DOOM: День, когда заговорили камни

в выпуске 2015/01/19

25 августа 2014 - Райво

DOOM: День, когда заговорили камни

(Памяти художника Дона Ивана Пунтчатза)

И будешь стонать после,

когда плоть твоя и тело твое

будут истощены

(Книга Притч)

Ноябрь 2145-го я встретил на марсианской гауптвахте. Вы не можете понять, что такое марсианская гауптвахта. Даже если вам приходилось сидеть там на Земле, едва ли можете себе представить, как сильно «губа» на Марсе отличается от земной. Впрочем, началось все именно на Земле. С того сержанта из военной полиции. А если быть точным, то все-таки началось все с Арлин.

Наверное, мне полагалось завоевывать и покорять ее, добиваться благосклонности, звонить, надоедать и вообще – заниматься всякой подобной ерундой, которой так охотно предаются молодые люди и с не меньшим удовольствием принимают на свой счет девушки. А я не хотел. После того, как она не пришла в очередной раз на «наше» место, стало отчетливо ясно: смысла что-то продолжать нет. Ни малейшего. В лучшем случае, впереди светила еще пара-тройка вялых свиданий в тщетной попытке расшевелить Арлин и хоть как-то заинтересовать собой. А еще я вдруг понял, что теперь мне стало все равно. И, уже стоя на пересечении какой-то стрит и точно такой же, безымянной, но пронумерованной авеню, я задал себе этот вопрос: люблю ли сейчас? И в ответ сам себе пожал плечами: пожалуй, что и не знаю. Но это уже все равно.

На этот раз Арлин даже не позвонила. Впрочем, она могла как позвонить и предупредить, что «ну извини, не могу сегодня…», так и просто не появиться, безо всяких объяснений.

Я тебе ничего и не обещала, — этой фразе было трудно что-то противопоставить: и действительно ведь не обещала.

— Я бы такого не стерпел, Флай, я бы не стерпел, — говорил в таких случаях Борис. Без назидания, впрочем.

И тогда я несколько дней удерживал себя от звонка. А потом снова набирал ее номер. Если только наш корпус не занимали очередными бестолковыми учениями.

А в тот вечер – нет, ничего не перевернулось внутри, — всего лишь стало все равно. Наверное, появись она за спиной, я бы не сделал и шага назад, но продолжил путь в казарму. Тогда почему при каждом шаге в ушах выбивается ее имя?

Ар-лин, Ар-лин, Ар-лин…

Но это было не важно. Я понял, что больше не совершу ни единого шага навстречу. Потому что бесполезно. Если хочет – пусть совершает эти шаги сама. А нет – ну так что же… Но она не совершит их – я точно знал, что не совершит. Иначе и я бы двинулся к ней. Но не первым, потому что это означало идти одному. А я так устал.

В какой-то старой книге читал: герой вернулся с войны и не мог найти в себе сил что-то начать. Ему хотелось завести отношения с женщиной, но только если та возникла в его жизни вдруг, а «завоевывать» и «покорять» желания не было. Война высосала его душевные силы. Я не был на войне, но Арлин точно так же истощила меня. Впрочем, последующие события той осени заставили думать, что война – не самое худшее место в сравнении с тем, где довелось побывать мне.

Но в тот апрельский вечер я пока еще вернулся в казарму, устало плюхнулся в койку.

— Знаешь что, Борис… пожалуй, я запишусь в марсианскую морскую пехоту.

— Попробуй, — согласился тот, — как раз крысы из UAC наведывались, собирали внеочередное рекрутство.

— Шутишь? – не поверил я. – Внеочередное рекрутство созывают только во время спецопераций. Какие у них там к чертовой матери могут быть операции?

— Я не знаю. Может, золото открыли, конвойных требуют. Может, с марсианами воевать собираются.

Это было как знак: стоило мне подумать – как получил подтверждение своим мыслям. И в самом деле: отчего бы не подписаться на Марс? Два года на расстоянии в несколько миллионов миль от Арлин – есть ли лучшее средство забыться?

— А рванули вместе?

— Нет уж, — покачал головой Борис, — мне и здесь неплохо. Все это марсианское дерьмо не для меня. – и уточнил, — Арлин?

— Ну да.

— Стало быть, все?

— Стало быть.

— Это ничего. Ты подумай, Флай, вряд ли стоит из-за нее тащиться на другую планету. Не в Канзас ведь на выходные смотаться.

