За черной пустошью часть первая

                                                                                                                   Часть первая

                                                                                                             СКВЕРный театр

По дороге на работу Леонид Георгиевич Краузе все обдумывал, как ему сделать то, что он давно уже планировал, но никак не мог решиться.

Протолкнувшись сквозь спрессованную массу пассажиров подальше от двери, где вечная давка и сутолока, он даже не обратил внимания на раздраженные взгляды потревоженных им людей, отвоевавших в салоне кусочек своего пространства, покушение на которое они считали уже вторжением в личную жизнь.

Вопрос для Леонида Георгиевича был очень серьезным — повышение зарплаты. За пять лет работы штатным корректором в рекламной газете это происходило всего один раз, и то давно, да и прибавкой назвать — язык не повернется. А цены кусались, квартплата росла, и что-то надо было предпринимать, но сделать это было не так-то просто, потому что второй корректор газеты, Александра Ивановна, ни о какой прибавке даже не заикалась, доказывая свою лояльность руководству. С другой стороны, Александра Ивановна была пенсионеркой, свою дотацию получала от государства, и все положенные льготы у нее были, в отличие от Леонида Георгиевича.

В свои сорок пять лет Леонид Георгиевич не имел больше никакой специальности и за свою должность в газете держался, понимая, что если его уволят, для него это станет катастрофой. Поэтому, прежде чем решиться на такой отчаянный, по его мнению, шаг, как визит к главному редактору с подобной просьбой, он хотел все тщательно обдумать.

Автобус вздрагивал и трогался, останавливался и опять вздрагивал, двигаясь в рваном ритме утреннего часа пик. Леонид Георгиевич механически отражал плечом шатания розовощекого охламона, совершенно ни за что не держащегося, и мучительно добивался от себя твердости в окончательном решении вопроса о визите к начальству. После того как охламон наступил ему на ногу, причем наступил сознательно, от души и всем весом, Леонид Георгиевич сказал ему стеклянным голосом:

— Молодой человек, а поаккуратнее нельзя? — и вдруг понял, что сегодня он сможет, что сегодня именно тот день, когда нужно написать заявление и отнести его Наталье Станиславовне, главреду.

Он зашел в свой кабинет, как всегда, без пяти минут девять, и, как всегда, Александра Ивановна уже сидела за столом и просматривала салатного цвета бланки объявлений, заполненные корявыми буквами, лишний раз напоминая о том, что именно она — самый аккуратный, самый пунктуальный и, конечно, самый нужный корректор в их редакции. Леонид Георгиевич поздоровался, снял свой серый плащ и повесил его на вешалку в углу. Окно, как и кабинет, они делили с Александрой Ивановной пополам: с одной стороны стоял ее стол, с другой стороны — его.

— Ну что же, приступим! — с поддельной бодростью сказал Леонид Георгиевич и поставил перед собой картонную коробку с объявлениями.

Чутко почувствовав в его голосе какую-то фальшь, Александра Ивановна зыркнула с удивлением и спросила:

— У вас все в порядке, Леонид Георгиевич?

Краузе для нее был жалкой личностью, неухоженным холостяком, когда-то давно вырвавшимся из-под каблука супруги. Если он приходил с утра плохо выбритый, она демонстративно разглядывала его щетинистые щеки и премерзко улыбалась. Если же он был гладко выбрит, она изображала крайнее удивление — мол, с чего бы вдруг такой лоск, уж не приударил ли он за кем-нибудь?.. Непреходящая разница между ними в десять лет была еще одной причиной, раздражающей Александру Ивановну. Как только она бросала взгляд на Краузе (а происходило это постоянно, ведь смотреть было особенно некуда), раздражение ее копилось и начинало искать выход. В эти моменты она выползала из-за стола и отправлялась в бухгалтерию к таким же, как она, «девочкам» спустить пар.

