Альбатрос над Фисоном (IX - X)

ЧАСТЬ - II

 

«ОТ  ЛИКУЮЩИХ,  ПРАЗДНО  БОЛТАЮЩИХ...»

 

IX

 

…Это случилось декабрьским вечером у городского парка, когда ни Элай, ни Миса не ожидали встретить там кого-либо, тем более в такое время.

В тот вечер Миса припоздала, хотя была человеком пунктуальным.

- Извини, просто Арпак чего-то задержался, – она сбросила подбитый мехом плащ с капюшоном (на улице к ночи похолодало). И, поправив волосы, опустилась в скрипучее кресло с выцветшей обивкой, что стояло у занавешенного одеялом окна. - Вначале думала, что вообще никуда не пойдет. Недавно вот только свалил, да и то, как поняла, ненадолго. Так что и я задерживаться не буду, а то он коситься уже начинает. Нет, ты не думай, шума поднимать он не будет. Это, в конце концов, мое личное дело – где я, с кем. Хотя пару раз намекал, что отношения наши могут и делу помешать, мол отвлекаетесь много. У нас ведь в партии, знаешь, в плане личной жизни принцип простой: делай, что хочешь, с кем и когда хочешь, но пока не страдает общее дело.

- А оно страдает?

- Раз за акцию отвечает он, то ему и определять, что мешает, а что – нет. Поэтому, извини, остаться не смогу - не хочу давать повода для придирок. Тем более у меня с ним и так разговор серьезный назревает, и мне нужно быть «чистенькой» - чтоб без встречных. Ладно, не хмурься, тебя это не касается, это будет наша, чисто партийная склока, – и она улыбнулась. – Пойдем лучше погуляем. Погода прямо для нас: тихо, темно, никого, дождик кончился, а «хвост» отобьем. Дыру ведь не заделали?

- Да нет, конечно. Да и кому? Соседка, сама знаешь, старенькая, она не то что в заборе, в потолке дыру не заметит. Да и задвигаю я обратно на место.

Около двух месяцев назад, почти тогда же, когда начали встречаться, стали замечать они слежку. Элай к тому времени наконец-то съехал от доставшей его зеленщицы Мары - в небольшой ветхий, зато отдельный домик с крохотным двориком и палисадником под окном, благо средства позволяли. Точнее, заметила Миса как более опытная, а возможно, и потому, что следили, видимо, именно за ней. Тогда-то Элай, которому решительно не нравилось такое «внимание», безлунной ночью отодрал аккуратно и тихо пару досок в заборе, проложив дорожку через соседский двор на соседнюю улочку. И тайной тропинкой не раз пользовались.

...Собрались они быстро, стараясь не шуметь, не мелькать тенями на занавешенных окнах. И, осторожно притворив дверь с тщательно смазанными петлями, выбрались из дома. Серое небо было затянуто сплошными облаками, а зима в Приречье время не столько холодное, сколько пасмурное и слякотное. То «моряна», сырой юго-западный ветер с Океана, несла морскую влагу, что проливалась долгими нудными дождями. Снег в Лахоше выпадал не часто.

Крадучись раздвинув доски, висевшие на гвозде, проскользнули они через соседский двор. Попетляв впотьмах по кривым прибрежным закоулкам (а дом стоял неподалеку от паромной переправы), чтобы окончательно и наверняка сбить след, Миса с Элаем уже спокойно и не спеша двинулись в центр, к парку. Оттуда она могла в любой момент вернуться на Сапожную.

…Вновь закрапал мелкий моросящий дождик. На улице было безлюдно и темно, - даже собаки попрятались кто куда, - фонари из-за нехватки керосина зажигали теперь не везде, да и выбирали они с Мисой как раз неосвещенные проулки. Под ногами стало скользко, противно чавкала грязь.

- Так что у тебя за разговор с Арпаком? – Элай, придерживая Мису под локоть, заботливо накинул ей капюшон. – Если, конечно, не секрет.

Та пожала плечами.

- Да нет, в общем-то, – но по сторонам на всякий случай оглянулась, голос ее, и без того глуховатый, стал еще глуше и ниже. – Просто надоело смотреть, как Арпак в открытую волынит: «группу» забросил, толком вас не готовит, только видимость создает, зато днями и ночами пропадает на обедах своих званых да вечеринках. С легитимистами спутался, у них, наверняка, сейчас и ошивается. Хотя идеологически они нам такие же враги, как и Маршал.

«Легитимистами» в Лахоше звали сторонников свергнутой тридцать шесть лет назад княжеской династии Суггуров, что правила Лахошем почти семьдесят лет (пришла к власти на волне Великой смуты, воцарившейся после Катастрофы на просторах бывшей Восточной Конфедерации).

Было их совсем немного, в основном отпрыски отдельных, чудом выживших после Революции дворянских родов. Родов, что когда-то верой и правдой служили Князьям Лахошским, а теперь разорившихся и влачивших, большей частью, жалкое существование. Хотя некоторые, потомственные вояки не в одном поколении, сумели-таки пробиться в Национальную Гвардию, сделав почетные карьеры офицеров.

Политического веса легитимисты не имели и являлись, скорее, сборищем мечтателей о «золотом веке», оставшемся в прошлом, о «потерянной великой культуре», о белокаменных дворцах, роскошных выездах, балах до утра и танцах на сверкающем паркете, о прекрасных дамах в атласных платьях, затянутых в корсеты, и галантных кавалерах в вечерних фраках с моноклями на цепочках.

То есть было это в большей степени явлением литературно-романтическим, чем политическим, - поэтому охранка всерьез их не воспринимала. И закрывала глаза на сам факт существования лиц, вроде бы не признававших нынешнего режима, так как знала, что дальше громких фраз дело не пойдет. Оно, как правило, и не шло: программа их, если о ней вообще можно говорить, сводилась, по сути, к культурно-просветительской работе, к изучению старины и распространению «благородного образа мысли». Мыслей же о Реставрации никто себе не позволял (по крайней мере, вслух). И не пытались связаться с эмигрантскими кругами (а те всегда готовы были поддержать любое начинание против «плебейской» власти), с проживавшим в Бофире Лукани III Суггуром, сыном и законным наследником последнего правившего Князя, изгнанного Революцией.

- И что делать с ним собираешься? – Элай перешагнул лужу у забора и, обернувшись, подал руку. – На путь истинный наставить хочешь? Осторожней только, здесь скользко.

Миса вновь пожала плечами.

- Поговорю, вразумить попытаюсь, – и, оперевшись на него, легко перескочила через грязь. – Может, просто я чего-нибудь не так понимаю.

…К парку они подошли со стороны бывших керосиновых складов, что расположились на Садовой позади рынка, ныне заброшенных и подлежащих сносу по ветхости (сами склады перенесли на окраину). Дождь всё моросил и нудно барабанил по балкам и стропилам крыш, когда-то шиферных, но давно уже разобранных жителями близлежащих домов для хозяйственных нужд. 

- Стой! – Миса быстро схватила Элая за руку и втащила обратно в тень, за ворота склада, куда не падал уличный свет. – Тихо! Кто-то идет.

И действительно, из парка, с темной аллеи, где вдоль дорожек валялись вывороченные с корнями фонари - напоминания о прошлогоднем урагане, вынырнули на освещенный тротуар двое. Они, видимо, заканчивали разговор, и одного даже Элай, не отличавшийся наблюдательностью, опознал сразу. Это был г-н Арпак, как всегда безупречно одетый, в элегантном приталенном макинтоше, неизменном котелке и черных лакированных туфлях, мокро блестевших на свету. А вот второго - коренастого, плотно сбитого крепыша лет тридцати с бритым затылком - Элай не знал, хотя, может, где-нибудь и видел.

Приподняв котелок, г-н Арпак учтиво раскланялся. А затем, небрежно помахивая зонтиком, неторопливой фланирующей походкой, словно совершая легкую прогулку в ясный солнечный денек, направился в сторону Собора. Крепыш - в противоположную.

- Сучок! – Миса коротко и тихо, но весьма энергично выругалась. И с силой стиснула пальцы, всё еще сжимавшие руку Элая. – Вот сучок!

Элай чуть не поперхнулся и в изумлении уставился на нее - он не верил ушам! То, что Миса, производившая впечатление дамы вполне светской, не совсем такова, какой казалась, он понял давно, но подобное слышал впервые, и мысли не допуская, что она на такое вообще способна. Но Мисе, похоже, было глубоко плевать на произведенное впечатление.

- Я ведь знаю этого типа, – она резко обернулась. Лицо ее кривила странная злая улыбка-гримаса, голос стал совсем хриплым. – Он из охранки…

…Личные отношения у них начались месяца через полтора после знакомства. С того октябрьского вечера, когда г-н Арпак, раздав «боевой группе» задания (а «группа» только сформировалась), ушел на очередной званый ужин. Тогда-то проскучавшая весь день Миса и попросила Элая, уходившего последним, задержаться. И как ни в чем не бывало, самым будничным, прозаичным тоном, словно речь шла об обычной житейской мелочи, спокойно и невозмутимо, без тени смущения предложила:

- Не хочешь заняться любовью?

Элай, честно говоря, так и не понял, а что, собственно, стояло за ее предложением и последовавшими отношениями? Скрывалось ли с ее стороны за этим хоть какое-нибудь чувство или то была обычная физиология? Уже немного изучив Мису, он знал, что, несмотря на внешнюю холодность и сдержанность, доходящую порой до чопорности, на расчетливость и прагматичность, сквозившую во многих ее действиях, она бывала иногда поразительно непосредственной, непредсказуемой. И вполне могла так поступить, руководствуясь простым принципом «хочу!». Как истинная эмансипе комплексами она не страдала и привыкла брать, что хотела, идя к цели напрямую и напролом, без околичностей и церемоний.

Он и до сих пор не понимал, действительно ли он нужен или ей нужен лишь кто-нибудь в постели? Возможно, этого точно не знала и она сама. В остальном Миса была мила, весела, дружелюбна, а его неуклюжие знаки внимания и заботу принимала как само собой разумеющееся. На робкие же попытки разрешить мучивший Элая вопрос Миса только фыркала и пожимала плечами – какая тебе разница, если я с тобой? Или, в зависимости от настроения, начинала смеяться, ласкаться и без слов затаскивала в постель.

А для Элая это было очень важно! Он уже окунулся в новую для него жизнь - с чувственными радостями и переживаниями, иллюзиями и даже разочарованиями. И не мыслил существования без этой странной, не всегда понятной женщины, такой высокомерной, недоступной и сдержанной на людях и такой доступной и несдержанной в желаниях, когда оставались вдвоем.

Он уже не мог жить без ее хрипловатого голоса и терпкого аромата духов, что так волнует и будоражит, без сладковатого запаха волос, рассыпающихся по плечам, когда та небрежно бросала заколку у изголовья, без того первого мимолетного касания к горячей сухой чистой коже, от которого что-то переворачивалось и рвалось внутри. Но Миса лишь смеялась и не хотела понимать, что′ она для него стала значить, и Элай с тоской и ужасом порой задумывался, а что же будет завтра? Видит ли она его в своей жизни и дальше? Или он нужен только на время акции для приятного времяпровождения?

Г-н Арпак его, разумеется, не беспокоил - Миса в первую же ночь призналась, что «брак» лишь часть «легенды». Но порой ему закрадывалась страшненькая мысль, а не есть ли и их отношения - часть «партийной стратегии»? Ведь о неразборчивости эрдеков в средствах он много раз слышал. Может, и нет ни чувства, ни желания, а есть рядовое партзадание – привлечь, завербовать и удержать члена «группы» до завершения акции?

От таких мыслей Элаю становилось совсем тоскливо, и он мрачнел, замыкался и уходил в себя. Миса же, казалось, не обращала особого внимания на его, как она выражалась, хандру, списывая всё на свойственные молодости перепады настроения. И вела себя по-прежнему – мило и дружелюбно в общении, ласково и страстно в постели, - и постепенно он снова оттаивал.  Но осадок от таких мыслей оставался долго, мучая время от времени новыми сомнениями и подозрениями. Так они два месяца и жили - в непонятных отношениях с неясными перспективами.