Я ничего не ответил. На самом деле просто боялся, что теперешнее равнодушие сменится на тягу к ней – и я снова позвоню. А с этим пора было кончать.

— Из наших Бес бывал на Марсе, сходи к нему, поспрашивай, если хочешь, — посоветовал Борис.

Я не знал, кто такой Бес, но решил, что расспросить было бы действительно не лишним, и в тот же вечер познакомился с ним. Здоровенный малый, с абсолютно лысым узловатым черепом и угрюмым взглядом. Прозвище Бес ему подходило как нельзя лучше. Я невольно представил его на поле боя – вот где, должно быть, вырвалась бы вся его «бесовская» сущность. Впрочем, бывал ли он действительно в бою, — я так и не узнал. Бес и про Марс отозвался не слишком охотно.

— Рутина там. Одни инструкции. Туда нашему брату нельзя, сюда нельзя, там не положено… Патрулировали свой квадрат полгода, потом перекинули на другой, грузы охранять – вот и все обязанности. Внутри базы, правда. На поверхности другие спецы работали.

— А от кого там патрулировать? – попробовал я уточнить. – Все-таки не «горячая» зона…

— А кто знает. До нас не доводили. Наша вводная – патрулировать на предмет подозрительного всякого, а остальное – не нашего брата ума. Корпорация вообще не особенно своими делами делится.

— UAC?

— Ага. Те еще заморочки у них…

Бес умолк, я ждал, что он расскажет про «заморочки», но молчание продолжалось слишком долго.

— Так стоит туда вербоваться?

— Дело твое. Можно. Если для денег. И подохнуть со скуки и без баб не боишься.

Я хотел заметить, что как раз «без баб» мне и надо, но Бес уже всем видом показывал, что разговор окончен.

— Ну, бывай.

Морпех кивнул мне, даже руки не протянул. Я решил, что он от природы такой – не слишком общительный. Что же, из таких, например, выходят неплохие снайперы.

И в тот же вечер случился тот самый сержант из военной полиции.

Но сначала я успел подать заявку на марсианский контракт. Не потребовалось ничего особенного: приложить отпечаток пальца к стандартному договору, который я даже толком читать не стал. Рабочая смена сотрудника корпорации, видимо, уже закончилась, так что он весьма неохотно отвечал на мои вопросы. Сказал еще, что со мной скоро свяжутся по поводу дополнительных инструкций.

Решив оставить в покое эту штатскую крысу – столь же чужеродную в стенах казармы морской пехоты, как и грязный морпех после учений в вылизанном хромовом офисе UAC, я в слегка взволнованном настроении оказался под ночным небом. И взглянул на звезды уже иначе…

А потом уже случился тот самый сержант из военной полиции.

Он был прав, а я нет. Но что это могло изменить? Ничья правота еще ничего не изменила в этом мире.

Не знаю, отчего, но вдруг я решил, что это последний вечер, когда будет возможность как следует кутнуть. Будто бы я уже завтра улетал на Марс. Увольнительной карты мне не требовалось, но перевалило за полночь, а потому ничего, кроме самоволки, не оставалось. Покинуть казармы нетрудно: все отработано годами и задолго до нас. Хитрость всегда состояла в том, чтоб не попадаться потом на глаза военным копам – этим ребятам в черной форме с позолоченными бляхами на груди. Они гордо выпячивали ее, и даю любую свою часть тела на отсечение, что мнилось им, будто все девчонки города только и думали о том, как бы потрогать эту бляху.

Наверное, мне не следовало идти к Джойс – всем известную забегаловку, где в любое время суток можно встретить морпеха, — но так трудно изменить привычкам. Да и кто из нас допускает мысль, что в самоволке сцапают именно его?

И часа через два я порядком налился текилой, так что последующие события следовали весьма фрагментарно и сбивчиво.

Вообще-то, случилось то, что и должно было: внезапно на плечо легла рука в черной перчатке, а сзади раздался равнодушный голос:

— Самовол?..

Конечно, а кем же я еще, мать его, был! Кому до четвертого часа ночи выдадут увольнительную карту?

Но попадаться в лапы копу, пусть и военному, для морпеха было унизительно. Я рванулся изо всех своих пьяных сил, но получил подсечку и с грохотом повалился на пол.

— Без нервов, малыш.