«Продается Тойота-Селика, полный фарш, обвес, немного запенджачена», «Куплю нидорага мать для компа Пентиум-4»…

«Это не объявления, это послания гуманоидов! — думал Леонид Георгиевич, исправляя грамматические ошибки. — Нормальные люди не могут такого написать. Может, планету уже захватила другая раса, а мы даже и не подозреваем об этом? И, тем не менее, даже это не отменяет моего решения, нужно писать заявление, вот только как это будет выглядеть? «Прошу повысить зарплату в связи с тяжелым материальным положением»? А у кого оно сегодня легкое? У остальных — не лучше. Тогда так: «В связи с острой необходимостью прошу повысить мне зарплату». Скажут, с чего она вдруг стала такой острой?.. Нет, лучше: «Так как за весь мой трудовой период инфляция увеличилась на… процентов…» А на сколько процентов она увеличилась, интересно? В бухгалтерии спросить, что ли?.. Нет, про инфляцию лишнее. Надо короче: «Прошу поднять мне зарплату». И точка!.. Как-то грубовато и слишком требовательно. Добавить: «Заранее благодарный»? То есть я заранее уверен, что мне ее увеличат?..»

Только к обеду вымучив в уме заявление, Леонид Георгиевич дождался, пока Александра Ивановна в очередной раз вышла в бухгалтерию, взял чистый лист бумаги и скачущим почерком написал: «Прошу Вас рассмотреть вопрос об увеличении моей зарплаты в пределах финансовых возможностей нашей газеты». Этот вариант ему тоже не очень нравился, но тянуть дальше значило не подать вообще ничего.

До кабинета главного редактора он так и не добрался, в предбаннике его остановила секретарша Любочка (косые скулы, обесцвеченные волосы, гладкий лобик):

— А Натальи Станиславовны сейчас нет, будет ближе к вечеру.

— Вот и хорошо! — трусливо обрадовался Леонид Георгиевич отсутствию необходимости лично вручать заявление. — Передайте, пожалуйста, ей вот это!..

Остаток дня прошел в нервном ожидании. Краузе вздрагивал и резко оборачивался на каждого, входящего в дверь. Когда часы показали, наконец, пять вечера, Леонид Георгиевич поспешно схватил плащ и выскочил на улицу. Быстрее домой, в свою однокомнатную, холостяцкую, неприступную для всех, кроме него!

Вечером он, как обычно, вышел из дома, чтобы неторопливо побродить по окрестным улицам, думая о чем-нибудь таком, что не мешало ему получать удовольствие от фиолетовых, разбавленных светом фонарей, сумерек и ощущения пустоты и гулкости пространства вокруг себя. Город ему нравился именно таким — неясно очерченными в полутьме силуэтами домов, квадратами зажженных окон, желтыми проемами входов в подъезды, случайными всплесками голосов и музыки из открытых форточек, придающими его прогулкам оттенок щемящей грусти.

Леонид Георгиевич размышлял о счастье. Не о глобальном, общечеловеческом счастье, а о своем, маленьком и незатейливом. В чем оно заключается, и как определить, счастлив ли он на этот момент или нет? Наверное, счастье в том, что он здоров, что у него есть свое жилье, работа, пусть и не слишком оплачиваемая, но не отнимающая все силы, кроме того, он свободен жить так, как хочет, опять же не в абсолютном значении слова свобода, а применительно к существованию Леонида Георгиевича. Вот еще бы зарплату подняли совсем немного, ну совсем чуть-чуть!

Только счастье ли это? Может быть, для счастья нужно что-нибудь совершенно другого порядка, например, влюбиться в самую красивую девушку на свете, или выиграть в лотерею сто миллионов рублей, или стать совсем другим человеком — сильным, волевым, готовым свернуть горы на своем пути ради достижения какой-то высокой цели?.. Но к какой высокой цели может идти простой корректор рекламной газеты — Леонид Георгиевич так и не придумал, поэтому вопрос о счастье остался открытым.

Вернувшись домой, он сварил пельмени, думая о том, что было бы неплохо в выходные сходить куда-нибудь на концерт или спектакль, поужинал, вымыл посуду и, посидев полчаса за телевизором, лег спать.

*  *  *

В низкие серые тучи, прижавшиеся к самым крепостным стенам, впились шпили угловых башен.

Кукловод вошел в центральные ворота ровно в полдень, когда часы на ратуше начали отбивать двенадцать. Перед ним плелась вереница слепых с увечным хромым поводырем, монотонно и гнусаво вымаливающим у прохожих:

— Во имя Всевышнего, милостивого и всемогушего-о-о… слепы-ы-м и убо-о-огим… медный гро-о-о-ошик… всего только медный гро-о-ошик…

Процессия слепых вразнобой подхватила:

— Всего только медный гро-о-ошик…

— Да чтоб вы все сдохли! — пробормотала идущая следом за Кукловодом торговка ивовыми корзинами. — Своих нищих девать некуда, вас еще тут не хватало…

Из караульной будки появился стражник в кожаных доспехах, с коротким мечом на перевязи. Он молча пропустил слепых, мзду с которых за проход в город брать было не велено, и, оглядев Кукловода с ног до головы, презрительно покривил рот:

— Кто таков?