Еще, наверно, более непонятной выглядела ситуация с «боевой группой». Организовал ее г-н Арпак в начале октября из пяти человек (включая Элая), подобранных им лично или Мисой. Причем на первом собрании всем вполне ясно и недвусмысленно дали понять, что′ им предстоит. Однако дальше наблюдения и составления расписания и маршрутов передвижения Маршала по городу дело почему-то не пошло.

Собственно говоря, и наблюдения-то велись в той или иной степени регулярно лишь месяца полтора, до середины ноября. Когда же выяснилось, что график выездов Хранителя очень простой, свернули и наблюдения (а график был простой: из Белого Дворца – ни ногой, но раз в неделю, по воскресеньям ближе к полудню, – в гвардейские казармы на строевой смотр, причем ограниченным числом маршрутов – чаще всего по Садовой, либо по Конюшенной).

Позднее всё ограничилось еженедельной проверкой расписания - выехал ли в казармы, какой дорогой и во сколько? Но так как склонности к перемене путей и времени следования Маршал не проявлял, картина его воскресных передвижений вырисовывалась четкая.

К самой же акции, как оказалось, «группу» никто словно готовить и не собирался. Не считать же подготовкой пятничные «чаепития» на Сапожной, когда накрывался стол в гостиной, выставлялись пироги и «боевики» весь вечер гоняли чаи, а иногда и чего покрепче - под дармовую закуску. Г-н Арпак, конечно, объяснял Мисе, что это «для поддержания единства и товарищеского духа в группе», но та только кривила губы, считая пирушки пустой тратой времени и денег.

Еще по средам г-н Арпак проводил занятия по «основам радикал-демократии», обсуждения идей и будущего устройства Лахоша, диспуты на злободневные темы (и споры зачастую протекали горячо и живо), но то была теория. А практика сводилась, что собирались они теперь по субботам вечером, накануне воскресной проверки, - определиться, кому, где завтра прогуливаться, чтобы не пропустить маршальский кортеж, о чем отчитаться г-ну Арпаку.

В остальном тот будто позабыл об акции и активно увлекся местной светской жизнью, сутками порой пропадая на обедах да вечеринках. А Миса злилась на затягивавшуюся подготовку, раздражалась, но до поры до времени молчала, соблюдая субординацию.

Так что «боевой» группу можно было назвать с очень большой натяжкой, - те до сих пор понятия не имели, а как, собственно говоря, будет проходить акция, каковы их роли и план действий? И каждый продолжал жить прежней жизнью, словно и не было того, поначалу возникшего ощущения причастности к чему-то пусть и пугающему, но великому, волнующему, таинственному. Как любил поговаривать г-н Арпак, развалившись в кресле и подсмеиваясь себе под нос, «привыкайте, господа, – это всего лишь работа, обычная террорная работа!»

Впрочем, как догадывался Элай, многим в «группе» такая «боевая» жизнь нравилась: напряга - никакого, риска - тоже, в среду потрепаться можно, а по пятницам кормят, поят на дармовщинку, да еще денег дают (по словам г-на Арпак, «чтобы знали - партия о вас заботится, и о хлебе насущном не беспокоились»). Свои двести динариев, «жалование садовника», Элай тоже получал - надо же ему на что-то жить!

По составу «группа» получилась пестрой и разношерстной: бывший студент Элай Абон, бывший почтовый служащий Сива Герим, тридцатисемилетний плотник Элхас Бешех, непонятно как сюда затесавшийся вчерашний гимназист Эвел Мадаш и молодой человек без определенного рода занятий Вул Инаим из мещан.

С «соратниками по борьбе» Элай практически не общался - только если по делу (даже на чаепитиях держался особняком и в разговоры вступал неохотно). Он и имена-то не сразу запомнил. Тем более что поначалу г-н Арпак из конспиративных соображений запрещал называть их, руководствуясь принципом «меньше знаешь – меньше выдашь». Дав каждому кличку-псевдоним, он однако быстро понял, что в маленьком городке это не работает. Да и как могло работать, когда двое друг друга знали и так, живя на соседних улицах, а у остальных вмиг нашлись общие знакомые или иные точки соприкосновения. Так, Вула Инаима Элай хорошо помнил по школьной сборной (футбольной), где тот играл центрфорварда.

Не общался как по причине общей замкнутости характера, так и по отсутствию симпатии к «соратникам»: Элаю почему-то они не нравились, желания водить компанию не возникало.

Более или менее нейтрально относился он, наверно, лишь к Сиве Гериму, худому, мрачновато-молчаливому вдовцу лет пятидесяти, признавая весомой причину присоединения к «группе». Года полтора назад, как рассказала Миса, за распространение карикатур на Маршала арестовали его единственного сына, связавшегося с анархистами. Того сослали в Хайвар на нефтепромыслы, где он месяца через три, после вспышки холеры, и умер.

Не лучше сложилась судьба и Герима-старшего. Шла очередная «большая чистка», а такие акции Маршал время от времени проводил – в «профилактических» целях («чтобы кровь не застаивалась в государственном организме», как любил он выражаться). И шеф-комиссар Почтового Департамента Халмай, дрожавший за свое место и жизнь и потому слывший активным борцом «за чистоту рядов», Герима-старшего со службы тихо, но быстро выжил. Мол, сын за отца, конечно, не в ответе, но отец за сына отвечает всегда. Причем уволил «по статье», то есть без пособия и права на пенсию, и оставил в преддверии старости без средств к существованию, не говоря уж о потере сына.

Идею «благородной и справедливой мести» Элай не признавал, мстительность всегда отталкивала его в людях, но тем не менее понять, что движет Геримом, он вполне мог, пусть и не разделяя самих чувств.

Халмаю, кстати, рвение помогло мало. Через две недели его арестовали «за растрату казенных денег и хищение государственной собственности в особо крупном размере» и приговорили к «высшей мере социальной защиты». На рассвете ясного июньского денька казнокрада расстреляли во внутреннем дворе Департамента Внутренних Дел (дело от начала и до конца вела полиция, старавшаяся не отставать от охранки в борьбе с «врагами народа»).

Остальные «боевики» Элая лишь раздражали. Шестнадцатилетний Эвел Мадаш – пылкой, мечтательной восторженностью, кажущейся Элаю «с высоты» его двадцати двух лет столь смешной и глупой. Впрочем, чего можно ждать от мальчишки, начитавшегося в «самиздате» запрещенной литературы? (за что и попал «на заметку») И давно ли сам расхаживал таким же «вьюношей бледным»? Элай помнил, что недавно, но тем не менее розовощекий «романтик» раздражал иногда весьма сильно, может, именно потому, что одним видом напоминал об этом.

Элхас же Бешех, плотный, кряжистый мужичок, оказался настоящим занудой. Из разряда тех, кто на чисто этикетное «как дела?» начинает обстоятельно и подробно рассказывать о делах, заставляя вежливо улыбающегося собеседника мысленно чертыхаться и проклинать ту минуту, когда задал злосчастный вопрос.

Хотя не признать за ним безусловных достоинств – честности, прямоты и мужества – было нельзя. Не всякий отважился бы обратиться к Маршалу в защиту соседа, взятого в оборот охранкой на основании явно ложного доноса, а Бешех именно это и сделал. Уверенный в невиновности керосинщика Нувана, с которым не один год прожил разделенный лишь забором, он отправил Хранителю гневное письмо о беззаконном аресте. То есть вступился, по сути, за постороннего, хотя обычно в таких случаях лахошцы только испуганно крестились - слава богу, не меня! - и делали вид, что не заметили, как исчез человек.

Самое поразительное, что это помогло! Неизвестно, что вызвало такую реакцию Маршала, никогда раньше не снисходившего до подобной «мелочевки», но из Белого Дворца последовал строгий окрик и хозяина керосиновой лавки действительно выпустили. Кто-то поговаривал потом, что не обошлось здесь без наушничанья полковника Айсара, шефа полиции, - недовольный чрезмерным усилением ведомства-конкурента, он всегда был готов подставить ножку «заклятому другу» Эбишаю.

Но факт остается фактом: человек вернулся живым и невредимым из «Самого Высокого Дома Лахоша», как иначе еще называли трехэтажное желтое здание охранки на улице Желто-Зеленых Партизан. «Самым» оно, конечно, не являлось (строить выше карниза Белого Дворца запрещалось), тем не менее прозывалось в народе именно так, «ибо оттуда видны и холмы Хайвара, и вся Дикая Степь».

После этого же, кстати, и поползли слухи, что дни Эбишая сочтены, что скоро «зачистят» и «Главный Очистной Департамент» (так иногда еще именовали охранку остававшиеся на свободе немногочисленные остряки). Но полковник, к удивлению многих, устоял, а точнее, в кресле усидел, хотя слухи всё равно время от времени появлялись.

А керосинщик Нуван вернулся – сломленным и запуганным. И, преследуемый неотступным страхом, желая выслужиться, настрочил донос - на спасителя. О «крамольных речах» Бешеха при встрече после освобождения. Речи, разумеется, были, - кто мог ожидать, что спасенный тобой на тебя же и «настучит»? Однако полковник Эбишай, лично курировавший дело, что заимело такой резонанс, решил хода доносу не давать. «По рукам» он уже один раз здесь получил, и ему не хотелось, чтобы обвинили еще в сведении счетов и мести. Но «на заметку» плотника-правдолюбца, конечно, взяли.

А насчет пятого «боевика», двадцатичетырехлетнего Вула Инаима, Элай вообще не понимал, что он здесь с ними делает. То был развязный и бесцеремонный молодчик с вечно сальной ухмылочкой на губах, со светло-серыми, почти прозрачными наглыми глазами и совершенно хамскими замашками.

Хоть и рассказывала Миса о его «славном» анархистском прошлом (причем бурном и даже буйном, пару раз заканчивавшимся приводами в охранку), на взгляд Элая, это был типичнейший представитель мелкой шпаны из подворотни, место которому – в хайварском бараке для уголовников. Элай подозревал, что и в анархисты он затесался лишь из любви к хулиганским выходкам. А те когда-то (когда на свободе ходили) любили время от времени пошуметь, порадикальничать, акции протеста поустраивать (в основном, по ночам). Например, стекла побить в госучреждениях, карикатуры на Маршала по городу разбросать или разукрасить стены Собора неприличными надписями и рисунками.

Стойкая антипатия у Элая возникла сразу после первого собрания, где Инаим вел себя порой вызывающе дерзко, но состав «группы» определял не он. Миса на его вопросы лишь пожимала плечами: с драной овцы – хоть шерсти клок. Хотя будет ли с такой «овцы» хоть какой-нибудь «клок», Элай сильно сомневался.

В школе, вспоминалось Элаю, а учились они в одной школе, только Элай шел двумя классами младше, Инаим тихим нравом тоже не отличался, будучи пацаном весьма задиристым и нахальным. Однако тогда всё искупалось подвигами на футбольном поле, где их сборная, ведомая Инаимом, неизменно громила на городских соревнованиях команды и гимназии, и училища реального, и кадетского корпуса, заставляя гордиться таким центрфорвардом. Но сейчас, столько лет спустя, вновь столкнувшись с повзрослевшим «героем кожаного мяча», Элай быстро понял, что о былом восхищении можно забыть.

Работать Инаим тоже не хотел, перебиваясь случайными заработками, - то дизелистом на блок-станции, то грузчиком, то паромщиком на переправе, возя с хайварского берега бочки с топливом, а в путину - бракушничал на Фисоне. Поэтому «партийное вспомоществование» пришлось ему как нельзя кстати.    

«Подготовка группы» также вызывала у Элая вопросы, но теперь, стоя под дождем у угла парка, прячась от фонарей под тенью складских ворот, многое для него стало проясняться. Как, впрочем, и для Мисы.

