Эхо

Ярко-зелёные глаза смотрели на Марка Смирнова из мира, где пели птицы, шумела листва, а по небу проплывали облака. Но взгляд был застывшим, неподвижным, как пейзаж за иллюминатором жилого модуля.

Чего ещё ждать от последнего кадра видеопослания?

Начальник передового лагеря сомкнул пальцы в замок и сосредоточился. Вот уже второй день он пытался придумать, что ответить сестре. Сделать это было нужно – старые привычки и остатки чувств, ещё не выветрившиеся в пустоту космоса, мешали поступить иначе.

Через всё видеопослание красной нитью тянулся вопрос: когда Марк навестит семью? Начлагеря вооружился старыми оправданиями: мол, привезли новый прибор, и в следующие месяцы придётся упорно работать, чтобы настроить и испытать эту штуковину.

Но этого мало. Что ещё сказать?

Марк решил спросить о последних земных новостях. Этого могло хватить на приличный ответ.

Главное – сыграть заинтересованность. В последние годы отношения между ними и так были натянутыми – сестра отлично знала, что при желании Марк способен пересечь целую Вселенную. Но он не делал этого, из-за чего сестрица думала, что космонавт избегает семьи. Она не говорила напрямую, но каждый её вопрос упирался именно в эту тему. «Мы скучаем, – говорила она. – А ты скучаешь?» Космонавт лишь неловко кивал в ответ.

А может, Марку и правда уже всё равно?

«Нет. Пока нет, – ответил он сам себе и посмотрел в иллюминатор. – Бездна, бездна, тебе ещё есть, над чем работать».

Марк находился на переднем крае разочарования, на форпосте человеческой скуки – в жилом модуле главного лагеря Международной Космической Корпорации на Полупланете-3.

Космический булыжник, где мариновался Марк и четверо подчинённых, получил такое название неспроста. Половину планеты поглотила космическая аномалия – Завеса. Почти два десятилетия люди исследовали её, но ни на йоту не приблизились к пониманию природы этой непреодолимой преграды.

Марк Смирнов и его люди были всего лишь рядовыми в битве лучших умов с очередной загадкой Вселенной. Но и они чувствовали, что человечество безнадёжно проигрывает. Новые приборы и зонды присылали всё реже, техническая документация писалась всё небрежнее, а в глазах сопровождающих специалистов с каждым разом прибавлялось равнодушия.

Была ли Завеса опасна? Нет, невидимая преграда проходила в четырёх миллиардах парсеков от Земли и даже не думала двигаться с места. Она угрожала лишь гордости человечества и делала это отменно.

За иллюминатором вздымался склон. Казалось, модуль стоит на отроге огромной горы, хотя на самом деле его установили на дне высохшего океана. Парадокс объяснялся просто: когда планету разрезало пополам, центр масс сместился, и тяготение поменяло вектор.

Над горизонтом взошла новая звезда – возвращался челнок.

Вчера вечером (хотя эти слова теряли смысл там, где солнце веками не двигалось с места) Марк послал подчинённых откалибровать датчики, передающие сведения о состоянии Завесы. Никто не встретил приказ с радостью. Конечно, датчики ломались, и точность показаний падала. Но человеческого вмешательства эта система требовала лишь раз в пару лет, и то в виде замены парочки устройств.

Но начальник лагеря приказал ввести в строй все до единого датчики.

В тот день Марку казалось, что исследования ждёт подвижка. Завеса приоткроется, и за ней окажется что-то не настолько же пустое, мёртвое и холодное, как Вселенная, которую он избороздил, и которая сотворила нынешнего Марка.

Им двигало чутьё? Может быть, мозг, уставший от однообразия работы на Полупланете-3, создал надежду из ничего?

Это уже не имело значения. Через двадцать часов Марку стало плевать, сколько датчиков ввели в строй. Равнодушие настолько овладело им, что даже отзывать подчинённых начлагеря поленился.

Вселенная, которая манила золотым блеском истины, заразила Марка своим безразличием. Чудом уцелевшие крохи одухотворённого первооткрывателя иногда разжигали в нём надежду, но она с каждым разом горела всё тусклее.

Сияние реактивных струй осветило задумчивое лицо Марка. Двигатели отключились. Из челнока выбрались трое в скафандрах и побрели в сторону жилого модуля. Начлагеря быстро утратил к ним интерес и перевёл взгляд на другой иллюминатор. Завеса, незримая поверхность в сотнях километров впереди, интересовала его намного больше, чем спотыкающиеся фигуры в шлемах.

– Салам, Смирнов! – восклицание Марона заставило начлагеря вздрогнуть. – Задача выполнена!

Под мышкой он держал шлем. Забрало было прозрачным – Третья Полупланета находилась слишком далеко от материнской звезды, и нужды в защите от ультрафиолета не было.

– Молодцы, – бесцветным голосом произнёс Марк.

– И всё? – изумилась Диана. – Мы сделали работы на десять лет вперёд. Это вообще не моё дело. Я должна ковыряться в вас, а не в ваших железяках. Но я исправно трудилась – Марон подтвердит. Так где же рукопожатия, грамоты, премии?..

Марон ткнул доктора под рёбра, и та замолчала. Марк всё видел, но притворился, будто не заметил.

– Можете отдохнуть, – сказал он.

Марка оставили одного. На прощание Диана одарила его испепеляющим взглядом. Она прибыла в лагерь недавно и ещё не успела привыкнуть к странностям начальства.

Ничего, успеет. Корабль из Солнечной ждать, по меньшей мере, полгода. До его прилёта им никуда друг от друга не деться. Даже при большом желании.

«Теперь нам снова никто не мешает», – Марк в мыслях вернулся к Завесе.

Неважно, казалось ли ему, что это пустышка, или он верил, что аномалия скрывает что-то ценное, Завеса всегда интересовала Марка больше живых людей. И если в отношении семьи это хоть немного смущало космонавта, то подчинённых он без зазрения совести приравнивал к говорящим манекенам.

Он мысленно перенёсся к границе аномалии. Вокруг возвышались исследовательские башни. Впереди сияла голографическая ограда. За ней мёртвая почва Третьей Полупланеты резко обрывалась, и заглянуть вниз было невозможно – всё, что касалось Завесы, застревало в ней навсегда.

Над громадным обрывом застыла дюжина зондов. По ним можно было учить историю исследования аномалии. Машины отличались размерами, сложностью и защищённостью. Но Завесе было всё равно. С одинаковым успехом она заключала в вечные объятья и хрупких серийных развед-дронов, и укутанных тераваттными силовыми полями, закованных в наноусиленную броню великанов специальной постройки.

На первый взгляд могло показаться, что машины в полном порядке. Но стоило подойти вплотную к голографической ограде, как в глаза бросалось, что над планетным обрывом словно повесили гигантские плакаты с фотографиями зондов. Роботы как будто оставили после себя снимки на память, а сами удалились в прекрасное далёко.

Что случилось с ними, никто не знал. Ни одна машина не вернулась назад. Ни одна не успела передать через Завесу и бита информации.

У Марка пересохло в горле. Он пошёл на кухню. Там Диана о чём-то болтала. Обычно начлагеря воспринимал её речь, как белый шум, но в этот раз решил поприсутствовать на кухонных посиделках. Разумеется, не потому что интересовался россказнями надоедливой докторши. В его обязанности, к сожалению, входило поддержание в команде нужного настроя. Да и существует в космонавтике такое понятие, как суточная норма общения.

Заметив начлагеря, доктор намеренно заговорила громче и увереннее. Космонавт не обратил внимания. Он приготовил себе растворимую бурду, которая могла носить гордое название «кофе» разве что на Полупланете-3, и огляделся.

Марон, привычно улыбаясь, развалился на собственноручно собранном из списанных деталей кресле. Диана прислонилась к стене и держала кружку двумя руками. Доктор явно дорожила чуть ли не единственным источником уюта в жилом модуле – царстве металла и рациональной компоновки. В полутёмном углу, прямо возле входа, сидел на складном стульчике Йозеф Кох – учёный-космолог, специалист по Завесе. Марк, подперев плечом косяк, встал рядом с ним.

– ...А ещё к нашей усадьбе примыкает настоящий заповедник, – мечтательно продолжала Диана. – Около ста гектаров. Детьми мы там целыми днями пропадали.

– Здорово, – немного приуныв, отозвался Марон. – Там, где вырос я, на улицу без респиратора не выйдешь. Воздух слишком загрязнён. А ещё частые пылевые бури... Так что для меня почти нет разницы, здесь или там, – он добродушно осклабился.