Кукловод поспешно снял с плеча ремень, на котором висел большой деревянный ящик, поставил его на землю, снял шляпу, поклонился и, глядя исподлобья, улыбнулся:

— Кукловод, ваша милость… Бродячий театр… Смешные истории о деревянных куклах…

— А ну, что там?

Что там? Что может быть в сундуке бродячего артиста — конечно, не серебро или золото. Щелкнув двумя бронзовыми замочками, Кукловод откинул крышку и показал свое богатство — четырех марионеток, помогающих заработать на жизнь.

Это огромный черный паук с шестью мохнатыми лапами, тусклыми глазами и страшными крюкообразными челюстями. Паук — отрицательный герой его сказок, он не умеет разговаривать, и у него нет имени, он — просто паук.

Рядом с ним — единорог, который не внушает такого страха и отвращения, поэтому он персонаж, колеблющийся между добром и злом. Единорог умеет разговаривать, но делает это неохотно и не часто. Он очень силен, своими копытами может разбивать скалы, а рогом пронзать любые доспехи. Вот у него есть имя, его зовут Мордлок.

И, конечно же, прекрасная принцесса с голубыми глазами, ее длинные волосы цвета спелой пшеницы увенчаны золотой короной. Тонкая талия перехвачена поясом с серебряной пряжкой. Принцесса любит напевать песенки и расчесывать свои волосы большим гребнем. Принцессу зовут Арколина.

Самый главный герой в его бродячем театре — благородный рыцарь. Он закован в стальные латы, лицо скрыто шлемом с глухим забралом. В руках — острый двуручный меч, вершитель правосудия. Имя рыцаря — Бальтазар…

Через час, отдав последние медяки за аренду крохотного помоста на рыночной площади, Кукловод растянул холст с изображением замка на холме и желтой дороги, ведущей к густому мрачному лесу. Тут же собрались зеваки, из переулков прибежали чумазые босоногие ребятишки. Кукловоду придется постараться сегодня, чтобы заработать на ужин и ночлег в трактире.

— Чудесное представление о принцессе Арколине и ее возлюбленном рыцаре Бальтазаре, о могучем единороге Мордлоке и жестокой битве Бальтазара с кровожадным пауком! Об истинной любви, которая сильнее злых чар! Спешите увидеть! Вы никогда себе не простите, если пропустите это представление!

И действие началось.

Ранним утром принцесса гуляла возле своего замка, она ждала Бальтазара, напевая песенку и собирая цветы. Благородный рыцарь должен был вот-вот появиться, но вместо него из-за деревьев выскочил гигантский паук, схватил Арколину, оплел ее своей чудовищной паутиной и унесся в глухую чащу.

Зрителям лестно, что вот так, совсем рядом, они могли увидеть принцессу, они переживали за нее и шикали на подлого паука.

Бальтазар побежал вслед за ними, но с мечом и в тяжелых латах ему было не угнаться за пауком. И тогда Бальтазар выследил единорога Мордлока, вскочил ему на спину и, держась за густую гриву, попытался подчинить своей воле. Мордлок хотел сбросить с себя наездника, валил копытами деревья, разбивал скалы, но рыцарь крепко держался на его спине.

Сюжет истории был незатейлив, но зрителям — крестьянам, ремесленникам и торговцам — очень нравился. Они криками поддерживали Бальтазара и одобрительно гудели после того, как Мордлок покорился отважному наезднику.

Когда рыцарь настиг паука, казалось, что все уже кончено. Бальтазар выхватил меч и поднял его над собой для последнего удара. Но паук оплел его волшебной паутиной, и рыцарь потерял силы. А паук все туже оплетал его руки и плечи и радостно шевелил челюстями, готовясь перекусить шею врага.

Зрители были возмущены. Им не нравился такой финал, сказка должна заканчиваться победой добра над злом. Они улюлюкали и освистывали паука. У сцены собрался уже весь рынок, даже слепые, задрав лица вверх, слушали, как Кукловод кричит на разные голоса, озвучивая своих героев.

И тут Арколина начала петь. Это оказало чудесное действие на Бальтазара. Его силы удесятерились. Он порвал паутину, словно гнилые нитки, взмахнул мечом и вонзил его в брюхо пауку, и паук умер в жутких судорогах.