- Вот сучок! – продолжала та тихо матерится, сжимая кулаки, зло кривя губы. – Так пасть! Как мог он так пасть?!

Элай, привыкший к поразительному иногда хладнокровию и выдержке Мисы, наверно, впервые видел ее такой взбудораженной и взвинченной.

- Ты уверена, что тот из охранки? С чего ты взяла?

Он старался говорить небрежней, невозмутимей, желая хоть как-то успокоить Мису, но, честно говоря, открывшаяся перспектива, что их руководитель, возможно, провокатор, тревожила его не в меньшей степени. Миса резко подняла голову.

- Да, уверена! Я запомнила его, он на контроле миграционном сидел, когда въезжали. Вместе с отцом твоим, кстати.

- Только поэтому?! – Элай с облегчением рассмеялся. – Да мало ли кто там мог быть! Может, приятель, знакомый какой-нибудь зашел посидеть, поболтать, рюмку «чая» пропустить?

- Элай! Мальчик ты мой милый! – и Миса всплеснула руками. – Как ты бываешь иногда наивен! Неужели я, не один год в подполье, не смогу отличить любопытство зеваки от профессионального интереса?! А он, я заметила, поглядывал на нас очень и очень характерно! Любопытствующий с улицы смотрит не так. У меня на ищеек, поверь, глаз уже намётан!

- Мис, по-моему, у тебя паранойя профессиональная. Да может, ты понравилась человеку? Я бы тоже заинтересовался такой барышней.

- За комплимент – спасибо, насчет паранойи – возможно. Без нее в подполье не выжить, это у нас профзаболевание, но с остальным – не согласна. Это не только догадки. Когда к въезду готовились, изучали ваши законы миграционные, про таможню, уголовку, правоохрану. Много, в общем, чего, правда, вот про комендантский чего-то упустили, здесь только узнали. Так вот, есть у вас один циркуляр таможенный, «для служебного пользования» кстати, его наши откуда-то достали. И по нему, если иностранцев принимают, кроме миграционщика, на контроле должен сидеть и оперативник охранки. Понимаешь? Поэтому я и говорю: тот тип - из охранки!

- Но мы же не знаем, зачем они встречались?

Миса изумленно уставилась на него.

- Господи! А зачем, тайком, ночью, в безлюдном месте могут встречаться подпольщик и шпик?! Сам догадаешься или подсказать?

- Всё равно, мне кажется, от Арпака нужно вначале объяснений потребовать, прежде чем обвинение такое выкатывать, – не сдавался Элай. – Может, просто мы чего-то не знаем?

- Что я и собираюсь сделать, – буркнула Миса и решительно потянула его за рукав. – Идем! Да, к нам на Сапожную: если дома - поговорим сразу, нет - подождем. Разговор будет серьезный, может помощь твоя понадобится, может и физическая, – и она с сомнением окинула его худощавую фигуру. – Да, оружие, конечно, сейчас не помешало бы.

- А что, его нет? – с некоторым удивлением воззрился Элай. – Акцию же как-то собираемся проводить?

Миса раздражено мотнула головой.

- Там бомбы планируются. Взрывчатку курьер привезет, прямо перед акцией, чтоб до последнего предъявить нечего было, случись что. А огнестрел нам ни к чему. Только морока лишняя, как провезти да где прятать, а охранке - лишний повод «зацепить» нас.

Элай поежился. Да, какой-нибудь завалящий револьвер не помешал бы (несмотря, что никаким оружием пользоваться не умел). Черт знает, как разговор с Арпаком пойдет, а физически тот казался крепким и ловким, чем он, к сожалению, похвастаться не мог.

- Но у Арпака тоже, получается, нет? Так?

- Должно быть так, если только новые «хозяева» не снабдили на всякий случай.

Элай в нерешительности остановился.

- Может, тогда лучше сегодня не начинать, а вначале подготовиться? Ну, оружие какое-нибудь подыскать, не знаю, «группу» собрать?

Миса с усмешкой оглянулась.

- Что, сдрейфил уже?

Элай вспыхнул.

- Почему сдрейфил? Просто глупо подставляться, если у него, может, ствол, а мы с голыми руками!

Миса фыркнула и тряхнула головой.

- Идем, не бойся! Что будет, то будет, а объяснений я потребую по любому сегодня же, сейчас же, чего бы это ни стоило! – и она скрипнула зубами, лицо вновь скривила злая, презрительная улыбка, глаза загорелись недобрым огнем. – Сучок! Так пасть, так низко пасть!

…До Сапожной, располагавшейся за парком, они дошли быстро и без приключений. Дождь всё моросил, монотонно и скучно, и улицы выглядели по-прежнему безлюдными и пустыми. Пуст был и дом: окна – без света, за забором – тишина.

- Не вернулся, – и Миса, стараясь не шуметь, тихо распахнула калитку. – Заходи, дома ждать будем, надеюсь, до комендантского вернется.

Элай остановился.

- А если нет?

Миса отмахнулась.

- У нас, в крайнем случае, переночуешь, места хватит.

Комендантский час, как и предрекал профессор Ирум, с конца октября увеличили - с часа ночи до пяти утра. Причем поводом стала история с неподнявшимися хлебами.

После двух месяцев тщательных и кропотливых исследований и расследований (как научных, проведенных Академией с Университетом, так и административных, ведшихся охранкой и полицией) выяснить причину так и не удалось. Дрожжи и закваска стандартам соответствовали, бактериальные культуры, что отвечали за сквашивание и брожение, - в полном порядке, живы и здоровы. Однако сами процессы эти в Лахоше идти упорно не желали, продукты не перерабатывались, хотя у соседей по Приречью всё шло как обычно.

Результатов не было, поэтому причину просто «назначили» указом Маршала. Объявили всё «диверсией и происками насарских радикал-демократов и национал-предателей из «пятой колонны», желающих подорвать продовольственную безопасность Лахошской Республики». И в целях борьбы с ними комендантский увеличили на два часа.

Разумеется, ситуация не улучшилась: тесто по-прежнему не поднималось и питался Лахош теми же, порядком надоевшими пресными лепешками. А сметану, сыры, творог, ставших дефицитом, как и вино с пивом и водкой, приходилось ввозить из-за границы – из Орука, Рисена, Бофира и остального Приречья. Это привело к такому их подорожанию, что появлялись они теперь на обеденных столах лахошцев только по большим праздникам.

Расцвела, конечно, на такой «благодатной» почве и контрабанда алкоголя. Особенно дешевого «орукского виски» – вонючего мутного, неизвестно из чего гнавшегося самогона не лучшей очистки. Ввозился он из Орука в огромных количествах и продавался почти легально чуть ли не в каждом трактире и почти по цене старой доброй «Пшеничной», чем заменил простому люду все прежние горячительные напитки. Народ «экономичным» пойлом, разумеется, травился (кое-кто и до смерти), болел, но упорно продолжал пить, невзирая ни на что.

К удлинению же комендантского большинство отнеслось безразлично: желающих шляться после часа ночи было немного, а кто всё-таки хотел – делал это (при соблюдении известной доли осторожности) без особых проблем. Проблем не возникало, так как патрули от центральных, более или менее освещенных проспектов, как правило, не удалялись. Поэтому проскользнуть незамеченным по темным улочкам-проулочкам было несложно. Как неизменно иронизировал по этому поводу г-н Арпак, «строгость комендантского в Лахоше искупается необязательностью его соблюдения».

- В общем, диспозиция простая, – деловито начала Миса, пройдя в гостиную, сбросив мокрый плащ на стул и поплотней задернув занавески, – садимся и ждем. Когда придет, ты молчи, говорить буду я, в разговор не встревать. Но будь начеку, следи за руками его. Помни – на кону, может, наши жизни. Если что – действуй по ситуации. Кстати, канделябр не убирай далеко, под рукой держи, он тяжелый если что, только горячку не пори. И, главное, меня слушать! Бес-пре-ко-слов-но! Это понятно?

- Понятно, – Элай, закончив зажигать свечи, со вздохом плюхнулся в кресло у стола. – Значит, будем бить канделябрами. Прямо по голове. До потемнения, - и нервно зевнул. - Не люблю ждать. Почитать пока можно?

- Можно. Только камин разожги.

…И потянулись часы ожидания. Тихо стучали по стеклу капли, тихо шумел ветер за окном, а в комнате после промозглой улицы казалось особенно уютно и тепло. Сухо потрескивали дрова в камине, гудел в печной трубе нагретый воздух, шуршали страницы, сонно качался на стене маятник под кукушкой. Элай, убаюканный, стал слегка клевать носом над раскрытым «Вестником науки», когда звук хлопнувшей калитки разорвал тишину и сразу привел его в чувство. Арпак! Миса, к которой уже вернулось привычное спокойствие и самообладание, не спеша поправила перед зеркалом платье, прическу. И, ободряюще улыбнувшись Элаю одними глазами, – не бойся, всё будет хорошо, – вышла навстречу «мужу». Часы показывали половину первого.

- Что-то ты сегодня рановато, – как ни в чем не бывало встретила г-на Арпака в прихожей Миса, и в хрипловатом голосе проскользнули нотки сарказма. – Неужто до комендантского боялся не поспеть?

Снимавший обувь г-н Арпак с любопытством поднял на нее взгляд, но Мису смутить было трудно.

- Чего смотришь так?

Тот пожал плечами.

- Ничего, просто странная ты немного сегодня какая-то, – и, войдя в гостиную и увидев Элая, остановился. – А-а, вот оно что! Я не помешал? Добрый вечер, кстати, господин Абон! Рад видеть вас в добром здравии.

Элай сконфуженно кивнул. Миса, вошедшая следом, неожиданно покраснела.

- Не болтай ерунды! Мы тебя как раз и ждем.

- Меня? – тот как-то чересчур резко обернулся. – Что-то случилось?

- Может, и случилось, – и она криво улыбнулась. – Да ты присаживайся, присаживайся, разговор есть.

Г-н Арпак быстро обвел их взглядом, внимательным и цепким, вновь недоумевающе пожал плечами и со скучающим видом уселся в кресло под фикусом, небрежно закинув ногу на ногу.

- Хорошо, дамы и господа, я слушаю.

Элай напрягся. Началось! Миса села напротив «мужа», у стола, и сразу взяла быка за рога.

- Где ты был сегодня около десяти вечера?

Г-н Арпак лениво вздернул левую бровь.

- А в связи с чем вопрос?

- Ты можешь ответить на вопрос?

- А ты?

- Что ж, – Миса поджала губы, глаза жестко блеснули, – спросим по-другому: что ты делал сегодня в парке?

- Ага! – и он откинулся на спинку, скучающего вида как не бывало. – Вот оно что! И что тебя интересует?

- Всё! Но для начала, что это за тип?

- Знакомый.

- Знакомый из охранки - не лучшая компания для подпольщика, не находишь?

Г-н Арпак неожиданно рассмеялся.

- Запомнила-таки! – и восхищенно покрутил головой. – Молодец! Я всегда поражался твоей памяти.

- Та-а-ак! – протянула Миса тоном, не предвещавшим ничего хорошего, и побарабанила пальцами по крышке стола. – Прекрасно! Можешь как-нибудь объяснить это?

Он вздохнул.

- Да, могу, – и посмотрел на Элая. – Но наедине.

- Нет! – жестко отрезала Миса. – Ты будешь говорить здесь и сейчас! В его присутствии! Мы были сегодня там вместе, в парке. От него у меня сейчас секретов нет.

