Тёмная Ночь (часть третья)

Есть не хотелось совершенно — возможно, последствия той гадости, которой его усыпили, возможно, нервы — зато исподволь начинала подкрадываться жажда. Слюна походила на клей — густая и липкая.

Сложно было сказать, сколько конкретно прошло времени. Вначале, Иезекиль исследовал место своего заточения. Не потому, что тешил себя мыслью о побеге — нет, такая возможность казалась слишком фантастичной, чтобы всерьез думать об этом — скорее, то был способ сохранить рассудок.
            Бессмысленно-тщательное изучение четырех идентичных стен и триста сорока восьми плиточек пола (двенадцать в ширину и двадцать девять в длину), создавало иллюзию действия.  Стены были чуть шероховаты, в мелких — только пальцам видимых бугорках и ребрышках. Цвет краски бледно-сероватый. На месте некогда стоявшего оборудования и мебели — чуть более светлые прямоугольники, со слабым отливом в голубое. Крупноячеистая сетка, которой забраны длинные лампы под потолком, блестит хромированной новизной. На сами лампы больно смотреть — от каждого взгляда где-то за глазными яблоками вспыхивает и медленно расходится пульсирующими кругами ледяная и тяжелая точка: крохотная черная дыра прямо в мозгу. 

Судя по всему, это действительно бывшая лаборатория. Одно из «консервированных» зданий.
            И что с того? К чему ему это знать? Утомленный, он вновь возвратился в "свой" угол: во враждебности окружающего пространства, место, где он впервые пришел в себя, казалось чуть более безопасным.  
Я приду завтра...

Значит, уже завтра ему нужен будет ответ? Сколько до этого "завтра" осталось? Знать бы хоть который час...
            Бесконечные "ну почему?!", и безрезультатные "как из этого выбраться?!" гулко сражались в его голове за право первенства. Со странной отрешенностью Иезекилю даже вдруг представилось, как  - вполне вещественные, состоящие из плотных, отливающих черным глянцем, букв — вопросы эти хаотично летают внутри некоего пустого пространства (судя по всему — его черепной коробки) и пружинисто сталкиваются друг с другом. Сталкиваясь, они высекают крохотные искорки, которые со временем вырастают в такие же точно вопросы, и вот уже всё, пустое по началу пространство, оказывается под завязку заполнено ворочающимся клубком переплетенных букв...
            Выпустив сквозь зубы приглушенный стон, он несколько раз легонько ударился затылком о стену. Ну как, как могло все так получиться?!..  Когда, в какой момент за ним стали следить? Может быть, тот тип, что все болтал по телефону у его дома? Вроде он как-то странно поглядывал… Или может быть та лисоподобная дамочка, которая спрашивала время?...  Тяжело привалившись к стене и свесив руки меж согнутых колен, он перебирал в уме каждую деталь того дня, когда в последний раз виделся с братом. 
            Не имеет значения, Иезекиль, это все не важно, ты должен думать не об этом… Но мысли снова и снова упрямо возвращались на тот же круг. Как станции подземки: "что теперь будет" — "как так могло случиться" — "что теперь будет" — "как так могло случиться".    Пустой вагон с темными окнами и две остановки — от конечной до конечной.
            В конце концов он уснул. Свернулся на полу, подтянув к животу колени, и просто провалился в вязкое глухое забытье — без сновидений, с мучительно сводящим суставы холодом и глухой тяжестью в области сердца. Несмотря на яркий свет ламп, Иезекиля объяла темная ночь. 

