Юдифь

Девять тысяч церквей
Ждут Его, потому что Он должен спасти;
Девять тысяч церквей
Ищут Его, и не могут Его найти;
А ночью опять был дождь,
И пожар догорел, нам остался лишь дым;
Но город спасется,
Пока трое из нас
Продолжают говорить с Ним.

(гр. "Аквариум", "Никита Рязанский")

…Озии, старейшине Ветилуи, в ту ночь привиделся сон, раскаленно-желтый, точно пустынные пески: пустыня наступала на город, от Дофаима до Велфема, от Ветилуи до Киамона, зыбучими гривами барханов билась о крепкокаменные стены, белыми, как соль, точено-острыми клыками вгрызалась в бронзу городских ворот – могучая, неохватная, непобедимая – шла, припадая к земле, и рыжие от солнца песчинки скрипели, перекатываясь, под золотисто-гладкой шкурой ее.

Он открыл глаза – в горле нестерпимо саднило от жажды. В пару глотков осушил прикроватную плошку с теплой, гнилью отдающей водой, и красноглазые пустынные львы с золотом расшитых занавесей скалились ему в усмешке, садились вкруг, помахивая кисточками хвостов: «Недолго ждать, неделю-другую – и солнце испечет вас, как хлебные лепешки на огне, иссушит, изотрет до серо-песчаного крошева. Когтями вспарывая податливо-тонкую плоть, мы припадем к телам вашим, как изнывающий от жажды – к походным бурдюкам с водою, и будем пить, пить, пить, кровь, прокаленную железом и солнцем – младенцев, женщин, стариков, отважных воинов прекрасной Ветилуи…»

– У нас нет и недели, мой господин, – склонившись долу, прислужник прятал глаза, весь в траурно-черном, точно нахохлившийся гриф, застыл у распахнутой двери, и опаленно-белая, солнцем дышащая пустыня смотрела из-за его плеча, – нет и недели – люди больше не могут ждать. Если в течение пяти дней не придет помощь – город будет отдан на милость ассирийцев.

…Светлоглазая, огненногрудая, пустыня потягивала когти, рычала за плотно закрытыми ставнями, как лев, восстающий от долгого сна. Закованные в стальную броню – львы шли с востока, тьмы, и тьмы, и тьмы, пеших и конных, через Месопотамию, Киликию и Дамаск, шли, чтобы пожрать Иудею, и Ветилуя – ничтожный камень на пути, что будет снесен, растоптан, истерт с лица земли, сразу или через тридцать четыре дня невыносимой осады – какая, в сущности, разница…

– Скажи народу – да будет так, как они хотят. Если через пять дней Господь наш не явит чудо – мы распахнем ворота перед врагом, – сухие, жесткие слова песчинками вязли на языке, он вдруг ощутил себя невыразимо немощным и слабым, бессильный что-либо сделать, бессильный что-либо изменить, и, жарко дыша зловонной звериною пастью, пустыня смеялась ему в лицо железным, лязгающим смехом. Колос, раздавленный меж каменными жерновами – Ветилуя осыпалась прахом, блеклой, остывающей золою текла сквозь золотисто-рыжий песок, и войско, бесчисленное, как саранча, шло, заполняя собой Изреельскую долину – путь в Иудею был открыт, если только…

– Если Господь всемилостивый не явит вам вымоленное чудо, в то время, как вы, славные мужи Израилевы, будете сидеть, сложа руки!

У ней были маслично-темные глаза, и кожа – белее, чем лепестки лилий, цветущих в ветилуйских садах. Медовой, сладко-родниковой прохладой пахли черные косы ее, увитые цветною повязкой, мирром благоухали празднично-яркие одежды ее, и, извиваясь змеиным клубком – пустыня попятилась, зашипела, угорьно-скользкая, роняя струйками яд, рассыпалась в стороны, таясь, следила за нею из тенью покрытых углов.

– Рад видеть тебя, Юдифь, дочь Мерарии, благочестивейшая из жен Израилевых. И если благочестие твое столь велико – молись за нас, молись вместе со мною, пусть Бог пошлет спасительный дождь нам, изнывающим от жажды, войсками безбожника Олоферна отрезанным от городских источников.