- У тебя, может, и нет, а у меня или партии - могут, – спокойно возразил г-н Арпак. – Разве беспартийный может присутствовать на обсуждении партийных вопросов? А здесь вопрос партийный, это я тебе сразу говорю, и сугубо конфиденциальный. Мы сейчас, конечно, на задании, можно сказать на особом положении, но дисциплину партийную никто не отменял. Или Устав тебе не писан? Элай - член «боевой группы», не спорю, но права участия это, сама прекрасно знаешь, не дает. Говорить буду о подготовки акции, а за нее, если помнишь, отвечаю здесь я, а не господин Абон. Поэтому, будь добра, попроси Элая погулять. Я готов объясниться и дать отчет как товарищу по партии, видит бог, время пришло, но, повторюсь, тебе и только тебе. В присутствии постороннего о таких предметах я говорить не могу, не имею права и не буду. Ка-те-го-ри-чес-ки! Это мое последнее слово, – и уже слегка извиняющимся тоном обратился к Элаю. – Вы уж извините, господин Абон, что я о вас так, в третьем лице в вашем же присутствии, но, право, сейчас вы здесь лишний.

Элай покраснел. Миса поколебалась.

- Что ж, будь по-твоему, – и кивнула Элаю. – Иди погуляй во дворе, я позову.

Тот в нерешительности посмотрел на нее.

- Ты уверена? – оставлять Мису одну он не хотел.

- Да, иди, иди! – нетерпеливо отмахнулась она. – Не бойся, всё хорошо. Только во дворе будь, а то комендантский начинается.

Элай чуть насупился, пожал плечами и вышел. Миса, проводив его взглядом, вновь повернулась к г-ну Арпаку.

- Итак, я внимаю.

Тот рассеянно потеребил бородку.

- С чего начать?

- С самого начала.

- Таки с самого начала? – и г-н Арпак рассмеялся. – Ну тогда слушай: вначале сотворил Бог небо и землю, земля же была безвидна и пуста… Нет, что-то я слишком издалека начинаю…

- Не паясничай! – резко оборвала Миса. – Я жду объяснений! Объяснений, о чем могут общаться эрдек-подпольщик и агент охранки!

- Ладно, ладно, не заводись, – недовольно проворчал он и примирительно поднял руки. – Всё, перехожу к делу, – и, смолкнув, собираясь с мыслями, тяжело вздохнул. – А дело, в общем, такое, если с самого начала. Когда на ЦК решили, что Маршала надо убирать и назначили меня, начал я изучать здешнюю ситуацию. И понял, что обычные наши методы - группу набрать, обучить - в Лахоше не сработают: слишком маленький городок. Живал я в таких, и знаю, что здесь как в деревне: все друг друга знают, все на виду. Долго здесь ничего не сокроешь, а группу, сама прекрасно понимаешь, в один день не создашь. Тем более с местной охранкой, а что она - одна из лучших в Приречье, это факт. В общем, понял, что сработать незаметно нам здесь не дадут. И тогда подумал: если рано или поздно нас раскроют, может, раскрыться самим сразу? Заинтересовать охранку и поработать какое-то время под ее же «крышей». Усыпить бдительность, создать видимость, что под контролем, а потом - раз! И все свободны!

Миса недоуменно вскинула брови.

- И как собрался охранку интересовать? Агента двойного сыграть?

- Можно сказать и так. Да, знаю, рискованно, сам много думал, Мис, поверь, но другого выхода не видел. О какой тайной подготовке можно говорить, если с первого же дня «на хвост» сядут местные филеры? И скрыться от них здесь ты не скроешься, хоть вывернись! И никакая конспирация не поможет! Здесь все всё знают! Кто к кому ходит, с кем спит, дружит, пьет. И филеров никаких не надо, успевай только соседей опрашивать. Ведь любая лахошская собака отличит нас от любой местной парочки. В общем, решил я рискнуть.

- Стоп! – хрипло прервала его Миса. – Ты решил или ЦК? Поясни! На ЦК, вообще, обсуждалось это?

- Ну, как тебе сказать, – г-н Арпак замялся и почесал переносицу. – На самом ЦК, конечно, нет, это всё-таки вопрос специфический, вопрос методов. Но с некоторыми членами говорил.

- И? «Добро» кто-нибудь дал?

Тот покачал головой.

- Нет, – он презрительно скривил губы и махнул рукой. – Старпёры! Сразу закудахтали: «чревато!», «а вдруг раскроется?», «мы с охранкой дел иметь не можем!». В общем, замараться испугались. Мол, могут не так понять, репутация партии и прочая лирика.

- И ты после этого смел говорить мне о какой-то дисциплине?! – Миса возмущенно вскочила. – Приняв такое решение, как поняла, самостоятельно?!

- Да, самостоятельно, – г-н Арпак вскинул голову, взгляд его был решителен и тверд. – Я и сейчас уверен, что поступил правильно. Думаешь, мы всё еще на свободе потому, что такие умные и хитрые? Что хорошо конспирируемся? Да о нас в «Высоком Доме» давным-давно всё знают! Мы три с лишним месяца получили на подготовку, и только благодаря моему решению. Мы получили свободу действия, пусть и под гарантию охранки. И там уверены, что контролируют нас полностью. Да, я вступил с ними в контакт и не стыжусь этого! Потому что делал и делаю это во имя партии, во имя ее дела! Иначе нас «повязали» бы еще в сентябре, когда только начинали с «группой». Конечно, по Уставу я не имел права, но я так решил - дело важней буквы. А за попреки дисциплиной извини, ты права, не мне тебя упрекать, но надо же было как-то спровадить Элая!

- Ладно, оставим оценки на «потом», – и Миса поджала губы. – Что дальше было?

- А что дальше? – и г-н Арпак пожал плечами. – Дальше - дело техники. Вышел на посольство лахошское, как раз незадолго до разрыва, и предложил свои услуги. Свели с типом одним, официально клерк какой-то мелкий, но, как понял, из Первого управления, разведки их внешней. «Втёр» ему «легенду»: «устал, разочаровался в идее, выскочки молодые затирают, денег на хорошую жизнь не хватает, хочется наконец-то пожить по-человечески» и всё такое. Ну, и чтоб поверил, пришлось, конечно, карты слегка раскрыть.

Миса насторожилась.

- «Слегка» - это как?

Тот нехотя признался.

- Что акцию готовим, кто приедет, план действий. В самых общих чертах, конечно.

- Та-а-ак! – каменным голосом протянула она. – Прекрасно! Поподробней, пожалуйста, что значит «в самых общих чертах»?

- Слушай, – вспылил г-н Арпак, – я, наверно, не идиот и не первый день в подполье! Я знаю, как дозировать, что можно и что нельзя говорить в таких случаях! Раз сказал, что «слегка», значит столько, сколько нужно! 

- Наши представления, сколько нужно, могут сильно различаться, – холодно парировала Миса. – А еще я пытаюсь понять, чем твои действия объективно, - повторяю, объективно! то есть по своим последствиям, - отличаются от банальной провокации? И пока не вижу разницы: «органы» предупреждены, с планом ознакомлены, пусть и, как ты выражаешься, «в самых общих чертах», участники, как понимаю, «сданы», все под наблюдением, так? Что тогда считать провокацией, если не это?! В чем разница?

- В целях! – с еле сдерживаемым бешенством рявкнул г-н Арпак. – В целях, понимаешь?! В целях и мотивах! В результате, за который отвечаю и которого добьюсь, чего бы это мне ни стоило! - и, откинувшись на спинку, шумно выдохнул. – Всё, баста, хватит, иначе передеремся! Давай, как ты предлагала, оценки - потом, хорошо? – и чуть ли не взмолился. – Дай договорить, объяснить до конца, по-жа-луй-ста!

Миса слегка смутилась.

- Ладно. Я слушаю.

Тот устало потер лоб, словно пытаясь вспомнить, на чем остановился, и продолжил:

- Да, я «слил», что готовится акция, что организаторы - мы с тобой, а «группу» наберем на месте, - но! «Слил» с «дезой»: что акция - по команде из Насара. Сказал, что телеграмма из Амарны будет, «Дяде плохо выезжай», и через неделю - «день Х». То есть, что мы свободны в выборе дня, в охранке не знают. Учти: через почту местную, телеграф без их ведома не пройдет ни одна телеграмма, ни одно письмо. Поэтому, думаю, они на все сто уверены, что всё под контролем и сигнала не пропустят. Дальше: прогнал им, что взрывчатку будем здесь делать, в Лахоше, в лаборатории университетской, а о том, что курьер будет, они не в курсе. За лабораторией они следят, это я знаю точно, поэтому и здесь уверены, что всё контролируют и тайно мы бомбы не сделаем. Еще: якобы по плану нашему за день-два до акции, ну, то есть уже после телеграммы, мы с тобой должны проинструктировать «группу», дать команду и быстро свалить отсюда. Под официальным предлогом - «больной дядя». Типа, чтобы Насар не подставить, если вдруг что. То есть и здесь получается: пока мы в Лахоше, удара они не ждут. Более того, я сразу поставил условие: «группу» брать только после моего отъезда. Мотивировка самая шкурная: я должен быть чист, чтобы ни тени сомнения. Ведь если возьмут, когда я здесь, что со мной делать? На свободе оставить? Взять, а потом тихо выпустить? По любому «замажусь», доверять перестанут, и моя ценность как «засланца» - ноль. Поэтому прямо заявил: хотите иметь своего человека в РДП? Обеспечьте безупречный выход! Чтобы как стеклышко! Заодно, говорю, проверите «неблагонадежных» - от кого что ждать. А так, кто меня в чем обвинит? Товарищи здесь остались малоопытные, могли и дров наломать. Или провокатор нашелся, всяко может быть. Поэтому и получили неприкосновенность, временную конечно, но время нам только и нужно. Так что пока я здесь, «группу» не тронут. Как видишь, кое-что, конечно, «слить» пришлось, но с такой «дезой» и под таким условием нам это вреда особого принести не могло, а про выгоды уже сказал: время получили и неприкосновенность. На предложение мое они, конечно, клюнули, условия приняли. Сама помнишь, дело к разрыву шло, посольство их выезжало, а агентуры в Насаре, как понимаю, им не хватало, вот и уцепились за меня. Тем более справки, уверен, они навели и поняли, что человек я в партии, скажу не скромничая, не последний. Договорились, что, как приеду, меня встретит человек, через которого и буду связь держать. Помнишь, когда въезжали, поцапались? Ну, когда тип тот о здоровье Демократора справился, а я про Хранителя брякнул? А это был пароль с отзывом. Сегодня вот опять встречались. Его, кстати, Гилом зовут, мы всегда в парке встречаемся.

- Как часто? Какие сведения? – вопросов у Мисы вертелось на языке много. – Что требуют? Как вообще работа построена?

- Система простая: абонентский ящик на почте, два ключа – у меня и Гила. Каждый день проверяем, вся переписка - через ящик. Раз в неделю - отчет, встречи личные – по желанию любой стороны, но чаще - по их. Мне от них ничего особо не надо, разве что на деньги «развести».

- Ты и деньги берешь?!

Г-н Арпак удивленно уставился на нее и хмыкнул.

- Ну ты даешь! Иногда ты поражаешь наивностью! Не забывай: для них я – продавшийся за тридцать сребреников иуда. С чего бы мне работать «за спасибо»? Поэтому хочешь не хочешь, а «легенде» надо соответствовать. Да и разве это не шик, когда подпольщики живут за счет охранки? Меня это изрядно веселит, удовольствие моральное доставляет.

- Думаю, не только моральное, если вспомнить твой широкий образ жизни в последнее время, – съязвила Миса. – А то уж было подумала, что это ЦК так расщедрился.

- Ага, от них дождешься! – усмехнулся г-н Арпак, бывший еще и казначеем акции. – На партийные гроши мы, сударыня, ели бы одни лепешки пресные да водичкой запивали из колодца, а про ваш любимый творог с изюмом на завтрак пришлось бы забыть. И никаких «чаепитий» по пятницам. А насчет широкой жизни, да, не спорю, люблю блеск и мишуру света - от скуки отвлекает. Чтоб музыка в зале, бифштекс хорошо прожаренный на тарелке и бутылочка бофирского игристого в ведерке со льдом. Но ведь это и для дела надо, не только для удовольствия. Хотя и для него тоже, врать не буду.