            — Приятно видеть, что вы мирно почиваете, господин Марро. — Знакомый уже голос, с едва заметным привкусом насмешки ввинтился в муторную пустоту Иезекилевого сна. — Говорят, спокойно спит только тот, у кого чистая совесть, знаете? — искусственно-жизнерадостный тон буквально царапал нервы.
            Неохотно открыв глаза — воспаленные, красные, с комочками белесого гноя в уголках — оппонент бодрого посетителя молча сел, не предпринимая пока попыток подняться. 
            — Что ж, предлагаю в таком случае особо не затягивать, — продолжал мужчина, словно не замечая хмурой неприветливости заключенного. — Сейчас вы мне отчитываетесь, мы подписываем бумаги, потом душ, завтрак, и — еще успеете на работу до окончания регистрации. Ну как — заманчиво? — он едва ли сам не потирал руки в предвкушении скорого и удачного завершения дела.
            Это было заманчиво, да.  Вернуться в знакомую обыденность каждодневности, пройти в широкие двери приемного контроля, выдохнуть воздух в стерильный мундштук, выждать от тридцати до шестидесяти секунд на обработку данных, и, под приветливое перемигивание зеленых диодов, шагнуть в неизменно прохладное нутро Управления. И никто бы даже не узнал. Да, круги под глазами, плохо спал, но сами понимаете — переволновался из-за вчерашнего инцидента… Нет-нет, чувствую себя прекрасно, спасибо.         Вот так продержаться целый день, отвечать вежливо, работать исполнительно, а после прийти в свою квартиру, посмотреть на распахнутую дверцу душевой кабинки, на плиточки пола — возможно все еще влажные, вспомнить все, и остаться наедине с этой памятью, с осознанием произнесенного вслух "я согласен". Не позволять себе думать, отгонять стоящее перед глазами лицо брата, ходить на концерты и шоу, выматываться так, чтоб в постели и секунды не оставалось на мысли… А потом однажды не справиться. И рухнуть, рухнуть в эту бездну с осклизлыми голыми стенами. И выть на ее дне, проклиная сегодняшний день. 
            — Господин Марро, вы кажется спите с открытыми глазами, — гость выжидающе склонил набок голову. — Не тяните пожалуйста время, это не поможет. 
Иезекиль поднял взгляд на говорившего. До раздражения на кончике языка, ему захотелось сказать "Точно?". С интонациями ребенка, верящего в то, что мир не может быть так жесток. Вместо этого он коротко кашлянул, в надежде вернуть затерявшийся голос на положенное место, и поднялся на ноги:
            — К сожалению, ваша информация ошибочна. Я не располагаю необходимыми сведениями, — в последний раз нечто подобное Иезекиль испытывал лет десять назад — тогда, вступаясь перед хамоватым приятелем за честь оскорбленной подружки, он тоже ощущал эту пьяную легкость и упоение собственной дерзостью и правотой. Впрочем, толка из этой истории не вышло.
            — Вы уверены? — в интонации Иезекилевого собеседника вновь отчетливо проступили кошачьи интонации — такое чуть тягучее, что-то предвкушающее вопрошание. Недоброе, очень недоброе. 
            Подмышки Иезекиля зачесались от резко выступившего пота — липкого, пробирающего дрожью. Он отвел глаза в сторону. Как в детстве, когда играли в гляделки.          В то время он тоже проигрывал. Почти всегда. 
            Выжидая, Восточный Кот излюбленным жестом качнулся с пятки на носок. Руки сложены на груди, голова все так же чуть склонена набок. 
            — В сущности, мне жаль, — бросил он после целой вечности взаимного молчания. — Но, как я уже говорил, меня устраивает и этот вариант.  Десерт конечно выйдет без вишенки, но ведь все равно сладкое, верно? — Мужчина ухмыльнулся непонятно и, вытащив из внутреннего кармана какую-то сложенную бумагу, сухо проинформировал:
            — Завтра утром, Иезекиль Райден Марро, вы будете утилизированы. Обвинения: лжесвидетельство, нарушение соглашения о сотрудничестве и пособничество террористам. На пару фраз в ГОП хватит. Побудете важной птицей, Иезекиль.  Хоть и не долго. — Посетитель повернулся, явно намереваясь уйти — так или иначе, для него это дело было завершено.
            И все?! Вот так просто — одна фраза, бумага в кармане, и счет — на часы? Нет-нет. Не может быть. Не должно. Нет-нет-нет-нет! Отрицание нарастало в нем, как стук колес разгоняющегося поезда. Иезекиль всем телом дернулся вперед — тяжелое дыхание, горячечный взгляд, пальцы судорожно стиснуты в кулаки:
            — Стойте! 
            — Передумали? — остановившись в пол оборота, чиновник приподнял бровь. В меру заинтересованно, в меру насмешливо. 
            — Я...
            И выть на дне этой пропасти, всегда помня произнесенное "да"... 
            Нет-нет, я просто...
            Что?
            Не знаю...
            Хотел, чтобы тебя убедили? Чтобы заставили? Помогли очистить твою совесть?
            Да, наверное да... 
            Глядя в пол, почти зажмурившись, не разжимая губ, Иезекиль коротко и рвано дернул головой — нет. 
            — Ясно. Тогда прощайте, господин Марро младший. 
            Стук крови в ушах заглушил удаляющиеся шаги. 

