Дорога

[cut=графомань с подвохом...]

Дорога была длинной, старой и усталой. Она родилась в предгорье, вместе со звонким ручейком и юными яблонями, и провела детство в тихой маленькой деревушке, молодость – рядом с высокими тополями и полевыми цветами, зрелость – возле полей созревающей пшеницы. К деревянным стенам и слишком крепким воротам маленького городка она подошла уже пожилой и запылившейся, и с трудом, опираясь на палисадники и ограждения клумб, добрела до каменного дома, увитого плющом.

В долгом пути дороге случалось встречать много странных мест и людей, но никогда раньше не приходилось видеть ничего более странного, чем этот дом и его хозяева.

Дом казался настолько погруженным в себя, что не замечал ничего вокруг: ни летнего теплого дождичка, барабанившего в окна, ни золотых листьев, осыпающих по осени крышу, ни стучащейся в ставни вьюги, ни нежных, бледно-розовых цветов плюща, ласкавшихся к потемневшим от времени стенам. Даже хозяев – и тех не замечал: не встречал ласковым пыхтением трубы, не провожал жалобным скрипом ступенек.

Глядя в равнодушные холодные окна, дорога пугалась: есть ли у дома душа, жив ли он, может, тихо скончался во сне, а никто и не заметил?

Это беспокоило дорогу, она опасалась подходить близко к дому, кружила возле сада, сворачивала за угол – к беседке, - петляла, цепляясь за живую изгородь и запыленные кусты роз, потом, чуть успокоившись и утомившись от быстрой ходьбы, уступала право подойти к крыльцу усыпанной битым кирпичом тропинке – молодой, дерзкой и смелой.

Дорога была бы рада убежать куда подальше от странного дома и необычных людей, но не хватало сил: оставалось покорно замереть и ждать, когда появятся странные люди – мужчина, женщина и мальчик.

Каждый из них жил в своем, закрытом, запертом, укутанным в подоткнутое со всех сторон одеяло мире. Мужчина с берушами радовался вечной тишине, заглушавшей пение птиц, шелест листвы, шепот дождя и лепетание жены, прятавшей за розовыми очками другие – черные, благодаря чему ее мир мог мгновенно изменить цвет с сияюще-прекрасного на озлобленно-завидующий. Мальчик, завернувшийся в огромный шарф свободы от предрассудков, посматривал на родителей и их смешные антикварные доспехи с насмешкой – недоброй насмешкой умудренного опытом юного старичка.

Люди шли по дороге, впечатывая в нее тяжелое незнание, мрачное превосходство, надменный эгоизм, пустоту воспоминаний. Дорога корчилась от боли, морщилась, ужималась, песком утекала из-под ног, взлетала пыльными облачками к небу. Ей хотелось раствориться в мире полей и яблонь, песен бродячих актеров, беготни детей, смеха девушек, неторопливых разговоров стариков, усталых вздохов мулов, перезвоне церковных колоколов, плеске воды в реке, в настоящем мире – шумном, многоцветном, полном ошибок, недоразумений, незнания и простоты. Но шаги странных людей вдавливали в камень, вбивали в землю, утрамбовывали, расплющивали, стирали в порошок.

И тогда, не в силах больше выносить боль, дорога кончилась.

Но странные люди не заметили этого и продолжали идти, гордо вознося холодное пламя ведомой лишь им истины. Они шли и шли – по цветущим лугам, по золотистым полям, через нежные рощи и густые леса, шли, оставляя за собой пустыри и пустыни, мертвые травы и выжженную землю. А потом на их пути встало болото – древнее, тягучее, полное темной, дурно-пахнущей жижи и осознания собственного превосходства. Но люди не заметили этого и продолжали идти, с каждым шагом погружаясь все глубже и глубже. Наконец болото, сыто чавкнув и утробно рыгнув, сомкнулось над их головами.

А люди продолжали идти.