Инженер, будто о чём-то задумавшись, отхлебнул кофе, обжёгся, зашипел и снова улыбнулся, как ни в чём не бывало.

– Если мы не помрём здесь от скуки, я обязательно позову тебя в гости, – сказала Диана и метнула злобный взгляд на Марка.

Начлагеря никак не отреагировал на выпад.

– Скучно, – согласился Марон. – Но тяжело только первые года полтора. Потом втягиваешься. Я вот уже шесть лет здесь. Смирнов в два раза больше. Йозеф вообще шестнадцать лет торчит на «Трёшке» безвылазно, и ничего, не помер!

Инженер задорно хохотнул.

Диана перевела исполненный недоверия взгляд на неподвижно сидящего в углу учёного. Она явно сомневалась, что Коха в полной мере можно назвать живым.

– Смотрю я на вас и думаю, что зря пошла в межзвёздную программу.

– Да ладно тебе! – Марон провёл рукой по непослушным чёрным волосам. – Дальше от Земли, чем мы сейчас, никто и никогда не был! Тебя это разве не впечатляет?

– Впечатляет до икоты, – буркнула докторша. – И я хочу поскорее вернуться домой.

– Вернёшься, когда закончится твой контракт, – обронил Марк, невозмутимо глядя в свою кружку. – Через два с половиной года. Хотя чутьё мне подсказывает, что ты ещё успеешь передумать.

В модуле воцарилась тишина. Диана второй раз за день прожгла космонавта взглядом, но возражать не посмела.

«Ещё бы, – хмыкнул про себя начлагеря, покидая кухню. – Хотя, пусть возражает, пусть нарушает субординацию. Будет лишний предлог досрочно вернуть ноющую женщину в её дражайший земной заповедник».

Космонавт вовсе не собирался портить настроение назойливой докторше. Просто не мог спокойно смотреть, как вдохновенно она говорит о жизни в мире, где ничего не менялось со времени появления человека разумного. И вообще – к чёрту этих блаженных землян вместе с их жизнерадостностью.

Марк уже дошёл до своей комнаты, когда сзади раздался ровный голос Йозефа Коха.

– Смирнов, – так вполне мог говорить один из роботов, вмороженных в Завесу. – Все датчики снова в строю. Приятно видеть, что твой энтузиазм угас не до конца.

Марк равнодушно посмотрел в выцветшие глаза учёного и повернулся к двери.

– Погоди.

Это было сказано ни на долю децибела громче, чем предыдущие слова. Интонация отсутствовала. Казалось, Йозефу так же нет дела то того, послушается начлагеря или нет, как квантовой механике и теории относительности – до попыток учёных их объединить.

Сработало. Всегда срабатывало. Космонавт встал вполоборота к учёному и приготовился слушать. Ему нравился Йозеф, немногословный и чуждый эмоциям. Казалось, он осознал то же, что и Марк.

– Будь мягче с людьми, – сказал учёный. – Напряжение и отстранённость в лагере никому не пойдут на пользу.

– Я не чувствую никакого напряжения, – Марк пожал плечами. – Да и что может случиться на недопланете с населением в четыре человека? Это место курируют военные. Непослушных будет судить трибунал. Как предателей человечества. Никто не станет здесь бунтовать.

– Зачем бросаться в крайности? Меня лично тоже всё устраивает. Но есть принципы управления такими объектами...

– …с которыми я, как начальник лагеря, знаком лучше тебя, – перебил Марк.

Йозеф замолчал. На его лице не отразилось и тени эмоции.

– Я просто хочу быть уверен, что человеческий фактор не снизит производительность команды. Но босс – ты, тебе и решать.

По лицу учёного пробежала тень мертворождённой улыбки.

*  *  *

Марку снилось, что он шагает к Завесе. Под ногами хрустели ракушки. Отсутствие скафандра не мешало космонавту дышать, и во сне это не казалось странным.

Он подошёл к голографической ограде. Аномалия манила к себе. Сопротивляться было невозможно, хотя по предыдущим снам начлагеря прекрасно знал, что его ждёт: удушение, слепота, страх.

Но он шагал вперёд, влекомый слепой надеждой, что в этот раз всё будет иначе.

Она оправдалась. Хоть и не так, как Марк ожидал.

Раздался оглушительный вой. Ограда вспыхнула, превратившись из полупрозрачной неоновой плоскости в слепящую огненную стену.

Космонавт открыл глаза. Кошмар продолжился в реальности. Красные аварийные огни освещали каюту. Завывала сирена.

Марк вскочил с кровати и подбежал к терминалу связи. Нажатие кнопки – и на экране появилось встревоженные лицо Виктора – оператора орбитальной станции.

– Датчики отказывают один за другим. Завеса движется на вас!

Заявление о том, что сфинкс ожил и по-собачьи поплыл через Средиземное море, звучало бы менее безумно. Но Марк Смирнов не выжил бы в дюжине неразведанных мест Вселенной, давай он волю скептицизму.

– Измени параметры орбиты, – отрезал он и переключился на общую связь.

– Всему персоналу передового лагеря! – космонавт словно поменялся голосом с древним полководцем, вдохновляющим воинов перед битвой. – Быстро надеть скафандры и занять места в челноке! Мы эвакуируемся!

О причине он не упомянул. Нечего отягощать мозги подчинённых лишней информацией, тем более столь противоречивой.

Марк выключил тревогу и снова связался с Виктором. Оператор вплыл в кадр не сразу:

– Заканчивал манёвр.

– Сколько у нас времени?

– Приблизительно восемь минут, если Завеса не ускорится.

– Включи сверхсветовой передатчик и пересылай все данные о перемещении аномалии, которые удастся собрать.

– Есть.

Сверхсветовой передатчик пожирал уйму энергии. Но, если Завеса поглотит и орбитальную станцию, только отосланные им данные сделают их гибель не напрасной.

Оставив терминал включённым, Марк в одном белье выскочил из каюты. Он и так потерял достаточно времени.

Шлёпая босыми ногами по металлу, Смирнов ворвался в шлюз, где подчинённые натягивали скафандры.

– На всё осталось меньше семи минут, – он сорвал со стены защитный костюм. – Шевелитесь!

Тело как будто делало всё само. Часы изнурительных тренировок в который раз пригодились. Мозг начлагеря был свободен от мыслей. Но где-то на задворках сознания возникло совершенно дикое побуждение. Крохотная часть естества космонавта хотела, чтобы Завеса поглотила его.

Возможно, хотя бы тогда она откроет ему свои тайны. Так хотелось согласиться, что навсегда расстаться с человечеством – не слишком высокая плата за ответы. Но осколки человечности не давали этого сделать.

В теле бушевал адреналин. Нервной системой владели профессиональные рефлексы. Спасти подчинённых было долгом Марка. Он не мог его нарушить и поэтому удерживал жажду провала на периферии сознания.

Космонавт надел шлем. Все экипировались. Времени проверять герметичность не было.

– Скорость постоянна, – голос Виктора в шлемофоне. – У вас четыре минуты.

– Крепко держитесь! – воскликнул начлагеря.

Подчинённые похватались за что могли. Движения Марона и Дианы были конвульсивными и резкими. Йозеф же быстро, но без смятения, взялся за ближайший поручень.

«Рядом с таким человеком и погибнуть не стыдно», – подумал Марк, вцепился в то, что было под рукой, разбил пластиковое окошко и нажал красную кнопку.

Гермодверь открылась, и людей едва не сшибло вырвавшимся наружу воздухом.

Никто не упал замертво – значит, скафандры надеты правильно.

– За мной!

Марк выпрыгнул наружу. Склона больше не существовало. Завеса обрезала его, будто ножом. На лагерь надвигался гигантский силуэт одной из поглощённых аномалией машин. Он слился с исследовательской вышкой. Внизу красной чертой проходила голографическая ограда. Всё выглядело так, словно несколько снимков наклеили один поверх другого.

– Она ускоряется! – воскликнул Виктор. – У вас две минуты... Одна...

Тишина в шлемофоне.

Вместо того, чтобы почувствовать скорбь, Марк ощутил, что завидует поглощённому аномалией товарищу. Через миг до космонавта дошло, что теперь времени не хватит даже на подготовку челнока к взлёту. Оставалась только надежда на замедление самой Завесы.

Правда, желание выжить куда-то делось. Нужно было бежать, но космонавт с трудом заставлял себя просто переставлять ноги.

Надвигающаяся аномалия притягивала взгляд. Можно было невооружённым взглядом заметить, как она поглощает планетарный склон.

И Завеса делала это всё быстрее.

Йозеф и Марк остановились.

