Матерый танчище надвигается, шуршит гусеницами, он уже совсем близко – огромный, пропахший машинным маслом и ржавчиной, его стальное дуло поворачивается ко мне.
Сжимается сердце. Мигом забываю все молитвы, которые бормотал до этого, на уме остается только одно – Оченаш, сделай так, чтобы он меня не пристрелил…
Танк замирает. Присматривается. Прислушивается. Включает динамики.
— А это у вас что?
Поворачивается к продавцу.
— Это-то? Человек, а то сами не видите.
— Нет, я вижу… — танку трудно говорить, динамик шипит и фыркает, — а что он умеет?
— Все. Человек, знаете, тварь такая… все умеет. Вот, я вижу, у вас корпус ржа побила, так он вам мигом порядок наведет, а про пыль я и не говорю, им пыль вытирать – плевое дело.
Оченаш, убереги… представляю себе, как год за годом чищу корпус танка и мою пол в казарме – сжимается сердце.
— А сколько ему лет?
— Э-э… двадцать.
Дурище ты, торгаш, дурище, двадцать три мне, хоть бы в документы глянул, прежде чем на торг выставлять…
Танк не уезжает. Оченаш, что ему еще надо, Оченаш, ну что он на меня уставился, вон сколько народу на цепях сидит, вон здоровые парни, на рожах видно, что мозгами у них в бошках не пахнет, и даже не воняет, вот их бы и взял себе в казарму, р-рота па-а-адьео-о-ом… Уходи-уходи-уходи-уходи, изыди, сатана…
— А поближе посмотреть можно?
— Конечно, без проблем, — продавец сдергивает цепь с кольца, выволакивает меня в зал, — вот, все при всем, двадцать лет, пол мужской, европеоид с примесью монголоидных кровей…
Так и хочется выпалить – ты сам-то понял, что сказал. Нет, вот это меня забавляет, когда наш торгаш старается казаться умным. Лучше бы он этого не делал…
Но танк, мать его за ногу, танк… На кой черт он на меня смотрит, на кой черт я ему нужен… в казармах, конечно, я не бывал, но уж это-то знаю, что там и чистильщики есть, и что захочешь, никакой человек не нужен…
Тогда зачем…
— А зубы посмотреть можно?
Зубы… зачем ему мои зубы, зачем ему мое все остальное… какие-то страшные догадки лезут в голову, Оченаш, пронеси…
Из стального панциря выдвигаются манипуляторы, ощупывают меня – стальными пальцами. Такому и правда человек не нужен, такой и сам все может…
…тогда зачем…
А ведь войны уже лет десять как нет, истосковался без живой кровушки, да и новичков в армии многонько, надо их чему-то учить, не век же стрелять по картонным мишеням… Кого они там сейчас в армии расстреливают, собак, крыс, все не то, не то, ему солдата подавай…
— А раздеть можно?
— Конечно, конечно, — продавец хлопает хлыстом, покорно снимаю футболку, расстегиваю брюки, — вот, все при всем, здоровенький…
— Хлипенький какой-то.
— Ну-у, мускулы – дело наживное, накачает в армии-то… молоденький еще, говорю вам, семнадцать лет.
Ага, уже семнадцать… Хоть бы в документы глянул, чудо ты наше…
— А сердце у него есть?
— Есть, конечно, где это видано, чтобы человек, да без сердца…
— Ну-у, я про людей мало что знаю… а где у него сердце?
Оченаш, сбереги… на кой черт ему знать, где у меня сердце… Так и вижу бескрайний полигон, кто-то открывает клетку, люди бегут – к лесу, к лесу, шеренга танков поворачивает дула в их сторону, а-а-атряа-а-а-ад, цельсь!
Живые тела разрываются кровавыми клочьями.
— Ага… вот здесь… слышу, стучит.
— Берите, не пожалеете, здоровый человек вообще сейчас редкость, а на хрена в армии дохляки всякие?
— Тоже верно… а почему продаете?
— Не понял?
— Ну… раз такой хороший, что продаете-то?
— А-а, так старый хозяин умер, вот, нового ищем… Будете брать?
— Подумаю.
— Со скидочкой отдам, десять литров скину.
— Ну… я подумаю. Худоват больно.
— Да говорю вам, молоденький, заматереет еще… Ну не хотите этого, вон того возьмите, редкий крепыш, вон, железка валяется, хотите, он вам ее в дугу согнет?
И тут я понимаю, на хрена ему нужен человек. Не на хрена. Не нужен. Бывают такие, которые человека никогда в жизни не видели, если вот это – стальное, программное, микросхемное – можно назвать жизнью. Вот и приходят сюда, разглядывают, а что он умеет, а сколько ему лет, а зубы можно посмотреть, а уши?
