Армагеддецкий апофегей

Свинопоня проснулось от страшного скрежета: в еще пребывающий в глюках моссск ввинчивались жуткие звуки. Существу показалось, что на чердаке обустроился цельный средневековый цех лудильщиков, одновременно починяющих сотню примусов и кастрюлек.

[cut=читать дальше]

Прикрыв один глаз, Свинопоня рискнуло открыть второй и обнаружило сидящую возле постели розовую мышь, полирующую боевую кирасу, которую глюк раньше видел на накачанном торсе бриллинтовоглазого, коий (пырат, а не торс) предпочитал носить оный предмет доспехов, натягивая его прямо на старую белую растянутую майку.

Рядом с мышью полётывали летучемышнокрылые часики, сдувая крылышками со сверкающего золотом шлема Ахиллеса последние пылинки.

Нещасное существо обхватило копытами голову и жалобно застонало: оно, наконец-то вспомнило, какой сегодня день. Согласно нибируанско-ацтекскому календарю, нарисованному на зыбучих песках пустыни Агар-Нагар великими инопланетянами прошлого, истинными арийцами-демонопобедителями, именно на нынешнюю дату приходился Армагеддоно-Апофегей – день Последней Битвы Великих Графоманов всех сортов и мастей с Хенияльными Аффтарами. И, конечно же, получив накануне призыв на бой (голубую открытку, украшенную салатно-салатовыми листочками кориандра и черно-красными волчьими ягодами), победители последнего конкурса Графомать-твою-мать порешили выступить на стороне добра.

Часа два ушло на упаковывание Свинопони в кирасу, поножи и наручники. Розовая мышь, пыхтя от напряжения, наконец-то затянула цельнометаллическую шнуровку корсета на круглой тушке обливавшегося под золотым шлемом потом глюка, который периодически издавал жалобные стенания, пытаясь стереть закованными руками крупные капли со лба. Бедные часики, утомившись махать крылышками и охлаждать чело Свинопони, возлежали, задрав лапки, на столе. Мышка, со скрипом завязав шнуровку корсета на бантик, быстренько впрыгнула в черный костюм-невидимку отважных японских синоби и подвела к Свинопоне понносвинного коня и стремянку, услужливо пристроившуюся сбоку, дабы нещасный глюк мог взгромоздиться в седло.

Поле Последней Битвы выглядело устрашающе. Два войска стояли друг напротив друга, ощетинившись стилусами от планшетов, вздымая хоругви электронных книжек и стуча копьями ручек Паркер в щиты ноутбуков. В задних рядах артиллеристы подтаскивали к пушкам заряды – нетленные шыдевры толщиной с длину Великой Китайской стены. За ними суетились китайцы и негры, пытаясь поджечь рукописи перед тем, как запихнуть их в горшки, кои предполагалось метать в противника. Рукописи, категорически не довольные нарушением первого принципа творения, плевались йадом, размахивали страницами и лупили по наглым ручонкам негро-китайцев кожаными обложками.

Свинопоня огляделось по сторонам: все стоявшие справа, слева, спереди, сзади, сверху и снизу воины были хорошо знакомы существу. Вон зеленая змеемаска, затачивающая о собственный хвост спицы боевого зонтика; рядом с ней – скорпиошка, прикрывающая силиконовые губы бронированным кружевным платочком и потрясающая копьем; с другой стороны – одетый в сверкающий камзол и белоснежную рубашку, почти свежую, ибо на ней Свинопоня углядело всего одно жирное пятно, - бриллиантовоглазый, нехорошо вращающий тремя глазами и держащий наперекрест (как вилку с ложкой в предвкушении обеда) ятаган и гвоздь из головы; позади него – приехавший на Емелиной чудо-микроволновке Саший с непобедимым оружием – стреляющей разрывными лаптями рогаткой; а чуть спереди – отставной гвардии сержант с контейнеровым запасом бутылок с коктейлем молотова-анисова… И дальше, дальше… Знакомые и незнакомые глюки, готовые ради правого дела лечь не только костями и головами, но даже руками, ногами и прочими частями тела, не исключая моссга – главной и истиной ценности любого графомана, ею творящего.