Начлагеря не мог прочесть мысли учёного. Сам он перестал идти потому, что безумное желание оказаться по ту сторону наконец пересилило угасающую надежду.

Космонавт всмотрелся в мчащуюся на него волну небытия и тут же зажмурился. Давно ссохшаяся душа попыталась вспомнить Землю, дом, лица жены и сына. Но эти образы вспыхивали лишь на мгновения, тут же угасая.

В противовес им яркая и отчётливая, несущая в себе плоские отпечатки поглощённой материи и прячущая внутри неизвестность, перед мысленным взором стояла Завеса.

Марк ожидал что-то почувствовать. Либо перестать чувствовать вовсе. Но ожидания не оправдались.

Космонавт всё стоял с закрытыми глазами, но ничего не происходило. Смирнов всё сильнее ощущал себя глупцом.

Он поднял веки. Сказать, что у Марка внутри похолодело – значит, ничего не сказать. От зрелища, открывшегося взгляду, космонавту показалось, что его сердце превратилось в кусок льда.

Планета, подчинённые и Завеса исчезли. Вокруг простиралась чёрная пустота, рассечённая на идеальные плоскости. Грани тускло отливали разными цветами. Глаза никак не могли приспособиться, и Марк не понимал: в самом ли деле плоскости медленно движутся, или это лишь видимость.

Космонавт понял, что падает. Он привык к невесомости, но почему-то в этом странном месте пробудились подавленные тренировками страхи. Марку казалось, что он вот-вот расшибётся об одну из граней.

В шлемофоне раздались крики. Космонавт узнал голоса подчинённых. Вскоре он сам потерял остатки самообладания и тоже закричал. Забрало шлема покрылось каплями слюны и конденсатом.

Марк отчаянно размахивал руками, будто эти жалкие движения могли замедлить падение. Из-за оседающего на стекле пара всё казалось размытым. Усилием воли космонавт унял крик. Забрало очистилось. Но лишь на секунду. То, что увидел Смирнов, заставило его закричать ещё громче: с телом творилось что-то невообразимое. Конечности рассыпа́лись на плоскости, ломались под невероятными углами. Грани двигались в хаосе, точно бумажные фигурки, нанизанные на нитку.

Больно не было. Космонавт чувствовал руки и ноги, ощущал, как бешено ухает в груди сердце. Вот только в глазах по-прежнему мельтешил рой угловатых осколков, на которые распалось его тело.

Необъяснимый страх и сводящие с ума противоречия переполнили разум. Окружающая тьма сгущалась.

Завеса широко шагнула прямо в сознание Марка.

«Спустя столько лет, – пронеслась в голове последняя мысль, – ты наконец-то меня сожрала».

*  *  *

Блаженное давление на спину.

«Привет, гравитация, – подумал Марк. – Я по тебе скучал».

В голове стояла такая ясность, какой космонавт не испытывал ни разу в жизни. Он ждал, что его будет терзать боль – ведь при падении тело, наверняка, как следует разогналось. Ждал, что при каждом вздохе осколки рёбер будут рвать лёгкие на куски. И всё это – при условии, что он очнётся, на что космонавт не особо надеялся.

Пошевелился – вроде цел. Странно. Хотя, учитывая, что недавно довелось пережить – не более странно, чем всё остальное.

Марк открыл глаза: всё тот же гранёный свод. Только чуть ярче и ближе. Самым удивительным было то, что, по ощущениям, Завеса поглотила его и мгновение, и столетие назад. Космонавт чувствовал себя так, словно единственным, что сломалось при падении, были его биологические часы.

Это напоминало сон. Космонавт будто пробыл в отключке мгновение и вместе с тем целую вечность. Эти две крайности слились воедино в его восприятии.

Марк оглядел себя. Всё на месте. Разумеется, расчленение тела было галлюцинацией.

Он взглянул на кислородный датчик. Похоже, после того, как космонавт надел скафандр, прошло не более часа. Драгоценного газа хватило бы ещё часов на пять.

Но даже эта точная информация не стёрла царствующую в сознании временну́ю двойственность.

Марк приподнялся на локтях и оглянулся.

Он лежал на клочке поверхности Полупланеты-3. Метров на десять космонавта окружал серый песок с ракушками и булыжниками, а дальше пространство словно крошилось: сначала на почти незаметные грани, потом на всё более крупные. В мелких плоскостях угадывались цвет и текстура планетарной почвы. Но с увеличением размера грани становились всё более тусклыми и однотонными, постепенно переходя в «мировой свод» – купол из граней, который как будто накрывал собой это место. Было непонятно, реален ли он, или это лишь иллюзия.

Неужели всё, что скрывала Завеса – странное место с оптическими искажениями? Космонавт слишком привык к разочарованиям, чтобы огорчиться из-за этого. Да и не всё ещё было потеряно. Марк наверняка увидел лишь малую часть из ранее скрытого аномалией.

Но личные интересы сейчас мало что значили. Прежде всего нужно было позаботиться о подчинённых и выбраться отсюда.

Космонавт вывел на экран вшитого в рукав мини-компьютера диаграмму радиочастот. Картинка напоминала разметку тетради в линейку – такой тишины в эфире не бывает даже в клетке Ферма.

Марк включил рацию на передачу.

– Йозеф, Диана, Марон, Виктор! Отзовитесь, если слышите!

Он повторил послание несколько раз. Пару минут подождал. Ответа не было. Осциллограмма осталась такой же мёртвой. Значит, никто даже не пытался ответить.

«Ну, конечно, – подумал космонавт. – Иначе и быть не могло».

Марк встал и сделал несколько осторожных шагов к границе расколотого пространства. Ближайшие поверхности покрылись его двойниками – на небольшом расстоянии они отражали свет. В стене склеенных плоскостей он разглядел проход. Только там можно было ориентироваться – в остальных направлениях всё закрывали зеркала.

Пещера с изломанными зеркальными стенами то расширялась до размеров стыковочного отсека, то превращалась в узкий проход, по которому можно было двигаться только боком. Марк случайно задел одну из плоскостей и увидел, что оказавшаяся за пределами нормальности рука ломается, как при памятном падении. Он тут же одёрнул ладонь – с ней всё было в порядке.

«Это не стены, – смекнул он. – Всего лишь искривления пространства».

Несмотря на это открытие, Марк старался держаться от зеркал подальше – мало ли что за ними скрывалось.

Когда по одной из граней скользнуло отражение, космонавт вздрогнул. Это дикое место словно превратило его в ребёнка! Марк подошёл к плоскости. Отражение не двигалось с места. Зеркало оказалось дисплеем. Космонавту пришла в голову аналогия с плоскими следами роботов, отправленных через Завесу.

«Если я не найду выход, от нас в нормальном мире останутся такие вот отпечатки, – пронеслось в мозгу Марка. – Очень своеобразное надгробие».

Мысль оборвалась, а сам космонавт замер в страхе. Только напугали его вовсе не мрачные перспективы, а то, что последние слова он явственно услышал. И всё бы ничего, если бы Марк не был уверен, что не раскрывал рта. Он прислушивался к своим ощущениям ещё несколько секунд, пока не догадался, что это очередные проделки Завесы.

«Играешь со мной? – со злостью подумал-сказал космонавт. – Ничего, ещё посмотрим, кто кого».

Он пошёл дальше.

Вскоре замершие отражения и озвучивание мыслей перестали тревожить Марка. Приспособляемость человека снова проявила себя во всей красе. Космонавт чувствовал, что в этом – его единственное преимущество перед могучими машинами, поглощёнными Завесой.

Но это странное место не уставало преподносить сюрпризы. Смирнов привык видеть себя в скафандре, блуждающего по лабиринту из неведомых граней. Но на очередной плоскости увидел себя в кресле космического корабля.

Смирнов даже забыл о времени и тающем запасе кислорода. По конфигурации приборов на заднем плане Марк понял, что видит себя пятнадцать лет назад, в свой первый полёт за границы Солнечной.

Одухотворённое лицо Марка Смирнова из прошлого казалось насмешкой. Так и хотелось подбежать к грани, проломить её, ворваться в другое время и одёрнуть себя: вернись на Землю, брось всё, счастье в неведении!

Но это был лишь образ.

Марк схватился за голову. Недавнее мысленное восклицание отдавалось в мозгу оглушительным эхом. В его черепе будто ударили в гонг.

Когда боль отступила, космонавт двинулся дальше, стараясь думать тише.

Это место воплощало в реальность мысли и воспоминания. От второго толку мало. Но первое, если научиться им управлять, способно помочь гениям мыслить ещё яснее. Неужели десятилетия тщетных поисков и разочарований дали плоды, и Марк нашёл первый дар скупой и равнодушной Вселенной?.. Если, конечно, он ещё внутри неё. И если всё, что его окружает – не предсмертное видение гаснущего сознания.