- Ладно, оставим, меня больше интересует, что им сообщаешь?

- Ну, отбрехиваюсь общими фразами, но когда наседают, конкретики требуют, про «группу» рассказываю, мол готовимся. Чистую «дезу» гнать опасно - проверяется здесь всё легко, заподозрить могут, если что.

- Так, – она побарабанила по столу, – «группу», как понимаю, ты «сдал»?

Тот недовольно поморщился.

- Слушай, тебе так хочется меня провокатором выставить? Если уж на то пошло, то «группу» я «сдать» не мог - хотя бы потому, что она изначально «сдана». Помнишь тот список, по которому начинали? Так вот, он действительно из охранки, как и говорил. Это я попросил, чтобы времени на поиски не терять. Поэтому, кто там, они и так знают.

- Ладно, пусть не «сдал», но как собираешься тогда акцию проводить?

- А я с ними акцию проводить и не собираюсь.

- Что?!

- Неужели не поняла, в чем расчет? «Группа» - это уже так, для отвода глаз. Это не «боевая группа», а прикрытие, ложная цель. Я же сказал, что здесь обычные наши методы не пройдут, нам просто не дадут сработать «группой». Сработать надо было по-новому. И решил, что шансов больше у одиночки. У которого бывает доступ к Маршалу, пусть и на короткое время. А когда начали наблюдение, понял: нам нужен офицер-гвардеец. Да, воскресные смотры. Можно, конечно, было поискать выход на челядь с Белого Дворца, тоже ведь регулярно «хозяина» видят, но за ними надзор строже, подобраться сложней. Да и отбирают тщательней, чем в Гвардию, - неблагонадежных там нет. И с оружием проблема: ни взрывчатку, ни револьвер в Белый Дворец не пронесешь. А в казармах с этим проще. Поэтому только гвардеец. Причем нужен был офицер. Рядовой сам себе не хозяин, иной раз из казармы просто так не выйдешь, и доступа к оружию свободного нет. Они его только в караулах да на стрельбах видят.

- И он у нас есть, этот гвардеец?

- Конечно, – и г-н Арпак не без самодовольства покрутил ус. – Думаешь, с чего я постоянно у легитимистов ошиваюсь? Мне же нужен был не любой гвардеец, а только нелояльный. А у легитимистов всё как раз и сходилось. Какая ни какая, но всё-таки оппозиция, хоть большей частью и «бумажная». И офицерья там много, в Гвардии ведь в свое время «белой кости» и прочей всякой сволочи старорежимной осело немало. Да и куда еще дворянчику бывшему податься, как не на службу военную? Всё благородней, чем на бахчах батрачить или писарем в конторе купеческой штаны просиживать. Так что времени я зря не терял, если думаешь, что на вечеринках у Беттима я только развлекался.

Отставной гвардейский капитан Беттим, чей отец до Революции числился в предводителях дворянства Кимешской волости, был неформальным главой самого крупного и влиятельного кружка легитимистов в Лахоше. Миса пожевала губами.

- И кто он?

- Молодой лейтенант, имя ничего не скажет. Да и ни к чему оно тебе, работать с ним буду всё равно только я. Извини, но так лучше для дела. Сама понимаешь, лишний контакт – лишний риск навести на него охранку, внимание привлечь. Да и тебе спокойней, - как говорится, «меньше знаешь – меньше выдашь». Для нас буду звать Рыжим, считай это кличкой.

- Он и впрямь рыжий?

- Конечно, нет! Я что, идиот?

Одно из негласных правил эрдекской конспирации гласило, что кличка в зависимости от цели должна либо показывать характерную черту человека, либо, напротив, скрывать ее и запутывать. Поэтому своим давали клички, никак не связанные с человеком, чтобы не подсказать врагу. А вот разоблаченным провокаторам и шпикам придумывали клички характерные, изобличающие, - Рябой, Лысый, Картавый. Миса кивнула.

- Ладно, тогда пусть Рыжий. Продолжай.

- Из «бывших» он, точнее, сам-то Рыжий после Революции родился, они с Элаем вроде ровесники, но по отцу – потомственный дворянин. Корпус кадетский закончил с отличием, легитимист конечно, причем убежденный. Рассказов, видать, отцовских в детстве наслушался, романов начитался, всё о Реставрации бредит. Маршала ненавидит со всем юношеским пылом, для восстановления династии готов, кажется, на всё. Но знаешь, несмотря на романтизм этот, не по годам серьезен, хладнокровен, выдержан. Говорит, с детства дал клятву покарать узурпатора и готовит себя к этому, то есть весьма целеустремленный мальчик. В общем, наш человек, хоть и взглядов других. Положиться на него, уверен, можно, держит себя хорошо, зазря не выставляется, не болтает. У охранки к нему, насколько понял, претензий до сих пор не было. Да и сам статус гвардейца - тоже щит.

- Как же он про клятву тебе разболтал, если, говоришь, парень серьезный?

- Ну, это он мне не сразу, конечно, рассказал, а позже, когда в доверие вошел.

- И долго «окучивал»?

- Да как тебе сказать? Дольше, наверно, определялся, кого и где искать. Дальше-то - дело техники.

- А как на легитимистов, вообще, вышел? Как помню, поначалу ими ведь не интересовался?

- Поначалу - да. Но в Ассоциации у Эмердиса подходящих не было. Сама помнишь, там, в основном, наши сочувствующие, а гвардейцев, мягко говоря, не жалуют. Да и болтуны там одни либеральные, профессура всякая умничающая, только языками чесать умеют. Ты права была, что ловить в том болоте нечего. Стал тогда прикидывать, где офицера найти? Понятно, что среди оппозиции, но какой? У анархистов точно не будет: анархист в мундире – редкость. Да и самих анархистов сейчас не найти – если только в Хайваре. Социалистов в Лахоше отродясь не было, да и откуда им здесь, в мещанско-крестьянском краю, взяться? Тем более среди офицерья. Оставались только легитимисты. Правда, и на них поначалу особо не надеялся - слышал, что и они больше любители воздух сотрясать, чем дела делать. Но решил попробовать. Кстати, вот здесь Ассоциация пригодилась. Хоть с легитимистами они вроде бы идеологически и враги, но на поверку, оказалось, общаются тесно, диспуты часто устраивают - стенка на стенку: до хрипоты спорят, ругаются, а потом чаи вместе гоняют. Вот и попросил Эмердиса познакомить как-нибудь с Беттимом, он у них, как слышал, самый авторитет. Причем попросил представить легитимистом тайным, и позагадочней, с намеками на связи с эмиграцией, иностранец всё-таки. И знаешь, Эмердис пыль в глаза умеет пускать мастерски, - чуть ли не эмиссаром самого Лукани III выставил! Пришлось остужать потом не в меру бурные восторги. Так что свой «клок шерсти» в наше дело «дранный» Эмердис всё-таки внес. Меня до сих пор там считают если не посланником самого Князя-изгнанника, то агентом эмигрантщины как минимум. Во всемогущество эмиграции, кстати, верят как дети. Для них это - символ веры. А вот самим пошевелиться для победы дела как-то в голову не приходит. Насчет домыслов о высоком статусе стараюсь пока не разубеждать. Впрочем, даже если захотел бы, вряд ли сумел. Сама знаешь, кто хочет обманываться - будет обманываться, что бы ты ему ни доказывал. В этом отношении народ здесь удивительно наивен, - деревня она и есть деревня. Никому и в голову не пришло проверить, связан ли с эмиграцией, тот ли, за кого выдаю?

- Вообще-то, в Лахоше это не так просто, – резонно заметила Миса. – Надо самим хоть какие-то связи «за бугром» иметь, а местные, как понимаю, в собственном соку варятся.

- Может быть, но для самозванцев здесь - рай. Как бы там ни было, у Беттима я и нашел Рыжего. Я его сразу приметил - молчаливый такой, сосредоточенный, весь в себе. От балаболов прочих отличался выгодно. И взгляд - понимаешь сразу: этот, если решит, пойдет до конца. На контакт, правда, поначалу выйти не получалось, хотя старался. Парень осторожничал, от бесед уклонялся, - это тоже понравилось, он же не знал, кто я. Только когда слухи разошлись, что я - эмиссар княжеский с тайной миссией, сам подошел. А когда пообщались недельку - и доверять стал. На «эмиссара» он, конечно, «повелся». Да и я сам тумана напустил: намеки всякие кидал, ухмылялся загадочно, подмигивал, щеки таинственно надувал - в общем, лицедействовал вовсю. Юноши ведь, даже самые недоверчивые и рассудительные, любят тайны, заговоры, миссии особые. Тем более если это отвечает мечтам их сокровенным. А мечты в таком возрасте, как правило, большими буквами написаны на лбах. И у Рыжего написано: «спасти мир, человечество, Родину». Когда же понял, что товарищ «созрел», вызвал на откровенный разговор и «раскрылся». Так, мол, и так, «действительно, послан кругами, близкими к Государю, готовим восстановление законной власти. Уже и силы собраны, и регент бофирский корпус экспедиционный с флотилией обещал, но нужен удар предваряющий, чтоб врага дезорганизовать, сопротивление ослабить. Толчок нужен, сигнал, чтоб последних сомневающихся убедить». И намекнул, что′ это за должен быть «сигнал». Посему, мол, ищем нужных людей в Лахоше, можно и одного, но «готового ради великой цели на всё, вплоть до самопожертвования, и имя которого благодарная августейшая Особа не забудет никогда и первым упомянет при возвращении на престол». Мальчик, конечно, клюнул - видела бы, как загорелись глаза! Побледнел весь, подобрался, комок в горле проглотил, со стула вскочил и каблуками щелкает: готов, говорит, умереть за законного Государя! Почту за великую честь, можете располагать мной как самим собой! – и г-н Арпак вздохнул. – Честно говоря, почувствовал себя в тот момент последним мерзавцем.

Миса пожала плечами.

- У нас работа такая. Тебе что, впервой на акцию вербовать? По-моему, через твои руки не один десяток таких «мальчиков» прошло. И немало, наверно, еще пройдет.

- Да, но обычно ведь боевиков мы так грубо не обманываем: люди знают, на что и за что они идут.

- И Рыжий знает, за что идет: он идет за свою Идею, за взгляды свои и клятву, разве не так? Разве ему предложено убить Князя-изгнанника или совершить что-то противное убеждениям? Нет, наоборот, предложили именно то, чего он больше всего желает и хочет: убрать узурпатора, тирана, что мешает возвращению законной власти, – и Миса фыркнула. – Не разводи сантиментов, Арпак, он взрослый парень, это его выбор. Человек получил то, к чему стремился, всё честно и справедливо, не вижу никакого обмана.

Г-н Арпак хмыкнул.

- Как у тебя иногда всё просто.

- Всё в этом мире просто, если всё не усложнять, – Миса была деловита и невозмутима. – Объяснения твои меня более-менее удовлетворили, по крайней мере пока. Но хотелось бы на Рыжего самой посмотреть, пообщаться, понять, что за фрукт, действительно ли может помочь?

- Не доверяешь? Проверить хочешь? – г-н Арпак усмехнулся и покачал головой. – Нет, Мис, извини, но я уже сказал: лишний контакт - лишний риск. А рисковать таким кадром, тем более, когда всё почти готово, я не намерен. Мы под наблюдением, все контакты проверяются, но сейчас насчет Рыжего у них, думаю, пока никаких подозрений. Да, имел ряд приватных бесед со мной, но я много с кем общаюсь. Пока он один из многих - всё нормально, но если рядом с ним заметят и тебя, то могут и заподозрить. Поверь, всё готово, всё у нас с ним оговорено, определено. Ждем только момента, твоя помощь уже не понадобится. Единственное – веди себя как обычно, чтобы никто ничего, больше не требуется. Извини, что изменил планы без тебя, что ставлю перед фактом, но это мое решение как руководителя, принимаю всё под свою ответственность. И за успех или провал отвечу лично, но это потом, а сейчас – не мешай, это единственное, что прошу.