Толпа была в восторге. Все смеялись и хлопали в ладоши.

Что ж, представление удалось. Кукловод со шляпой пошел по кругу, собирая плату. Похоже, несколько дней о пище и крыше над головой он мог не заботиться.

— А-а-а! Вор, вор, держите его! — визжала торговка ивовыми корзинами. Она давно уже сбыла свой товар и теперь, скупив в конце дня по дешевке на вырученные деньги колбасу, разложила ее перед собой на прилавке, надеясь завтра с утра с выгодой перепродать. — Этот слепой — вор! Он украл мою колбасу! Смотрите все, пусть ему отрубят руку!

Слепой стоял рядом, морщась и давясь, он дожевывал украденную колбасу.

— Послушай, женщина, — подошел Кукловод к торговке. — Не кричи. Вот деньги, возьми, сколько нужно, и отпусти его…

На три оставшиеся медяка ему все же удалось поужинать и переночевать на охапке соломы в углу трактира. Но уходить из города пришлось рано, как только открылись ворота. Кукловоду больше нельзя было рассчитывать здесь на еще один успешный спектакль и приходилось спешить в другое место, чтобы заработать еще немного денег.

На рыночной площади растревоженно и испуганно гудела толпа.

— Слышь ты, а ростом он был, говорят, с башню, и глаза светились, что твои угли!

— А из пасти пламя, как у дракона!

Протолкавшись, Кукловод остановился у прилавка торговки, поймавшей вчера слепого вора. Торговка лежала на булыжной мостовой в луже крови. Рана пронизывала ее голову, как будто ее насадили подбородком на огромный крюк, вышедший из затылка, а потом с этого крюка сняли и бросили навзничь. Прилавок был опрокинут, и рядом с торговкой валялась ее непроданная колбаса, растоптанная и пропитанная кровью.

Постояв еще мгновение, Кукловод отвернулся. Пора в путь.

На берегу тихой реки, недалеко от опушки леса, Кукловод снял с плеча свой тяжелый деревянный ящик. Небо очистилось от туч, вода стала синей, как глаза принцессы. Он сел на траву и откинул крышку маленького театра.

— Ну что? Кто на этот раз?

Рыцарь преувеличенно внимательно разглядывал лезвие меча, ощупывая ладонью холодную сталь. Принцесса расчесывала гребнем свои длинные волосы и беззаботно напевала. Паук выслеживал воображаемую муху, притаившись в самом углу, взволнованно шевеля страшными челюстями. И только единорог прятался за их спинами, отводил глаза и тревожно бил копытом. Кукловод достал его из ящика и выпустил в траву. Мордлок тут же принялся счищать со своего рога засохшие бурые пятна крови.

— Зачем, ну зачем ты это сделал? Я ведь столько раз уже объяснял, что это просто люди, неумелые, неразумные и слабые. Нельзя судить их так строго, как вы этого не поймете!

— Нельзя? А почему нельзя? — спросил рыцарь и выпрыгнул из ящика. Он помог выбраться наружу принцессе и продолжил: — Они безрассудно жестоки и несправедливы друг к другу, а вот мы их судим по совести. Так почему же им можно, а нам нет?

Паук одним прыжком перемахнул через деревянную стенку. И вдруг все они начали расти, пока не превратились в высокого рыцаря, стройную принцессу, огромного единорога и гигантского паука. Рыцарь и принцесса вспрыгнули на единорога и поскакали к лесу, вслед за ними бесшумно заскользил паук.

— Обещаю тебе, мы еще поговорим об этом! — обернувшись, крикнул рыцарь.

— Вы сможете меня найти на земле ландграфа Део Тара, в городе Эрставин! — ответил ему Кукловод, закрыл крышку своего пустого театра, повесил его на плечо, повернулся и побрел в обратную сторону от леса, уже скрывшего белого единорога.

*  *  *

Что это было, подумал проснувшийся Леонид Георгиевич, сон, явь? Для сна все слишком логично и правдоподобно, никаких вывертов и скачков ума. Для реальности нужно допустить, что где-то существует город Эрставин на земле какого-то ландграфа Део Тара, и в этот город Леонид Георгиевич перенесся. Вот этого он как раз допустить и не мог. Получалось — не сон, и не явь, просто бред!