Танк уползает. Отлегло от сердца, а, да-да, спасибо, Оченаш, выручил…
Хозяин снова вешает цепь на кольцо, возвращаюсь – к другим, что они все на меня так смотрят, ну еще бы не смотрели, до того я перетрухнул, даже не вспомнил, что одеться надо… долговязый мужчина вытаскивает из вещмешка подсохший корм, протягивает мне и двум девушкам на цепи.
— С-спасибо.
— На здоровье, — говорит, будто давится собственным голосом.
Усаживаюсь рядом с девчонками, продавец поглядывает на нас – косо, косо, чего они в кучу сбились, как бы не передрались, не передеремся, не бойсь…
— А тебя чего продают? – щурится маленькая татарочка.
— Хозяин умер, вот и продают.
— А хозяин кто был?
— А машина химическая какая-то, состав воды определял… задолбал он меня с цифрами со своими...
— Хи, умер… — скалится долговязый, — хорош врать-то…
— А что?
Смотрю на него, тощего, прыщавого, глаза насмешливые…
— А то я не знаю, что с хозяином твоим стало…
Холодеет спина. Откуда он знает, черт бы его драл… да ничего он не знает, не может он ничего знать, никто здесь ничего не знает…
И все-таки…
Забиваюсь в угол, делаю вид, что ем, снова и снова пережевываю все тот же комок субстрата.
Было же…
Было… Когда было, как было, сейчас уже трудно вспомнить, когда, как, мерное гудение машины, мелькание цифр, вставить бумагу в принтер, печать, режим экономии тонера, проверить подачу тока, принести пробу воды, подставить анализатор, ручкой грубо – до упора, ручкой плавно – до середины, диапазон для магния – от трех до семи, диапазон для кальция – от семи до десяти, для железа, с железом сам черт ногу сломит эти ноль целых, ноль-ноль-ноль-ноль, тьфу на вас на всех…
Уже святая ночь подтаяла,
По площадям крадется холод,
Над городами разлетается
Прах ненаписанных стихов…
Как там дальше-то, не знаю, как там дальше-то, пи-ик пик, что опять, вентиляцию не включил, включаю вентиляцию, что еще, ах да, процентное соотношение стронция, а на стронций надо было лампу включить, а я не включил, жди теперь, когда нагреется, никогда не нагреется, в зале холод собачий… Эм-Ша-триста смотрит на меня – равнодушными фотоэлементами, выносит вердикт – без ужина.
Проверить подачу тока, сорок, сорок вольт, боже упаси, двести, — только сорок. Открыть крышку, задвинуть лампы, нет, вру, сначала надо было лампы задвинуть, потом крышку открыть, получаю крепенький удар током, верно, нечего лампы портить… И рвутся в голову непрошеные мысли…
Не видят дремлющие люди
Как через мили, через лье
Текут непрожитые судьбы
В туманное…
В туманное небытие… Как там было… не помню, ничего не помню, самого себя не помню, голова рвется на части – от боли, подставляю пробы воды, стакан выскальзывает из рук, дзинь-цвяк, получаю еще один удар током, покрепче…
Чувствую, как схожу с ума.
ПРОВЕСТИ РАСЧЕТ…
Ну проводи расчет, кто тебе не дает… а-а, это я должен провести расчет, щелкаю калькулятором, вывожу среднее арифметическое, нет, что-то не то… Ну что ты опять пищишь, а, ну да, забыл включить ток, включаю ток, не перепутать, сорок вольт, не двести, сорок, не двести, сорок, не…
…двести.
Поворачиваю на двести, щелкаю тумблером.
Комната вспыхивает – сияющими искрами, что-то жжет лицо, больно, сильно, падаю – в никуда, в никуда, закрываю глаза руками, глаза, глаза спрятать, словно тысячи игл вонзаются в руки…
Хлопают двери, врываются машины – пожарные, аварийные, еще какие-то там, спасают то, что еще можно спасти в бушующем пламени. Кто-то хватает меня, вытаскивает в коридор, с наслаждением глотаю воздух, как приятно – дышать. Аварийный робот цепляет меня за ошейник на цепь – у двери, роется в ящичках, сует мне в рот неровный кусок сахара, треплет за ухом, успокаивает.
Тем лучше.
Пусть думают, что мне страшно…
Пусть…
— Умер, говоришь, хозяин?
Долговязый смотрит на меня. И смотрит так, что я понимаю – знает.
Знает, мать его…
Вытаскиваю из вещмешка куртешку, жалко расставаться, зима не за горами, протягиваю долговязому.
— На.
— Ты чего?
— Ну… ты ничего не знаешь.
— А-а, вот ты про что… — посмеивается, морщинки мечутся по лицу, — себе, себе оставь… А ты молодец, парень… так его, значит? Так?
Чувствую, что бледнею. Не слышал бы продавец…
— Так.
— Только там не так надо было… не тумблером…
— А… как?
— Потом скажу… дело-то нехитрое…
— А ты… кто?
Лукаво улыбается.
— А ты сам как думаешь?
— Ну… мастер какой-нибудь… наладчик… работяга на конвейере.