- Так, – Миса поджала губы, несколько уязвленная, что, фактически, отстранена от акции, но тем не менее сдержалась, – а что с взрывчаткой? Телеграмму отправил?

Взрывчатку должны были доставить из Насара контрабандой по кодовой телеграмме, отправленной ими в Амарну, когда всё будет готово.

- Нет, решил обойтись без взрывчатки. Ее надо еще незаметно получить, где-то спрятать, а когда за тобой глаз да глаз - рисково. По крайней мере, не знаю, где и как смог бы встретиться с курьером. А Рыжему как передать? Припереться к Беттиму с пакетом взрывчатки? Торжественно вручить под шумные аплодисменты? Или с пакетом в казарму, домой? Да меня у калитки нашей «повяжут», выйти не дадут, появись я с подозрительной коробкой или сумкой! А Рыжему как это в казарму пронести да на плац вынести, когда Маршал прибудет? Тем более, что перед прибытием всех досматривают. Нет, взрывчатка - это нереально. Да и телеграф они контролируют, и телеграмму вначале прочтут в «Высоком Доме». И потребуют объяснить - кому, зачем, для чего? Это тоже лишний риск, который нужно исключить. А план такой: табельный револьвер. Да, где-то за полчаса до смотра их разряжают. Приходят из Четвертого управления, это кто за безопасность личную высших чинов отвечают, и досматривают, патроны отбирают, рядовых всех просто шмонают, хотя те и так идут без оружия. И только потом Маршал появляется - перед строем пройтись да речь очередную толкнуть. Вот здесь-то и момент! Рыжий рассказывает, что они, офицеры, перед строем стоят, у своих подразделений, и Маршал проходит буквально в двух шагах. Уверяет, что с такого расстояния не промахнется, главное, говорит, успеть револьвер вытащить, но это дело секундное, верит, что успеет. И проблема-то основная здесь чисто техническая: достать лишний комплект патронов, а потом, когда стволы проверят, зарядить заново. Второй раз, как заверяет Рыжий, никогда не проверяют. Да и в первый - спустя рукава осматривают. Они такими проверками годами занимаются, с офицерами со всеми уже перезнакомились, как говорится, не один литр водки выпили. В общем, формальность для них это, обряд - никому не нужный, но привычный. И патроны мы достали. У них два раза в неделю стрельбы, припрятать полдюжины - не проблема, они их там всё равно пачками отстреливают. Дальше – дело техники, детали обсудили не раз. Патроны те он за день, в субботу, спрячет где-нибудь в казарме, мест там много, коробочку маленькую заныкать не сложно. А в воскресенье, как охранка досмотрит, пойдет и потихоньку зарядит снова. Поэтому ждем теперь только воскресенья. Ну, не на этой неделе, а на следующей, двадцать восьмого числа. На этой просто, двадцать первого, если помнишь, у них типа выборы Хранителя. Формальность, конечно, при их системе избирательной, но тем не менее, как сказал Рыжий, во всех силовых - Гвардии, охранке, полиции - будет «усиление»: наряды удвоят, бдительность повысят. Так что в день выборов лучше не начинать. Ну а вот на следующей, двадцать восьмого, - щелкнем! Там как раз рождественская начнется, народ расслабится - подарки, гулянки, всё такое. А в охранке, как это ни странно, тоже люди работают. И выпить там не дураки. Поэтому, надеюсь, через полторы недели всё будет кончено.

Миса помолчала и слегка нахмурилась.

- Ладно, с Рыжим понятно – смертник, а с «группой» что?

- Ничего, – г-н Арпак пожал плечами. – Пусть продолжают, главная их сейчас задача – отвлекать. Распустить не могу – заподозрят, что планы поменяли. Я, вообще, сейчас молюсь только об одном: чтобы нигде ничего не произошло, нигде ничего не поменялось - ни у нас, ни у них, по крайней мере до двадцать восьмого.

- «Группой», значит, решил пожертвовать?

Тот ухмыльнулся.

- В шахматах это называется «гамбит».

- В шахматах?! – и Миса зло рассмеялась. – Однако они вот не в шахматы играют! И жизнями расплатятся, если что, не деревянными, а своими собственными! Ведь если всё удастся, как задумал, их же сразу «повяжут»! И в сообщники запишут, хотя о Рыжем они и слыхом не слыхивали!

- Мис, твоими же словами: у нас работа такая. И все знали, на что идут. Об аресте, суде не предупреждали? Не просили подумать, прежде чем ввязываться? Они взрослые люди, и это был их выбор. Пусть теперь будут добры нести ответственность за него!

- Софист! – Миса вскочила с места, глаза негодующе блеснули. – Ты забываешь об одном таком ма-а-аленьком, но очень важном нюансе: да, они знают, на что идут, и, уверена, готовы ответить за свои действия, но именно за СВОИ, понимаешь, с-в-о-и, а не чьи-то! Люди согласились сделать дело и пожертвовать, если надо, собой, но согласия быть принесенным в жертву «втемную» они не давали! Это две большие разницы: человеческое самопожертвование и жертва баранов, а ты их и хочешь закласть именно как баранов!

- Скажи еще «агнцев»! – съязвил г-н Арпак и раздраженно фыркнул. – Знаешь, Мис, ты меня иногда просто поражаешь! Вроде бы такая рассудительная, здравомыслящая, к сантиментам не склонная, не барышня какая-нибудь кисейная из салона великосветского, но иногда такую чушь начинаешь нести, что поневоле анекдоты про женскую логику вспомнишь! Тебя что беспокоит? Что Элай твой драгоценный безвинно пострадает? Можешь успокоиться: безвинно Элай не пострадает! Он, если что, получит всё по заслугам! Он что, все эти месяцы лютики собирал? Или и впрямь в саду нашем садовничал мирно? Хочу просто напомнить, коли запамятовала, о некоторых юридических реалиях: все его нынешние действия, как и действия сотоварищей, даже сейчас, когда Маршал жив-здоровехонек, уже являются преступлением с точки зрения лахошских законов, и, кстати, не только лахошских. Причем по статье о «теракте против высших должностных лиц Республики» разницы между совершённым актом, неоконченным покушением или только приготовлением никакой нет, всё карается одинаково - «высшей мерой социальной защиты» через повешение! И даже если судить не «по закону», а «по совести», то и здесь Элай вовсе не жертва безвинная: кто замыслил убийство, но не довел до конца по причинам, от него не зависящим, такой же убийца, как и доведший. Поэтому ответит твой очередной мальчик, если что, не за чужие грехи, а за собственные!

Миса вспыхнула.

- Очередной он или внеочередной, не твоего ума дело! - еле сдерживаемая ярость зазвенела в ее голосе, и тонкие ноздри гневно затрепетали, - Еще раз коснешься моей личной жизни, будем разговаривать по-другому!

- Хорошо, беру слова назад. Но сути это не меняет.   

- Дело не в Элае, – и она хрустнула костяшками, – дело в принципе. Мне не нравится, что мы их так подло сдаем, - ведь они нам верят!

Г-н Арпак тяжело вздохнул.

- Мне тоже не нравится, поверь, но другого выхода не вижу, - акцией я рисковать не буду. Поэтому настаиваю и требую, если хочешь, приказываю: всё идет по-прежнему, «группа» не распускается и по воскресеньям наблюдает, ничего не меняем. «Группа», разумеется, ничего знать не должна, в том числе и Элай, каким бы доверием он не пользовался. Надеюсь, это ясно?

Миса криво усмехнулась.

- Мне каблуками щелкнуть?

- Мис! – и он повысил голос. – Я ведь не шутки шучу! Помнишь, что список тот - из охранки? Так вот, зная ее методы, уверен, что как минимум один из списка - подсадной, «дятел». Не поверю, что они упустили возможность заслать, так сказать для параллельного контроля.

Миса вскинула брови.

- Думаешь, это может быть Элай?

- Нет, на него - в последнюю очередь, но у меня нет времени разбираться, кто именно. Поэтому разговор должен остаться между нами. Впрочем, после двадцать восьмого, надеюсь, это будет не так важно.

Миса походила по комнате и остановилась у окна.

- Значит, «группа» обречена? Шансов нет?

Г-н Арпак невесело усмехнулся и покачал головой.

- Боюсь, шансов нет и у нас, чем бы акция ни закончилась. Думаю, мы не успеем выбраться отсюда с филерами «на плечах». Может статься, это наше последнее «дело». Ты готова?

Миса тряхнула головой, легкая презрительная улыбка скользнула по губам.

- Я всегда готова. Но всё так безнадежно? Времени - вагон, двенадцать дней еще, можно же придумать что-нибудь.

- Об этом и ломаю голову. Есть варианты, конечно, но тогда акцию можно сорвать. Если заранее, ну там, вечером двадцать седьмого, в субботу, как-нибудь свалить тайком, то, боюсь, в «Высоком доме» сразу поймут, что к чему. И примут меры. Например, все выезды отменят, смотры. Или арестуют всех подряд, с кем общались, а потом разбираться будут, массовые аресты для них не проблема. Ведь по «легенде», если помнишь, отъезд наш означает, что «день Х» определен. Остается уходить только двадцать восьмого, после акции, но успеем ли? Аресты, уверен, начнутся сразу. И как? Легальный выезд, разумеется, отпадает, а нелегально – это или через контрабандистов, или самим. С контрабандистами местными связываться не хочу, рисково это. Слышал, народ они не надежный, могут и «кинуть» или вообще «сдать». Поговаривают, что многие с Первым управлением связаны, под их «крышей» работают, а расплачиваются сведениями да разного рода услугами, поэтому вариант этот - непроходной. Если самим, то как? Пешком в Насар через степь? Полторы сотни километров? Да нас через десять минут «накроют», за околицей, «моторы» у охранки еще не перевелись. Да и границы все охраняются, тем более насарская. А если на лошадях или вниз по Фисону до рисенской как самой близкой, то лошадей надо, лодку искать, договариваться, причем заранее. А это опять риск: и филеры могут засечь, пронюхать, что деру дать собираемся, и с кем договариваешься «сдать» может. А я сказал, рисковать акцией не хочу. Поэтому заранее ничего готовить не буду. Вот услышу выстрел на плацу, тогда и буду думать.

- Тогда будет поздно.

- Поэтому и спросил «ты готова?»

Миса пожевала губами.

- В ЦК не сообщал ничего?

- Нет, конечно. Смысла не вижу - помочь всё равно не помогут. И вообще не хочу сейчас никаких телодвижений - боюсь удачу спугнуть, пусть всё чередом идет. В любом случае об акции, удачной ли, неудачной, они услышат.

- Что ж, – Миса вздохнула и покачала головой, – будем тогда готовиться… с музыкой помирать. Рано или поздно это должно было случиться, – и посмотрела на часы. – Я Элая впущу тогда? Он у нас переночует, а то комендантский уже.

Г-н Арпак кивнул и, устало поднявшись, ушел в спальню. Миса же заторопилась на крыльцо. Дождь прекратился, из-за рваных облаков выглянула луна.

- Элай! – тихо позвала она, вглядываясь в темноту двора. – Ты здесь?

Тот выскочил из беседки, зевая и зябко поеживаясь на ходу.

- Ну что там, поговорили? А то я волноваться уже начал. Задубел совсем.

- Всё в порядке. Заходи, я тебе в кабинете постелю.

Элай остановился.

- В порядке – это как?

- В порядке - значит всё в порядке! – неожиданно разозлилась Миса. – Не задавай глупых вопросов!

Элай недоуменно, с легкой обидой в голосе пожал плечами.

- Как скажешь.

Миса спохватилась.

- Извини, просто немного устала, – и коснулась его руки. – А о сегодняшнем, увиденном, услышанном, забудь, ладно? Поверь, так надо.

- Ладно.

