Пёс

в выпуске 2013/04/30

10 апреля 2013 -

Окна многоэтажки одно за другим проносятся мимо. Ветер свистит в ушах, отделяя меня от привычного шума городских улиц. Я несусь в неизвестность, проклиная Ньютона. Серый монолит асфальта неумолимо приближается, приближается, приближается.

Стоп!

Всего каких-то пятнадцать минут назад я вошёл в подъезд, по привычке стараясь дышать через раз. "У нас живут сплошь достойные люди!" — надрывался управдом на собрании жильцов. Первом и последнем из тех, что я посетил. Самыми "достойными" были алкаши из четвёртой, превратившие первый этаж в отхожее место.

Открытые настежь окна не справлялись с гремучей смесью зловонья.

Бесконечные лестницы — единственное место встречи соседей. Лампочки светят через одну, а потому ты никогда не знаешь, с кем предстоит столкнуться за поворотом. Разрисованные молодыми творцами стены напоминают об упадке мысли, преследующем поколение "next". Выбирая между необходимостью блуждать во тьме и радостью созерцать работы юных художников — я склоняюсь к первому.

А впрочем — езжу на лифте, так быстрее.

Кнопка вызова светится изнутри тусклым огоньком. Машина в шахте заунывно стонет. Так жалобно, что где-то в глубине души рождается желание пройтись пешком. Но двери покорно разъезжаются. Вонючий гроб встречает меня мерцающим светом. Я наступаю на липкий пол, стараясь не делать лишних движений, и нажимаю кнопку с цифрой шестнадцать.

На самом деле я живу этажом выше. Но кто-то любезно выжег "семнадцатую" из стройного ряда второй шеренги, создав лишние проблемы мне и нескольким моим соседям.

Лифт движется медленно. Устав от многолетнего унижения, он с каждым годом всё хуже выполняет свои обязанности. Скоро наступит день, когда он замкнётся где-нибудь между седьмым и восьмым, и больше не сдвинется с места. Хорошо, если в этот момент никого не будет внутри. Или, по крайней мере, это буду не я.

На этот раз повезло — доехал живым. Светло. Из чьей-то квартиры сочится аромат свежей выпечки.

Снова можно дышать.

Пожалуй, упоминая о достойных людях, управдому следовало бы заметить, что они обитают исключительно на верхних этажах.

Хотя нет, я погорячился.

Грузное тело в растянутой майке и старых прожжённых брюках расположилось у окна, жадно затягиваясь едким дымом "беломора".

Николай Иванович — мой сосед снизу. Успел поссориться, пожалуй, с каждым жильцом подъезда. Не разговаривает со мной с тех пор, как прорвавшаяся в моей ванной труба нарисовала на стенах его квартиры абстрактные узоры грязно-жёлтого цвета. Я бы и рад выплатить ему компенсацию, соответствующую понесённому ущербу, но свои потёртые обои, купленные на распродаже ближайшего строительного рынка, Николай Иванович оценил в сумму приличного евроремонта.

Не тут-то было.

Хороший знакомый в рядах независимых экспертов быстро поставил на место зарвавшегося старикашку.

Я молча прошёл мимо. Поймал недобрый взгляд соседа, в котором всё ещё читалась надежда когда-нибудь со мною поквитаться. Не знаю, что он там задумал, скорее всего — тонет в своих розовых мечтах о победе социализма, где таких как я расстреливают пачками каждую субботу перед обедом.

Мои ключи имеют дурную манеру прятаться по разным карманам. Сколько было попыток приучиться оставлять их в одном и том же месте — всё тщетно. Они всегда находятся в самых неожиданных закутках моей одежды, о которых сам я зачастую и не подозреваю.

По привычке ощупав карманы, я впервые с удовольствием понял, что знаю, где оставил ключи на сей раз: они лежат на тумбочке у входной двери, в компании с телефоном и щёткой для обуви. Собирался я в спешке.

Пару лет назад я уже пребывал в подобной ситуации. Тогда мне случилось забыть пожитки в камере хранения супермаркета. Возвращаться за ними не хотелось — день был тяжёлый и длинный, а на дорогах пробки. Решение пришло само собой: балконы одного этажа в нашем стареньком доме разделяет тоненькая перегородка, обогнуть которую совсем не сложно — хватило бы смелости.