В любом случае, таких снов ему еще никогда не снилось, и, умываясь, завтракая и идя на остановку, Леонид Георгиевич все вспоминал серый пористый камень крепостных стен, прыгающих на нитках рыцаря и паука, вислый нос Кукловода, длинную его физиономию с поблекшими веснушками на впалых щеках.

Придя на работу, он успел только поздороваться с Александрой Ивановной и снять плащ. За дела он так и не принялся, потому что дверь открылась и вошла секретарша Любочка.

— Вас Наталья Станиславовна вызывает, — сообщила она, черканув его взглядом.

Леонид Георгиевич угукнул, мгновенно почувствовав злорадство Александры Ивановны, всегда бывшей в курсе тайных течений, и вышел из кабинета.

Одернув пиджак и поправив воротник рубашки, он вошел в кабинет главреда газеты:

— Можно?

Наталья Станиславовна курила тонкую длинную сигарету, изящно держа ее холеными пальцами.

— Доброе утро, Наталья Станиславовна, вы меня вызывали?

Наталья Станиславовна выпустила дым, округлив губы, и кивнула:

— Сколько вы у нас работаете?

— Через месяц будет пять лет.

Наталья Станиславовна небрежно стряхнула пепел в желтую пепельницу с логотипом их газеты. Она смотрела на него как на редкое насекомое, удобно откинувшись в кресле и закинув ногу за ногу.

— Кажется, вы попросили прибавку к зарплате?

— Да, — ответил Леонид Георгиевич, не осмеливаясь глядеть в глаза Наталье Станиславовне и в то же время стараясь увести свой взгляд подальше от ее длинных ног и короткой юбки. — Цены, знаете ли, растут.

— Ну что ж, я подумаю. Можете идти работать.

— Всего хорошего, — пробормотал Леонид Георгиевич и повернулся, чтобы уйти.

— А скажите… — вдруг что-то вспомнила Наталья Станиславовна. — Хотя нет… Ничего. Идите.

Леонид Георгиевич, держась чуть сгорбленно, вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь…

Сыпал дождь, и улицы были особенно пустынны. Капли выбивали барабанную дробь на черной ткани зонта. Леонид Георгиевич медленно брел под мокрыми огнями фонарей. Наверное, его уволят. Как она на него смотрела! Нет, уволят точно, в этом можно даже не сомневаться. И его место займет подруга Александры Ивановны, она уже не раз заходила к ним в кабинет, будто бы просто так, навестить, а сама цепким взглядом косила на стол Леонида Георгиевича и на него самого, уцепившегося за тепленькое местечко, вместо того чтобы освободить его, а себе найти настоящую мужскую работу — грузчиком на базе или охранником в супермаркете. Теперь так и будет, подруга сядет на его место, а ему трудовую книжку в зубы — и за ворота.

Так шел он, вспоминая прошедший день, сворачивая с одной улицы на другую, пока не оказался у старого сквера, огороженного высокой кованой оградой, за которой поблескивали густые ивы. В глубине сквера чернел излом двускатной крыши и слышался отдаленный шум падающей воды. Пройдя вдоль ограды, он увидел большую каменную арку с раскрытыми настежь железными воротами. На арке мерцали буквы из неоновых изогнутых трубок: «СКВЕРный ТЕАТР».

Леонид Георгиевич не был здесь никогда, театр, о котором он ничего не слышал, его заинтриговал, поэтому он отложил возвращение домой, решив, что просмотр телевизора перед сном — не слишком интересное занятие, в то время как театр это всегда театр. Немного поколебавшись — название было довольно странным, да и дорога освещалась всего двумя фонарями, — он все-таки решился и прошел через ворота по узкой асфальтовой дороге. В сквере никого не было, только шум воды становился все сильнее, наконец он увидел бетонное русло небольшого ручья, который под дорогой нырял в трубу и вытекал с другой стороны, падая плоской черной струей с высокого уступа.

Театр — двухэтажное здание красного цвета — стоял как-то отстраненно от сквера, сам по себе, отгородившись широкой лестницей с гранитными ступенями, такими же мокрыми и блестящими, как и асфальтовая дорога. То, что не было зрителей, Леонида Георгиевича не удивило, время позднее, спектакль, скорее всего, уже начался, но хоть узнать, что там сегодня идет, и поглядеть на афишу было интересно.