            Оставшись в одиночестве, Иезекиль прижал руки к животу — внутренности сминало в комок тошноты и вязкой слабости. Неужели всё? Медленно, как-то почти неестественно, он опустился на колени и согнулся, свернулся в клубок, почти касаясь пола лбом. Как глупо, как все это глупо. Принять произошедшее не получалось — знание, такое безжалостное и отчетливое на поверхности, на пути к его сознанию расплывалось, превращаясь в размытый акварельный набросок. Завтра утром его казнят. Утилизируют.           Какое хорошее безличное и безликое слово… Он даже не знает как это будет, каким образом. Картинка в багряных тонах: пристегнутое тело сгорает в языках пламени. На страже у печи — двое торжественно-строгих служителя. На них алая форма. Угольно-карандашный набросок: сумрачное небо, голый двор, росчерки редких капель дождя. У серой стены дрожащий от холода человек в больничной робе. Напротив него — строй людей в черном. В их руках оружие. 
            Как это будет?! 
            Не так, конечно не так. Рисунок школьным мелком: белая комната, раза в четыре поменьше его узилища. Кушетка. Медик в светло-голубой форме. Инъектор в его руке. Прочные ремешки на теле пациента. Игла прокалывает кожу...
            В ярости бессилия Иезекиль ударил кулаком по полу — не костяшками, по-женски: подушечкой сложенной ладони, и все же болезненно сморщился — удар гулом отдавал почти до плеча. В эту минуту он чувствовал, что ненавидит Каина. Ненавидит всех — и брата, и этого щеголеватого чиновника, что вынес ему приговор, и всех членов Президиума заодно. "На пару фраз в ГОП хватит". Его жизни хватит на пару фраз в Годовом Отчете Президиума. Пожалуй, кто-то бы это даже почел за честь. Только вот нет, неверно сказано — не жизни его хватит. Смерти. 
            С горьким злорадством подумалось, что теперь-то Каину доведется искать другую кандидатуру для осуществления своих грандиозных планов — вместо того, чтоб к празднику искать пути на верхние этажи правления, Иезекиль в нужное время уже будет лежать в земле. Ну, или куда они там "утилизируют" заключенных. 
            План его брата был прост и невыполним: в день Годового Отчета (в крайнем случае — не больше чем за сутки) Иезекиль оказывается на уровнях ультрафиолет. Проносит ампулу с возбудителем — творение Каиновых соратников — и легким движением руки отпускает миллионы частиц вируса в свободное плавание. Дальнейшее довершает изолированная система подачи воздуха. 
            Нет, они не хотят никого убивать, это было бы глупо. Задача: заставить правительство публично признать простой факт — не каждая болезнь смертельна, и время упразднять законы о мерах пресечения — пришло.  
            Пожалуй, Каин бы  справился.  Один из самых разыскиваемых людей страны сумел бы их заставить. Что он почувствует, узнав о смерти брата?...
            Наверное, человек просто не способен долго удерживаться на вершине предельного отчаяния — рано или поздно он соскальзывает: в безумие, в отрицание, или в принятие. Нельзя сказать, что Иезекиль принял свое положение, что смирился с ним или хотя бы по-настоящему понял, что его ждет. Но, разогнувшись из своей горестной позы, он лег на бок, подложив под голову руку, и закрыл глаза. 
            Временами, его охватывало оцепенение. Оно поглощало целиком,  уводя в темные леса воспоминаний: неожиданно ярких, поднимающихся из глубины пузырьками предсмертного вздоха утопленника, — тогда, возвращаясь из этих видений, он не мог даже приблизительно определить, сколько пролежал вот так — глядя в пол, но вглядываясь в себя. Моменты эти — краткие ли, долгие ли — позволяли… не отвлечься, нет, это слово было бы пожалуй неуместно, но — забыться. 