Я высоты боюсь с детства, но лень не ищет лёгких путей, предпочитая скорость безопасности. Окно в моей квартире осталось открытым, иначе к вечеру солнце превратило бы её в парник. Балкон я так и не застеклил — руки не дошли. А баба Нюра — живущий по соседству божий одуванчик, всем преимуществам пластиковых конструкций предпочитала свежесть сквозняков, сочащихся из всех щелей её деревянных рам.

В прошлый раз она озабоченно охала и вздыхала, вспоминая господа и всех святых до тех пор, пока мои ступни не оказались на твёрдом полу. Я успокоил бабушку фразой "Хьюстон, стыковка прошла успешно" и скрылся в полумраке гостиной. Надеюсь, сегодня всё пройдёт так же гладко.

Нажимаю на кнопку дверного звонка. Я их ненавижу. Особенно те, что бьют по барабанным перепонкам пением электронного соловья. У бабы Нюры был именно такой.

На позывной она ответила звонко: "Иду, иду!", и чуть приглушённо: "Кого там бес принёс?".

Старушка внимательно рассмотрела меня в дверной глазок, и, словно желая подтвердить картинку звуком, спросила:

— Кто там?

— Миша это, баб Нюр! — постарался я выглядеть доброжелательным.

За дверью скрипнул засов. Люди старшего поколения доверяют замкам меньше, чем приваренному к полотну металлическому стержню. Глупо.

Свет слабенькой лампочки пролился из прихожей на площадку. Баба Нюра недоверчиво глянула на меня сквозь узкую щель. Между нами безвольно повисла дверная цепочка. Рудимент. Пережиток прошлого.

— Чего тебе? — спросила старушка.

— Баб Нюр, я ключи потерял.

— Опять?! — Она театрально вздохнула, хлопнула себя по ноге ладонью — всё как обычно.

— Можно я через балкон? — жалобнее, как можно жалобнее.

— Ты что? Я в прошлый раз чуть с приступом не легла!

— Баб Нюр, ну как же я, а? — дожимай, дожимай.

— Иди ты! — Махнула на меня рукой. — Иди мчсников вызывай. Нихай ломают.

— Как ломают? Баб Нюр! Я быстро, вы и не заметите! — уже вот-вот.

— Ну… ну ладно! Заходи. Только разобьёшься — не плачь потом, — пошутила старушка.

— Спасибо. Не буду.

Дверь благополучно снята с цепочки, открыта настежь и приглашает меня войти. Я благодарно киваю и переступаю порог чужой квартиры.

Здесь ничего не поменялось. Разве что мебель, как и хозяйка, стала старше. Но на фоне общей запущенности жилища, это мало бросается в глаза. На полочке у зеркала пылятся без дела старая помада, пудреница и румяна, на крючке висит одинокая курточка, которую бессмысленно надевать по такой жаре. На полу стоят заношенные ботинки.

В квартире пахнет старостью.

Тусклая лампочка слабо освещает коридор, от чего модные некогда обои с "люстрами" выглядят ещё более выцветшими и потёртыми.

В квартире пахнет пылью.

Баба Нюра шаркает в спальню. В своём перештопанном халате и тапочках на шерстяные носки она являет мне образ несчастной пенсионерки. Больной и уставшей от жизни.

Я разуваюсь, беру кроссовки в руки и следую за ней.

Комнату, в которой стоит кровать, можно назвать спальней, если не хранить в ней все пожитки, накопленные десятилетьями. В противном случае это помещение больше похоже на склад. Или на свалку. Да, скорее всего — на свалку.

Баба Нюра бочком протиснулась между комодом и пирамидой из коробок. Наверняка она и сама толком не знает, что скрывает картонное нутро большинства из них. Я двинулся за старушкой, едва не повалив шаткую конструкцию. В одной из коробок что-то подозрительно звякнуло. Баба Нюра не обратила внимания.

Следом за ней я вышел на балкон. Солнце склоняется к закату, летнее небо расцвело всеми оттенками красного. И словно подражая ему, сменили цвет дома-хамелеоны.