Поднявшись по лестнице и открыв тяжелую деревянную дверь, он вошел и огляделся. За стеклом кассы сидела немолодая женщина и пересчитывала деньги, шевеля губами. На Леонида Георгиевича она не обратила никакого внимания, и это его слегка задело, поэтому он не стал сразу подходить к ней, а решил прочитать афишу от начала и до конца.

— Мужчина!

Леонид Георгиевич, успев лишь разглядеть набранную красным шрифтом надпись «Только сегодня и только в нашем СКВЕРном ТЕАТРЕ», демонстративно медленно обернулся и вопросительно посмотрел на кассира.

— Что же вы, мужчина, стоите? Покупайте билет и идите в зал, сейчас начнется спектакль.

— А разве он еще не идет? — удивленно произнес Леонид Георгиевич.

— Вот-вот начнется! — ответил та и добавила: — Берите билет, только, пожалуйста, без сдачи.

Леонид Георгиевич отдал деньги, сжал двумя пальцами бело-розовый билет и прошел в фойе. Там уже не было зрителей, только билетер в синей куртке с золотым позументом махал ему рукой: скорее, скорее!

В зале была полнейшая темнота. Как же я найду свое место, ведь я даже в билет не посмотрел, — запоздало подумал Леонид Георгиевич и, слепо сделав шаг в сторону, попытался нащупать спинку кресла. К его огромному удивлению, никакого кресла он не нашел. Он делал шаг за шагом, водя руками перед собой, но кресел так и не обнаружил. А что если в этом зале вообще нет кресел — вдруг подумал Леонид Георгиевич и остановился. Может быть, это не театр? А что же тогда это такое?.. Но чем бы это ни было, это совсем не понравилось ему. Нужно повернуть обратно, найти входную дверь и выйти отсюда, а потом забрать свои деньги и больше в этот дрянной театр, который вовсе и не театр, а сплошное надувательство, не ходить. Только где же дверь? Леонид Георгиевич шел, как ему казалось, в нужном направлении, вытянув перед собой руки, и вдруг на кого-то наткнулся. Вздрогнув от неожиданности и отдернув руки, он выдохнул:

— Кто здесь?

Но стояла такая же давящая на уши тишина, никто не откликался, и тогда он снова вытянул руку и поводил ею перед собой, но там никого уже не было.

— Что за шутки! — сказал он возмущенно. — Немедленно откройте дверь и выпустите меня отсюда!

За спиной кто-то засмеялся и, шлепая босыми ногами, побежал.

— Все, хватит с меня, — решил Леонид Георгиевич и пошел прямо, рассчитывая дойти до противоположной стены, а потом уже вдоль нее добраться до выхода, ведь должен же быть здесь выход, черт возьми!

Леонид Георгиевич брел уже довольно долго, не меньше получаса, но стены все не было. Один раз кто-то схватил его за плечо, а в другой раз провел ладонью по лицу. Но все это были уже мелочи по сравнению с тем, что, находясь в небольшом здании театра, он столько времени не мог пройти его из конца в конец. Это было совершенно необъяснимо. Вернее, это нельзя было объяснить разумными причинами. Зато ненормальные версии лезли в голову Леонида Георгиевича одна другой фантастичнее, например, что человек обычного размера не может так долго идти, но если его уменьшить в сотню раз, все встанет на свои места. Или, к примеру, увеличить сам театр.

И кто тот человек, на которого он наткнулся, шлепавший босиком? Такой же, как он, обманутый зритель? Почему же он не поговорил с ним, чтобы вместе отсюда выбраться? Почему он бос? Или он здесь уже так долго, что сошел с ума от темноты и одиночества? И такая участь ждет и его? Леонид Георгиевич тут же вспомнил случаи бесследных исчезновений жителей его города, о которых время от времени сообщалось по телевидению. Но зачем все это — темнота, необъяснимо-большой изнутри театр, не проще ли стукнуть сзади по затылку, бросить тело в багажник машины и увезти куда надо?

Что-то здесь не стыковалось со здравым смыслом, это был реализованный в действительности бред сумасшедшего, и в этом бреду роль главного действующего лица досталась Леониду Георгиевичу.

Вдруг, зацепившись за что-то ногой, он упал, инстинктивно вытянув перед собой руки. Леонид Георгиевич не ушибся, предмет, за который он запнулся, оказался корягой, а упал он на траву. И эту траву он видел, так же как и корягу. Свет был слабый, рассеянный, но все же свет. Встав на четвереньки, Леонид Георгиевич поднял голову и увидел звезды.