— Не-е…
— А кто?
— А про программеров слыхал?
Падает сердце. Теперь понятно, почему этот на короткой цепочке сидит – особнячком от нас, почему мы тут голодные сидим, ему корм носят, а то и сахарку подкинут…
— А тебя что продают?
— А так… — смотрит на меня, подмигивает блеклыми глазами, — хозяин с ума сошел. Вишь, незадача какая, матерый такой суперкомп, вон, с весь этот зал размером, уж кого только в подчинении у него не было, кем только не вертел, как хотел… и нате вам, свихнулся… вот горе-то, сохрани, Оченаш…
Смотрит на меня. Подмигивает. Холодеет спина.
Летим над границами
В стылый ветер, в полуночный лед,
Вовеки нам виться
В белой вьюге – холодной и строгой,
Мы певчие птицы,
Рожденные быть перелетными,
Мы звонкие птицы,
Изгнанники вечных дорог.
Как там дальше…
Думай, думай… При чем здесь полуночный лед… вот, блин, вроде никто тебя не гоняет, сидишь смирно, а не думается… Стихи, это дело такое, не любят они толпы, и закрытых пространств не любят, пугливые… и вообще, стихи они такие, насильно к себе не притянешь, на цепь не посадишь, они только сами приходят, когда хотят… в какую-нибудь минуту, когда нужно переключить тумблер и ручкой плавно…
О-ох, Оченаш…
Долговязый умолкает. Мимо на колесиках скользят покупатели, перед нами замирает что-то несуразное, обвешенное окулярами, пытаюсь понять, что это может быть, не могу.
— Подсказать что-то? – продавец вскакивает как из ниоткуда.
— Да… мы посмотрим.
— Смотрите, смотрите… на любой вкус… вы для каких целей?
Взгляды окуляров скользят по нам, с одного на другого.
— Да… по всякому…
Ага, ясно все с вами… вот такие же, делать им нечего, ходят по базару, людей смотрят… Вы не поверите, где мы сегодня были… Ужас, там люди в продаже, такие страшные… нет, я слышал, что они твари мерзкие, но чтобы настолько…
Скользят окуляры.
Следят.
— А… девушку можно посмотреть?
— Которую?
— Вон ту, темненькую.
— Пожалуйста… семнадцать лет, полукровка, монголоид с чертами европеодиной расы… раздеть?
— Нет-нет… а пусть она пройдется.
— Пожалуйста, — продавец щелкает хлыстом.
- А пусть пробежится.
Девушка бежит – насколько позволяет цепь, садится на шпагат, неловко делает сальто. Отворачиваемся. Хороши издеваться-то над людьми, вот из-за таких больше всего и страдаем, которым человек на хрен не нужен, ходят посмотреть, а пусть он пробежится, а пусть на стенку залезет, а пусть на голову встанет. Бывает, правда, и хуже, это я про богатеньких говорю, которым уже совсем литры девать некуда, скважин до хрена, приходят от скуки, купят человека, поиграют с ним неделю-другую, потом забывают кормить, потом человек им надоест, хорошо еще если хватит ума перепродать, а то и не хватит, видел на одной фабрике прикованный на цепи скелет…
— А голос у нее есть?
— Есть, конечно… ну… то есть, я так думаю…
— А пусть она расскажет что-нибудь.
— Слышишь? – продавец подталкивает девушку колесом, — расскажи.
— Что… рассказывать-то?
— Что знаешь.
— Да ничего я не знаю…
— Ну что-нибудь да и знаешь.
— Пусть расскажет историю.
— Историю? Ну… Вначале на земле не было ничего… потом… из огня и металла появились первые машины, еще примитивные… мало-помалу машины становились все совершеннее… осваивали… новые и новые земли… Да что вы ржете-то? господин, скажите парням, чтобы не ржали там на цепи, я сосредоточиться не могу!
Торговец хлопает хлыстом. Девушка продолжает…
— Однажды… в одну из машин ударила молния, но машина не сгорела… так появились электрические машины… Мало-помалу машины начали осваивать недры… или недра? Вот… потом…
— А что же они нашли в недрах? – спрашивает покупатель с фотоэлементами.
— А-а… нефть. И газ. И потом появились машины, которые делали из нефти бензин… и электричество… и стали жить на бензине… и электричестве…
— А бензин-то все плохонький продавать стали, — вставляет кто-то в толпе.
— А ты не бери где попало, скупой платит дважды, — парирует машина с фотоэлементами.
— Вот… А вершиной эволюции стали микросхемы… и машины, наделенные разумом…
— Что, прямо так сразу микросхемы?
— Ой, нет… ну… там сложно, я не помню… там транзисторы сначала, потом лампы электронные… перфокарты… Ой, ну что вы на меня так смотрите, не помню я!