Главное – выбраться отсюда.

Датчик кислорода показывал, что на поиски решения осталось четыре часа. И всё, что Марк мог предпринять – бесцельно брести вперёд, пока не начнёт задыхаться. Это действовало на нервы.

Он ещё пару раз засматривался на отражения. В одном увидел себя, любующегося Завесой. Подумалось: «Неужели я выглядел так нелепо? Точно загипнотизированный коброй кролик». Другое противоречило теории о том, что Закулисье – так про себя Смирнов окрестил окружавшее его пространство – воплощает только воспоминания и мысли. Вряд ли нечто подобное могло зародиться даже в глубинах его подсознания.

Он видел себя, одетого в скафандр, на фоне звёздного неба, какие обычно рисуют художники. Оно буквально ломилось от разноцветных туманностей замысловатых форм. Полная противоположность высасывающей человечность чёрной бездне, с которой Марк познакомился так близко.

Теперь с каждым шагом граница нормальности отодвигалась на длину этого шага, а пространство перестраивалось. Вход в новый туннель как будто выныривал из чёрной мглы. Но это уже не удивляло Марка.

Он просто шёл вперёд, стараясь ни о чём не думать либо размышлять вслух. Ведь очень трудно свыкнуться с тем, что все твои мысли кто-то отчётливо произносит твоим же голосом.

Один раз Марк интереса ради двинулся назад, чуть ли не по своим следам – кое-где под ногами была планетная почва, где сапоги должны были оставлять чёткие отпечатки.

Он оглядывался, стараясь обнаружить знакомые детали.

Но так ничего и не нашёл.

Безнадёжность стала почти осязаемой. Глядя на цифры, отображающие уменьшение запаса кислорода, Марк уже не чувствовал страха. Он ждал избавления. У смерти было неоспоримое преимущество перед Закулисьем – она была понятной.

Но это был ещё не конец. Космонавт нашёл туннель, которого раньше не замечал – или попросту видел впервые. Марк прошёл по нему всего несколько шагов, когда шлемофон вдруг ожил и ошарашил Смирнова какофонией радиопомех.

Марк замер и прислушался. В потоке треска и шипения угадывалась речь.

Космонавт сомневался, не очередная ли это обманка, но всё же сказал:

– Оставайтесь на месте, я иду!

Нити частот на экране мини-компьютера подёргивались в такт искажённым помехами звукам. Марк пошёл на сигнал, и уже через десяток шагов смог разобрать несколько слов:

– Никого… жду помощи… попытаюсь… повреждения…

Голос явно принадлежал мужчине.

– Это Смирнов! Я слышу тебя и иду на пеленг! – на всякий случай повторил начлагеря и свернул в малоприметное ответвление главного коридора. По граням свода пробежали размытые тени.

С каждым шагом голос в шлемофоне становился всё разборчивее. Говорил Марон.

– Мало воздуха… повредил баллон… кто слышит, отзовитесь!

– Слышу тебя, Марон!

Смирнов остановился.

Дорогу преградили ломаные грани. Был лишь небольшой лаз, вдоль самой земли. Мысленно выругавшись, Марк продолжил путь ползком.

Как следует вывалявшись в пыли, космонавт попал в очередной зеркальный цилиндр. За одной из его стен, привалившись к большому камню, сидел инженер.

– Марон! – позвал начлагеря, подходя вплотную к иномировому стеклу. – Марон, я здесь! Сможешь добраться до меня?

Подчинённый не отвечал и даже не повернул головы. Только продолжал говорить, медленно и с трудом:

– Я… задыхаюсь. Смирнов. Кох. Виктор. Кто-нибудь… Кислород на нуле. Помогите…

Марк бессильно топтался по другую сторону стекла и думал, что бы предпринять. Он осмотрел каждую стенку цилиндра, но проход был только один – тот, по которому космонавт попал сюда. А воздуха у инженера оставалось всего на несколько вдохов.

Плюнув на осторожность, Смирнов шагнул сквозь разделявшую его и Марона преграду.

Полная тишина в эфире. Марон полусидел-полулежал у того же камня и больше не двигался. Сквозь забрало шлема на Марка смотрели остекленевшие глаза мертвеца.

Космонавт шарахнулся в сторону, пытаясь сообразить, что случилось. Ответ всплыл почти мгновенно. Едва найдя его, Марк буквально прыгнул назад в цилиндр, откуда пришёл.

В шлемофон вернулись натужные вдохи и слабый голос ещё живого Марона. Инженер уже не мог говорить связно, лишь бессознательно повторял имена членов команды. С каждым разом паузы между именами увеличивались. Голос перешёл в хриплый шёпот.

Марк, не в силах ничего с собой поделать, замер напротив умирающего от удушья подчинённого. Ловил каждое слово, следил за вялыми движениями губ. Он знал концовку этой истории, и ему самому уже почти не хотелось дышать.

Только сейчас космонавт заметил вмятину на кислородном баллоне – должно быть, инженер неудачно приземлился на него при падении. Даже крохотной дырочки оказалось достаточно, чтобы Марон в считанные минуты задохнулся. А Завеса, эта бесчеловечная космическая тварь, временны́м сдвигом будто продлила его страдания – и жестоко пошутила над Марком.

Космонавт стоял у стекла, пока в эфире не настала знакомая тишина. Умирая, Марон завалился набок – именно в такой позе Марк и увидел его по ту сторону.

Начлагеря ещё немного постоял у неподвижного тела, но потом вспомнил, что сам он ещё жив, а запас кислорода всё так же тает. Марк мысленно попрощался с никогда не унывающим парнем, к которому так привык за последние годы, а потом просто развернулся и пошёл обратно.

После увиденного мысли никак не строились, а потому в голове на какое-то время воцарилась тишина. Космонавт так и шёл неизвестно куда, слыша лишь собственное приглушённое дыхание.

Марк пересёк несколько внушительных зеркальных пещер, соединённых витиевато изогнутыми коридорами, и снова вышел на открытое пространство. Здесь по земле стелился туман. Свод выглядел так же, как и предыдущие, но Смирнов уже не хотел знать, был ли он здесь раньше.

Вдруг шлемофон зазвенел знакомым голосом:

– Смирнов! Марон! Вы меня слышите? Смирнов! Марон!

Говорила Диана.

Марк не спешил радоваться.

«Это тоже может быть обманом», – подумал он, но всё же ответил:

– Да. Я жив. Иду к тебе.

– Слава Богу! Самой не верится, но я рада слышать твой голос! Что нам делать?

«Лечь и умереть», – подумал Марк, но одёрнул себя и вслух произнёс совершенное иное:

– Оставайтесь на месте.

Он пошёл в направлении, откуда исходил сигнал. Не было никакой уверенности, что в Закулисье передатчик правильно пеленговал источник волн. Но альтернативы не существовало.

Внутри плескалось неверие. Казалось, надо радоваться. Выжил не он один. Но сейчас всё, чем мог помочь другой человек – скрасить последние часы. Спасение стало бы настоящим чудом…

В пятидесяти метрах впереди из чёрной мглы вынырнули две белые фигурки.

Одна из них стала увеличиваться.

Марк и Диана встретились на клочке почвы третьей полупланеты, похожем на тот, откуда начиналось путешествие Смирнова. Или том же самом?

– Что с Мароном и Виктором? – спросила женщина.

– Мёртв. О Викторе ничего не знаю.

Глаза Дианы под стеклянным забралом шлема на миг округлились.

– Ты уверен? Насчёт Марона? – Йозеф подошёл к ним.

– Видел тело.

Диана потупила взгляд, словно молилась.

С минуту трое молчали. Марк уже хотел напомнить, что время на исходе, но первым тишину нарушил учёный:

– Простите.

Он говорил с обычной громкостью. В интонации не было и намёка на сожаление.

– За что? – спросил Смирнов.

– Я подозревал о риске.

– Объяснись, – Марк шагнул к Йозефу.

– Я очень давно копал под теорию о бесконечности Вселенной, – начал Кох. – И, кажется, оказался прав. Завеса – ни что иное, как край света. Мы думали, что во Вселенной нет ни одного объекта дальше четырнадцати миллиардов световых лет, но на самом деле эта граница не статичная, она…

– Иными словами, ты знал, что Завеса может накрыть нас... – перебил учёного Марк.

Он стиснул кулаки, насколько позволяли перчатки скафандра.

– Да, – Йозеф опустил голову.

– ...и вместо того, чтобы увести всех на безопасное расстояние, ты сидел и ждал, пока Завеса нас сожрёт.