Я вдохнул полной грудью. Чуть подстывший к вечеру воздух казался лёгким, полным сладких ароматов. Окна выходят во двор, от автострады их отделяют бетонные стены и пустоты жилых коробок. Это всё те же шаткие пирамиды. Что в них? Никто не помнит.

— Поехали! — Улыбнулся бабе Нюре и взобрался на ограждение.

***

Стоп!

Жизнь проносится перед глазами.

Меня зовут Михаил Орлов. Мне тридцать два года. Я оболтус и раздолбай.

Несколько лет назад мне довелось переселиться из колыбели российского автопрома в сытый мегаполис. Он встретил меня с распростёртыми объятьями. Вопреки всем сказкам о жестоких нравах столиц, мне сразу удалось найти свою кормушку.

Сувениры. Я продавал сувениры из разных уголков нашей жадной до культов планеты.

А ведь раньше и представить себе не мог, сколько фанатиков готовы выложить любые деньги за распиленный напополам череп священника. Сколько раз я продавал единственный в своём роде ритуальный нож африканского племени каннибалов. А все эти бубны, ожерелья из пальцев и зубов, осколки древних алтарей — золотая жила.

Не думаю, что кто-то из моих покупателей знал об оккультизме больше меня. А я, к слову, знал очень мало. Вся интересующая меня информация ограничивалась несколькими терминами, комбинируя которые мне удавалось убедить клиента в том, что он приобретает настоящий артефакт, а вовсе не безделушку.

"В костях шамана сохраняются следы его астрального тела. С их помощью можно наладить контакт с духами-хранителями племени.", — говорил я.

"О-о-о!", — отвечали мне.

"В этой книге вы можете найти подробное описание интересующего вас ритуала!" — шептал я очередному клиенту, опутывая его паутиной таинственности.

"О-о-о-о-о!", — благодарно кивал он мне.

Все свои безделушки я приобретал и перепродавал через интернет. Для конспирации менял имена, профессии, возраст, легенды. Был я и молодым исследователем паранормальности, и главой ордена магов северной башни, и религиозным фанатиком, жаждущим пришествия всадников апокалипсиса.

Множество чужих жизней, сотни масок, тысячи историй — все они проносятся перед глазами, напоминая мне о неумолимости сил гравитации. Смерть шепчет на ухо последнюю шутку:

— Представляешь, — говорит она, — ты всего лишь забыл ключи дома.

— Не смешно, — констатирую я.

Да, ключи лежат рядом с щёткой для обуви в моей квартире на семнадцатом этаже. А я пролетаю пятый, четвёртый, третий.

— Стоп! — прокричал я. Мир вздрогнул и разлетелся миллиардом осколков.

Я стою в полумраке чужой гостиной. Воздух шумно циркулирует по лёгким, кровь — по венам. В руке пульсирует нечто маленькое и округлое, впиваясь в кожу невидимыми разрядами тока. Кружится голова.

— Три, два, один, — голос друга заставил шевелиться застывшее сознание.

Я уставился на него, безуспешно пытаясь свести воедино раздвоившуюся картинку. Образ становится чётче, цвета — ярче.

Максим. Он немного моложе меня, чуть спортивнее и азартнее. Его мания к кричащим цветам сводит меня с ума. Эти жёлтые, синие, салатовые куртки на фоне его белой кожи выглядят тошнотворно. Максим — блондин от природы. Конопатый и краснеющий на солнце.

— Вернулся. — Макс поднялся с кресла и вынул из моей руки пульсировавший предмет.

Мне сразу полегчало.

События последнего получаса выстроились в ряд с остальными воспоминаниями. Я оценил картинку и пришёл в ужас: никогда ещё сфера не действовала так неоднозначно. Обычно в моих руках было больше контроля, воспоминания шли фоном, а сегодня им удалось взять верх над моим сознанием. Я слабею.

Михаил Орлов — подконтрольная сущность. Марионетка в руках кукловода.

Несколько месяцев назад он неудачно поскользнулся, пытаясь попасть к себе в квартиру через балкон соседки, и упал на тротуар с высоты семнадцатого этажа. Прибывшая на место происшествия скорая констатировала смерть.

Баба Нюра, ставшая свидетелем несчастного случая, скончалась от инфаркта несколько минут спустя.

Я говорю:

— Старуха прокляла Орлова перед смертью.