Тихо скрипнули ступеньки, скрипнула дверь, скрежетнула задвигаемая щеколда, и Элай наконец очутился в теплой прихожей. А в саду шумел ночной ветер, шуршала по крыше старая яблоня и клочковатые облака быстро бежали по темному небу.

 

X

 

…Хен быстрым шагом вошел в приемную.

- Шеф у себя?

Секретарша Тива, рассеянно, со скучающим видом листавшая дамский журнальчик, сразу встрепенулась, оживилась и защебетала:

- Нет, нет, Хен, у себя, но не принимает. И не проси! – категоричным тоном протараторила она, но тут же, сделав ему глазки, мелодично рассмеялась и уже милостиво добавила: – Ну, если, конечно, не срочное что-то.

Хен нетерпеливо мотнул головой.

- Мне надо - доложи! Думаю, примет.

Честно говоря, Тива иногда раздражала, но та, уверенная в своей неотразимости, как правило, ничего, кроме себя, вокруг не замечала.

- Хорошо, я спрошу, подожди здесь.

И, обдав дорогим парфюмом, помахав крашеными ноготками, теперь ярко алыми, процокола на высоких каблуках к шефу, чтобы через минуту вернуться и кивнуть:

- Проходи, только не надолго, – и, склонившись к уху, доверительно шепнула, – кажется, ждет кого-то.

- Я учту, – буркнул он и решительно толкнул дверь. - Разрешите, господин полковник?

Привычный полумрак. И привычно горела зеленая лампа, да разожжен в углу облицованный изразцами камин. В Департаменте зимой было прохладно, а шеф, страдавший сезонным ревматизмом, любил, как сам выражался, «погреть старые косточки у камелька». 

- Да-да, Хен, – полковник Эбишай перебирал бумаги и рассеянно кивнул, – присаживайся. Что у тебя?

Хен поплотней прикрыл дверь и присел на краешек стула.

- Да я насчет Пижона, – он облизнул высохшие губы и немного помялся. – Что-то я засомневался, – и поднял взгляд на полковника. – Не верю я ему…

- Вот как? – отложив бумаги, шеф с любопытством посмотрел на него. – С чего это вдруг?

Хен вздохнул.

- За нос он, кажется, водит, только деньги качает. Или хуже – игру двойную ведет.

- Это серьезное обвинение. Поясни!

- Железных доказательств нет, но ощущение - именно такое. Вот, например, план их вопросы вызывает. Спрашиваю, сколько по времени подготовка? Месяц, два, год? Это же, как понимаю, у них не первая, опыт аналогичный есть. А то они третий месяц, и всё еще готовятся. Пижон начинает тут же вилять, то да сё, всякий раз по-разному, общих правил нет, и прочую ерунду гнать. Но если ориентировочных сроков назвать нельзя, а акция, как уверяет, - по команде, то откуда в Насаре будут знать, когда эту команду подать? Ведь может случиться, что телеграмма придет, а здесь - не готовы. Значит, или у них всё-таки есть ориентировочные, когда проводить, или Пижон должен в Насар сигнал дать, что готовы, можем начинать, ждем команды. А то какая-то неувязочка выходит. Но по любому получается, что Пижон кое-что скрывает. И вопрос: а что за этим стоит? Недоверие? Денег побольше хочет? Или игра двойная? И остальное тоже вопросы вызывает, так как очень общо всё и неконкретно. Отчеты – вода сплошная или пережевывание прежнего, на встречах от прямых вопросов уклоняется. В общем, много, кажется, недоговаривает, темнит, а иногда откровенно врет.

- Например?

- Например, сейчас активно с легитимистами крутится. Причем точно знаю, с кем он там, в основном, общается, - с лейтенантиком одним гвардейским, неким Бифом Эанохом, двадцати двух лет от роду, из дворян бывших по отцу. Но когда спрашиваю о контактах с легитимистами, Эаноха этого он почему-то ни разу не назвал. Хотя про остальных тамошних докладывает. А на предпоследней встрече я его-таки спросил о нем. Ну, не акцентируя, конечно, как бы между делом, мне интересно было, что скажет. Так вот, Пижон, не моргнув глазом, заявляет, что Эаноха иногда, конечно, встречает, но знакомство сугубо шапочное и почти не общаются. Но это вранье! Общаются они регулярно, причем стараясь уединиться.

- А может, у них «настоящая мужская дружба»? – и полковник хохотнул. – Слышал же, что одним из первых декретов эрдеки отменили уголовную за однополую любовь? Мол, определение ориентации – неотъемлемое и священное право! В общем, у кого что болит… Может, поэтому и скрывает про Эаноха? У нас-то статью за это не отменили!

- Не знаю, какая у них там дружба, – буркнул Хен, – но что Пижон темнит чего-то, мне не нравится.

- А про Эаноха откуда? Источник проверенный? Ошибки не может?

- Нет, источник проверенный, «дятел» этот давно с нами работает, сказал бы заслуженный «дятел». И в кругах своих авторитетом пользуется, он глава того кружка легитимистского, где Пижон сейчас и вращается. «Барин» его кличка, помните такого?

- А-а, отставной капитан-гвардеец? Тот, что хотел вторую пенсию по нашему ведомству? Помню, помню, как же!

- Тип он, конечно, еще тот, но сведения дает верные. Тем более когда его кружка касается.

- А о чем Пижон с Эанохом шепчутся, не в курсе?

- Спрашивал, конечно, ему и самому интересно. Но, говорит, лейтенантик не «колется» - молчит как партизан. Пижон отшучивается, а самому подобраться поближе не получается. Но, говорит, похоже, о чем-то серьезном болтают, по крайней мере у Барина такое впечатление сложилось.

- А Эанох этот - что из себя? Не «светился» нигде?

- Да нет, по всем учетам проверил – чист, не привлекался, не осуждался. Характеристики положительные и по службе, и в быту: очень серьезный молодой человек. Кадетский с желто-зеленым дипломом закончил, в предосудительном не замечен, ну, кроме легитимистских увлечений. Да и происхождение подкачало – отец из дворян, с ним и живет кстати, это на Вишневой. Мать в холерный год умерла. Сам холост.

- «Наружку» ведете?

Хен вздохнул.

- Более-менее.

Полковник недоуменно вздел брови.

- Что значит «более-менее»?

- Ну, бригады Куллумовой не всегда хватает, – нехотя признался Хен. – У нас ведь и «группа», а это пять человек, и Оса, и сам Пижон, – и он вяло махнул рукой. – Да и не дает «наружка» ничего: дом, казарма да сборища у Барина, вот и все его контакты, больше никуда не ходит. Живут с отцом замкнуто, гостей не принимают, с Пижоном встречается только на вечерах легитимистских.

- Может, тогда и беспокоиться нечего?

- Но почему скрывает?! Почему про других - отчитывается, когда, где, о чем, а про Эаноха – молчок! Разве это спроста?

Шеф хмыкнул.

- Я же предложил версию: может, ему больше мальчики нравятся?

Хен поморщился.

- Господин полковник, мне сейчас, ей-ей, не до шуток!

- Что-то ты сегодня, сынок, не в духе, а? Нервничаешь чего-то, – по-отечески пожурил шеф. – Спокойней надо быть, спокойней, и доживешь тогда до моих седин.

- Да нет, просто, честно говоря, ситуация напрягать стала, засомневался я в нем.

Хен ждал - он за этим, по сути, и пришел, - ждал команды свернуть операцию, так как ситуация, на его взгляд, стала выходить из-под контроля. А на кону стояла – ни больше ни меньше – жизнь Маршала! В таких случаях малейший риск должен быть исключен. Полковника Хен знал как человека очень осторожного, избегавшего «чреватых» комбинаций (из-за этого, может, и усидел в кресле шефа охранки). Поэтому ожидал ордеров на аресты и начала следствия «по делу о террористической радикал-демократической группе». Однако, к удивлению, полковник повел себя иначе.

- Не знаю, – и шеф с сомнением покачал головой, – кроме твоих смутных ощущений и тревог, я пока ничего не вижу, фактов не наблюдаю.

- Как? – опешил Хен. – А что никакой конкретики не дает, а отделывается отговорками, это не факт? Отчеты его просмотрите еще раз - сразу оцените «ценность» сведений! А что до сих пор не знаем, сколько готовиться будут? И к чему? Только наблюдениями по воскресеньям занимаются, а в остальное время - чаи хлебают, трындят да валандаются без дела, Студент вон с Осой даже роман закрутил. Хотя Пижон уверяет, что активно готовятся. А что дела какие-то с Эанохом завязываются, причем такие, которые скрыть старается, - это как? Могу Барина заставить письменно изложить, как они «почти не общаются»! Это тоже будут «смутные ощущения»? Не согласен, господин полковник! Я считаю, – он решил поставить вопрос ребром и категорично рубанул воздух ладонью, – операцию надо заканчивать, Пижона с Осой, с «группой», Эаноха этого «брать» и «колоть». Работать, как договаривались, сами видите, не хочет, только деньги качает. С чего, спрашивается, мы тогда должны цацкаться? Это не сотрудничество получается, пока что выгадывает только он, а мы только ходим да репу чешем, сколько еще ждать и когда «брать» можно? Сами же всегда учили, да и по инструкциям тоже, если возникают варианты с рисками для высших интересов, – а что может выше жизни главы? – то избирать надо путь наименьшей опасности. Лучше ошибиться и «взять» невиновного, в крайнем случае выпустим потом потихоньку, чем оставить на свободе потенциального террориста и получить теракт высшей категории. Поэтому считаю: Пижона и компанию надо «брать»!

И выжидательно посмотрел на шефа, но тот странно смешался, замялся, взгляд его скользнул в сторону, тон стал уклончив.

- Э-э, всё ты говоришь, конечно, правильно, Хен, никто и не думает рисковать жизнью нашего дорогого Маршала, это исключено, но… э-э, понимаешь, нужно отличать абстрактные, скажем так теоретические, риски от реальных угроз. А реальной угрозы пока не вижу. Думаю, ты, Хен, немного преувеличиваешь, чересчур всё заостряешь. Ничего страшного ведь не произошло, есть рабочие моменты, которые надо отрегулировать, какие-то шероховатости, острые углы, но это, думаю, сгладится и наладится. Поэтому предлагаю не форсировать, чтоб не наломать второпях дров, пусть всё идет своим путем. Когда надо, мы вмешаемся, не бойся, момента не пропустим, арестовать успеется.

Шеф говорил вроде бы как всегда складно и гладко, но Хен видел, как избегает он взгляда, как старательно отводит глаза, а старческие пальцы немного нервно теребят карандаш. У Хена тогда впервые мелькнуло смутное беспокойство, пока что подспудное и расплывчатое, неясная тревога, так и не успевшая оформиться в мысль.

- Но, господин полковник… – начал было Хен, но шеф договорить не дал.

- Хен! – голос полковника стал мягок, вкрадчив, но настойчив. – Расслабься, всё в порядке, всё идет по плану. Ни о чем не тревожься, отвечаю за операцию я, тебе беспокоиться не о чем. Я ситуацию контролирую, ответственность на мне. Хорошо?

Не таких слов ждал Хен – позиция шефа, мягко говоря, удивила, но что он мог ответить начальнику?

- Понял, – с нескрываемым сомнением вздохнул он. – Значит, ничего не меняем, работаю по-прежнему?

- Да, сынок, работаем по-прежнему, – и полковник ласково закивал, вновь став похожим на учителя гимназии в отставке. – Всё хорошо, я ценю твое усердие и неравнодушие к делу. Как закончим операцию, можешь рассчитывать на повышение, это я тебе обещаю. А сейчас, если у тебя всё, иди, а то я начштаба Гвардии жду.

- Его-то какая нелегкая несет?

Шеф уклончиво пожал плечами.

- Планируем особый отдел от нас там создать, чтоб за вояками присматривать, а то поговаривают, брожения есть, причем и среди офицеров. Ну да ладно, тебя это пока не касается, иди, занимайся своим делом. Кстати, про лейтенанта этого, Эаноха, заодно поинтересуюсь. Если что интересное расскажет – сообщу.