…Лилии вспыхивали и гасли, молниево-белыми лепестками бутонов расчерчивая небеса, набухшие черным и серым – величественный, седобородый, Яхве гневался на нерадивых слуг своих, громовым посохом бил в каменно-гулкую небесную твердь. Точно горшок, перекаленный в огне – лазурь шла трещинами, холодными ливневыми струями вода низвергалась с небес над высохшими в пыль ветилуйскими площадями, и люди плясали, счастливые, в промокших до нитки одеждах, горсточкой сдвигая ладони, иссохшимися губами ловили драгоценную влагу – Ветилуя зализывала раны, копила сил для новых и новых недель ассирийской осады, и Бог Израиля был со своим народом…

– Бог помогает лишь тем, кто готов действовать с именем Его на устах, и пальцем не шевельнет ради трусов, что лишь искушают терпение Его своими бесконечными жалобами! Этой ночью Он явился ко мне, и говорил со мною, и от лица Его исходило нестерпимо белое сияние, и я упала на колени, зажмурив глаза, и Он сказал мне: «Время пришло, нельзя ждать более! Время скорби уходит, приходит время для радости нашей. Оденься в одежды веселия своего, умасти тело свое драгоценною миррой, наполни дорожный мешок свой мукою, сушеными плодами и чистыми хлебцами, и выйди из города прочь, отворив городские ворота. Карающую длань свою обрушу Я на врагов народа Израилева, рассею, как песок по пустыне, сынов Аммона, Ассура и Исава, и ты, Юдифь, станешь помощницей Мне в гневе Моем. Иди же к старейшинам Ветилуи, погрязшим в отчаянии и унынии, столь недостойном сынов Израилевых, и передай им волю Мою – да будет так». Слышишь меня, Озия, сын Михи, осторожнейший из мужей Израилевых? Время пришло – время забыть об осторожности!

…Крутобедрая, пышногрудая, в одеждах, способных прельстить мужские сердца, Юдифь уходила прочь, в лилейно-белых ладонях своих сжимая судьбу народа Израилева. Клацая о пол зверино-острыми когтями, пустыня спешила след в след, принюхиваясь по-собачьи, и красно-кровавым огнем осадных ассирийских костров светились сквозь полумрак жестокие и бесконечно древние глаза ее.

***

Сны Юдифи были урывчато-кратки и черны – удушливой, земляно-вязкой чернотой, тьма щекотала ресницы, едкая, словно песчаная пыль, рассыпчатыми комьями глины забивалась под ногти. Тьма пахла плесенью и тленом погребальных одежд, и Юдифь мыла ладони холодной, колодезной водою, пытаясь очиститься, и рубищем прятала тело свое, а тьма смеялась – беззубым, пиявочным ртом, раздувшаяся, как червь, от проглоченной крови – пила без остатка сны, темные, точно колодезная вода, и Юдифь просыпалась с растрескавшимися от жажды губами, и воздух, напитанный тьмою, царапал ее гортань.

В ту ночь тьма рассыпалась на тысячу серебряных звезд, и звезды усеяли поле, точно ячменное зерно, и солнце пекло с высоты, и жгло прорастающий ячмень. Манассия сказал: «Будет засуха!» и удрученно качал головою, и Юдифь подала мужу кувшин, полный серебряно-звонкой воды, и Манассия пил, и звезды, острые, как серебряные серпы, стекали по бороде его, а самая большая звезда – иголкой воткнулась в сердце, и Манассия закричал, и опустился на землю, словно подкошенный стебель. И тьма была всюду – густая, липкая, как патока, тугими погребальными пеленами сжимала затылок и шею, и Юдифь выла, ногтями раздирая одежды свои, и Манассия улыбался ей – холодной, костяною улыбкой, в сияющем венчике из звезд звал за собой, открыв городские ворота, и юркая, как мышь, тьма разбегалась из-под ног его, стуча звериными лапками. А после – грянул ослепительный гром, и Голос – гулкий, как камнепад, обрушился на них с облаков, и тьма рассеялась, как утренний туман, и алым пышущее солнце взошло над башнями Ветилуи, и Юдифь проснулась, а проснувшись – знала, что ей следует сделать.

***

…Сны, каждую ночь пробиравшиеся под полог походного шатра Олоферна, были обжигающе красными и солоноваты на вкус. Кровь текла по ступеням храмовых алтарей, кровью пенились губы Нергала Львиноголового, Нинурта, витязь войны, в сияющем орлином оперении, вздымал к небесам свой красным окрашенный клюв, и клекот его обращал в бегство враждебные армии. Сталь, раскаленная в ладонях, красным жаром пылающие сердца – львы раздирали в куски Мидию и Тир, рыча, обнажали клыки над останками Дамаска, и сладкий дух обгорающей плоти дурманом плыл над стенами зиккуратов, и, зябко кутаясь в красно-кровавый плащ, владыка Навуходоносор надменно кривился в улыбке с позолоченного трона, Киликия, Месопотамия, Сидон – пятнистыми от крови шкурами растянуты были у ног его, и лишь Иудея, упрямо-непокорная, далекая страна Иудея…