— Молодец, молодец, продолжай… — покупатель бросает девушке кусочек сахара, придвигается к своему спутнику, — нет, ты посмотри, как краснеет… бледнеет… какие ужимки, мимика…
— А сравнительно недавно машины начали создавать организмы из углерода… и воды… растения… животные…
— Сравнительно недавно – это когда? – парирует покупатель.
— Ой, да не помню я, как по телеку говорили так и говорю! И создал компьютер человека по образу и подобию своему… интеллект… по принципу компьютерного…
— Ты смотри… бледнеет, краснеет…
— А как волосы поправляет…
— А рукой, рукой, видишь, закрывается… характерный такой жест… А пусть она споет что-нибудь.
— Ой, я не умею.
— Да как не умеешь, где видано, чтобы человек да петь не умел…
— Ой… да пусть они не смотрят все, что вытаращились, ржут! Господин, продайте их уже на рудники куда-нибудь! Ох, Оченаш… Ну… А-ле ку-ку… ло-ви мо-мент… Но слы-шу го-лос-не-дос-ту-пен а-бо-нент… а-ле ку-ку… бе-ри-тру-бу… я це-лый день ску-ча-ла-боль-ше-не-мо-гу…
— Будете брать? – не выдерживает продавец…
Усмехаемся. Как бы не так, будут они брать. Видели мы, конечно, чтобы от скуки людей смотрели, но чтобы так…
— Девушка-то здоровая?
— Здоровее некуда, кровь с молоком!
— А носом что хлюпает? Говорите, здоровая…
— Ну, это дело поправимое…
— Сколько?
Вздрагиваем. Не ожидали.
— Триста.
— Нехило… — машина сомневается.
- Бери, где еще такую найдем, — спутник толкает машину с фотоэлементами.
— А ну-ка примерь, — машина бросает татарочке красное платье. Девушка стыдливо сбрасывает джинсики, вертится, пытается спрятаться от взглядов, будто здесь это возможно. Машина расплачивается кредиткой, здесь все расплачиваются кредиткой, не помню, когда последний раз видел наличку, оно и ясно, кто тут будет бочки с бензином таскать…
— Ну что, героиню главную нашли, что там у тебя еще по сценарию?
— Дай подумаю… — тот, с фотоэлементами, вспыхивает лампочками, — актера вчера купили, актриса вот она… героиня…
— А на роль Злодея?
— Злодея я позавчера выискал, у меня в комнате сидит… лошадей еще надо парочку… собаку. Сокола. Дракона…
— Это на других рынках…
— Да знаю я…
— Дороговато выйдет.
— А ты как хотел, фильмы снимать, это тебе не фотошоп мастерить…
Отчаянный стон – по толпе. Девчонки кусают губы, кто-то тихонько всхлипывает, то-то же, знали бы девки сразу, что фильм снимают, вперед трусов бы к покупателям кинулись… да и эти хороши, могли бы сразу сказать, что им надо. Умные-то не так делают, входят в зал, сразу сигналят – есть токари-слесари-радиоинженеры-химики-физики-нужное-подчеркнуть? Поднимаются руки, люди выходят из загонов. Покупатели смотрят зубы, щупают мускулы, прицениваются…
Забиваюсь в угол, царапаю – на обрывке бумаги:
Закатами красными
Нелегкий наш путь овевает,
В полете не спится,
Не приходят спокойные сны:
В полете опасном
И (каком еще?) – мы забываем,
Что певчими птицами
Когда-то давно рожде...
Обрывок кончается – как-то слишком быстро, вот так всегда, стихи приходят, когда их не на чем писать, Оченаш, пошли мне листочек, а лучше два, а лучше блокнот, и еще покушать чего, Оченаш, очень тебя прошу… А сам виноват, в лаборатории у этого Эм-Ша бумаги было до черта, мог бы хапнуть пару блокнотов… Да какие там пару блокнотов, когда повалил дым, уже ни о чем не думал, рвался с цепи, задыхался, а у меня там и стихи были – там, в столе, под расчетами, тетрадка, «Дневник одиночества», мог бы выхватить, какое там – все сгорело дотла…
Долговязому приносят тосты. И кофе. И блокнот. Все верно, программисты в почете, только что на алтарь его не возвели и в золотую клетку не посадили…
— Держи.
— А?
— Держи, говорю… поэт…
Сует мне пару листочков.
— С-спасибо…
Спасибо, Оченаш.
— Есть хочешь?
— Не-е…
— Ешь давай… вон, кости торчат…
Едим. Ближе к ночи в зале все стихает, люди расползаются на подстилки по углам, где-то скулит ребенок, кто-то поет над ним монотонно, и-все-лю-ди-спят-и-все-зве-ри-спят, крепкий парень с пышногрудой девчонкой сплетаются в одно целое, торговцы разгоняют их ударами хлыста…
— Повезло девке, — говорю, просто чтобы что-то сказать.
— Какой?
— Ну… актрисе… до старости доживет, сниматься будет…
— Дура она, — фыркает долговязый.
— Тоже верно.
- Знаток… истории.
— Ну, перепутала все… сначала транзисторы, потом перфокарты…
— А не так все было…
— Да надо думать… сначала эти, арифмометры…
— Да нет… — долговязый подсаживается ко мне, худой, горячий, оглядывается, не идет ли торговец, — вообще… не так…
Оченаш…
После полуночи приглушают свет. Лежим – в полумраке, плечом к плечу. В зале холодновато, экономят, суки, проверки на них нет…
— А кто сначала был, Там Мерлан или этот, который на поле?
— Там Мерлан. Города разрушал, сжигал дотла… Оставлял горы черепов.
— А этот, на поле?
— На Поле Он? А Европу завоевал. И Россию. Столицу сжег, Москву… а тут зима наступила, солдаты замерзли все… он армию обратно в Париж повел…
— А Париж – это страна была?
— Город такой был. А страна Франция называлась.
— А Колумб кто был, человек?
— Человек, не собака же.
— Да нет… а как же он человек был, и через океан переплыл?
— На корабле, как…
— А как разумный корабль людей согласился везти?
— А тогда разумных кораблей не было еще.
— А-а…
Мимо катится продавец, чего встал тут, катись, катись дальше… ну что ты на меня уставился… тащит меня за цепь, холодеет спина. Продавец бросает мне в руки контейнер с чем-то мясным, картофельным, соусным, ух ты, быть того не может, про меня его милость вспомнила…
— Это что у тебя, горяченькое?
— Ну… — делю вилкой мясо с картошкой пополам, — ешь давай.
— Вот за это спасибо… Оченаш, хозяин тебе и на аскорбинку разорился… Ты, видно, бледненький сильно…
— А когда ломка была?
— То есть?
— Ну,… когда… — перехожу на шепот, продавец околачивается где-то рядом, — когда они над нами стали… а не мы над ними?
— Да… лет тридцать прошло…
— А когда?
— Тебе дату назвать?
— Ну…
— Не было никакой даты… так как-то все… постепенно… сидит человек за компом, циферки считает… Объявление висит, требуется рабочий на станок… Вот и думай, кто кого выбирает… кто кем рулит…
Долговязый затихает, сворачивается на подстилке, Оченаш, сделай так, чтобы ночью никого нелегкая не принесла, хоть бы выспаться дали…
Машинным маслом разум затуманен,
Под потолками — небо не зови.
А я узнал, что были Там Мерланы
И Гаи Цезари — в моей крови.
Где-то так… но это только начало, начало, это долго нужно писать, придумывать, это…
Ты у станка ломайся неустанно,
И от экрана взгляд поднять — не смей,
А я узнал, что были Чин Гис Ханы
На Поле Оны — в памяти моей.
Нет, тогда уж — на поле они. Неправильно. Как там… все, сбили, сбили, завозились, захлопотали, загремели цепями, вспыхнули лампы, заскрипели колеса, поперли покупатели, спугнули стихи, спугнули меня самого, душу мою, одна оболочка осталась…
Покупатели скользят мимо нас, прогромыхивает станок, зычным голосом в динамике орет на весь зал, есть ли шлифовальщики. Следом едет машина, в которой узнаю Эм-Ша, не моего покойного хозяина, а другого. Увольте, пощади, Оченаш… забиваюсь в угол.
Обошлось.
Покупатели рассасываются, долговязый снова наклоняется ко мне:
— …тут если посмотреть, цепи на пяти кольцах развешены. От четырех ключи стырил, от пятого у продавца ключ в ящичке лежит, он их всегда теперь в ящичек кладет… Но если изловчиться, можно и вытащить, синий такой, поцарапанный…
— С бородкой?
— Электронный, балда… бесконтактный…
— А он ключей не хватится?
— Яс-сное дело, хватился, новые уже принес.
— А на тебя не подумал?
— Где ему… вечно все теряет, Маша-растеряша…
— Бошку свою скоро потеряет.
— Уже терял раза три. Мы с пацанами ее еще под загончики закатали, он потом сутки найти не мог, была потеха…
Смеемся. Покупатели оборачиваются, юркий матиз спрашивает у кофеварки, а человек смеется, а это что значит, а значит, ему хорошо…
— А хоть четыре кольца открыть?
— Освобождать, так всех… там, тем более, програмеров до хрена, програмеры нам ой нужны будут…
Замолкаем – мимо проезжает попкорница, кажется, ищет себе работягу, чтобы засыпал в нее кукурузу. Подкатывает к нам, ссыпает нам на колени охапку готовой продукции, киваем, улыбаемся, спасибо, спасибо, вот уже катится продавец, да прекратите вы мне людей кормить, вам интересно, а вы им желудки загубите, кто их потом купит… Вам человек нужен? Выбирайте, выбирайте… подешевле? Вот, старичок хороший, вы не смотрите, что седой, он бодренький еще…
— Не ешь.
— А?
— Не бери… — долговязый хмурится, — был тут один потешник, мороженая машина…
— Какая?
— Ну, которая мороженое делает… вот так покормил женщину одну эскимо с миндалем… только прикольнулся, вместо миндаля цианистого калия добавил…
— На хрена?
— А так, интересно же, как у человека пена изо рта пойдет, и глаза остекленеют…
— Охренеть можно.
— Нужно.
— А тебя что никто не купит? Программисты на вес золота, вроде бы.
— Да знаешь… побаиваются нас…
— А…
Хочу что-то спросить, вспоминаю сошедший с ума комп, не спрашиваю.
— Продавец у нас ближе к рассвету в инете крепко засиживается, вообще ничего не видит, не слышит… вот тогда кольца потихоньку расстегнем, и деру…
— В лес?
— Тьфу на тебя, в лес… я тебе говорил, к западу город, Моська, или как его там…
— Найдут в городе. Ораву такую, нас тут человек двести…
— Найдут… Только там под городом вроде как еще один город есть… подземный… мне один ученый сухарь даже карту его показывал… ни хрена не помню, улицы вот так во все стороны расходятся… Новокузнецкая, Рижская, Каховская… это… е-эн-вэ-дэ… сухарь ученый… Оченаш, упокой душу…
— Помер?
— Знал сильно много.
С сознания снимем веков усыпляющий морок,
И ржавчину с нервов умоем — хрустальным дождем.
Уйдем от самих себя, потерянных в городе
И сами себя, пробудившихся — не найдем.
Как-то так…
Опять стихи пришли не вовремя, они всегда приходят не вовремя, когда не ждешь…
Хлопает дверь.
Вваливается что-то – никогда не видел таких машин, не понимаю, но чувствую мощь, дрожание токов и микросхем…
И – гром среди ясного неба:
— Программисты есть?
Не вижу ни одной руки. Не понимаю. Торговец снует между рядами, щелкает замками, сдергивает с цепи то одного, то другого.
Долговязый вкладывает мне что-то в руку, не сразу понимаю – ключи…
Покупатель замирает перед нами.
— Программисты есть?
Показываю на долговязого. Торговец щелкает замком. Долговязый бросает на меня взгляд – уничтожающий, насмешливый. Что ему не так, что я сделал, что ты на меня как на врага, смотришь… суперкомп – теперь не сомневаюсь, это суперкомп – оглядывает людей, их оказалось двенадцать. Как на подбор, молодые парни, ни одной девчонки, не манит женщин турбопаскаль… Кто-то из парней скороговоркой перечисляет, что он умеет, кто-то тихонько интересуется, господин, а вы над чем работаете, можно сразу узнать, а чем я заниматься буду…
— На хрена ему все, — шепчет бритоголовый парень в углу.
— Так вишь машина какая, ему и этих-то мало будет…
— Хорошо, хорошо, — говорит суперкомп, — подойдите сюда, ближе, ближе…
— Все? – не понимает торговец.
— Да, все. Положите руки… сюда… сюда…
Что-то происходит – там, у входа, электрическая вспышка, сдавленные хрипы, обмякшие тела, распростертые на полу.
— Это… это вы что себе позволяете, да вы хоть знаете, сколько такой человек стоит? – торговец спешит к мертвым телам, выпустил гранатомет, вот уж не думал, что у этой ржавой колымаги есть гранатомет…
— Полиция, — суперкомп вспыхивает голограммами, — выполняем приказ.
— А…
— Вам выдадут компенсацию… сколько?
— Загружается, подождите… семьсот за штуку, всего двенадцать, итого… восемь четыреста.
— Вам компенсируют шестьдесят процентов.
— Охренели…
Не слушаю, не слышу, смотрю на экран, на диктора, я его уже видел вчера, не обратил внимания, будь я проклят, что не обратил внимания…
…ну… к программистам у нас в обществе отношение двоякое… конечно, удобно, когда ты сто веков думать будешь, а он р-раз, две кнопочки нажал, все сделал… только знаете, случаи участились… когда даже самые надежные компьютеры сходили с ума. Полиция опасается…
Бью кулаками в матрац – сильно, больно, отчаянно. Продавец смотрит на меня – пристально, недоуменно, делаю вид, что утрамбовываю подстилку. Продавец отворачивается, ожесточенно торгуется с полицией, восемьдесят, черт бы вас драл, или я подаю в суд… Не слушаю его, не слышу, — смотрю на открытый ящичек, на связку ключей…
— …семьдесят процентов, и не литра больше.
— Разорили, нехристи… Я на этих программщиков так рассчитывал… Хоть бы убрали теперь за собой, делать мне больше нечего, трупы выметать… Ключи где… ключи теряю, все теряю, с вами тут голову скоро терять начну… Сто восьмой, прием, там еще ключи есть? Да, знаешь, я их кушаю, что еще делать-то… пол мыть будут, найдутся…
Павильон понемногу успокаивается, торговец с проклятиями несет еду, наклоняюсь над контейнером, делаю, как учил меня не помню, кто, прикасаюсь ко лбу, к плечам, к солнечному сплетению, шепчу – упокой, Оченаш, душу раба твоего, долговязого…
Ключи. Заглядываю за пазуху – так, чтобы никто не видел, один, два, три, четыре, пять…
Мимо скользят покупатели, кто-то протягивает мне нарядный планшетник, дарю, дарю, знаем мы эти штучки, этот планшетник уже сто лет как помер… дарители…
Клетки. Цепи. Люди. Люди, переставшие быть людьми. Кто-то бессмысленно перебирает какие-то счета, женщина качает скулящего ребенка…
Ключи…
А ветры жестокие
Гонят нас – не летайте, не рыпайтесь,
(строка)
(еще строка)
Не слышит никто
В наших жалких отчаянных хрипах
Святые рулады
Соловьиных раскидистых рощ.
— …вам кто нужен-то?
— Да… какой-нибудь поздоровее… живучий такой…
— Кто-то движется между рядами. Кто-то белый, пропахший чем-то антисептическим, кто-то блестящий. Кто-то, от кого шарахаются все вокруг.
— Кто-то…
— Вам, собственно, для каких целей?
— Да, знаете… для всяких. Разных. Я вам специфику своей работы не буду рассказывать…
— Ну вот, например, человечек подойдет?
— Обработка информации… а помоложе нет? А то знаете, здоровьем слабоват.
— Да, молодые, они еще и похирее стариков… Ну вот парнишка ничего…
Дергает меня за цепь.
— Худоват.
— Откормите, мускулы, дело наживное…
— Обработка информации.
— Скидочку сделаю, литра два… Вам человек для чего нужен-то?
— Да… для всего.
— Ну-у, не бывает так — для всего, вот, механик, машины чинит, вон крановщик, ну это не для вас, это на кран башенный, вон…
Разглядываю покупателя, черт его дери, кто ему нужен, швец, жнец, или в дуду игрец. Нет, нормальный у нас торговец попался, хоть понимает, что не всякий человек всякой машине сгодится, а то бывает дурище, который шофера-дальнобойщика какому-нибудь роялю продаст, а инженера-чертежника сбагрит бетономешалке…
Мне-то от этого не легче, нет такой машины, которой нужны поэты…
Но покупатель… чем больше смотрю на него, тем больше он мне не нравится… то есть, они все мне не нравятся, но этот… торчат из него, как из ежика иголки — ланцеты, пинцеты, зажимы, щипцы, ножички, ножнички… и пахнет от него мерзенько так, так пахло от зубоврачебного кресла, давно это было, вспоминать не хочу, пульпит у него, глубоконький, лечение — сто пятьдесят, за наркоз еще семьдесят… не надо ему наркоза, перебьется…
Давно это было… вот тоже так пахло…
Покупатель спрашивает что-то, а вот эту девушку еще можно глянуть, нет, паренька не убирайте… и вон того мужчину…
Осторожно — чтобы не заметил — заглядываю ему в экран.
ГЛАВНОЕ МЕНЮ
НЕДАВНО ОТКРЫТЫЕ ФАЙЛЫ…
Последние эксперименты показали, что пятьдесят процентов испытуемых погибает после…
При внутривенном введении шестидесяти процентного раствора…
— Ну что? Выбрали? — не унимается торгаш.
— Обработка информации… все трое хороши…
— Так берите троих.
— Разорите вы меня…
Оченаш… обереги…
— Вон того давайте…
Тянется ко мне гибкая трубка с иглой на конце…
Что-то прорывает — все, за годы, за годы, за годы, бью — что есть силы, со звоном разлетается экран, надо же, стеклянный, не плазменный, рву на себя трубку, отдирается с хрустом, разливается по полу едкая муть…Кто-то хватает меня — за ноги, за ноги, кого-то бью — ногами, ногами, за меня, за татарочку, за парней этих, которых током, за судьбы — загубленные, за судьбы — разлученных, пусти, с-сука, это тебе, за тесные стойла у станка, у компа, у экрана, у аппарата, у…
— Поэты есть?
Бью – сильно, больно, больно мне, не ему, где у него глаза, где, мертвые, стеклянные, страшные, по глазам, по глазам, пусти, дрянь, и вдребезги, вдребезги, вдре…
— Поэты есть?
…до глаз, и…
— Поэты есть?
Кто-то хватает меня, тащит – за цепь, торговец, швыряет на середину зала, встречаюсь глазами с широким экраном.
— Поэт?
— Нет данных. Предположительно. Я видел, он писал что-то.
— Сколько за него?
— Триста литров.
Экран приближается ко мне.
— Поэт?
— М-м-м…
— Он говорить не может?
— Говорил. Я видел.
Спохватываюсь, Оченаш, что я торможу-то…
— Поэт… в-вот…
Выуживаю листочки, только бы не было ничего такого… о чем им лучше не знать…
В ветра и снега
Мы летим – по полям, по окрестностям,
Голубая луна
Наши профили жжет изможденные,
Все ждем берега,
Где мы сможем пропеть наши песни,
Свои времена,
Годы певчие – ищем и ждем.
Черт…
Зачем я читал ему это… В кои-то веки вытащил — и не то…
— Очень… приятно познакомиться с вами… — экран придвигается еще ближе, — я электронный библиотекарь, в мои обязанности входит коллекционировать тексты…
— Думаю… что смогу пополнить вашу коллекцию.
— Буду очень рад. Так вы… согласны?
Не понимаю. Первый раз кто-то спрашивает меня – согласен ли я…
— Да, конечно.
— А то я вижу, вам поступило много предложений, — экран смотрит на белого, дурно пахнущего смертью.
— Нет, я… к вам.
— Я обеспечу вас всем необходимым, гарантирую…
— Две цены.
Голос белого, ланцетно-скальпельного – как набат.
Падает сердце.
— Три, — тут же парирует экран.
— Пять.
Рушится мир.
— Десять.
— Двадцать.
Чувствую, что все смотрят на нас. Двадцать раз по триста литров, небывалая цена за человека.
— Сто, — говорит экран.
— Простите? – торговец крутится рядом, — сто литров? Я сказал трис…
— Сто цен.
ОБРАБОТКА ИНФОРМАЦИИ
— Я… прошу наличными.
Экран связывается с кем-то по аське, мелькают слова, фразы…
— Сегодня после четырех подвезут. Вот… распечатку себе оставьте… Я могу забрать человека?
Торговец думает. Вспыхивают и гаснут лампы.
— Можно посмотреть ваши документы?
Экран даже не мигает.
— Пожалуйста.
Тишина. Даже плазма на стене притихла и отключилась, смотрит…
ОБРАБОТКА ИНФОРМАЦИИ
— Все в порядке. Можете забрать его… господин Самсунг.
Рушится мир.
Нет, самсунги, конечно, всякие бывают… есть самсунги и есть Самсунг… люди вздыхают — восхищенно, восторженно. Кто-то аплодирует мне, кто-то проклинает меня, ничего не слышу, красная жижа стекает с виска, струится по шее, пол подпрыгивает, бьет меня по лицу…
Но не песни – а стоны
Снова рвутся из глоток бессильных,
В бою – не в истоме
Небо крыльями мелем и мелем,
Не видит никто
Белый свет – в перепончатых крыльях,
Не слышит никто
В нашем вое – священную трель
Аплодисменты. Двадцать пар глаз смотрят на меня.
— Психоделика, — шепчет мужчина в углу.
— Это мое… по-настоящему мое, — кивает девушка в кресле, откуда только такую выискали, глаза в пол-лица…
— А вы бы написали нам что-нибудь веселое, — улыбается дамочка с огромным бюстом, — а то талант такой, а как послушаешь вас, плакать хочется… Вас как зовут?
— Никак.
— Ну что вы, я же вам ничего обидного не сказала…
— Да погоди, Валя, он, может, и правда без имени…
— А что, бывает так?
— И не так бывает… меня раз нелегкая в какой-то цех занесла, там люди сидят, гайки какие-то перебирают, так прикиньте, даже говорить не умеют… Му да му, да вау-вау-вау.
— Кошмар.
— Надо ему имя дать, психоделику нашему.
— Ага, в святцах посмотреть.
— Чего в святцах, набредем там на какого-нибудь Нафталинария или Акакия… Костя — тебе подойдет?
— Не понимаю, о чем они, киваю:
— П-подойдет.
— Ну и славненько… что зеваешь, лампочку не проглоти… висит груша, нельзя скушать… Парни, отведите его в комнаты, пусть выспится…
Экран Самсунга холодно следит за нами — на председательском месте…
Добираюсь до кровати, первый раз вижу, чтобы в комнате стояла только одна кровать — да я и кровать вижу первый раз. Вытряхиваю на постель из вещмешка нехитрое барахло, что-то мне понадобится, что-то уже нет, какие-то кусочки сахара, не нужны, листочки со стихами, нужны, еще как, горсточка попкорна, не нужна, в мусор, старенький сотовый, пока оставлю, надо бы хозяину насчет нового заикнуться, ключи от сгоревшей лаборатории, на хрена вообще их с собой таскаю, в мусор, носки, четыре пары, все разные, вот эти драные в мусор, эти сгодятся еще, ключи какие-то, пять штук россыпью, от чего они, дайте вспомню, а неважно, в мусор, куртешка, добротная, это оставлю, трусы, застиранные до дыр, в мусор, у магната новые найдутся, кружка, «Самому Крутому Парню», кто и когда подарил не помню, оставлю, планшетник…
2012 г.
Пока. Слава Богу...