Этот ублюдок наставил на меня ствол, и сверкала золотым на черном бляха «Military Police».

Но со стволом он, конечно, переборщил. Еще в учебке нам настойчиво выговаривали: «Никогда не наводи на человека оружие, если не собираешься в него стрелять». Этот сукин сын собирался подстрелить меня, безоружного? Гнев закипел во мне.

Должно быть, затем инстинкт, подкрепленный текиловыми парами, напрочь заглушил разум. По крайней мере, я совершенно не помню, как оказался верхом на копе, зато в следующих кадрах воспоминаний уже палил из его же пушки в пол рядом с трясущейся от ужаса головой.

— В какое же дерьмо ты влетел… За каким чертом стал в копа палить?

Кажется, только Борис мне искренне сочувствовал. Хотя, может быть, только оттого, что не мог не сочувствовать на правах соседа по казарменной койке.

Что на это можно было ответить?.. Меня ждал трибунал.

— Хорошо, если на пару лет закроют, а ну как на всю десятку, — рассуждал Борис по ту сторону бронированного стекла, и по его голосу, искаженному микрофоном, нельзя было понять: действительно ли он сокрушается.

— Ничего, я выдержу, — только и оставалось мне, что повторять это, как мантру, — ничего, ничего, я выдержу.

Тем не менее, перспектива провести ближайшую пару лет – и это при самом радужном раскладе – в стенах военной тюрьмы вместо марсианской базы была более чем реальна.

А потом произошло совершенно невероятное.

Мне дали три месяца гауптвахты вместо десяти лет тюрьмы. Дело даже не довели до трибунала.

— Да как ты это умудрился?! – Борис смотрел на меня с нескрываемым недоверием. – Видимо, крутые у тебя связи. А ты и молчал!..

Нет, связей у меня не было, не только крутых, вообще никаких не было. Зато офицер, выносивший решение, непрозрачно намекнул, что «вовремя же ты заявление в Корпорацию кинул, парень». Похоже, UAC действительно требовались морпехи.

А еще в голове мелькнуло: какими такими заслугами в будущем мне придется расплачиваться с Корпорацией за такое чудесное освобождение?..

Впрочем, тогда это было действительно все равно. Да и кому бы было не все равно?

Из девяноста назначенных, на земной гауптвахте я провел всего двадцать.

Низкая и очень чистая комната с белыми стенами, отдельным санузлом и даже телефоном, которым можно было воспользоваться всего раз в трое суток. Но я так и не позвонил никому. В пять утра бесцеремонно вваливался часовой и почти швырял на пол (стола не было: гауптвахта все-таки) пластиковый контейнер с пищей. Обычно там находилась булка с холодным кофе. Дежурный также закидывал кровать и прикручивал ее к стене. Теперь до отбоя – ровно в десять вечера – сидеть или лежать можно было только на полу. И то – если не заметит дежурный. По уставу, полагалось только стоять, поэтому – стоило часовому заметить, что кто-то из заключенных хотя бы присел – по полу пускался довольно ощутимый разряд тока, что заставляло вскочить в ту же секунду. Впрочем, порой удавалось прилечь даже на роскошные полчаса. Остальное время нужно было либо стоять, либо ходить, час за часом совершенно не зная, чем себя занять.

Время отсчитывалось исключительно по приемам пищи. В два часа дня выдавали обед – консервированный суп с галетами и испитым чаем. В шесть вечера – ужин в виде крохотного сэндвича с ветчиной и все тем же чаем.

Но жаловаться было не в моем положении. Девяносто дней простоять в одиночестве – ничто в сравнении с десятью годами какого-нибудь рудника на Луне.

Зато каким блаженством было снова растянуться на своей кровати в десять часов! Ноги гудели практически постоянно, так что отрубиться до утра – было делом двух минут. Марс не снился ни разу, нет. Зато несколько раз снилась Арлин. Она хохотала и подтрунивала надо мной. А утром я злился на нее – будто это было на самом деле: я нахожусь в такой вот заднице, а она… а ей – весело. И тогда весь день проводился в размышлениях. Как она там теперь? Будет ли ждать нового звонка от меня или напротив – только обрадуется, что я, наконец, отлип? А как-то вечером пришел к выводу, что женщины вообще не могут любить, это не в их природе. В них же нет ничего прямого и честного, все на изворотах и по-змеиному. И в конце концов они всегда решат в свою шкурную пользу. Мужчина способен к самопожертвованию и подвигу, женщина – нет. Если только не по отношению к своему ребенку. Это их основной инстинкт – материнский. Женщина – тварь импульсивная и прочувствовать другого человека также не может. Вот Арлин… наверняка понимала, что заставляла меня страдать. Но продолжала же.