«Да будь она проклята!» – чуть вздрагивая прозрачными крыльями, сны разлетелись в стороны, точно суетливая мошкара, и Олоферн открыл глаза, и долго смотрел в потолок, бугрящимся небесным сводом натянутый над головой. Месяц назад Ахиор предупреждал его, расчетливо-холодный, на двадцать шагов вперед просчитывающий военачальник Ахиор, рыбьи блестя глазами навыкате, советовал отступить, не начиная сражения, плел путано про звездочетов и пакостные сны – он, безусловно, заблуждался, и Олоферн велел связать его, и привести под стены Ветилуи – пусть говорит им, сколько влезет, об их собственной непобедимости… сейчас слова его не казались Олоферну уже настолько безумными.

Слишком долгая осада. Слишком измотаны люди. Доходят слухи, что царь недоволен им, и в скором времени готовит ему замену… демоны да поразят под корень эту неудачу несущую страну!

– К вам… гости, мой господин, – лампады в руках прислужника сверкали блесткой, серебряно-змеиной чешуей, и словно змея, изготовившаяся к броску – изящно-гибкая, черноглазая, мраморнокожая, неслышно ступая по полу босыми ногами – женщина скользнула к ложу, и сладким мирром благоухали одежды ее, и звонким серебром искрились ее лилейно-узкие запястья.

– Видение было мне… – она прервалась, переводя дыхание, и Олоферн лишь молча любовался – как волнами вздымается жемчуг на пышной груди, как черным колышутся точеные опахала ресниц, она была прекрасна, как сама Иштар – пророчица невзятых городов, Юдифь, дочь Мерарии, само имя ее – медом стекало по языку, хотелось пробовать и пробовать на вкус, и слушать ее – бесконечно… – Видение столь ужасное, что я пробудилась в слезах, и прочь поспешила из Богом оставленного города! Господь наш, Бог народа Израилева, ныне отвернулся от иудеев, за то, что по слабости своей, измученные долгой осадой, есть начали они запретную им, некошерную пищу, и освященные начатки пшеницы, и храмовое масло с вином, и проклял их Бог, и передал отступников на истребление, и истинно говорю – волею божьей овладеешь ты всей Иудеей в ближайшие дни, и ни один из твоих воинов при том не погибнет.

…Кровь ударяла в голову, пьянила, точно изысканно-дорогое вино, скрывая бедра кроваво-красной повязкой – Иштар изгибалась в танце перед его невидящим взором, манила к себе огненно-золотыми запястьями, острогрудая богиня всесокрушающих страстей, и он сказал: «Присядь с дороги, ты, должно быть, устала, ешь и пей вместе со мною!», и Юдифь, смеясь, змеею выскользнула из рук его, и красно-карминовые губы шептали об очищении и прощении, и он готов был ждать – день, два, три… а на четвертый она пришла к нему вновь и была непривычно уступчивой и покорной. И он пил – столько, сколько не пил никогда в жизни, вино, красное, точно сгущенная кровь, вливал в себя, сосуд за сосудом, и бледное лицо Юдифи плыло перед глазами его злобной демонической маской, и заплетающимся языком он прохрипел: «Уведите от меня эту женщину, не знаю ее!» и рухнул в сон, красный, как языки пламени, и остро-соленый на вкус.

***

Сны прорастали искрами во тьме, цвели, сплетаясь между собою – бархатно-черные, лилейно-белые, раскаленно-красные сны жителей земли Иудейской. Сны пахли елеем и мирром, сладкие, как колодезная вода, истекали в песок ягодно-спелою кровью, полуденно-бледной тенью терялись в пыли дорог, и Юдифь шла в Ветилую, прочь из объятого паникой ассирийского лагеря, и камнем перекатывалась в заплечном мешке львиногривая голова убитого Олоферна, и город ждал – ликующий, с масличными венками и виноградом увитыми жезлами, и женщины, собравшись в круг, пели, благословляя ее, и распростершись в молитве на холодном полу, Озия думал о невиданном чуде, милостью божьей явленном народу Израилеву, и смелости человеческой, такие чудеса приближающей.

_________________________________________________________________________________

* Нергал – ассирийский бог несправедливых войн, олицетворение разрушительной силы палящего солнца. Изображался с мечом и булавой с двумя львиными головами

* Нинурта – ассирийский бог счастливой войны, изображался в виде орла

* Иштар – ассирийская богиня любви

Похожие статьи:

Рассказы → Подарочек

Рассказы → Игра в слова