            Воспоминания детских лет, какие-то непрошенные мелочи, слова, произнесенные десятки лет назад… так найденный в кармане фантик вытаскивает на свет позабытую историю, оставляя владельца с мечтательной улыбкой на губах и реликвией на раскрытой ладони.  
            Чем была его жизнь? Попытки соответствовать, подходить, не выделяться. Страх. Упущенные возможности.
            Как пахла та весна… Ранний март, голые деревья, влажная земля черными прогалинами, осевший дырчатый снег в сером налете, и запах обещания.  Невозможная, далекая, не случившаяся прошлогодняя весна...
            Лора работала в соседнем отделе. Ладная фигура, высокие скулы, маленькие ушки, за которые, нервничая, она то и дело заправляла тяжелые темные прядки. Ему нравились ее пальцы — аккуратные, ровные, тонкие, они  постоянно что-нибудь вертели — от многострадальных пуговиц на ее строгих рубашечках, до важной документации. Иногда он побаивался, что однажды она сложит оригами из бумаги, которую несла на подпись.            Стоило бы. Стоило бы наверное сложить тысячу журавликов из всей той писанины, которой располагало их ведомство.
            Она уволилась в мае. Почему, сама объяснять не захотела, а слухи ходили сплошь мрачные. Пару раз они увиделись после его работы — так, по приятельски, до маломальской серьезности отношений дело все не доходило — но беседы получились натянутыми, какими-то колкими с ее стороны, и нервно-взвинченными с его. Потом были обещания "еще как-нибудь непременно увидеться", осторожное наблюдение, монологи перед зеркалом, и меньше месяца назад — ее арест. "Представляете, Марро? Да-да, та самая. Вот так работаешь с человеком и не знаешь..." — в тот день Иезекиль с трудом дожил до конца рабочего дня. 
            Если бы можно было все вернуть! Если бы можно было сделать все "как раньше"… Прежняя жизнь, казалось, ждала где-то рядом — только проснуться, или повернуть за угол, или дождаться разряженного клоуна, который скажет "да брось, дружище, неужели ты купился?" и хлопнет по плечу покровительственно… Казалось — стоит только сделать маленькое усилие, только тряхнуть головой и наваждение обязательно исчезнет. Вся его бестолковая взрослая жизнь раствориться в предутреннем сумраке, а он сам восьмилетним ребенком окажется в родной постели. На втором ярусе кровати будет спать брат, в соседней комнате — родители. И можно будет залезть обратно под одеяло, взбить промокшую от пота подушку и заснуть новым, спокойным сном...
            Нужно было соглашаться. 
            Еще даже не до конца осознанная, короткая эта мысль заставила Иезекиля одним движением сесть.
            Нужно было соглашаться с Каином.
            Широко раскрытые глаза смотрят в пустоту.
            Нужно было уже давно, давным-давно покончить со всем этим. 
            Давным-давно. До ареста Лоры. До того как он, дрожащий и голый, стоял на коленях, умирая от страха. До того как холеный чиновник смотрел на него с усмешкой превосходства и презрения. До того как кто-либо видел, что он, Иезекиль Марро, едва сдерживается, чтоб не предать брата, покупая тем жизнь.
            Волна клокочущей ярости, какого-то непривычного, первобытного, освобожденного чувства, поднялась к горлу, исторгая из него толи хрип, толи рык.
            — Ненавижу! — закричал Иезекиль в потолок. — Ненавижу вас, слышите!  - он вскочил на ноги, сжимая кулаки и почти упиваясь этим криком. — Лицемерные уроды! Он все равно с вами покончит! Со всем этим враньем! Покончит, слышите?! — нетвердым шагом он попятился. Кружилась голова.
            Шаг, второй, третий — он уперся в стену.
            Жаль. В самом деле, жаль, что он понял все это так поздно.