Ещё один шаг к учёному. Теперь они почти касались забралами.

– Я не был уверен, – спокойно ответил Кох, глядя космонавту в глаза. – А на безопасном расстоянии мы не получили бы нужных данных…

Его прервал мощный удар под дых. Учёный согнулся пополам. Марк толкнул его на землю и что было сил пнул в бок, надеясь попасть по почке. Потом ещё раз, метя в открытую голень. И ещё. Потом вспомнил остекленевшие глаза Марона и саданул учёного в солнечное сплетение. Он бил так, словно Кох самолично создал Закулисье и обманом заманил в него трёх ни в чём не повинных людей. С большим трудом космонавт удержался, чтобы не проломить забрало учёного.

Диана пыталась его остановить – Марк этого не замечал. Как и её отчаянных криков, звучащих в шлемофоне. Отведя душу, космонавт покачнулся и сел рядом со скорчившимся от боли Кохом. Злость иссякла, а вместе с ней ушли и все силы. Стало даже немного стыдно – ведь Марк мог убить человека, за жизнь которого отвечал.

– Скафандр цел? – отстранённо спросил он.

Йозеф медленно сел и отряхнулся.

– Давление не падает.

Его голос был бесстрастен, как и всегда. Только дыхание сбилось.

Марк поднялся на ноги. Оглянулся. Заметил большой валун.

– Присядем.

­­– Я теперь к тебе близко не подойду! – заявила Диана.

­– Я заслужил, – сказал учёный, вставая. – Уверен, теперь между нами всё улажено. Тебе не о чем переживать.

– Спасибо, – Марк опустился на камень. Йозеф, держась за травмированную ногу, присел рядом. Доктор осталась стоять. – Расскажи подробнее о своих подозрениях. Вдруг это нам поможет.

– Я долго добивался, чтобы меня перевели в передовой лагерь. Здесь можно первым получать всю информацию об аномалии. Я сторонник теории, что Завеса – это фронт волны сжатия нашей Вселенной. Согласно моим предположениям, граница периодически сдвигается, поглощая новые участки пространства.

– Так почему ты молчал?! – Диана отступила ещё на шаг.

– Потому что для обоснования моей теории не хватало данных. А теперь сами подумайте – я делаю заявление, и передовой лагерь тут же эвакуируют. Ремонт и обслуживание исследовательских приборов ухудшаются. Появляются ошибочные показания, которые нужно как-то отсеивать. В итоге процесс изучения аномалии сильно замедляется.

– Теперь у тебя достаточно данных для подтверждения теории? – ядовито поинтересовался Марк.

– Вполне.

– Значит, – Диана взялась руками за шлем. – Мы вне Вселенной… Как мы вообще можем здесь существовать?

– Мы не вне Вселенной, а внутри её границы, – тихо сказал Кох. В его голос наконец просочилась толика безысходности. – Вы же видите, как здесь искажено пространство. Всё спрессовано до бесконечно малых величин. Если посмотреть с той стороны Завесы, мы будем похожи на картинки толщиной меньше микрона.

– Твою мать... – пробормотал Марк, опуская голову.

– В чём дело? – насторожилась доктор.

– Во времени, – сказал космонавт и словно наяву увидел последний кадр видеопослания, полученного от сестры.

Она смотрела на Марка осуждающе.

– Время здесь сжато так же, как и пространство, – пояснил Йозеф, не поднимая головы. – Каждая секунда здесь эквивалентна сотням, а может и тысячам земных лет.

Даже сквозь бликующий пластик шлема было видно, как побледнела Диана.

– Но это значит…

– Да, – кивнул Кох. – Если я не ошибся в расчётах, в Солнечной Системе прошло десять миллионов лет. Как минимум. Человечество, вероятно, давно вымерло.

– По дороге сюда, – сказал Марк, цепляясь за последнюю соломинку, – я попал во временну́ю аномалию…

– Я тоже такую видел, – учёный, не дослушав, махнул рукой. – Из-за бесконечного уплотнения здесь не может быть равномерного пространства-времени, поэтому и существуют области с разными коэффициентами сжатия. Но разница эта исчисляется… миллиардными долями. Каждая плоскость, которую мы видим, – это пространство-время с иной структурой. Нам повезло, что мы все попали в один слой...

– Да заткнись ты уже, – бросил Марк, не желая больше слушать пространные объяснения.

Йозеф замолчал. Диана упала на колени, отключила рацию и только тогда разрыдалась. Марк смотрел на неё и понимал – если бы он не утратил эту способность в многочисленных полётах, то вёл бы себя так же.

Они совсем одни. Даже если человечество выдержало испытание временем, о команде, отправленной на изучение Завесы миллионы лет назад, никто не помнит. Всех четверых земляне сочли погибшими и продолжили жить, как ни в чём не бывало. Может быть, даже отправили к Завесе ещё кого-то. А потом все, кто помнил космонавта Смирнова, умерли от старости. Умерли их дети и внуки. Все доказательства существования четырёх людей, оставшихся на Полупланете-3, рассыпались прахом. Кроме их «отпечатков», оставленных на Завесе. Когда Марк открыл глаза и увидел «мировой свод», вся его семья уже давно была мертва.

– Мы можем выбраться? – спросил Смирнов бесцветным голосом.

Кох ненадолго задумался.

– Рано или поздно Вселенная схлопнется, и тогда нам конец. Но какое-то время мы сможем выживать. Завеса поглотила эту планету, когда на ней буйствовала жизнь. Здесь была пресная вода и пригодная для дыхания атмосфера. Если мы успеем найти оазис, где всё это сохранилось, у нас появятся шансы.

Он ещё немного подумал и добавил вполголоса, будто для самого себя:

– Околонулевые, но шансы.

Диана, пытаясь справиться со слезами, подняла голову и уставилась на свод.

«Мы сдохнем», – подумал-сказал Смирнов.

Никакой реакции.

«Значит, не слышат, – хмыкнул он про себя. – Хоть что-то хорошее. Не так быстро сойдём с ума».

*  *  *

Ещё какое-то время сидели молча. С утратой всего, что было им дорого, осталась только одна тема для разговора – выживание. Но даже о нём никому не хотелось думать. Не хотелось двигаться. Марк поймал себя на мысли, что если не шевелиться, то кажется, будто время вовсе остановилось.

«Мы – мухи, застрявшие в янтаре, – думал он. – Было бы здорово просто замереть вот так, без единого желания, без единой мысли. Навсегда. Чтобы и не жизнь, и не смерть. Как камень. Долбаный безжизненный камень…»

Но цифры, отсчитывающие время до удушения, упорно возвращали космонавта к воспоминанию о последних минутах Марона.

Наконец Смирнов усилием воли выкинул из головы всё лишнее и встал.

– Пошли, – сказал он, глядя на деморализованных подчинённых. – Не сидеть же, в самом деле, сложа руки.

И они пошли – точнее, поплелись, – туда, куда, как им казалось, ещё не ступала нога человека. Диана шагала впереди – видимо, больше остальных надеялась найти тот самый оазис. В эфире царила тишина. Марк, как и, наверное, остальные, слушал собственные мысли, шершавыми нитями вьющиеся вокруг единственной темы – неотвратимой смерти в полной одиночества Вселенной.

Смирнов спросил себя, почему напал на учёного, но вдруг осознал, что и так знает ответ. Равнодушие, которое годами замораживало его душу, исчезло. Космос перестал быть холодной пустотой. Люди перестали быть ничтожными паразитами, которые рождаются и умирают, не оставив и следа в великой Вечности. Потому что самой Вечности, как оказалось, никогда не существовало.

Молодой и заносчивый Марк Смирнов решил стать космонавтом, потому что его манила бесконечность. Земля, даже Солнечная Система, думал он, – это всего лишь маленький, тесный уголок, в котором невозможно обрести настоящую свободу. И когда Марк впервые летел сквозь межзвёздную пустоту, впившись болезненным взглядом в яркие точки далёких светил, он чувствовал себя Богом. Молодому космонавту казалось, что всё это бесконечное пространство, усеянное крохами бессмертной материи, подвластно ему и жаждет быть покорённым.

«Как же глупо, – усмехнулся Марк про себя. – Каким же я был кретином».

