Я — ясновидящий. Да, вот так просто. Хотя, наверное, это совсем не просто, но я этим пользуюсь, как все пользуются слухом или зрением.
Нет, мне это не всегда нравится, иногда просто тошнит от этого дополнительного чувства.
Да, я научился не замечать лезущие в голову предсказания. Это то же самое, что притупление слуха или зрения, если их все время перенапрягать. Правда, «притупить» эту мою особенность нельзя, все равно она всегда работает одинаково, наверное, потому, что работает образами, поэтому интенсивность не меняется. Я привык отгораживаться или забывать получаемую информацию, как правило, я к ней отношусь, как к работающему на заднем плане телевизору — вещает что-то и ладно.
Не вникаю.
Не запоминаю, если не нужно.
За долгие годы приучился отгораживаться почти полностью, мне теперь, наоборот, надо в некотором роде «приглядеться» к какому-то конкретному человеку или случаю, чтобы начать различать линию будущего.
Нет, не использую. Просто так не использую никогда, во-первых, это нечестно. Во-вторых, вижу я далеко не все, что происходит на всей планете. Может, есть и такие, но они, по-моему, быстро сошли бы с ума или сами выстрелили себе в голову. У меня есть некоторый… словно «горизонт», за которым я событий не вижу. И по времени, и по расстоянию. Если специально напрячься, отсечь внешние раздражители и иметь какую-то привязку, ну хотя бы фотографию или карту, то могу настроиться и на очень отдаленные места, незнакомых людей и события, которые произойдут в далеком будущем. Только после этого дико болит голова и тянет напиться. Бывает, что и напиваюсь.
Я сижу ночью в съемной квартире, в которой нет интернета, нет телевизора, был телефон, но я отрезал от него провод, чтобы не было искушения. Зашторил окна и закрыл дверь на все замки. У меня есть три полных бутылки водки. Вечером было четыре и не знаю, хватит ли ее до утра, когда откроются магазины. У меня очень сильно болит голова, и мне очень сильно хочется напиться. Но у меня не получается ни напиться, ни избавиться от головной боли. Не знаю, что думали прохожие на улице, когда я шел вечером в эту квартиру, звякая пакетом с бутылками. А я старательно ни на кого не смотрел, не хотелось мне ничего узнать даже случайно. Я уже знал, за что я буду пить.
Три года назад, неожиданно для себя, хоть это и звучит странно, я позвонил Паше, моему давнему другу, с которым познакомился в институте, и буквально уговорил его встретиться после работы. Пока учились — общались постоянно, праздники отмечали, устроились в одну и ту же контору подрабатывать, еще студентами. Паша меня туда привел, сначала сам пошел, а потом и меня, за компанию. Возились с компьютерами, настраивали программы, учили архитекторов пользоваться «компами» и учились сами. После окончания института я проработал в той конторе еще два года, а потом перешел в другое место. После этого с Пашей мы виделись редко, переписывались иногда, знали о том, что происходит друг у друга в общих чертах. Я скакал по разным работам, нигде особенно надолго не задерживался, то из-за денег, то из-за конфликтов, хотя все это на внешнем уровне. В основном, как бы я ни изолировал свое восприятие, хочешь не хочешь, через два-три дня я все равно точно знал, что никакой перспективы для меня в этом месте не будет точно. Как по-вашему, можно такую жизнь назвать счастливой?
И если бы только работа. В институте мое ясновидение почти никак не проявлялось, да и несколько лет после него тоже. Разве что были некие неясные картины, похожие скорее на сны. А ведь тогда я, наверное, обрадовался бы возможности увидеть, какой билет выпадет на экзамене. Но нет, учиться пришлось без форы, как всем. Потом, со временем, картинки становились все яснее, а лет семь тому назад — какой-то квантовый скачок. Я начал видеть ясно. В деталях и в подробностях. Сначала про тех, кто поближе, а потом, с некоторым усилием, и про совсем незнакомых людей.
Никогда не считал себя ясновидящим, но постепенно до меня дошло, что картинки срабатывают намного чаще, чем это положено по теории вероятностей. Поначалу, конечно, была вроде бы даже эйфория. Правда, я быстро понял, что эту способность, или уродство, называйте как хотите, надо держать в тайне от окружающих. Иначе быстро найдется кто-нибудь, кто пустит это в оборот, вызнает через меня что-то такое, что мне знать ну никак не положено, а от меня после этого, естественно, придется избавиться.
Так что я не предсказывал никому будущее, не играл на тотализаторе и в карты и вообще избегал даже малейших намеков на то, что мне что-то может быть известно заранее. Использовал, конечно, для себя, втихую и без помпы.
А вот в тот день меня что-то подтолкнуло, я вызвонил Пашу и договорился о встрече в небольшом пивном ресторанчике, причем без какого-то особого повода. Конечно, я немного обманываю сам себя - «что-то...», - потому что, конечно, понятно, что, но я не хотел заранее вслушиваться в «эфир» и делать выводы по фотографии, мне надо было знать точно.
Паша приехал вовремя, мы спустились по лесенке в ресторанчик в подвале, заказали по пиву, чего-то поесть. Говорили о всяких обычных вещах, Пашка рассказывал, что мотается на дачу, и что, конечно, после работы устает и бывает неохота, да надо, для детей полезно на воздухе летом. Вот старший весь позапрошлый год простужался постоянно, а в прошлом году сняли дачу, так за бывшую зиму — ни разу, и решили, все-таки нужна своя. Пару раз Паша отвлекался: звонил и договаривался о каких-то досках, кирпичах и растворе.
А я молчал. Я ведь сразу сделал то, что меня дергало уже сутки, ПОСМОТРЕЛ. УВИДЕЛ. У меня все слова застряли в горле. Я глотал пиво, не чувствуя вкуса, грыз сухарики, заказал салат и еды, но есть не мог. Слушал Пашу. Он все рассказывал обстоятельно и надежно, да он и сам был таким. В институте мы, конечно, раздолбайствовали и пересдавали зачеты и экзамены после сессии. Но это же не показатель. В отличие от меня, Паша стал настоящим специалистом, мастером своего дела, и я по-хорошему завидовал. Мне-то и в резюме толком нечего было написать, если бы я написал правду о своих умениях, меня либо поднимали бы на смех, либо, после выполненной «работы» где-нибудь прикопали в лесополосе. А в нормальном, человеческом смысле я мало что умел. Вот и думайте, нужно ли «слышать» и «видеть» то, что другие не замечают.
Я отвечал Паше междометиями и кивками головы. Я боялся. Я ведь увидел, но не мог знать, должен ли я, имею ли я право рассказать. Да и не поверил бы он. Да и никто бы не поверил, я уже проверял. Сталкивался.
Наконец Паша посмотрел на часы, еще раз отзвонился по кирпичам и раствору и сказал, что рад был меня повидать, но, наверное, уже пора, если позже, то по пробкам не пробиться, а ему еще надо встретить машину и рассказать, куда везти. Мы вышли из подвальчика, моросил редкий летний дождик. Мне-то пофиг, я всегда одет, как в поход. А Паша приехал в костюме, поэтому у него был зонтик. Я же говорю, он надежный и основательный. У метро расстались, мне в одну сторону, ему в другую, машину он оставил у станции в другом направлении. Я еще раз посмотрел, уже просто глазами, так и запомнил Пашку в костюме, с зонтиком и портфелем, в строгих очках, за которыми он, наверное для солидности, прятал добрые глаза и немного застенчивую улыбку.
А сейчас я пью. Половина второго ночи и половина второй. Ведь я так и не сказал. Знал прекрасно, что не верит Паша в фей и колдунов. Но есть и еще несколько причин. Тогда, в ресторанчике Паша показал мне фотографии своих детей, и я на них тоже ПОСМОТРЕЛ. Очень ВНИМАТЕЛЬНО. По фотографиям мне сложно, только если на них вообще незнакомые. А если мне показывает родственник того, кто на фотографии, то я ВИЖУ без малого так же хорошо, как и человека перед собой. Ну может, без мелочей, но они несущественны.
Я — ясновидящий, но я не бог, не природа, не естественный отбор. Да и не посмел бы претендовать. Я всегда понимаю, что я подглядываю в непредусмотренный глазок, и, пожалуй, одно из условий — не мешать тому единому процессу, который идет всегда, в каждый момент времени и в каждом месте на Земле. Я никогда и не пробовал поменять этот процесс, но думаю, что даже если рискну, то он меня раздавит и переедет, как асфальтовый каток муравья.
Даже не заметив.
Может быть, я фаталист, но с тех пор, как я начал видеть, я, пожалуй, стал еще большим фаталистом. И если у врача главный принцип - «не навреди», то для таких, как я, получивших возможность подсмотреть самый главный процесс всего мироздания наперед и с другого ракурса, превыше всего принцип - «не влезай». Пару раз я порывался, но ощущал отголоски такого противодействия, что отступал.
А может быть, я просто боюсь. Ну да ладно, попробую, хотя уже и опоздал.
Я сижу и пью, один, не чокаясь, даже если бы был не один, все равно бы не чокался. Я не пью, я поминаю. Паша умер позавчера. А я знал это уже три года. Мне никто не звонил, потому что мы редко общались после института, да и не до того всем было. Да и я бы не смог пойти на похороны, неся с собой знание, что предвидел, но не сказал. Я знаю, что это был вроде бы грипп, который дал осложнение. И знаю, что это был не просто грипп.
Но не только из-за этого я пью, хотя и этого достаточно. Я ведь тогда увидел еще и то, что сын Паши, пережив в своем детском еще возрасте такую боль, станет врачом, и не просто врачом — ученым. Он узнает причины этой болезни, от которой умер его отец, исследует ее, а потом в своих исследованиях пойдет еще дальше. И будет стоять у истоков полной победы человечества над смертельными сердечными болезнями. Именно эту цепочку я не разорвал три года назад. Где-то на краю сознания, даже к исходу второй бутылки, я понимаю, что каток мироздания все равно смял бы все мои усилия. Наверное... Продолжил бы свой путь, и все равно все произошло бы так же, как произошло.
А если нет? А если все-таки все бы это произошло, но с кем-нибудь другим? Не с моим другом? Но могу ли я пытаться решать за процесс, кто должен исполнять его волю? Я так и не ответил себе за три года на этот вопрос. Так что буду чувствовать свою вину до конца жизни. Не знаю почему, но раньше мне никогда не приходила в голову простая мысль, ПОСМОТРЕТЬ на себя в зеркале так же, как я смотрел на фотографии других людей. А полчаса назад, наверное, спьяну, я взял и ПОСМОТРЕЛ на свое отражение в зеркале ванной на съемной квартире. И знаете что?
Через двадцать лет сын Паши спасет меня от того же самого, что случилось с его отцом. Потому что он уже будет знать — как. Потому что он тогда уже исследует эту неизвестную болезнь, которую сейчас еще не умеют распознать и списывают на осложнения тяжелого гриппа. Потому что... Потому что я ничего никому не рассказал три года назад...
Вторая бутылка опустела.
Мало я взял. Надо было брать на себя больше...
03.12.2015
Посвящается Павлу.
Похожие статьи:
Статьи → Роль предсказаний в мирах Оксаны Панкеевой