Дальше я запрещал себе думать, чтобы не взбеситься от одиночества.

Кажется, на пятнадцатый день я начал разговаривать сам с собой – громко и вслух.

А на двадцать первое утро ввалилось сразу трое. Часовой и два конвойных. Не очень хорошее предчувствие засвербило под ложечкой.

— Выходим. Через два часа вылет.

— Куда?

— На Марс.

И это стало будто ударом по голове.

— Как?..

— Там досидишь свое. Следующий транспорт только в декабре.

Все как-то смешалось, сделалось бестолковым и суетным. С одной стороны, я был рад, что пришел конец моему одиночеству, с другой – как так… уже на Марс…

Впрочем, морпех должен быть готов к тому, что его в любой момент закинут в какую-нибудь задницу. Хоть из постели с какой-нибудь Кэтрин – да в пекло Бейрута. Вещмешок в зубы – и вперед.

Но на этот раз мне даже не дали забрать вещмешок:

— Не положено.

Было раннее утро, холод продирал до костей даже в автобусе.

Меня привезли на стартовую площадку – огромное забетонированное пространство с несколькими белоснежными самолетами. Автобус подрулил к одному из них, и только тогда я понял, что это и были космические корабли. Почему-то прежде представлял их иначе. Как угодно, но только не раздутыми в размерах самолетами. На ослепительно белых бортах выделялась огромная сине-зеленая эмблема UAC.

Вот так просто – и я стану астронавтом?

Почему бы и нет. В конце концов, теперь не все ли равно?

И вид этих, вполне земных, самолетов, успокаивал. Никакого волнения практически не было.

Конвойные остались внизу, когда трап поднимал меня к открытому люку. В самом деле, куда я из космоса сбегу?

Наверху меня встретил какой-то сотрудник, он дышал свежестью и утренним кофе.

— Добро пожаловать на борт, — улыбнулся, будто стюардесса.

— Привет, — меня едва не передернуло от его вылизанного вида.

— Проходим направо, там полетные костюмы, — его, казалось, немного смутила моя угрюмость.

Там оказались ряды довольно тесных кабинок. Я шагнул в одну. За спиной с шипением закрылась дверь, одновременно с этим из стены выехал сверток оранжевого цвета. Когда натянул его на себя, астронавтом себя не ощутил. Скорее, заключенным. Костюм плотно облегал все тело, но движения не сковывал. А на ощупь – самый обыкновенный, тканевый.

На выходе столкнулся с еще одним человеком, в таком же костюме.

Кивнули друг другу.

— Контракт?

— Уже второй.

— У меня первый.

— Геология?

— Морская пехота.

Незнакомец сделал неопределенный жест головой – то ли уважения, то ли презрения.

— Сейчас в банку опускать будут.

— В банку?..

— Анабиозную капсулу. Проснешься – и уже там. Не скучать же полгода.

Я знал, что Марс далековато, но не представлял, что лететь туда придется полгода.

А отсек вдруг наполнился людьми. Кто-то заходил в кабинки-раздевалки, кто-то выходил и направлялся в люк справа. Незнакомец (геолог?) проследовал туда же.

А там – там, метров на двести вперед, в два этажа и четыре ряда стояли тесные – будто бы и правда банки, опутанные шлангами и кабелями, со всех сторон металлические, только отдвижные стенки впереди – стеклянные. В некоторых было темно – не рассмотреть, что внутри. И стекло задвинуто. А люди с бывалым видом устраивались в эти капсулы, стеклянная задвижка опускалась, свет внутри гас. Я шагнул в свободную. Сердце забилось. Было ли тогда страшно? Скорее, любопытно. Но ничего особенного не случилось. Капсула стояла слегка под наклоном, так что полулежать было даже приятно. Сделалось темно, что-то зашипело. Наверное, усыпляющий газ.