С тех пор он редко бывал дома, на Земле. Месяц, максимум полтора – и снова годы в космосе. Марк так привык к пустоте, что перестал её бояться. Он не заметил, когда именно начал спокойно засыпать в жилом модуле космического корабля без единой мысли в голове. Капитанское кресло стало вдруг намного удобнее полноценной кровати. Иллюминатор легко заменил обычное окно, а метеоритные потоки – капли летнего дождя, разбивающиеся о стекло. Преодолевая бесконечные бездны, Марк как будто истёрся об вакуум. Годы, проведённые внутри хрупких жестянок, наполненных неестественной тишиной, в постоянном напряжении из-за опасности поломок и радиационных вспышек, вымотали и состарили дух космонавта. Сначала он верил, что всё не напрасно, и осознал свою ошибку слишком поздно – когда тоска по далёкой голубой планете ослабла и незаметно, будто не желая навязываться, отмерла.

Вот так, проснувшись однажды в нескольких тысячах световых лет от ближайшей обитаемой планеты, Марк перестал чувствовать себя всемогущим. Космонавт понял, что никакой он не Бог, и что богов вообще не существует, а есть только бесконечное Ничто, которое позволяет существовать скоротечной суетливой жизни. Это Ничто знает, что всё живое умирает, а пустота – вечна. Так что Ему просто всё равно. И Марк, лёжа в своей каюте и пялясь в потолок, вдруг ощутил, что понимает пустоту намного лучше, чем кого-либо из людей.

А теперь оказалось, что даже безжизненная пустота смертна. И всё разом утратило смысл. Всё, кроме настоящего момента. Сейчас, когда целая Вселенная готовилась умереть, Марку захотелось жить. Да так сильно, что от бессилия челюсти сжимались до хруста. Космонавт лихорадочно шарил взглядом по бесчисленным плоскостям иных пространств, но видел лишь отражения собственных мыслей. С вневременных экранов на него смотрели глаза, в которых застыли потерянность, отчаяние и страх.

Вдруг Диана, идущая прямо перед Смирновым, остановилась.

– Здесь мы уже были.

В этих словах не было ничего радостного, но Марк с трудом подавил желание стиснуть женщину в объятиях. Голос соплеменницы вернул космонавта к действительности и напомнил, что не всё ещё потеряно. Многое, но пока не всё.

– Надо выбрать другое направление, – сказал Йозеф, оглядывая чёрный, с редкими вкраплениями серого и белого, свод.

Смирнов осмотрелся и указал на широкий проход, затянутый густым туманом.

– Там мы точно ещё не были.

Доктор с сомнением посмотрела на Марка.

– Не нравится мне эта затея. Там же на десять шагов ничего не видно! А если очередная временна́я аномалия?

– Значит, будем идти осторожно. Вперёд.

Диана боязливо взглянула на укутанный мглой проход и нерешительно двинулась к нему. Марк с Йозефом шагали следом.

– Кислорода осталось на два с небольшим часа, – сказал учёный, и Марк понял, что Диана их не слышит.

– Я знаю, – ответил космонавт. – Ты это к чему?

– Ты думал о том, что будет, когда он закончится?

– Всё ещё не понимаю, что ты хочешь сказать.

– У меня есть предложение, – Йозеф помолчал, будто собираясь с мыслями. – Мы можем…

Он не успел закончить. Идущая впереди Диана подняла ногу, чтобы перешагнуть через ступеньку, образованную двумя соприкасающимися плоскостями, но неожиданно потеряла равновесие и оторвалась от земли. Шлемофонные динамики Марка зазвенели от её испуганного вопля.

Смирнов среагировал за долю секунды, но всё равно не успел. Его рука схватила пустоту, а Диана, влекомая неизвестной силой, в считанные мгновения исчезла в тумане.

Её крик прервался так резко, что тишина буквально хлестнула по перепонкам.

– Диана! – позвал начлагеря.

Нет ответа.

– Диана, отзовись! – голос космонавта надломился. – Где ты? Диана!

Нет ответа.

– Думаю, она мертва, – выдохнул Йозеф.

– Ты не понял?! – рявкнул Марк, повернувшись к учёному. – Это я её туда отправил! Я!

Он снова позвал женщину и снова тщетно.

– Это уже не важно, – с прежней интонацией ответил Кох. – Нам туда идти нельзя.

Начлагеря со злости пнул камешек, лежавший под ногами. Тот взлетел над землёй, но в месте, где оступилась Диана, изменил траекторию, скакнув кверху.

– Там изгиб пространства, – констатировал учёный. – Поищем другой путь.

Космонавт бессильно всматривался в непроницаемую мглу, пытаясь разглядеть в ней хоть что-то.

Только что человеческий вид насчитывал три особи, а теперь осталось только две! Чувство вины съедало Марка по кусочкам. «Это ты её убил. Она доверила тебе жизнь, а ты её убил», – слышал он свой же голос. И возражать не получалось.

Несколько часов назад Марк воспринимал Диану как говорящую мебель, а теперь вместе с ней умерла часть его души. Огонёк надежды превратился в едва тлеющую искорку.

Оазис, в котором можно выжить? Больше похоже на мираж. На жалкую иллюзию спасения.

Марк ощутил, что вот-вот потеряет остатки самообладания. Но он бы не выжил десятки лет в ледяной бездне без умения справляться с чувствами.

– Ты прав, – космонавт едва слышал собственный голос. – Идём.

Йозеф хотел сказать что-то ещё, но удержался. Видимо, понял, что слова здесь не помогут.

Они двинулись обратно, как и прежде в молчании. Градус безысходности снова повысился, хотя минуту назад казалось: куда же ещё? Марк брёл, усилием воли заставляя себя искать всё новые и новые проходы в нагромождении зеркальных плоскостей. К ногам будто привязали пудовые гири. Такой усталости космонавт не чувствовал никогда.

Учёный, хоть и выглядел подавленным, вёл себя бодрее. Он то и дело уходил вперёд, чтобы проверить очередную тропинку, и указывал напарнику на притаившиеся в пространственных складках аномалии. Космонавт послушно следовал за ним, всё глубже погружаясь в апатию.

Он вспомнил о семье, которую оставил на Земле больше десяти лет назад. Оглядываясь по сторонам, Марк видел родных в отражениях зеркал, слышал их голоса, эхом звучащие в его голове. Космонавт отвык от эмоций, но теперь они захлестнули его подобно цунами, сбивая с толку. Совершенная защита равнодушия дала трещину и рассыпалась на мельчайшие осколки, оголив беззащитную человеческую душу. Марк чувствовал, что не справляется с напором мыслей, но ничего не мог с собой поделать.

В одной из плоскостей он увидел сына, девятилетнего мальчика, глядящего на отца, как на героя. Мальчик рос на глазах, мужал, обрастал щетиной, возле его глаз всё чётче проявлялись морщинки. Повседневная одежда постепенно сменилась тренировочным костюмом, а потом и скафандром. Посмотрев в открытое забрало, Марк столкнулся со взглядом седеющего, озлобленного, разочаровавшегося в жизни мужчины. Через секунду он узнал в космонавте себя.

В другом зеркале стояла его жена, согбенная временем старушка, что сжимала в ослабших руках бережно сохранённые цветы. Морщинки на измождённом бесконечным ожиданием лице отмечали годы тоски и одиночества. Глаза женщины слезились – от возраста ли, от горя ли, – но она всё равно неотрывно смотрела в усеянное звёздами небо, будто надеясь разглядеть в их мерцании знакомый до мелочей взгляд.

Марк видел, как сестра получает известие о его гибели и в приступе злости швыряет их общую фотографию в стену. Стекло бьётся, рамка разлетается на обломки, а снимок, скомканный дрожащей рукой, отправляется в камин. Краски на фотографии оплывают, улыбающиеся лица искажаются и исчезают. Вместо них остаётся лишь чернота, так похожая на космическую.

Космонавт остановился, тяжело дыша. Вокруг, в каждой грани внепространственного коридора, клубился туман. Марк озирался по сторонам и всё отчётливее понимал: он не хочет знать, что скрывает мгла. Но как только эта мысль просочилась в сознание, туман начал отступать.

Рядом, в нескольких шагах, обнаружился изломанный падением труп Дианы. Чуть поодаль в прежней позе лежал Марон. Мутная завеса продолжала рассасываться, метр за метром, и вскоре исчезла совсем.

Марк стоял посреди огромного плоскогорья. Здесь не было ничего живого. Только лес из могил, расположенных ровными концентрическими кругами, простирался до самого горизонта. Космонавту не нужно было догадываться, на какую планету забросила его беспощадная Завеса. Он знал, что это – Земля.

Терпеть игры собственного разума уже не хватало сил. Смирнов отчаянно затряс головой, пытаясь прогнать проклятые наваждения, и вдруг краешком глаза заметил нечто необычное.

На стене из серых экранов мелькнуло цветное пятно. Марк присмотрелся и с удивлением обнаружил прямо перед собой ранее не замеченный проход. Там, за очередной перекошенной зеркальной аркой, виднелся утопающий в зелени пейзаж.