*********

            Мужчина быстро шагал по безлюдному коридору. Некогда законсервированный, выпотрошенный, пустой и мертвый комплекс лаборатории, пока надежно хранил вверенную тайну.

Лампы здесь имелись через одну, так что в скудном освещении его костюм казался почти черным. Звук собственных шагов — чересчур гулкий — резал слух. Слишком пусто — будто все человечество вымерло, и он единственный идет зачем-то по этому коридору, торопливо взбегает по лестнице…  Когда-то ему нравилось воображать подобное. Очень давно. 
            Расстегнутый синий пиджак несколько помялся от долгого сидения в кресле, темные волосы — еще недавно идеально причесанные — растрепались, роняя отдельные пряди на лоб.   Образ распадался на глазах, вылущивая из-под властной самоуверенности сосредоточенность. Он сделал свое дело, и, судя по всему, сделал хорошо, но все же, все же…  
            Дверной проем, к которому он направлялся, сочился понизу полосой белого света. Не замедляя шага, мужчина еще на ходу протянул руку, помахивая ладонью перед сенсором — в качестве борьбы с контактным путем передачи заболеваний, в большинстве лабораторных комплексов ручек на дверях не имелось.  
            Ловко проскользнув в образовавшийся проем, он тут же махнул сенсору с обратной стороны — закрыться.  Остановился, секунду оглядывая помещение, и коротко сообщил:
            — Думаю, он готов. 
            Комната, в которую он вошел, могла бы казаться просторной, если бы не огромное количество загромождающей ее электроники — густо опутанной проводами, и время от времени деловито попискивающей. В углу этого нагромождения, перед большим, мягко светящимся монитором, на вертком стуле расположился человек.
            Воспаленные глаза с залегшими под ними глубокими тенями, острые черты лица, высокие залысины у висков – Каин Марро поднял взгляд от монитора:
            — Знаю. Я видел. – Голос глух, точно плохая запись.  — Спасибо, Стефан, ты отлично справился. Теперь… — он с силой потер лицо ладонями и тяжело поднялся, — теперь я поговорю с ним.  
            Названный Стефаном – Восточный Кот, Сфинкс, холеный дознаватель — неопределенно дернул плечом – толи «не за что», толи еще что. Распространяться о собственных заслугах и навыках из "прошлой жизни", ему, кажется, не хотелось.
            — Хочешь, я пока отключу у него наблюдение? – предложил он вместо этого. -  Я понимаю...- он замялся, — что это будет непростой разговор. 
            Лидер сопротивления в ответ только дернул плечом.  Лицо его походило на маску — с застывшими, усилием воли окаменевшими чертами. Так мог бы выглядеть человек, скрывающий смертельную рану или сильную боль.
            — Не нужно, — бросил он все же, и шагнул в сторону двери. Прямой и твердый, с ногами будто вдруг переставшими гнуться в коленях.
            — Каин… – Стефан мягко тронул товарища за рукав, — ты все делаешь правильно. Он должен был пережить свой страх, пройти эту Тёмную Ночь. И лучше так, чем по- настоящему. 
            Марро старший махнул ладонью сенсору. Усмехнулся — страшно, горьким оскалом, улыбкой мертвеца:
            — Знаю. Я ведь сам тебе это говорил. — Не оборачиваясь, он шагнул в полумрак коридора.

Для его брата, этот кошмар был настоящим.

Похожие статьи:

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → Пограничник

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → По ту сторону двери