Чердак без крыши

Он шел по улице и тревожно кричал:
- Алисааааа! Алисаааа!
"Собачку зовет, - подумала я. - Или дочку-малышку, не дай бог, потерял". 

В грамотно обустроенном, приближенном к идеалу (я сказал бы – идеальном, если бы не опасался обвинений в категоричности и прожектерстве) обществе каждому должно найтись подходящее место, такое, на котором гражданин чувствует себя нужным. 

Однажды воскресным утром я вышел из дома. На улице шел дождь. Красноармейцы задерживались, и дождь, возмущенный этим обстоятельством, вылился мне за шиворот и в ботинки. 

Прошлое мое прячется за туманной завесой завтрашнего дня, а будущее укрыто тенями далеких веков. Я буду есть и был всегда – до суши и вод, до солнца и звезд, до Большого Взрыва и Жалкого Всхлипа, до конца и начала времен.

Имя мне было Тапробана и Лапута, Новая Атлантида и Магония, Пангея и Геперия, и многие, многие иные, коих уже не вспомню ни я, ни те, кто их дали.

Летела Птица над миром: над селеньями и хуторами, над горами и лесами, над холмами и реками. И каждый взмах ее крыльев дарил свет, что во тьме светит и тьма не объяла его.  

Так было задумано Создателем: те, кто одарен живой кожей, наполнены изнутри шестеренками, механизмами и проводами; те же, чьи телесные покровы сделаны из папье-маше, тряпок и пластмассы, содержат в чревах своих кровесносные сосуды, нервы и органы, способные расти, процветать и умирать. 

Человек шел по улице. Настроение у него было пакостное, такое же, как это серое, мрачное утро.
Под ногой хрустнул подтаявший лед, в ботинок натекла вода.  

Мирро любит свой Сад больше жизни. День и ночь возится, сгоняет тучи, чтобы полить реки, текущие по равнинам, окапывает глубокие корни вулканов, добираясь до слоев магмы, бросает в плодородную почву семена могучих дубов, стройных сосен, нежных берез, подкармливает живущих в саду белок, панд и стрекоз, охлаждает ледники – прозрачно-голубые шапки гор, рассыпает песок в пустынях и звезды по небу, выпускает на волю ветры из большого мешка. 

…Иногда от границ знаемого мира приходят странные существа. Они еле бредут, усталые, что-то бормоча про длинные переходы, про высокие полки и неудобные лестницы, про невозможность выделить цветом нужный фрагмент и запомнить последнюю страницу. Речи их смутны, невнятны, лица искажены болью утрат, глаза покраснели, а пальцы скрючены от неумелого перелистывания.