…Враг пошел в атаку неожиданно, когда до финального свистка оставалась еще вечность. Возмущенные таким предательством хениев, резво озверевшие графоманы замахали холодным и горячим оружием и, потрясая силовыми щитами интЫрнет-творений, бросились навстречу подлым противникам.

В мгновение ока на Армегеддецко-апофегейном поле смешались в кучу кони, люди, нетленки и тленки, шыдевры и горящие рукописи, персы и негры, глюки и их аффтары, свинопони и понесвины, гаргантюэли и эрогаммные виолетты. Свинопоня не успевало следить за происходящим, потому что копыто его без устали вздымалось и опускалось, нанося врагам смертельноносные удары истинной катаной Хаттори Хандзо.

Неизвестно, сколько вечностей прошло, пока перед нещасным существом не оказался новый противник. Закованный в доспехи цвета алого, жара ясного, солнца красного, он держал в длани своей меч Мурамасы, по хамону которого пробегали темно-серые искры злого колдунства.

Скрестились клинки, и вечность остановилась на поле Последней Битвы. Звенела сталь, пыхтели противники, ушедшие по пояс в землю от непосильной напряги, вибрировали лазерно-мазерным светом волшебные джедайские клинки. Но… чу! Чует Свинопоня, что ослабевает хватка, устают копыта, дрожат задние конечности, пот смертельной усталости заволакивает зенки. И уже нет сил у розовой мыши подпирать сотоварища, ибо и сама мышь под тяжестью глюка по самое небалуйся ушла в мать-сыру-землицу.

И тут, словно из-под земли, средь поединщиков появляется новый лыцарь. На щите его – око белое, огнём сверкающее, доспехи его – титана литого, лик его скрыт под забралом каменным, а в руках вздымает лыцарь трехручный меч-пулемет, коему не бывает ни отдыха, ни промаха.

И восклицает лыцарь громким голосом, перст указующий в бронированной перчатке на злодея направивши:

- Знаю истинное имя твое, жалкий румпельштицхен! И есть оно – Урэру-Гурэру-Визо-Райму!

Как услышал злодей свое настоящее прозвание, затрепетал и, выронив мурамасский клинок из длани своей, закрыл лицо руками. И тут же истаял в черный дым… лишь грязный тапочек для тараканоприхлопывания на месте него остался.

Отважный лыцарь одной левой вытащил из земли Свинопоню и розовую мышь и, отмахнувшись от «да спасибо, ой за помощь», преклонил колено и произнес:

- Давно сердце мое стремилось к тебе, о дивное существо! И рад я, что смог оказать тебе услугу. Позволь же писать в прошлом, настоящем и будущем имя твое на щите, и прими от меня этот скромный дар, - и, с трудом удерживая в латной перчатке, протянул Свинопоне цветок ромашку.

Схрямкав цветок единым кусок, смущенный глюк прикрыл зардевшимися копытами морду и, кося лиловым глазом, ответил:

- Это высокая честь для меня, сэр лыцарь! Но позволено ли будет мне узнать, кому обязано я помощью и поддержкой?

- Не скажу тебе имени моего, ибо, согласно обету, не могу произносить его вслух, пока не истреблю с головы всех чердаков ххениев и ихних прихлебателей, но открою тебе на мгновение лицо свое… Может, останется оно в твоей памяти хотя бы миг.

И лыцарь поднял забрало. Свинопоня, выронив катану Хаттори Хандзо, смотрело во все зенки, стараясь ничего не упустить и на вечность запомнить столь знакомые, но все же новые черты этого мелово-бледного лица, на котором, словно огни графоманского рая, горели черные глаза…

Существо протянуло копыто, чтобы коснуться милого лика, закрыло глаза… и проснулось.

- Почему? Ну почему это был только глюк? – Свинопоня уже готово было разрыдаться, но остановилось, открыв хлебало и выронив вставную челюсть.

На подоконнике открытого окна лежал цветок ромашка.