Макс смотрит на меня отрешённо, будто не слышит. Я падаю на старый диван и чувствую, как тело растекается по нему бесформенной массой. Усталость берёт своё. Мне хочется спать.

Я говорю:

— Что ты знаешь о ведьмах?

Закрыв глаза, воспроизвожу в памяти квартиру бабы Нюры.

Макс молчит. Я говорю:

— Кроме того, что их сжигали на костре инквизиторы?

Мой фантом плывёт по коридору мимо замершей старушки. Заглядывает в спальню — ничего подозрительного.

Макс молчит. Я говорю:

— Остались ли в наше время настоящие ведьмы? — Слышу, как гудит остывающая сфера.

Тишину в этой комнате нарушаем лишь я и она:

— Призрак ведьмы, как оно тебе?

Молчит. Я говорю:

— Что ты знаешь о современных ведьмах?

Мой фантом подплыл к бабе Нюре. Её подёрнутые пеленой глаза смотрят в стену, смотрят сквозь меня.

— Ходят слухи, что они умирают долго, — рассуждаю я, не дождавшись ответа. — Их не отпевают. И не хоронят на православных кладбищах. И если не соблюсти все обычаи, призраки ведьм навсегда остаются в своих домах.

Свет в квартире бабы Нюры подозрительно мерцает. Надо уходить.

Я открываю глаза.

— А что ты знаешь о нашей клиентке?

В комнате нет никого, кроме меня. Сфера лежит на журнальном столике.

— По настоянию внуков бабу Нюру похоронили рядом с мужем, — отвечаю я на свой вопрос. — Ох и рад он, наверное, такому соседству.

— Что ж, не будем терять времени, — говорю себе.

Нехотя встаю с дивана, поднимаю со стола остывшую сферу.

— Десять, — начинаю обратный отсчёт.

— Девять. — Сфера тяжелеет в моей ладони.

— Восемь. — В воздухе пахнет озоном, сфера пульсирует и нагревается.

— Семь. — Комната расплывается перед глазами, меркнут краски.

— Шесть. — Я в невесомости. Где-то за пределами моего сознания тревожно гудит золотая сфера.

— Пять. — Я вновь у дверей бабы Нюры.

Я — это я, Михаил Орлов уступил мне своё тело в личное пользование. Его воспоминания вспышками возникают в моём сознании, прячу их глубоко в тайниках разума.

— Чего тебе? — Вновь слышу голос бабы Нюры из-за двери.

— Баб Нюр, я ключи потерял, — повторяю я.

— Опять?! — Вздох. Хлопок.

— Можно я через балкон?

— Ты что? Я в прошлый раз чуть с приступом не легла!

— Баб Нюр, ну как же я, а?

— Пошёл вон! — прорычала бабка и захлопнула дверь.

Вот это сюрприз.

Такую вредную старуху ещё поискать.

Я стучу в дверь так громко, что Николай Иванович не выдерживает и выходит в подъезд.

— Ты там угомонишься, шалопай? — раздался его голос.

Тяжёлые шаги уже слышны на ступеньках, он поднимается вверх.

Взъерошенный мужчина в растянутой майке и прожжённых брюках стоит в паре метрах от меня. В правой руке он сжимает длинный нож для мяса, сжимает так крепко, что вены на его запястье вздулись и пульсируют.

Николай Иванович смотрит на меня пустыми глазницами и скалится, словно голодный волк на охотника. Он меня боится.

Я громче стучу в металлическую дверь бабы Нюры, успевшую ощетиниться тысячей острых шипов. Под моими ударами они ломаются и осыпаются на пол, не причиняя никакого вреда.

Я чувствую, как ведьма вскипает от гнева.

Николай Иванович кидается вперёд, рычит и исходится слюной. Двумя пальцами я очерчиваю круг в воздухе, и одержимый сосед кубарем летит с лестницы. Его кожа дымится и плавится, оголяя мышечную ткань. Он хрипит и корчится от боли.

Как же от него воняет.

Я стучу ещё сильнее, и по стене вокруг дверной коробки начинают ползти нитевидные трещины. Они быстро увеличиваются, кусками опадает штукатурка. Вокруг летает облако пыли.

