. Он кое-как зацепился за скользкий металл ручки и потянул дверь на себя. Дверь тяжело открылась, раздраженно скрипнув пружиной, пустила его внутрь, и еще раз скрипнув, с грохотом захлопнулась.
В подъезде было ощутимее теплее, чем на улице – это было приятно, даже настроение слегка приподнялось, но лифт был занят, занят мучительно долго, и радость постепенно вся улетучилась. Когда лифт приехал его настрой был, как обычно, умеренно скептически раздраженный. К тому же, начинали запотевать очки от влаги и тепла, что немного дезориентировало его в пространстве, напрягало и несомненно увеличивало градус раздражения.
Поход к родителям всегда нес собой это раздражение и сегодняшний не был исключением. Что-то всегда было не так, он даже сам не знал отчего, но походы к родителям всегда напрягали и раздражали. Вроде и нотаций никто не читает, жить не учит – а все равно напряжно. Он почему-то вспомнил, что когда они всей семьей приезжали в гости к родителям отца, тот тоже сразу как-то грустнел и тускнел.
Он тяжело вздохнул и нажал на кнопку звонка. Внутри послышалось какое-то шевеление – на грани слышимости, потому что дверь была двойная – потом у самой двери скрипнул пол, тяжело открылась сильно провисшая незапертая внутренняя дверь и повернулся ключ внешней двери.
На пороге стояла мама:
– Привет, смотри, кто у нас!
Он шагнул внутрь квартиры. Очки окончательно запотели, и он практически ослеп. Света в коридоре было мало, что усугубило его слепоту. И пока он на ощупь садился и также на ощупь расшнуровывал ботинки, внутренне проклиная все на свете, из кухни раздался очень знакомый голос:
– Здрасьте! Дай-ка, я на тебя хоть посмотрю! У, вылитый отец! Только очки снять.
Он почти сразу понял, кому принадлежит этот голос. Голос был достаточно звонким и сильным, назвать его старушечьим просто язык не поворачивался – но тем не менее, принадлежал он пожилому человеку женского пола – старухой назвать этого человека язык тоже не поворачивался. Силы в голосе было много. И юмор в нем сквозил, такой неубиваемый ничем, жизнелюбивый юмор, который ни одна жизненная неурядица не смогла и не сможет убить – разве что серьезные проблемы со здоровьем…
Но тут было противоречие, из-за которого сознание его разделилось на несколько частей, эти части спорили друг с другом и никак не могли отыскать истину, которая, по идее, должна была родиться в этом споре. Одна часть сознания уже стопроцентно определила владелицу голоса, а другая ожесточенно доказывала первой, что такого не может быть. И где-то вдалеке маячила третья часть, которая начинала бояться, что это сумасшествие может плохо кончиться.
Неужели, они все не понимают, что такого не может быть? Коллективное сумасшествие? Но мама спокойно стояла рядом с ним в коридоре, глядя то на него, то на говорившую, стоявшую в дверях кухни. А отец вообще смотрел на кухне телевизор и молчал.
Голос, тем временем, продолжал, все больше ввергая его в ступор:
– Не, ну вы посмотрите на него! Хорош! Совсем мужик стал! Как дела-то?
В тусклом свете коридорной люстры и сквозь запотевшие очки он рассмотрел силуэт очень невысокой сухопарой женщины, которая, несмотря на возраст, держала спину прямо, как солдат, абсолютно не сутулясь и не горбясь, как это делают большинство стариков. Нет сомнения, что это она – его бабушка!
А противоречия, раздирающие его, основывались на том факте, что бабушка, на самом деле-то, умерла. Три года назад. Долго и сильно болела перед смертью… И вот она снова здесь – вполне здоровая. Разговаривает со своими обычными, немного грубоватыми шутками. Отец и мать совсем этому не удивляются… Нахлынула волна жара, лоб покрылся испариной. Надо что-то сказать родителям, почему они ничего не делают – так же не должно быть!..
Бабушка все говорила и говорила. Мама ей что-то отвечала. Иногда вставлял слово и отец, отвлекаясь телевизора. Нормальная такая сцена – три человека разговаривают с ожившим мертвецом. Прямо как в кино, в триллере каком-нибудь или фильме ужасов…
Он снял очки. Стал дышать на них, чтобы они скорее отпотели. Посмотрел на бабушку без очков – видно, все равно, плохо, света мало – но она это, бабушка, без сомнений, его воскресшая бабушка! Он заставил себя успокоиться. Вспомнил, что дышать на очки для ускорения их отпотевания бесполезно, только хуже сделаешь. Протирать тоже смысла нет, он знал это. Многие очкарики очень любят тереть запотевшие стекла подручными средствами, иногда совсем не подходящими для протирания. Но он знал, что это тоже бесполезно, только расцарапать нежные пластиковые линзы можно. Три – не три, они опять запотеют. У него был свой способ. Он сжал стекла теплыми ладонями и стал резкими движениями махать снятыми очками в воздухе, чтобы быстрей нагреть их до окружающей температуры – тогда конденсат сам исчезнет. Через каждые несколько взмахов он смотрел, насколько стекла оттаяли. Эффективность способа была проверена им неоднократно – надо было только чуть-чуть потерпеть.
И вот – последний взмах, последний взгляд на стекла. Да, все хорошо, стекла чистые. Он водрузил очки обратно на нос и со страхом посмотрел на бабушку. Нет, определенно… похожа – но не она! То же сухощавое телосложение с прямой спиной, тот же маленький рост, тот же говор и почти те же шутки. Лицо очень похожее…
Да, это была не бабушка – а тетя Лариса. Она была старшей дочкой у бабушки. Жила она далеко, последнее время приезжала редко. Даже не редко – очень давно не приезжала совсем. По рассказам мамы, у нее были какие-то семейные неурядицы. Потом начались финансовые проблемы – он помнил, что денежные проблемы у тети Ларисы были вообще часто, она периодически звонила маме, своей младшей сестре, и мама переводила ей денег.
За всем этим он не видел тетю Ларису уже лет двадцать. Поэтому было непривычно увидеть ее такой вот старушкой. Говорят, что к старости люди все больше становятся похожи на своих родителей. Тетя Лариса являла собой именно такой случай. Когда он видел ее двадцать лет назад, это была женщина слегка за сорок – и тогда он даже сравнить ее не мог с бабушкой. Бабушка тогда, правда, тоже была другая.
Тогда бабушка еще не болела и была маленькой – рост у нее был, что называется «метр с кепкой» - умеренно полной, крепкого телосложения женщиной, очень деловой и никогда не унывающей. Да, это старое поколение, пережившее две войны, словно закалилось в них. Прямая бабушкина спина, громкий голос и постоянный, почти в каждом слове, юмор – ничего не выдавало выпавших на ее жизнь невзгод. Она пережила двух мужей и одна подняла троих детей. Первый муж вроде погиб в войну, а второго власть затравила из-за того, что он побывал в немецком плену. Ему трудно было найти хорошую работу, как-то устроиться в послевоенной жизни, и он, видно, переживая, заболел и рано умер. Бабушка никогда не жаловалась на судьбу – по крайней мере, он никогда такого от нее не слышал.
Потом бабушка начала болеть, и к старости превратилась в маленькую худощавую старушку. Он не любил вспоминать последние бабушкины годы – болела она тяжело, и вся тяжесть ухода за ней легла на мамины плечи. Он помогал мало, да мама и не просила почти. Когда просила – помогал… Кстати, мама говорила, что бабушка в старости стала похожа на свою маму – в комнате у бабушки висела старинная семейная фотография ее семьи – и действительно, бабушка стала очень похожа на одну старушку с этой фотографии, хотя он видел это фото уже много лет, и раньше сходства не замечал совсем.
А тетя Лариса всегда была худощавой, такой же маленькой по росту, как бабушка – вся родня у бабушки была маленького роста. Он и сам был невысоким, видимо, по той же причине… Тетя Лариса приезжала нечасто, пару-тройку раз даже они с семьей ездили к ней в гости. Мама говорила, что раньше тетя Лариса приезжала чаще, но он этого не помнил – может, до его рождения? Она, как и бабушка, была звонкоголосой и несгибаемо веселой. И она всегда сравнивала его с отцом. Правда, такое сравнение вообще характерно для родственников, которых редко видишь и которые давно знают, прежде всего, твоих родителей. Он вспомнил, что в предыдущий приезд она увидела с балкона, как он шел из школы, и сказала ему, что походка у него, как у отца – прямая…
Еще он помнил, что она была щедрой, несмотря на периодически занимаемые у родителей деньги. Когда приезжала в гости, то привозила с собой много подарков. И когда гостила, тоже что-нибудь покупала в подарок. По крайней мере, ему, тогда подростку. А еще она вязала. На машинке. И в эпоху дефицита ее профессионально связанные вещи, привезенные в подарок, а чаще, присланные по почте посылкой, очень ценились. Он и сам с удовольствием носил ее вязаные свитера. Еще он помнил модную вязаную шапочку с кисточкой. Кисточек в посылке было две: черная и белая – к черной шапке, на выбор. Мама пришила по его просьбе белую – так считалось моднее.
И тогда, двадцать лет назад, тетя Лариса внешне совсем не была похожа на бабушку – только разве что ростом. И еще немного – голосом. Разговаривала тетя Лариса бойко, громко. Голос ее был похож на бабушкин, но имел небольшую хрипотцу. Пока он сейчас принимал тетю Ларису за бабушку, эта хрипотца не была заметна в ее голосе, он подсознательно принимал ее за скрип в голосе, свойственный старикам. Но опознав в говорившей тетю Ларису, ее хрипотцу он стал сразу воспринимать иначе. А еще тетя Лариса гхэкала. Пока она не говорила слова с буквой «г» ее ничего не выдавало, но сейчас, как будто специально, из нее так и сыпалось:
– Не, ну гхлянь, какой стал! И гхолова, как у отца – лысая. Гховорю тебе, вылитый отец!
Лицом теперь она стала очень похожа на бабушку. Очень похожа, но все же, это не бабушка. И хорошо, что так.
Слушая ее голос и медленно пробираясь на кухню, он начал успокаиваться. Коллективное и индивидуальное сумасшествие откладывалось. Все было опять хорошо. Даже раздражение куда-то пропало. Нахлынули какие-то приятные воспоминания из детства. Он обнялся и расцеловался с тетей Ларисой, все также стоящей на пороге кухни, вошел в кухню и сел на стул. Сам того не замечая, на автомате уткнулся, как отец, в работающий телевизор. Тетя Лариса что-то его спрашивала, он отвечал ей…
* * *
Тетя Лариса тогда надолго зависла у его родителей, отчасти даже успев им надоесть. Она не была навязчивой, не приставала с разговорами по пустякам – просто существовала где-то рядом. Даже помогала, чем могла – например, мыла посуду. Прогостила она у родителей почти месяц. Спешить ей было некуда, там, на родине, никто ее особо не ждал. Она собралась уезжать, когда пришло время ей получать пенсию. Если бы не пенсия – наверно, еще бы осталась.
Немного почудила: выпила из банки с домашними маринованными огурцами весь маринад, а еще, как выяснилось уже потом, после ее отъезда, втихаря осушила бутылочку коньяка из бара.
Но воспоминание, когда он, холодея внутри, принял тетю Ларису за воскресшую бабушку, до сих пор было свежо, как будто это случилось вчера.
А приезжала она, как оказалось в последний раз. Через несколько лет тетя Лариса умерла.