— Ну, вот и все, — сказал я себе, но, наверное потому, что требовалось в такие моменты что-нибудь говорить, — Прощай, Арлин. Я бы все для тебя сделал и любую стену прошиб. Но ты…

Нет, никакая пелена не падала, и чернота не надвигалась. Как раз напротив – вспыхнул резкий свет. И отчего-то сразу стало понятно: полет закончен. Вот так, мгновенно, прошло полгода. Я пошевелился. Что-то не так, не совсем привычно.

Конечно, непривычно. А как еще могло быть, если пришлось провести полгода без движения. Наверняка мышцы поддерживались какими-нибудь электроимпульсами, но так то импульсы…

Но двигаться стало будто бы даже легче. Наверняка проделки силы тяжести.

Капсула раскрылась. Я подался вперед и едва не вывалился, не справившись с собственным телом. Остальные, похоже, чувствовали себя не многим лучше. Кто-то даже не удержался на ногах.

— Полегче…

Я попробовал подумать, что и в самом деле нахожусь на Марсе, но это не произвело на мой мозг ровным счетом никакого впечатления. Стены да и вообще – вся обстановка — были абсолютно такими же.

Но все изменилось, как только мы вышли в шлюз.

Там, за толстенным мутным стеклом, начиналась марсианская буря. Густая, кирпичного цвета песчаная пелена накрыла все. И в ней по направлению к станции напряженно передвигалось три солдата. Не смогу и теперь точно сказать, почему в тот момент эта картина произвела сильное впечатление. Все было похоже на песчаную бурю в Ираке, но… на другой планете. Наверное, именно что на другой планете и в то же время – все так похоже на земное. И бурый песок. Вот он – самый настоящий, про который так много слышал… красный песок Марса.

И тут на плечо легла чья-то увесистая рука.

— Флай Таггарт?

Я понял, что избежать гауптвахты все-таки не получится. А то уж было подумал, будто корпорация освободит от наказания вовсе…

Сначала меня провели через сверкающие коридоры, и логотипы UAC парадно пялились со всех сторон. Потом мы оказались в коридорах железных и узких. Логотипы исчезли, их сменили технические ярлыки. Конвойный не отреагировал ни на один из моих вопросов. Я даже начал сомневаться, слышит ли он вообще. Изредка встречались рабочие – в ярких комбинезонах, все с теми же логотипами корпорации на спинах.

— Там камни шепчут, — вырвалась из общего потока болтовни странная фраза.

«Какой-то религиозный бред, — решил я, — туго им здесь приходится».

Вдруг мы остановились у крохотной двери, сплошь изъеденную оспинами ржавчины. Дверь начала подниматься, и было слышно, как натужно работают моторы над ней. Первое, что я увидел, — тучи бурого песка, вздымающиеся всего в нескольких метрах от нас. И в первую секунду подумалось, что меня хотят выбросить прямиком на Марс, чтоб не мешался. Но это оказалось только громадным, во всю стену, окном.

Это и была моя кауптвахта.

Вы не можете понять, что такое марсианская гауптвахта. Даже если вам приходилось сидеть там на Земле, едва ли можете себе представить, как сильно «губа» на Марсе отличается от земной. Железная коробка три на три метра с огромным окном из толстенного мутного стекла. Кажется: вытяни руку – и коснешься самого Марса (что, впрочем, так и было). Как ни странно, угнетало именно это. Не думаю, что моя железная коробка изначально была предназначена для отбывания наказаний. Скорее, складское помещение. Но мне предстояло прогнить здесь ровно 69 дней.

Именно прогнить: здесь не было санузла. Только контейнер с биотуалетом, который раз в три дня дежурный заменял на новый. Мой же вопрос о помывке был встречен лишь неопределенным пренебрежительным хмыканием. А через неделю тело покрылось мелкими прыщами и принялось нестерпимо зудеть. Чесалось и обросшее бородой лицо.

И с каким же наслаждением я вспоминал в раскаленный марсианский полдень прохладу земной «губы», ее стерильные стены с отдельным санузлом! Точно так же ледяными ночами, лежа на железном полу и кутаясь в тонкое войлочное одеяло, мечтал о «своей» земной кровати, которую дежурный откидывал по ночам. Зато о сэндвичах и кофе, тем более, консервированном супе, старался даже не думать. Кружка воды и ржаной ломоть – вот что полагалось три раза в день. Утолить голод было невозможно, он только сильнее вгрызался в почти постоянно болевший желудок. А днем мучила жажда. Выданной кружки хватало на несколько глотков. Помогала выучка морпеха: пить регулярно и маленькими глотками, стараясь как можно дольше держать воду во рту. Так можно продержаться на одной фляжке несколько маршевых дней. Обезвоживание – едва ли не главный враг солдата.