Не чувствуя ног, Марк помчался к оазису. Мрачные мысли разом выветрились из головы; на какое-то время космонавт даже забыл обо всех потерях и испытал небывалое облегчение.

«Оазис, – подумал он, любуясь великолепным видом. – Мы всё-таки нашли его».

Здесь всё выглядело безупречно. Зелёные стебли травы чуть покачивались на ветру, превращая равнину в волнующееся море. Причудливые деревца сплетались друг с другом, раскидав во все стороны широкие, покрытые белыми цветами ветви. Река широкой лентой опоясывала одинокий холм, придавая картине завершённость.

Марк уже почти чувствовал дурманящие запахи природы, которые давно успел забыть. Хотелось сбросить шлем и упасть в яркую зелень, погрузиться в неё с головой, и смеяться, смеяться, будто не было никогда лет в высокотехнологичных консервных банках, окружённых всепоглощающей чернотой. Снова стать наивным ребёнком – вот чего космонавт желал больше всего на свете.

Но что-то мешало. Что-то неуловимое, раздражающее, как соринка в глазу. Марк взял себя в руки и попытался посмотреть на оазис отстранённо. Тогда он и увидел.

Картина была слишком гармонична. Всё располагалось в точности, как хотелось космонавту. Он глянул под ноги и ужаснулся: каждая травинка, каждый лепесток состоял из одинаковых полигональных плоскостей.

«Это всё ненастоящее! – пронеслось в голове у Марка, и в тот же миг прекрасная картина окрасилась в багровый.

До плеча дотронулись; космонавт резко развернулся и тут же отпрянул – на него надвигалось уродливое существо, размахивающее десятками гибких конечностей. Оно на ходу меняло форму и при этом напоминало что-то знакомое, но времени разбираться, что именно, не было.

Смирнов со всей силы оттолкнул чудище. Оно неожиданно легко оторвалось от земли и отлетело назад, в одну из зеркальных стен. Пронзив её насквозь, словно голограмму, существо превратилось в Йозефа, который со всего маху ударился спиной о некстати подвернувшийся булыжник и замер.

Всё случилось так быстро, что Марк не успел ничего понять. Какое-то время он смотрел на лежащее в неудобной позе тело учёного и думал, что это очередной обман. Лишь услышав невнятный стон Коха, космонавт осознал, что натворил.

Марк сделал то, чего никак не мог от себя ожидать – запаниковал. Забыв о предосторожностях, он бросился сквозь пространственную грань к последнему подчинённому.

– Йозеф! – кричал Смирнов, тормоша учёного. – С тобой всё в порядке?

Тот молчал.

– Йозеф!

Тишина в эфире. Марк стоял над неподвижным телом и впервые в жизни не знал, что делать.

– Переверни меня на спину, – наконец проговорил Кох тихим, хриплым голосом.

– То есть? Ты сам разве не можешь?

– Не могу.

– Почему?

Марк боялся услышать правду, но вопросы вырывались сами собой. Вся сдержанность космонавта как будто испарилась.

– Потому что я не чувствую ничего ниже шеи, – бесстрастно ответил Йозеф. – Переверни.

У Марка затряслись руки. Будто во сне, он взял учёного за плечо и потянул. Тот перевалился на спину, как тряпичная кукла. Кох осмотрелся, насколько мог, и остановил взгляд на спутнике.

­– Так и есть, – сказал учёный, глядя на Марка из-под полуопущенных век. – Похоже, ты сломал мне спину.

И тут Смирнов не выдержал. Он упал на колени, схватился за шлем и зарыдал. Всё это было уже слишком даже для него. Храбрый космонавт исчез, а вместо него внутри прорезиненного кокона оказался перепуганный мальчишка, который по собственной глупости ушёл слишком далеко по лесной тропинке и заблудился. Только теперь Марк окончательно осознал своё безраздельное одиночество. Только сейчас он понял: никто не придёт, никто не поможет. Эти простые факты были известны космонавту, но не могли пробиться сквозь его закалённый испытаниями дух, который теперь взял – и сломался.

Марк что-то говорил в своё оправдание, молил о прощении, но сам себе не верил. Он зажмурился и закрыл шлем руками, лишь бы не видеть человека, которого обрёк на смерть. Йозеф слушал его какое-то время, пока, наконец, не выдержал:

– Ну ты и мразь, – слова не били, они прошибали насквозь. – Сначала превращаешь меня в живой манекен, а теперь размазываешь сопли, как нашкодивший ребёнок. Думаешь, мне нужны твои извинения, Смирнов? Думаешь, они что-то изменят? Облегчат мою участь? – Учёный немного помолчал и выплюнул: – Жалкая бесхребетная тварь.

Марку захотелось убежать, но тело не слушалось. Тогда пришла мысль о смерти. Умереть и не слышать этот холодный голос – голос последнего соплеменника – казалось наилучшим выходом. Но Марк слишком боялся смерти.

А Йозеф, переведя дух, продолжил:

– Ты убил меня, так хотя бы прими это с достоинством. Веди себя как мужчина! Не хватало ещё умереть под рыдания великовозрастного детсадовца, – он помолчал и требовательно добавил: – Прекрати истерику. Сейчас же.

И Марк прекратил. Ему расхотелось каяться. Ему расхотелось всё.

Космонавт опустил руки и посмотрел на учёного.

– Я понесу тебя, – сказал Смирнов, просто чтобы сказать хоть что-то.

– Не мели чушь, – отрезал Кох. – Я в любом случае труп. Не хватайся за соломинки, не унижайся. Не поможет.

Марк молчал и не шевелился. Он смотрел в лицо Йозефа, но видел только полузакрытые выцветшие глаза, глядящие строго, но спокойно.

– Ты возьмёшь себя в руки, – с нажимом сказал учёный, – достанешь из аптечки обезболивающее и вколешь мне через аварийный клапан. Дождёшься, пока оно подействует. Потом ты заберёшь мой баллон с кислородом. Там запаса где-то на пару часов. Ты воспользуешься им, если понадобится, пока будешь искать оазис. Согласен?

Не сразу, но Марк кивнул.

Кох вдохнул поглубже, поднял взгляд к «мировому своду» и сказал:

– Тогда приступай. Нечего попусту терять время.

Смирнов сделал всё в точности, как сказал учёный. Бездумно, механически, будто в трансе. Он израсходовал всё обезболивающее, не оставив себе ни капли – и нисколько об этом не беспокоился.

Кох всё вытерпел молча, хотя было видно, как поплыл его взгляд. Он тяжело дышал и с трудом удерживал опускающиеся веки.

– Если выберешься... – прошептал учёный чуть слышно, уже соскальзывая в небытие, – если всё-таки найдёшь оазис… ты уж сделай одолжение. Выживи.

– Засыпай, Йозеф, – сказал Марк. – Мы с тобой пережили сами звёзды. Теперь можно и отдохнуть.

Он пристально следил, как в такт дыханию забрало шлема учёного то запотевало, то снова становилось прозрачным.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох.

Выдох.

Стекло стало прозрачным. Навсегда.

«Всё, – подумал Марк и услышал многократное эхо собственного голоса. – Остался только я».

А потом космонавт встал, поднял запасной баллон и побрёл, не разбирая дороги.

Он шёл, а отражения в межпространственных зеркалах жили своей жизнью. Они двигались вокруг Марка, мельтешили конечностями в такт его шагам, будто исполняя замысловатый танец. Он шёл сквозь хаос осколков своей Вселенной и оставался в ней последним островком порядка, но даже на этом не мог сосредоточиться. Мысли космонавта, замкнувшись в кольцо, повторялись до тех пор, пока не рассы́пались на ничего не значащие обрывки образов.

Что-то красное замигало перед глазами, и космонавт понял, что у него заканчивается кислород.

«Уже?» – мелькнуло в голове, но удивление быстро сошло на нет под напором усталости. Марк остановился, неторопливо заменил баллон и пошёл дальше. Он уже не видел, куда идёт, но чувствовал, что его вечность близится к концу.

Где-то далеко – и совсем рядом – гасли и взрывались звёзды, улетали в пустоту замороженные обломки астероидов. Галактики сталкивались от чрезмерного сжатия пространства, потоки плазмы обрушивались на округлые тела планет, выжигая всё живое и неживое. Из облаков газа формировались новые светила, которые разгорались, слабели, обращались в окаменелости. Всё созданное Вселенной разрушалось, и свет, даже свет непрерывно умирал, достигая всё плотнее сжимающихся Границ. Только одно существо, древнее, почти бессмертное, продолжало идти в никуда.

Марк знал, что никогда не состарится, ведь законы времени остались далеко позади, в месте, называемом жизнью. Его разум силился осознать обретённую власть, но не мог вообразить власти над пустотой. Зато стала очевидной одна глупая истина: вечность возможна только там, где нет времени.

Человек не заметил, как исчезли пространственные изломы с отражающимися в них иллюзиями. Он не заметил, как из-под ног ушла земля. Тяготение пропало, одна за другой отказали мышцы. Космонавт, медленно вращаясь, летел сквозь бескрайнее ничто и видел лишь тьму.

«Нет никакого оазиса, – говорил себе Марк, закрыв глаза. – И никогда не было. Йозеф солгал, чтобы мы могли хоть на что-то надеяться. Как будто надежда могла помочь нам выжить. Бессмыслица. В тот миг, когда Завеса поглотила нас, мы перестали существовать. Перестали быть. И, если вдуматься, существовали ли мы до этого? Если время и пространство схлопнутся в ноль, выйдет, что нас никогда и не было. Не было звёзд. Не было Земли. Ни один человек никогда не рождался, не испытывал никаких чувств, не умирал. Все наши души, вся Вселенная – всего лишь иллюзия существования, растворённая в абсолютном вакууме. Как же всё просто… Нам кажется, что мы мыслим, а потому существуем. Как будто существование можно измерить чем-то, зависящим от времени».

Уже теряя сознание, Марк почувствовал провал, на краю которого завис его разум, но ничего не сделал. Ему было всё равно.

*  *  *

А потом космонавт осознал, что стоит перед украшенной гирляндами дверью.

Он не удивился. Марк понял, что находится на Земле, на пороге своего дома, и это казалось самой естественной вещью на свете. Вместо скафандра на нём был тёплый свитер, потёртые джинсы и видавшие виды кроссовки. Чуть-чуть постояв, Смирнов толкнул дверь и вошёл.

Дома пахло хвоей и праздничным ужином. Марк не торопясь прошёлся по комнатам – хотел убедиться, что ничего не изменилось. Мягкая мебель, цветочные горшки, фотографии, картины, книжные полки, камин. Удобство и уют, бесконечно далёкие от бездушного космоса.

Тринадцать лет назад Смирнов ушёл прямо с праздничного ужина, чтобы лететь в самый удалённый от Земли участок Вселенной. Теперь он вернулся и был рад, что может отдать семье долг.

Когда Марк вошёл в гостиную, все уже сидели за столом. Его появление произвело настоящий фурор – друзья и родные повскакивали с мест, наперебой приветствуя вернувшегося космонавта. Смирнов обнял жену, нашёл глазами сестру – та не встала с места, изображая равнодушие, но радость и облегчение во взгляде скрыть не смогла. Потом Марк пожал руку взрослому парню, в котором с удивлением признал сына – пока отец отсутствовал, мальчик превратился в мужчину.

Космонавт занял место за столом, порядком сбитый с толку – он даже не думал, что будет так рад этой встрече. Однако долго удивляться не получилось, потому что к нему тотчас пристали с разговорами и расспросами. Марк не очень-то любил рассказывать о полётах, но ему было так хорошо и уютно, что он сдался.

Тарелки опустошались, беседы текли живо, быстро перескакивая с темы на тему, и со временем на космонавта стали обращать меньше внимания. Марк неспешно ковырял любимый с детства салат, гадая, в чём же подвох.

Смирнов чувствовал фальшь – ведь всё не могло быть настолько хорошо. И чем больше Марк думал об этом, тем сильнее в это верил. Тревога, сначала неявная, становилась всё ощутимей, пока не переросла в страх.

Космонавт, внешне сохраняя спокойствие, лихорадочно пытался понять, что его смущает. Гости ели и пили, шутили и смеялись, не замечая его настороженного взгляда. И вдруг, наблюдая за ними, Марк понял – он не помнит, чем закончилось его последнее задание. Памяти о возвращении на Землю не существовало.

Внутри поселилось гадкое предчувствие, что ещё немного, и всё рухнет. Часть Смирнова буквально кричала: «Прекрати думать! Улыбайся, притворись, что всё это – взаправду, и останешься здесь навсегда!» Марк с готовностью поддался на эти самоуговоры, потому что хотел – действительно хотел – остаться.

Но уверенности всё ещё не хватало.

– Максим, – он повернулся к сидящему рядом сыну. – Мне нужно… Скажи, что это всё по-настоящему.

Парень странно улыбнулся, и Марк услышал собственный голос:

– Ты мне скажи. Ведь мы в твоей голове.

*  *  *

Глаза распахнулись до предела, и в зрачки вонзились тысячи слепящих игл. Хотелось моргнуть, но веки словно прилипли к надбровным дугам. Отвернуться? Голова будто зажата в тисках. В горле застрял липкий ком. Не пошевелиться. Не вдохнуть.

Марк смотрел на ослепительный белый шар. Тот сжимался, меняя форму, но космонавт не мог понять, быстро или медленно. Он знал, что видит, и просто ждал.

Казалось, чем меньше становилась сфера, тем ярче она сияла.

Когда шар уменьшился вдвое, перед глазами поплыли цветные пятна.

Когда он превратился в точку, свет стал нестерпимым.

Когда точка исчезла, Смирнов подумал, что ослеп.

А потом яркой белоснежной стеной Марка накрыл Взрыв.

*  *  *

Звёзды. Очень много звёзд. Разных цветов, размеров, яркости, они гроздьями висели на облаках туманностей; казалось, протяни руку – и наберёшь целую горсть. Их свет пронзал космические газы и пыль, раскрашивал их, превращая холодный космос в трёхмерную картину с невероятной палитрой. Марк впервые видел эти созвездия, но знал, что они настоящие.

Он больше не слышал своих мыслей.

Вокруг на расстоянии многих тысяч километров не было ничего. Смирнов догадывался, как очутился в открытом космосе. Также он понимал, что это совершенно другой космос – молодой, растущий, в котором, вероятно, ещё нет даже примитивных форм жизни. В этом измерении нет и никогда не было планеты Земля. Есть только он, Марк. Эхо иной Вселенной. Существо, беспомощно болтающееся в пустоте.

Датчик кислорода уже давно мигал красным. Марк отключил его, чтобы не мешал наслаждаться великолепным зрелищем. Странно, но единственный на свете человек больше не чувствовал себя одиноким. В мерцании чужеродных солнц ему виделись глаза, которые остались где-то там, по ту сторону здешней реальности. Только они знали, что чувствует Марк, и не ждали его возвращения. Они всего лишь смотрели на него с теплом, и за многие годы не покинули ни на минуту.

Космонавт плыл сквозь пространство, не изломанное, привычно пустое, как прежде холодное, и готов был поклясться, что никогда не чувствовал такой упоительной свободы. Он по-прежнему не хотел умирать, но это больше не казалось таким уж важным.

Вселенная переродилась – значит, когда-нибудь переродится и он.

Марка медленно развернуло, и он увидел огромное, подсвеченное синим и зелёным облако, в центре которого пульсировал яркий багровый огонёк.

«Красавица, – подумал он, улыбнувшись. – Ты, наверное, будешь размером с наше Солнце. Ещё каких-нибудь пятьдесят тысяч лет…»

Марк осёкся. Вспомнил, что эталона человеческих временны́х единиц попросту не существует.

Жалел он только об одном – что не увидит, как эта звезда засияет в полную мощь. Ведь может случиться, что через миллионы лет вокруг неё образуются протопланетные диски, состоящие из разогретых остатков космической пыли. Может быть – только может быть – один из них, не дальний, но и не самый близкий, спрессуется в планету. С очень малой вероятностью на неё попадёт много льда, а в дальнейшем эта планета сможет удержать достаточно азота и углекислого газа. Тогда, если очень повезёт, спустя вечность, на ней смогут появиться океаны и зачатки пригодной для дыхания атмосферы. Всё только ради того, чтобы ещё позже случилось чудо, и на планете зародилась жизнь. И уж совсем невероятно, если жизнь эта разовьётся в разумную форму, близкую к человеку.

Марк смотрел на медленно разгорающуюся протозвезду, и ему почему-то казалось, что всё случится именно так.

Рассказ написан в соавторстве с Богданом Гуйваном (http://фантастика.рф/users/Teodot)

Похожие статьи:

Рассказы → Чужие письма. Письмо второе

Рассказы → Пожарище

Рассказы → Окончательный диагноз

Рассказы → Чужие письма. Письмо первое

Статьи → Аокигахара - Море деревьев или человеческих душ.