Ведьма кричит за дверью, и пол под моими ногами начинает гореть. Трещины ползут по потолку. Ломаются перекрытия. Лестница заскрежетала и с грохотом провалилась на первый этаж, похоронив под собой останки Николая Ивановича.

Я стою на пятачке метр на метр, подо мной семнадцатиэтажная пропасть. Кое-где проскальзывают языки пламени. Жар пока что не чувствуется, а значит всё вокруг — спецэффекты.

— Открывай. — Спокойно произношу я.

Дверь с грохотом падает на пол, поднимая в воздух облако пыли. Баба Нюра смотрит на меня с ненавистью, и медленно отступает назад. Она всю жизнь боролось со своими страхами, копила злобу — всё от невежества. Потому и стала ведьмой, прокляла свою душу ради призрачной защиты, иллюзорной власти.

Я шагаю вперёд, переступая через порог. За моей спиной — семнадцать этажей жилого дома, тридцать три лестничных пролёта, разрисованные стены. Всё как раньше.

Старуха пятится, теребя свой халат за пуговицу в районе живота. Он уже признала своё поражение.

Я снимаю с крючка её курточку и накрываю ею старое зеркало.

— Вот и всё! — говорю я. — Делов-то.

В коридоре заметно посветлело. На стенах появились новые обои с модными акварельными розами на бежевом фоне. Мебели стало меньше. Старинные "гробы" сменились лаконичными контурами элегантной прихожей. На вешалках — плащи и пиджаки. На подставке — босоножки, кроссовки и туфли.

Моя миссия выполнена, от бабы Нюры не осталось и следа. Я отчистил стены от тёмных пятен тяжёлых воспоминаний, стёр печати неумелых проклятий старухи. Новые хозяева квартиры смогут спокойно спать этой ночью — никто их больше не потревожит.

— Четыре. — Слышу голос Макса.

Пространство разлетается с громким хлопком, я возвращаюсь в своё тело. Перед глазами проносится кинолента о жизни Орлова — мозг занялся самоочищением. Я знаю, что мне останутся самые яркие воспоминания "донора", они смешаются с моей личностью и намертво сплетутся с сознанием.

Очередное "Я" в моей коллекции.

— Три, два, один. Вернулся. — Я вижу Макса, он стоит напротив и раздражает мой зрительный нерв фиолетовой курткой.

Я не хочу спрашивать, куда он пропал в самый ответственный момент — у него никогда нет ответов. Он исчезает, когда сочтёт нужным, и появляется, когда его не ждут.

Макс вынимает сферу из моей ладони и усаживает меня на кресло. Ужасно хочется спать, но прежде: кружка горячего отвара, приготовленного по рецепту старого сибирского травника, растекается по организму. Это яд. Горький и густой. Он пахнет жжёной травой и мятой. Я с трудом подавляю тошноту и выпиваю всё без остатка.

Боль пронзает каждую клеточку тела, по мышцам пробегают судороги, лёгкие отказываются принимать воздух. Я теряю ощущение реальности и тону в океане предсмертной агонии.

Макс внимательно наблюдает за моими мучениями. Он готов прекратить их в любую секунду, но смиренно ждёт команды.

Я изгибаюсь в очередном приступе и чувствую, как хрустят суставы, вывернутые против своего естества. Сердце судорожно гоняет по телу закипающую кровь. Через секунду перед глазами возникает тёмный тоннель. На другом конце я вижу свет — он манит к себе. Я сжимаю руками подлокотники кресла, они ломаются под давлением пальцев.

Это не мой путь, мне ещё рано.

Из груди лоскутками полупрозрачного тумана вырываются лоскутки чужих личностей. Досвидания, Михаил. Прощай, баба Нюра.

Даю отмашку Максу. Жест получается судорожным и резким. Случайно ударяюсь рукой о журнальный стол, что-то с треском ломается — то ли рука, то ли столешница.

Макс хватает меня за подбородок, разжимает челюсти и заталкивает в рот кусок застывшего ладана. Я чувствую, как плавится на языке освящённая смола и стекает в горло целебным снадобьем. Тело благодарно расслабляется и уплывает в сон на волнах эйфории.

Говорю сквозь дрёму:

— Спасибо.

Макс молчит.

Пёс

Похожие статьи: