Должна

  Фёдор ввалился в дом мокрый и грязный. Даже без объяснений я поняла, что лазал он по болоту. И что устал, как проклятый. Что толку об очевидном спрашивать? Я и не спросила. Поинтересовалась только, как успехи.
  — Нормально успехи. Выловил их.
  — Кого выловил?
  Федя попытался оттереть грязь с лица, размазал ещё больше и как-то неуверенно ответил:
  — Так, мыслящие одни.
  — Не люди, что ли?
  — Да кто их знает! – Фёдор покрутил шеей и начал расстегиваться. – Я их из воды тащу, а они сопротивляются. Аж взопрел, пока на берег вытянул. А они всё обратно лезут. И верещат чего-то. Замучился их от воды оттаскивать. Может, земноводные какие? Тогда точно не люди. Только на их корабле сухо было. На той части, что в болото не ушло.
  — О! Контакт!
  Фёдор недоуменно на меня посмотрел, и я попыталась объяснить, с чего я так обрадовалась:
  — Ну, первый контакт. Не понимаешь, что ли? Люди ещё с гуманоидами не встречались.
  — Да нет… — такая досада у Фёдора в голосе послышалась, что моё довольное настроение мигом улетучилось. – Люди они. С колонии какой-то, не разобрал – завтра уточним. Они на интерлингву потом перешли, кое-как понял, чего хотели. У них на корабле груз остался. Ценный, говорят. Доставать придется. Лучше б инопланетяне прилетели! Тогда б вызвали службу спасения, и она тогда бы со всеми вопросами разбиралась.
  — Не будешь вызывать?
  — Эти запретили, — Фёдор мотнул головой в сторону входа.
  На пороге стояли два тощих существа, чуть пониже меня ростом, и угрожали металлическими штуками, напоминающими оружие. Когда они сквозь дверь просочились, я не заметила. Отвлеклась на Фёдора.
  — Опа! – сказала я. Прямо так и сказала. И, наверно, другие слова добавила, подходящие по смыслу в такой ситуации. Даже много слов, излишне эмоциональных, которых повторять не стоит. Я ведь приличная девушка и стараюсь не ругаться. Но тут уж не удержалась. Пока они меня слушали, я их хорошо рассмотрела. Оба чёрноволосые, с узкими бледными лицами и большими глазами. Поджатые бледные губы и никаких эмоций. Тщедушные фигуры затянуты в чёрные закрытые комбинезоны. Я даже оружие опознала: импульсные излучатели потоковой накачки.
  — И чего они от нас хотят? – спросила я, когда междометия закончились.
  Ответил один из потерпевших:
  — Достать груз. Доставить по назначению. Выполнять. Миссию.
  Слова он подбирал медленно, но тщательно. Так что всё сразу стало понятно: достать, доставить, выполнить. Без вопросов. Но я всё же не удержалась, уточнила:
  — Можно ли получить информацию о характере груза? Об аварийном корабле? О месте назначения?
  — Нет.
  Собственно, я задавала риторические вопросы. И так было понятно, что ответа не получу. Да и Федя поддержал:
  — Ты чего – дура? Нашла о чём спрашивать.
  — Может, их обломок фонит? Должна я знать – сразу помру или немного помучаюсь, когда в этой тьме по болоту лазать придется?!
  — Не фонит, — Фёдор вздохнул на мою непонятливость. Он уже вылез из грязного комбинезона и кинул его в угол. – И не обломок это. Скорее, спасательная капсула с химическими двигателями ориентации. Садились на парашюте. Судя по всему, двигатели отстрелились ещё на орбите. Да они там всё отстрелили, кроме грузового и жилого отсека.
  — О-очень интересно!..
  Спасённый, тот, что слева стоял, меня прервал:
  — Быстро доставать. Опасность есть. Уже видна.
  — Не надо спорить, Вероника, — начал меня Фёдор убеждать, — достанем, и проблем не будет. Они улетят.
  — На чём?! Ты – придурок?! Корабля-то – нет! Ничего у нас нет! Только аварийку и можем вызвать! Или твои друзья новый транспорт вызовут?! Так пускай прямо сейчас и вызывают! Сами достают и сами грузят. А потом без нашего участия улетают, куда подальше!
  На каждую мою фразу Фёдор морщился и пытался что-то ответить. Возразить. Но ничего у него не получилось, пока я не замолчала. Да и потом не получилось. Его друган в чёрном излучателем помахал и проскрипел:
  — Успеть достать. До прилета. Грузить. Потом – проблем нет. Сейчас – проблема. Хорошо – вас мало. Плохо – мало вас. Слабые.
  Разговорился. Как я всю эту белиберду запомнила – сама не понимаю. Наверно, на взводе была. И не только ж слова помню. Но и посторонние звуки: скрип половиц под ногами переминающегося Фёдора, капель с чёрных комбинезонов, свист ветра в щели неплотно прикрытой двери, хрюканье подсвинка, роющего нору у наружной стены. «Надо будет пойти отогнать, чтоб дом не подрывал», — подумала мимоходом и совершенно спокойно.
  — Как к вам обращаться? – спросила я у пришельцев.
  Они переглянулись, что-то пощелкали на своем наречии и представились:
  — Смит.
  — Фишер.
  — Фёдор, — представила я своего парня. – Вероника, — ткнула себе в грудь пальцем. – Вот и познакомились.
  — Теперь – работать? Доставать?
  Захотелось схватить этих недомерков за шеи и с наслаждением бить их головами друг об друга, чтоб заткнулись, в конце концов! Но сдержалась. Излучатели очень хорошо сдерживают всякое проявление ненужных эмоций.
  — Пошли, — сказал Фёдор. – Не отвяжутся.
  Тут я с ним полностью согласилась. Конечно, отпустила замечание, что нечего тогда раздеваться было и в доме пачкать, но так, для порядка, чтоб место своё знал. Он обратно комбинезон натянул, покряхтел, для виду, разумеется, и на улицу вышел. Я бы на его месте дверью хлопнула. Наплевала бы на Смита и Фишера с излучателями и хлопнула. Чтобы весь домик до основания сотрясся. Чтобы она, то есть я, всё поняла, стерва.
Потом и я вышла, вслед за Фёдором. А сзади – Смит и Фишер. Не то охраняют, не то дорогу показывают. Хотя чего показывать, когда их корабль совсем близко лежал – и часа не прошло, как добрались. Странно, что я посадки не слышала. Наверно, она действительно мягкой оказалось, что при аварии редко бывает. Повезло им. Нам с Фёдором – не повезло.

  В грязи вывозились ужасно: ложись в лужу и отмокай часа два. Однако контейнеры на берег поставили. Три штуки. Я чуть не надорвалась: тяжёлые, зараза, и неудобные. А эти даже помогать не пытались. Сидели на бережку и в прицел нас разглядывали. Так умаялась, что даже ругаться с Фёдором перестала.
  Я откашлялась, выплюнула чёрный ил, ткнула пальцем в бок ближнего контейнера, отозвавшегося металлическим гулом, и спросила:
  — Что там?
  Ответа не ждала, конечно. Смит толком и не ответил:
  — Быстро брать. Нести. Укрытие. Там рассказывать.
  Нести. Хорошо придумал. Это налегке мы к их кораблю за час притащились, а обратно – как? Мы контейнер вдвоем еле поднимали и волокли из грузового отсека. Поочередно. Три штуки. А теперь все сразу, одновременно и быстро.
  — Офонарел, да? – я только и смогла, что возмутиться.
  — Механизация? Автоматизация? Роботизация?
  Тут даже Фёдор не сдержался:
  — Нет у нас ничего! Ты не понял?! Ещё раз объяснить?! – и надвинулся на Смита, который вопросы задавал. Смит отступил и начал потихоньку поднимать излучатель.
  — Федь, подожди. Пусть сначала скажут, что у них в контейнерах. Тогда и понесем. Может, чепуха какая-нибудь – чего зря надрываться?
  — Ополоумела?!!! Ну, будешь ты знать, что атомный реактор несешь, тебе легче станет?!
  — Там – не реактор. А – что?
  Смит помолчал и ответил:
  — Витраж.
  — Что?! – завопили мы с Федей в один голос. Это ж надо из-за такой ерунды мучиться!
  — Ценный. Уникальный. Реликтовый. Жизненно важный. Для нашей планеты.
  — Нам-то что с того… — сказала я тускло и уселась на траву, чтобы не чувствовать неприятную дрожь в коленках. Вот почему кто-то считает, что его ценности дороже, чем у остальных? Никто ж не спросил, как мы относимся к их культуре. Мы вообще об их планете узнали, когда они у нас садились. Кстати, а чего они вообще садились? Могли бы на орбите свой спасатель подождать. И нам спокойнее, и им веселее.
  Фёдор что-то пробурчал и получил в ответ:
  — Поставлено самоуничтожение. Ликвидация. Либо нести далеко. Либо всем здесь оставаться. Помирай.
  — Весело… Давай, Вероника свой вариант. Такие корабли на три километра местность выжигают. Повезет, если дом уцелеет.
  Да. Если самоуничтожение, нам всем от корабля нужно срочно уматывать. И Смиту с Фишером, и мне с Федей. Только они нас не отпустят без своих контейнеров. Пристрелят прямо на месте. Помрем по дурости. А так, если поможем, скорей всего обойдется.
  — Тележку возьму. Она хоть и медленно едет, но платформу с грузом вытянет. Погрузим контейнеры и перевезем, куда эти скажут. Есть время?
  Смит кивнул, прямо по-человечески, и отправил меня домой. А Фёдора в заложниках оставил. Я не стала возражать, хотя очень хотелось плюнуть на всю их компанию, убраться подальше в болота и спрятаться. «С этим ещё успеется, — рассуждала я, идя к дому, а потом обратно – к чужому кораблю, — надо всё подробно разузнать. Ценности и мне пригодятся».
  Если б мы с Федей поумнее были, то эту тележку сразу взяли, ещё в первый раз. Но мы ж не знали – что именно доставать придется. А Смит с Фишером даже не намекнули. Так что все неприятности от них. Точно! Аварийная посадка – они! Ценный витраж – они! Угрозы оружием – они! Барахтанье в грязи – из-за них!
  По часам уже глубокая ночь наступила, когда мы домой с контейнерами вернулись. Оставили их на платформе, помылись и спать улеглись. Что Смит с Фишером будут делать, нас не волновало.

 

 Все ещё спали, когда я поднялась. Это привычка – вставать по часам, а не когда солнце из-за горизонта полезет. Да и полезет оно месяца через три. Тогда весна наступит, растения зазеленеют, всем хорошо станет. И мне с Фёдором. Так что пока они все спали, я отправилась исследовать содержимое контейнеров. Надо же знать – из-за чего я страдала, и стоило ли оно того.
  Зашла под навес, включила свет, выбрала контейнер и вскрыла. Замок, как ни странно, без всякого секрета оказался. Кто ж так ценности возит? Ценности надо тщательно упаковывать, подключать сигнализацию и охранять. А где эти охранники? Дрыхли.
  Без всякой спешки я подняла крышку контейнера и остановилась. При свете тусклой лампочки внутри контейнера заблестели разноцветные огоньки, отражаясь в ребристых изломах мелких стекол. Они не выглядели чем-то единым. Скорее, наоборот – разрозненными частями чего-то огромного, сложенными в полном беспорядке. Осколки.
  Из-за дома вышел Смит, увидел меня перед контейнером и закричал:
  — Не смотреть. Нельзя!
  Поздно. Я извлекала осколки один за другим и раскладывала их перед собой.
  Лазурь, кобальт, охра, пурпур, травяная зелень, алые звездочки.
  Стёкла казались мягкими, чуть ли не живыми. Возможно, они не были даже стёклами. Разумеется, я не могла представить прежний рисунок. Но, судя по расцветке, это было ничто чудесное.
  Меня ударили по рукам, по голове, толкнули в грязь, и я шлепнулась на землю, зажав в ладони последний вытащенный мной осколок витража. Никакие уговоры не смогли бы заставить меня выпустить из руки кусочек багряного рельефного стекла. Потом поднялась и безотчетно посмотрела сквозь цветной кусочек.
  Мир казался сумрачным. И злым. Зло клубилось чёрными сгустками над головами людей: и Смита, и Фишера, и даже подошедшего Фёдора. Наверняка над моей головой – тоже.
  — Что это? – спросила я, повертев пальцем над головой для доходчивости.
  Федя потеребил меня за рукав, хотел погладить по голове, но я вывернулась и ответила с ненавистью:
  — Фёдор, отвали! Или не понял?
  Смит произнес фразу на своем языке, и Фишер увел Фёдора в дом. Федя удивленно посмотрел на меня и ушёл, даже не попробовав спорить. Я отложила багряный осколок к остальным и присела на край платформы.
  — Искажение, — сказал Смит. – Смена ценностей. Кто слабый – поддается. Кто сильный – умирает.
  — Что? Ты о чем? Ты понимаешь, нет? Что значит – «умирает»? Ты о ком?
  Смит молчал. Я замолчала тоже. Понимание не наступало.
  — Сейчас расскажу. Тебе надо знать. Ты поймешь.
  Он начал рассказ. Слушать рубленые фразы и вычленять из них суть оказалось мучительно сложным. Но я попыталась.
  Нашли витраж первые колонисты. В каком-то древнем строении, которое неизвестно кто построил. Может, вымершая разумная раса, а, может, пришельцы. Никто не стал доискиваться до истины, не стал сообщать в метрополию, на Землю. Люди осваивали территории, и им было не до красот минувших веков. Сообщи они во властные структуры, тут же прилетела бы комиссия, причислила бы найденный артефакт к объектам мирового культурного наследия, и Земля установила бы жесткий протекторат над планетой. Ничего этого колонисты не хотели. Хотели они свободы и независимости.
  И у них получилось. У них всё получалось. И были они счастливы. Однажды обратили внимание, что чем ближе человек жил к витражу, тем он становился счастливее. Так и было. Из дальних мест начали приходить паломники. Они стояли, смотрели на витраж и уходили просветленными. И наступило всеобщее глобальное счастье.
  На этом месте я чуть не прервала Смита: очень хотелось узнать, в чём же это счастье выражалось. Ведь у каждого оно свое. И может так получаться, что одному человеку – счастье, другому – горе. Не прервала, дальше стала слушать.
  Как всегда бывает, нашелся изгой. Местный сумасшедший, который кричал на всех углах, что счастье должно быть выстраданным, что оно не может исходить из неведомой стекляшки, а если исходит, то оно – зло. Его убеждали, что он ошибается. Приводили примеры перерождений. Предлагали самому отправиться к витражу и вкусить благодати.
  Его убедили. Он отправился туда. И разбил витраж.
  Конечно, остались снимки. Осталась память. Осталось многое. Счастье ушло. Все начали видеть в других людях только плохое. И чем ближе они находились к осколкам, тем тяжелее им жилось. Никто не мог выдержать долго. Расцвело насилие…
  Мне хотелось ударить Смита, чтобы он прекратил пафосную болтовню о всеобщем счастье и его утрате. Ни во что такое я не верила. Они всё делали неправильно. Возмущенная, я пропустила несколько фраз и дослушала только конец рассказа.
  Остатки витража собрали, погрузили на корабль и отправили куда подальше – искать мастера, который его починит. Починит, и опять наступит счастье, а если не найдут мастера, то жители планеты хотя бы избавятся от неприятностей.
  — Как ваша планета называется? – рискнула я уточнить.
  Смит не ответил. А я начала понимать, что вся эта история очень даже жизненна. Я ж никогда такой стервой не была. Не бросалась на людей по пустякам. Люблю я Фёдора или нет?! «Нет, — ответила я сама себе, — не любишь. Ты даже себя не любишь, что ж о других говорить. Терпишь их – да. Прощаешь недостатки – тоже есть. А так – одиночка ты, Вероника. И тебе нравится такой быть».
  Я отключилась на целый день, до следующего периода сна. Мимо меня прошли все попытки Смита и Фишера связаться с их спасателями. Они напрягали Фёдора, заставляли его бегать, монтировать узел связи из деталей, которые достали из контейнера. Я автоматически ела, что-то отвечала на вопросы, не вдаваясь в подробности. И думала.
  О себе. О моей планете. О Фёдоре. Даже о витраже. В душе собиралась муть, и через нее не пробивался ни единый луч надежды. Так тому и быть.
  Судя по всему, со связью ничего не получалось: Фёдор нервничал, огрызался. Смит с Фишером что-то ему объясняли, настаивали. Я ничего не хотела знать. Ушла от них от всех и легла спать.

  Утро не задалось. Во-первых, едва проснувшись, я сразу вспомнила о незваных гостях и обо всем, что они с собой принесли. Во-вторых, ничего не хотелось делать. Разбитый витраж излучал ненависть, напитывал ею всё вокруг. Никого не хотелось видеть.
  Фёдор попытался меня успокоить, и я с удовольствием послала его подальше. До обеда меня не трогали. Но потом у них в очередной раз не заладилось со связью, и Смит потребовал помощи. Да, я могла помочь. Не хотела, но могла. Особенно под дулом излучателя. Федя всё вертелся вокруг, норовил попасться на глаза и как-то ободрить. Я отворачивалась, иногда даже сдерживаясь, чтобы не сказать гадость в ответ. Закончила работу и распрощалась.
  Не знаю, Смит сам решил, или Фёдор его попросил. Наверно, сам. Он же знал, что с людьми происходит, когда витраж действует. А я не просто рядом была, я его трогала, смотрела. Нашел меня, наставил излучатель и высказался:
  — Фёдор хочет говорить. Сказать тебе. Хорошие слова. Наедине.
  За мной не заржавело. Даже кричать не стала. Я к тому времени совершенно успокоилась.
  — Скажи ему – пусть уходит. Не хочу его видеть. Не хочу. Или лучше я уйду. Точно. Пойду на ваш корабль и спрячусь. Хорошая мысль?
  Ответа дожидаться я не стала. Обошла домик и удалилась с гордо поднятой головой, жаль, что не смотрел никто. Конечно, никуда я не пошла. Что я дура – целый час по грязи топать к кораблю, который на самоуничтожение поставлен? Смит так и не сказал, когда оно начнется. Так что залезла я в старую нору под домом и затаилась. Задремала. Проснулась от голосов прямо надо мною. Фёдор со Смитом разговаривали. Сначала о связи. Потом о грузе. Потом о его воздействии на человека. Смит ничего не скрывал. Даже уточнил, что со мной может случиться плохое.
  — Где Вероника?! – забеспокоился Фёдор.
  — Сказала – корабль идти. Там оставаться.
  А я лежала, стиснув веки, и не могла сказать, что я здесь. Что никуда не ушла. Что всё это ложь, ложь, ложь! Не могла говорить. Думала одно, а делала по-другому.
  Мерзкая жизнь. Я – мерзкая.
  Я услышала, как Фёдор выругался и зачавкал прочь от дома. Шёл он быстро, мне – не догнать. Да и какой смысл догонять? Ясно же, что всему виной. Точнее – кто. Эти двое, Смит и Фишер, которых мы не приглашали, а они наглым образом приперлись и воспользовались правом на спасение. Заставили делать то, что мы не хотели, угрожали оружием и, главное, завезли на планету этот ужас – разбитый витраж. Значит, сначала следовало устранить основную неприятность, а потом идти за Фёдором.
  Ну, и где этот Смит?
  Отобрать излучатель оказалось просто. И выстрелить – тоже. Когда не видишь в том, кого убиваешь, человека – всё просто. Наверняка ведь, ни Смит, ни Фишер людьми не были. После витража-то? Да и импульсное оружие не проливает крови. Две вспышки – два неживых объекта.
  И третья вспышка. Яркая, мощная, испепеляющая.
  Не успела.
  Сработала система самоуничтожения корабля.
  Зря Федя отправился к кораблю. Неужели он мог предположить, что я такая дура, что отправлюсь на верную смерть? Зачем он туда пошёл? Надеялся успеть меня вернуть? Бессмысленно. Глупо. Теперь мне за ним переться. Кто он после этого?
  Да, Фёдор не ошибся. Болото, в котором лежал корабль, испарилось, на поверхности возникла запекшаяся корочка, проламывающаяся под каждым шагом. Я шла, оставляя за собой дымящиеся следы. Искала.
  Я нашла Фёдора.
  Тело. Оно лежало головой к эпицентру «тихого» взрыва. Обгорелое. Неживое. Каким ещё может быть тело, побывавшее в топке с температурой в три тысячи градусов? Надо было дотащить его до дома, похоронить и, может быть, поставить памятник. Образцы есть, и не один. Конечно, тяжело. А выволакивать контейнеры из корабля – легче?
  Ах, да, контейнеры. Я вспомнила, что с ними тоже надо что-нибудь сделать. Но сначала – с Фёдором. Закопать в землю. Пометить место. Посидеть рядом, вспоминая хорошее. Кое-что вспомнилось. Выходит, оно было. Но куда же делось это хорошее? Не могло же исчезнуть просто так, за несколько дней? Могло.
  Я поняла.
  Потом я вернулась в дом. Открыла контейнеры и стреляла до тех пор, пока разноцветное стекло не превратилось в чёрный шлак.
  Я стояла над чёрной грязью, тупо смотрела, но ещё не понимала, что сотворила. А когда сообразила, было уже поздно. В моих руках находилось всеобщее счастье, а я его уничтожила. Только потому, что Фёдор погиб. Глупая месть. Глупая-глупая Вероника. Не осколки витража убили Федю. Ты сама это сделала.
  Я сделала.
  Всё я. Никто не узнает об этом – кроме меня, на планете никого нет. Фёдор, Смит, Фишер, витраж, в конце концов. Им всё равно – они мертвы.
  А я буду жить. И помнить.
  Должна».