Когда Хен был уже в дверях, полковник вдруг спохватился.

- Всё забываю спросить, Хен, а как там сестра твоя? Кела, кажется, да? Так и не «раскололась»?

Хен на мгновение застыл, но быстро справился с собой и, обернувшись, постарался придать лицу самое безразличное выражение.

- Да нет, почему же, «раскололась», – с равнодушным, почти скучающим видом выдал он давно заготовленную на такой случай ложь. – Правда, не до конца: призналась, что на вечеринке со студентом одним спуталась. Да, было у нее, но имени называть не хочет, боится, что морду бить пойду. Говорит, позже познакомит - после родов. Я решил пока не прессовать, ей сейчас не об этом думать надо, а с папашей молодым я потом сам разберусь. Ну а что гинеколог девственницей посчитал, говорит, ошибка, ей-то лучше знать, просто, может, какие-то индивидуальные особенности не учел, вот и всё. На осмотр новый я, конечно, не водил, не до этого сейчас. Да и так ясно, что не может девственница беременной ходить. Так что здесь всё в порядке.

Шеф с облегчением выдохнул.

- Ну и слава богу! А то дело-то хоть и закрыли, но, по сути, так и не раскрыли, а я такого, сам знаешь, ох как не люблю! На совести профессиональной грузом висит, – и издал тихий смешок. – Я всегда подозревал, все эти древние россказни о девах, что от сил небесных зачали, – выдумки ушлых девиц, не знающих как иначе грех свой прикрыть от разгневанных папаш и братьев. Ладно, всё, иди, Хен.

…Он вышел из Департамента - пора было домой на обед. И увидел, как с характерным шумом, дребезжа и фырча, рассекая лужи на мостовой, подкатил к крыльцу старенький черный автомобиль с латаными боками. Из него торопливо выскочил адъютант, а затем, кряхтя и безбожно ругаясь, отталкивая услужливые руки, выбрался похожий на колобка толстячок в желто-зеленом мундире. Это был подполковник Икем, начальник штаба и второе лицо в Гвардии после Маршала, Главнокомандующего по должности. Правда, в последнее время поползли слухи, что и под ним кресло зашаталось и недолго ему осталось носить подполковничьи погоны и голову на плечах, - чем-то он Маршалу не угодил. Но насколько таким слухам можно верить, Хен не знал. Про их шефа тоже много болтали, однако Эбишай продолжал здравствовать, по крайней мере пока.

Когда подполковник Икем в сопровождении адъютанта, шумно сопя и что-то бурча под нос, протопал в здание, Хен с насмешкой оглядел «мотор». Да, обнищали «попугаи», если на таком старье разъезжают, в охранке всё-таки техника поновей. Некогда роскошный, полированный до блеска, стальной корпус с тяжелыми дутыми формами, широкими округлыми крыльями, посаженный на высокие колеса, изъели пятна ржавчины. И скрыть ее уже не могли никакие ухищрения ни маляров, ни механиков. А дребезжание, стук и шумы говорили о проблемах и с ходовой, хотя в молодости машина, бесспорно, была шикарная, этого Хен не признать не мог. Он вздохнул. Теперь впрочем, после разрыва с Насаром, и в Департаменте нескоро автопарк обновят.

Он медленно обошел вокруг. С водительского места за ним неотрывно, с подозрением наблюдал ефрейтор-шофер. Хен еще раз усмехнулся и легонечко пнул заднее колесо - экий драндулет!

- Откуда такая «красавица», командир?

Но «командир» с ефрейторскими лычками лишь свирепо мотнул головой – проваливай! Хен хмыкнул и пожал плечами. Что с некультурного «попугая» взять? Их, наверно, и разговаривать-то не учат. И пошел домой. Война – войной, а обед – по расписанию.

…Дул сырой, промозглый ветер с океанского побережья – «моряна», и небо привычно для этого времени года обложили серые низкие тучи, надолго закрывшие солнце, но дождь ли, снег всё не начинался. Ветер качал голые, потемневшие от влаги тополя, рядами высаженные вдоль всей улицы. Немногочисленные прохожие, что не успели добраться до очага, а большинство лахошцев предпочитало обедать дома, невольно ускоряли шаг, подгоняемые порывами в спину. Только Хен, подняв воротник, поплотней запахнувшись в суконный плащ на теплой подкладке, неторопливо шагал по мощеной мостовой.

Он машинально обходил лужи в колдобинах и выбоинах - ночью прошел дождь - и скользил рассеянным взглядом по разукрашенным к Рождеству вывескам и фасадам, но мало что замечал вокруг. В голове крутился разговор с шефом, и то смутное беспокойство, рожденное его речами, вновь овладело Хеном, не желая с тем или боясь оформиться в ясную мысль.

Да, решение продолжать операцию показалось, мягко говоря, странным. И это тревожило, но привычка не обсуждать приказов и личное доверие к шефу (а тот всегда по-доброму относился к Хену) мешали понять, разобраться в логике решения. Может, он не всё знает?

Конечно, дело вроде поручили только ему, вел его один, но кто знает, может, кто-нибудь занимается еще, так сказать параллельно? Шеф иногда такое практиковал (правда, не по ЖЗ-делам, где секретность ограничивала), – как любил говорить, «для обеспечения надежности решения и широты охвата». Мол, два человека – два взгляда, чего не заметит один – не упустит другой. Но тогда или Хен, или филеры рано или поздно «засекли» бы «дублера», скрыть такое в небольшом городке сложно, чего, однако, не было.

Чем больше Хен думал, вспоминая и анализируя, тем более странными и непонятными стали казаться некоторые действия шефа. Сразу вспомнилось, как не разрешил он «заслать» Босяка, когда только начинали. Хотя раньше по таким делам шеф, как правило, первый и предлагал кого-нибудь «внедрить». Сейчас бы имели источник изнутри и многие вопросы, наверно, были сняты.

А что о готовящейся акции Хранителю не доложено сразу, Хен помнил с первого разговора. Не был, кстати, он уверен, что докладывалось и позднее. По крайней мере, ни разу не слышал, что «дело на контроле у Самого′», а такие вещи шеф доводил до сведения исполнителей всегда, чтобы «важность вопроса осознали и ответственней отнеслись».

Вариант же, что Маршал оставил ЖЗ-дело без своего внимания и контроля, исключался. Во-первых, ЖЗ-дел не так уж и много, чтобы не заметить новое, и все, как правило, курировались им лично. Во-вторых, касалось оно Хранителя напрямую, а он порой и менее значимые дела отслеживал, из чего следовало только одно: шеф не докладывал.

Такая «самодеятельность», вообще-то, была нехарактерна для полковника. В случаях, когда речь шла о непосредственной угрозе Маршалу, шеф предпочитал перестраховаться и сообщал Хранителю сразу. Этим и часть ответственности перекладывал, и, разумеется, нужность показывал, мол не дремлем, выявляем опасности в зародыше (конечно, подобное случалось не часто, - в основном, то были неумелые и бездарные попытки покушений, что время от времени организовывали несмирившиеся легитимисты-эмигранты, сторонники Лукани III).

Да и, вообще, не чересчур ли рискованно так довериться Пижону, толком даже не зная его, не проверив намерений и мотивов? А позволить готовиться к покушению у них под носом? А если не будет никакой телеграммы? Если это Пижон придумал, за нос водя? Может, он сам, а не Насар определяет день и час? Как проверить?

Сейчас, при более внимательном и критическом взгляде, поведение шефа выглядело почти подозрительно. Но додумать мысль до конца, довести до логического завершения он не решался, отгоняя внезапно возникшую, пугающую догадку как невозможную. Он мотнул головой. Нет, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!

Да, возможно, шеф недооценивает опасность и чересчур доверился Пижону (хотя ни доверчивостью, ни беспечностью, и Хен это прекрасно знал, шеф никогда не страдал, отличаясь, скорее, противоположными чертами - критичным, аналитическим складом ума и осторожностью). Да, возможно, это халатность, но… умысел или сознательное попустительство?! Нет, это бред и паранойя! И, словно стараясь убежать от мыслей, зашагал быстрей. Пообедать надо, а то на голодный желудок чего только в голову не взбредет…

…Он тихо отпер квартиру, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить сестру. Та ходила уже на седьмом месяце и пристрастилась устраивать в обед «тихий час». Хен сразу пошел на кухню, но Кела, как выяснилось, не спала.

- Хен, ты? – донесся из спальни голосок. – Там суп остался, можешь доедать, я не буду. И лепешка целая.

- Понял, доем, – он вошел в спальню, скудно освещенную светом серого декабрьского дня, и присел на краешек постели.

Кела, уютно свернувшись под стеганым одеялом, обняв подушку, изготовилась к дневному сну. На тумбочке у изголовья валялись раскрытая на середине книга и огрызки яблок.

– Как самочувствие, Кела-Акапелла? В порядке всё?

Как часто бывает между близкими после хорошей ссоры (а когда Кела объявила о беременности, они, конечно, хорошо поссорились и пару недель вообще почти не разговаривали), отношения потом вдруг неожиданно улучшились. Отношения улучшились, потеплели, прояснились, как проясняются небеса после шквальной грозы, словно люди только что вспомнили об узах, их связывающих.

Всё наладилось, и они словно вернулись в те безмятежные времена, когда он был строгим, но внимательным и заботливым братом, а она – не всегда послушной, а чаще строптивой, но не менее из-за этого любимой младшей сестренкой. Единственно, что Хен старался не касаться больного вопроса - отцовства, не говоря уж о совсем загадочной истории с девством. Он просто понял, что выпытывать Келу всё равно бесполезно, надеясь, что со временем та сама всё расскажет.

- Конечно, в порядке. Что со мной может случиться? – повернувшись на спину, сложив руки на уже заметном животе, Кела улыбнулась, ясные глаза ее смотрели тихо и безмятежно. – А у тебя как?

- Да так, – он неопределенно махнул и чуть вздохнул, – бегаем как собаки. Или «шакалы». Знаешь же, что нас так «бобики» зовут?

- Да уж, – саркастично усмехнулась Кела, – жизнь у вас, судя по кличкам, что у тех, что у других, явно не человечья.

Он пожал плечами.

- Кому-то надо бегать, чтоб другие могли спокойно жить.

- А надо? Может, потому спокойно и не живут, что вы всё мельтешите вокруг да носитесь?

- Не умничай, – он ласково потрепал ее по голове, а светло-русые волосы, мягкие и пушистые, вновь начали понемногу отрастать после лета, возвращая сестре привычный облик девочки-школьницы, – девушкам это не идет.

Кела фыркнула, но ничего не ответила, а он встал и подошел к окну. За окном небо совсем потемнело, свинцовые тучи нависли над городом серым пологом, и дождь, а может, и первый снег, должен был вот-вот начаться. Хен провел пальцем по холодному стеклу. А если это не бред, не паранойя? Факты ведь упрямая вещь, и говорят они, похоже, что всё это возможно. Он уткнулся лбом. И если так, то куда бежать, что делать? Сообщить «куда следует»? А куда здесь следует, если из охранки, может, уши и растут? Самому Маршалу? И он легонько ударил кулаком по подоконнику. Но ведь он всегда был к нему так добр! Разве это не будет предательством? Но и Маршалу он присягал! За спиной заворочалась на кровати Кела.

- Что там, дождь начинается?

Хен вздохнул.

- Да, похоже, пойдет, – и, обернувшись, устало кивнул. – Ладно, отдыхай, я пойду пообедаю.

На стекло упали первые редкие капли.

 

Похожие статьи:

Рассказы → Альбатрос над Фисоном (XIII - Эпилог)

Рассказы → Альбатрос над Фисоном (VII - VIII)

Рассказы → Альбатрос над Фисоном (XI - XII)

Рассказы → Альбатрос над Фисоном (IV - VI)

Рассказы → Альбатрос над Фисоном (I - III)