Зато не снилась Арлин. Я вообще о ней не думал. Да и на сны не оставалось сил. Лишь иногда посреди медленного горячего дня посещал сумбурный бред, не имеющий ничего общего со здравым смыслом. Но только не Арлин. Физические лишения напрочь отсекли переживания души. И теперь я прекрасно понимаю того парня из фильма, который, чтобы забыть любимую женщину, отрубил себе палец. Да, они знают, как сделать нам больно.

А еще Марс. Буквально на расстоянии вытянутой руки. Такая близость угнетала и завораживала одновременно. Песчаная буря продолжалась несколько дней, в окно ударялись грязно-бурые песчинки, несколько раз от стекла отскочили довольно увесистые валуны. Оставалось надеяться лишь на запас прочности конструкции. Но однажды утром буря улеглась. И кирпичного цвета пустыня распростерлась во все стороны. Пустыня, пустыня… на горизонте сливавшаяся с таким же кирпичным небом. Я даже не видел самой базы, как ни вытягивал шею. Временами казалось, что это на Земле, где-нибудь в Колорадо, а временами охватывала паника: смерть постоянно и совсем рядом, ее можно увидеть в окно. Поэтому предпочитал проводить дни, лежа на горячем полу – спиной к Марсу. Но и тогда, казалось, ощущал его тяжелое дыхание.

Однажды я проснулся посреди бесконечного дня и не смог определить, сколько же дней нахожусь здесь. Лишь примерно определил, что, должно быть, идет ноябрь.

— Не сходи с ума, — говорил я себе вслух, — три месяца не вечны. Все проходит, и все имеет свой конец, любые времена уходят, и любые времена наступают.

— Любые времена наступают, любые времена наступают, любые времена… — я лежал и твердил это спекшимися губами без голоса. Сколько? Час? Минуту? Сутки?

Потом пронзительный холод врезался в грудь, и я понял, что наступила ночь. Посмотрел в окно; пыль в небе заметно осела, и сквозь грязную дымку едва заметно светилось вытянутое пятнышко. Марсианская луна.

— Времена наступают, времена наступают… — отчетливо прозвучал шепот.

Я приоткрыл глаза. Раскаленный день стоял в самом разгаре. Кажется, я стал разговаривать и в бреду.

— Времена наступают.

Мои губы были сомкнуты, но чей-то голос по-прежнему стоял в ушах.

«Там камни шепчут», — отчего-то припомнились слова, прозвучавшие в первый день.

И я не без дрожи посмотрел на Марс…

Все та же пустыня, покрытая валунами. Но что-то неуловимо изменилось. Все равно что-то было не так, как прежде.

— Не сходи с ума, — сказал я вслух, — пока я понимаю, что схожу с ума, я все еще не сошел.

А шепот продолжался. И вдруг пол затрясло. По-настоящему затрясло. Меня повалило на пол, а вслед за тем открылась дверь.

— Выметайся! – его голос потонул в скрежете железа.

— Всем подразделениям, атака продолжается, — захрипела рация на плече охранника, — держаться на своих позициях до специального приказа.

— Что это?

Охранник не ответил, хватаясь за стены, вывалился назад в коридор. Я выполз за ним. Тряска прекратилась, и я смог подняться. Какая атака? Разве это не марсотрясение? Кому здесь атаковать? Зачем?

Вдруг сделалось темно. Погас абсолютно весь свет. Только из дверного проема светился марсианский день.

Кажется, прошла целая вечность, потом раздался напряженный стук. Будто молотили по всем трубам сразу. Замигало красным. Должно быть, включалось аварийное освещение. Я сделал несколько шагов вперед. В любом случае, лучше двигаться, чем стоять здесь в неизвестности и подохнуть, не известно, от чего.

Каждый шаг давался с заметным трудом: недели, проведенные взаперти, не прошли для организма бесследно. Регулярно встряхивало. Но не так сильно, как в первый раз. И все-таки нужно было двигаться. Из недр тьмы что-то утробно прорычало. Вдалеке заскрежетало.

И я сделал этот шаг – вперед.

(31.05.2013)

Штулберг Райво

DOOM: День, когда заговорили камни

Похожие статьи: